Текст книги "Мой старший брат Иешуа"

Автор книги: Андрей Лазарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Впрочем, разбойники не отстали – однако, преследуя уходящую колонну, держались на почтительном удалении. Дойдя до Масады, Ирод занял эту крепость (припасы из которой не только не вывезли, но и пополнили; этим занимался другой его младший брат, Иосиф), расположил там семью, часть горожан, оставил сильный гарнизон под командованием Иосифа, а сам двинулся дальше, в родную Петру, рассчитывая там пополнить армию, установить отношения с парфянами и триумфально вернуться в Иерушалайм.

Там, в Петре, его и настигла весть о смерти старшего брата, о низложении Гиркана (который, потеряв уши, уже не мог быть первосвященником, поскольку первосвященником может быть только муж безупречный) и о том, что Антигон с соизволения парфянского правителя Пакора провозглашен царем иудейским.

И там же, в Петре, его в первый раз предали свои.

Было это так: эдомский царь Малх – разумеется, не тот Малх, которого убили якобы за покушение на Гиркана, но, как выяснилось, человек не менее гнусный – был должен покойному Антипатру и самому Ироду огромную сумму денег; он решил воспользоваться обстоятельствами и объявил Ироду, что имеет приказ от парфянских начальников (на самом деле никакого приказа у него не было), чтобы Ирода в город не пускать, денег ему не давать, а имущество его конфисковать. Его да заодно и имущество всех прочих иудеев Эдома.

Первым побуждением Ирода было взять Петру штурмом. Но он поразмыслил и решил не рисковать. Он распустил большую часть своей армии по домам, наказав собраться по первому его зову, а сам с небольшим отрядом воинов и горожан бежал в Египет.

Ирод рассчитывал застать там Антония, но, увы, Антоний уже отбыл в Рим – в Риме его ждали совершенно неотложные дела. Может быть, оно и к лучшему, поскольку Антоний воспламенился страстью к Клеопатре, египетской царице, дочери царя Птолемея Авлета и недавней возлюбленной Гая Юлия. Говорят, Клеопатра не была красива, но поражала мужчин живостью характера, умом и необыкновенной доброжелательностью. Она владела почти забытым ныне женским искусством занимать мужчин беседой – при том, что познания ее были обширны и точны. Тетя Элишбет говорила мне, что когда-то во всем эллинском мире многих девочек специально обучали и риторике, и музыке, и стихосложению, и драматическому искусству, и истории, и многим другим умениям поддерживать к себе интерес. Но после кровопролитных греческих раздоров образование пришло в упадок, и более всего – образование женское. Многие эллинки и ныне не умеют читать, а считают на пальцах. В Иудее есть специальные храмовые школы для девочек, но там обучают другому. И только грубые римлянки, как ни странно, оказываются самыми грамотными…

Устоял ли Ирод перед очарованием Клеопатры, сказать трудно, а пожалуй, что и невозможно. Сам он говорил, что устоял, но тогда совсем непонятно, зачем она к нему приезжала впоследствии. Оронт полагал, что Ирода и Клеопатру связало глубокое чувство роковой неутоленной любви, и в особо трудный час один бросался на выручку другому, забывая обо всем. Но при этом Ирод любил и Антония…

Пробыв у Клеопатры около трех седмиц, Ирод воспользовался ее помощью, зафрахтовал небольшое торговое судно и ринулся в бурные зимние воды. У берегов Родоса судно налетело на камни; к счастью, люди спаслись, но Ирод потерял все, что имел с собой. Кто знает, как повернулась бы судьба, но именно в это время и по схожей причине на острове оказались его друзья, Саппин и Птолемей; втроем они сумели изыскать достаточно средств, чтобы не только снарядить корабль, но и оказать помощь городу, страшно разоренному войной Антония и Октавиана с Кассием.

Друзья прибыли в Италию, в порт Брундизия. Там им стали известны подробности недавних трагических событий, а именно мятежа, поднятого женой Антония, Фульвией, и его младшим братом против Октавиана – и чуть было не состоявшейся войны самих Антония и Октавиана, с трудом разрешенной к миру стараниями легионеров-ветеранов; здесь, в Брундизии, и был подписан мир. Для закрепления мира Антоний женился на сестре Октавиана, Октавии; пять дней назад все они отправились в Рим праздновать успех дипломатии.

Ирод поспешил следом. Имело смысл ковать это железо, пока оно горячо.

Ирода Антоний принял в бане. Из бани Ирод вышел царем Иудеи – совершенно неожиданно для себя, поскольку знал щепетильность римлян в вопросах крови. Слушанья в Сенате были пустой формальностью. Впрочем, Ирод использовал трибуну Сената для того, чтобы показать себя лучшим другом Рима, чем ставленник Парфии Антигон, и заодно донести до римлян свою версию произошедшего в саду дворца сидонского царя. Дворец превратился в тюрьму, безобразная драка – в хладнокровно подготовленное убийство (и хуже того: якобы к раненому и распростертому на ложе скорби Фасаэлю ночью пробрался сам Антигон и под видом лекарства втер в его раны яд), а парфяне предстали дураками и скаредами, продавшимися Антигону за жалкие тысячу талантов серебра и пятьсот женщин – причем ни то, ни другое им не досталось, поскольку Ирод сумел вывезти серебро и вывести женщин! И сейчас и серебро, и женщины хранятся в безопасном месте!

…Надо сказать, что место это назвать безопасным было трудно. Хотя Масада и неприступна снаружи, но в случае осады имела слабое место: в ней не было источников воды. Вода хранилась в огромных бассейнах и подземных цистернах, а попадала она туда только с небес; все кровли крепостных строений были оборудованы желобами и водостоками, чтобы ни одна капля не пропала даром. Для нормального гарнизона этой воды, запасенной в дождливые месяцы, хватало на весь год; но на этот раз в крепости скрылось больше тысячи человек; и дожди, как назло, были скуднее обычных лет. Через три месяца началась жажда.

Иосиф оставил записки о той осаде, и однажды я их прочла. Было очень страшно читать, хотя он писал необыкновенно холодно и ровно. Может быть, поэтому и страшно. В некоторых подземных цистернах оставалась грязь – местами по пояс, местами по грудь, ее вычерпывали и откидывали на простыни, чтобы хоть как-то отделить воду от гнили. В грязи копошились бледные черви. Каждому сидельцу крепости доставалась маленькая чашка вонючей слизистой жижи.

Начался мор. Гробницы скоро переполнились. Пришлось вырубать новые.

Через две седмицы сделали первую вылазку. Пошли днем, когда разбойники и солдаты Антигона разомлели от жары и спали. Некоторых убили, остальных отогнали и опустошили придорожный источник, вычерпали до дна, таская воду в крепость за десять стадий кувшинами, мехами и даже корытами для омовений. И когда опомнившиеся разбойники вернулись, мало кто из воинов решился выпустить кувшин и взяться за меч…

Еще через две седмицы вылазку попытались повторить, но безуспешно – их ждали. Да и в ложе источника разбойники побросали тела погибших.

Тогда в отчаянии Иосиф решил отправить две трети своих воинов под командованием Ферора прорываться в Эдом, в Петру, чтобы испросить подмогу. Он не знал, что эдомитяне уже предали и Ирода, и всех, кто были с ним. Самому Иосифу, Мариамне, другим родственникам Ирода, горожанам и последним воинам оставалось лишь ждать и молиться о легкой смерти. Грязи в исчерпанных цистернах было уже ниже колена.

И вот когда готовы были открыть ворота и выпустить отряд, и закрыть ворота снова, издали донесся рокот. Небо над головами стремительно темнело и наполнялось тучами.

Прилетел дикий холодный ветер, хлынул дождь, сменившийся градом. Через несколько часов все бассейны и цистерны были полны, а дождь не прекращался. Дорога превратилась в реку, в которой тонули не успевшие убраться на возвышенность разбойники. Казалось, Бог не в силах был уже выносить злодеяния людей и наслал новый потоп…

Всю ночь ливень хлестал изо всех сил; никто бы не удивился, обнаружив наутро вокруг сплошное море. Но нет: утром лег густой непроглядный туман; ливень же сменился редким крупным дождем, словно капли падали с ветвей невидимых деревьев.

Масада вновь была неприступна.

Тем временем в Тир прибыла семья Антигона: жена и две дочери; одной было шесть лет, другой – двенадцать. Как звали жену царя и его младшую дочь, я помню нетвердо; кажется, царицу звали Филона. Или Филомена. Младшая дочь умерла, и имя ее стерлось из моей памяти. Старшую дочь звали Антигоной, и вот этого я никогда не забуду.

Почему царь удалил их от себя, точно неизвестно. Ходили разные слухи. Думаю, он просто убрал их из очень опасного места, каким стал Иерушалайм, в сравнительно безопасное – Тир.

Очень скоро Дора и Филомена (пусть будет так) познакомились и подружились. Надо полагать, Дора в те дни очень не любила Ирода и выражала нелюбовь всячески. Получился странный союз: порочная последовательница Сафо, пьющая вино, сочиняющая возмутительные стихи и открыто живущая с черной рабыней, – и тихая богобоязненная царица, похожая на испуганного хомячка; казалось, что она никогда не снимает черный парик и золотую головную повязку.

Познакомились и Антипатр с Антигоной. Ему было шестнадцать, ей – только что исполнилось тринадцать. Рядом с бешеным Антипатром сама собой начинала дымиться и тлеть пакля; Антигона казалась тихой и кроткой, как голубка. Им хватило одного взгляда друг на друга…

Матери начали что-то подозревать и к чему-то подспудно готовиться, но тут пришла весть о том, что Рим признал царем иудейским не Антигона, а Ирода. Что произошло дальше, представить легко, а понять невозможно: дружба цариц немедленно превратилась в пылающую безудержную вражду, и вскоре пролилась кровь: племянник Доры при множестве свидетелей зарезал сводного брата Филомены и бежал в Эдом. Дора почти не выходила из дому, опасаясь мстителей; ей было нечем заплатить отступного.

Антипатр и Антигона тайно обручились. Обряд произвел местный левит Иешуа бар-Абба.

Конечно, это был не тот бар-Абба, с которым то ли по недоумению, то ли по чьему-то наущению вдруг стали кто перепутывать, а кто отождествлять моего брата, и который без малой к тому вины упокоился на площади перед царским дворцом, побитый сотнями камней, предназначенных совсем для другого – конечно, не тот, ведь между этими событиями прошло семьдесят лет; множество проповедников в те годы брали себе это имя, Сын Отца; и можно считать это просто совпадением…

Мне же видится в этом тонкая насмешка Предвечного.

На исходе зимы Ирод высадился в Сирии, в Птолемаиде. Армия его насчитывала четыреста человек, большей частью наемников. Путь до Иерушалайма оказался долог и извилист: два года, двадцать два сражения и неисчислимое множество шагов. Он дважды подступался к Иерушалайму, но не решался на штурм; он снял осаду с Масады и поставил новую крепость, чтобы отрезать Иерушалайм от Иерихона; он загнал галилейских разбойников в пещеры и удушил их там дымом огромных костров; он разгромил парфян в Самосате и соединился с Антонием как войском, так и телом, и уже не разлучался с ним до самого взятия Иерушалайма и даже какое-то время после; он потерял в битве брата Иосифа и обвенчался с Мариамной…

Последняя битва за Иерушалайм длилась полгода. Пролилось столько крови, сколько не проливалось никогда ранее. Ирод много раз обращался к Антигону, умоляя того отречься и обещая милость и почести, и отправлял жертвенных животных в Храм, но битва продолжалась. Сколько пало людей, не знает никто. Говорят, что двести тысяч.

Когда Антигона, закованного в цепи, привели к Ироду, тот не стал с ним разговаривать, а лишь послал за прибором для омовения рук, горячей водой, щелоком, скребком и полотенцем. И потом, когда низложенного царя, последнего Маккаби, вели по улицам Иерушалайма, на шее его висела дощечка с надписью: «Евреи! Кровь ваша на нем».

Месяц спустя Антигона казнили в Антиохии: задушили или отрубили голову – разные говорят разное. Узнав об этом, дочь его Антигона родила мертвого ребенка. Она уже была обвенчана с Антипатром и жила в его доме. Сестра ее недавно умерла от крупа, а мать пропала бесследно. Тогда многие так пропадали.

А еще через год – нет, больше, наверное, через полтора с лишним года – Ирод обвенчался с Мариамной. Кто-то яростно доказывал мне, что он перед этим развелся с Дорой, но Оронт считал, что нет, и я скорее склонна верить ему – даже если он говорит один против всего мира.

Оронт держал в своих тонких пальцах слишком много нитей…

Глава 5

Я утомила вас своим долгим рассказом о старом – нет, тогда еще молодом! – Ироде и его семействе? Но что делать, без этой истории остальной рассказ мой будет просто непонятен…

Когда Дебору устроили спать на широкой египетской кровати, согрев ей постель медными грелками, полными горячей воды, и укрыв бедняжку семью согдийскими покрывалами из тончайшей шелковистой шерсти, и когда она уснула – уснула и еще вздрагивала во сне, будто убегала от кого-то, и глаза ее метались под веками, – Оронт поманил тетю Элишбет и Мирьям из спальни, и они все вернулись в большую комнату. Тетя Элишбет позвала Мафная, тот принес жаровню с углями и молча исчез; тут же прибежала кухарка и стала накрывать на стол, но Оронт сказал ей: «Повремени». Он только выпил бокал крепкого финикового вина, которое привозят из Междуречья.

Женщины молчали.

– Будет так, – сказал наконец Оронт. – Дебора родит через два месяца. На днях, Элишбет, ты купишь рабыню, очень похожую на нее. Будешь посылать ее на рынок и по разным другим делам. Себе начнешь подкладывать подушки на живот… Когда девочка родит, все будут знать, что родила ты. Такое вот случится чудо… Потом Дебора будет жить у тебя столько, сколько понадобится. Она рабыня сейчас и рабыней останется, но ты будешь добра с нею – строга, но добра… Звезды говорят мне, что родится мальчик. Но если и девочка… это ничего не значит. Ты будешь растить ребенка как своего. Год, или пять лет, или десять. Или пока он не вырастет. Не знаю. Столько, сколько придется. Потом, когда настанет время, я скажу тебе, что надо будет сделать. И ты это сделаешь.

Тетя Элишбет помолчала.

– Мать – рабыня. Я могу узнать, кто его отец?

Теперь помолчал Оронт.

– Об этом будет знать твой муж, Зекхарья. И уже он будет решать, сказать тебе или нет. Может быть, лучше тебе этого не знать. Не потому, что я тебе не доверяю… наоборот. Ты же понимаешь, что я тебе доверяю бесконечно. Я тебе доверяю, может быть, самую большую ценность в этом проклятом мире. Но я просто хочу отвести недобрый глаз. А он будет на вас смотреть. Он будет вас искать…

– Я, кажется, знаю имя этого недоброго глаза, – тихо и медленно произнесла тетя Элишбет. Она наклонилась к уху Оронта и шепнула ему это зловещее имя.

Оронт отстранился от нее, посмотрел пристально.

– Ты умна, Элишбет, – сказал он наконец. – Я не ошибся в тебе.

Он не ошибся. Тетя Элишбет была действительно умна. Потом она разыграла все, как в греческом театроне. Публика ахала, плакала, восхищалась, замирала в ожидании – и в финале разразилась аплодисментами…

Но это я забегаю вперед.

– А теперь ты слушай меня, девочка, – Оронт повернулся к Мирьям. – Ты ведь уже что-то начинаешь понимать? Так вот: тебе предстоит то же самое.

– Что? – вздрогнула Мирьям.

– Скоро ты начнешь изображать, что понесла от своего мужа. Вам придется поторопиться со свадьбой. Когда придет время, я вот так же приеду к вам…

– И когда же? – только это и спросила Мирьям.

– Ребенок родится через семь месяцев, – сказал Оронт. – Еще есть срок, чтобы приготовиться. Должен тебя огорчить, тебе придется до тех пор воздержаться от супружеских радостей. Потому что…

– Я понимаю, – сказала Мирьям. – И мне ты тоже не скажешь, кто отец моего будущего дитя?

– Твой муж будет это знать. И кто мать, и кто отец. Он и решит, сообщать ли тебе и в какой должный срок сообщать. Пусть пока знает он один. Мужчины, видишь ли, менее прозрачны для волховства…

– Ты видел моего обрученного мужа? – спросила Мирьям.

– Я видел его вчера и говорил с ним. Скоро он заберет тебя в свой дом в Еммаусе… А вот теперь, – он повернулся к тете Элишбет, – вели подать на стол.

Тетя позвонила в колоколец.

Имя, которое тетя Элишбет прошептала на ухо Оронту, было такое: Антигона. Но прежде чем я объясню, чем страшна была эта женщина, мне придется закончить историю царя Ирода и его девяти жен.

Итак, после свадьбы Ирода и Мариамны прошло два года, и можно было наконец сказать, что воцарился мир на земле. Ирод смог надолго оставить седло и боевую колесницу. Один за другим у Мариамны родились два прекрасных сына – Александр и Аристобул, названные так в честь недавно умерших двоюродного и родного братьев Мариамны; и если смерть первого не вызвала никаких пересудов, юноша тихо угас от ран, полученных в боях, то вокруг кончины Аристобула ходило много странных и диких слухов. Совсем еще молодой человек, он был назначен Иродом первосвященником взамен многомудрого, но тяжелого и неуступчивого Ананила, сразу после взятия Иерушалайма призванного из Бабилонии на место старого Гиркана, который мало что заговаривался, так и лишен был обоих ушей; а человек с увечьем не может занимать этот пост, как бы учен и мудр ни был. Но Ананил не ужился с Иродом и был отставлен; на место его заступил Аристобул – и не прошло и года, как он утонул, купаясь на мелком месте в компании знатной молодежи. Всем тут же стало ясно, что виноват Ирод: он-де избавился от последнего мужчины из рода Маккаби. Об этом разве что не кричали ярмарочные глашатаи…

Понятно, что это глупость. Таково мнение толпы, а толпа глупа всегда. У нее есть утробная мудрость, как у египетского крокодила, и есть злобность, но ума – нет, ума нет.

Если не считать этого неприятного обстоятельства, в остальном жизнь Ирода и Мариамны протекала счастливо. И кабы не ее мать, Ирод жил бы в Элизии. А так… Ну, скажем: он довольно часто наведывался в Элизий.

Александра, дочь Гиркана и мать Мариамны, была хитра не по разуму. Кроме того, она была типичной еврейской матерью в наихудшем смысле этого слова. Ей никак не удавалось смириться с мыслью, что дети ее выросли и готовы жить сами по себе, руководствуясь своим умом и здравым смыслом; и если у Мариамны со здравым смыслом имелись расхождения, то Аристобул, напротив, во всех своих начинаниях руководствовался только им. Кроме того, несмотря на молодость, он был необыкновенно образован и выделялся этим не только среди сверстников, что было бы не так удивительно, но и среди убеленных сединами мужей Книги; однако, в отличие от многих из них, образование его не ограничивалось только еврейским Законом (который можно изучать вглубь до абсолютной бесконечности), он был силен и в греческой философии, и в римском искусстве государства. Ах, если бы Аристобул остался жив, каким сильным, каким мудрым помощником он сделался бы для Ирода, который видел свое царство единой мощной многоплеменной веротерпимой страной…

Но Аристобул погиб. И тут же стали распространяться слухи о том, что именно Ирод и убил молодого первосвященника. И действительно – а кто же еще?

Толпа, толпа… Ты безголова, толпа. Ты ничего не понимаешь.

Так вот, Александра громко и бессмысленно квохтала над своими детьми, особенно над сыном. Она дошла до того, что отправила несколько писем Клеопатре, просясь в Египет в убежище – вместе с сыном, разумеется: только-де в Александрии с ее лицеями и библиотеками он может продолжать свои ученые занятия, а без матери он и дня не проживет, ибо не приспособлен; ну и так далее. Клеопатра сумела как-то утешить ее, вместе с тем отказав, а Ирод не нашел ничего лучшего, как посмеяться над тещей. С этого момента он был обречен на самое страшное несчастье.

Вы поняли уже, чьи люди распускали слухи после несчастной гибели Аристобула?..

Говорят, кстати, что возвышением своим Аристобул косвенно обязан и Антонию. Один из любовников Антония, женоподобный Деллий, увидел однажды Мариамну и Аристобула рядом и восхитился их красотой. Не смея все же обращать взгляд на жену царя, он все свое внимание предложил ее невинному брату, долгое время даже не понимавшему, что происходит. Обманом и посулами он выманил у глупой и честолюбивой Александры позволение сделать живописный портрет Аристобула – и хотя это было действие вопреки Закону, Александра такое позволение дала. Деллий отправил портрет Антонию с приложением письма, в котором описывал все достоинства юноши. Узнав об этом, Ирод все очень быстро понял и принял те меры, какие мог принять, не раня самолюбия своего могущественного патрона и любовника…

Увы, все кончилось плохо, ведь самые лучшие покидают нас раньше и охотнее, чем прочие. Говорят, что такова божья справедливость.

Что же тогда я? И перед кем мои грехи, и каковы они?

Но продолжим.

В те годы в Иерушалайме проживали два брата-близнеца, Яшем и Ишмаэль. Род их я называть не буду, дабы не бесчестить многих достойных. При царе Антигоне они пострадали (хотя есть те, кто говорит, что осуждены они были за клевету, возводимую ими на честных людей), а потом, когда Ирод подступил к городу, поддержали Шемайю…

Я, кажется, забыла упомянуть об этом удивительном человеке: когда Ирод предстал перед синедрионом, Шемайя был единственным, кто смело перед людьми обвинил его в убийствах и измене; он же впоследствии был единственным из высокопоставленных людей Иерушалайма, кто призывал народ не противиться Ироду и открыть ворота. За непреклонную честность и за бесстрашие Шемайя был обласкан Иродом и доживал свой век в гордости и достатке.

Яшем же и Ишмаэль оказались обиженными. Ишмаэль какое-то время назад сватался к Мариамне, и Гиркан поначалу пообещал ему свое согласие, но в последний момент передумал, сочтя, что Ирод будет куда лучшей партией. Яшем, по только ему известным причинам (скорее всего потому, что он владел самой большой конюшней в Иудее), рассчитывал на пост командующего конницей. Ирод отказал: командующий конницей у него уже был. Не совладав с обескураживающей действительностью, братья решили ее подправить по своему разумению.

Конницей Ирода – организованной, как и вся его армия, по римскому образцу – командовал Кенас, эдомитянин, человек не великой знатности, но умелый и твердый воин. Ирод целиком и полностью доверял ему. Именно этого человека Яшем и Ишмаэль решили использовать как орудие своего коварного замысла.

Антоний как раз вернулся из тяжелого и не слишком удачного похода через Армению в северную Парфию и, не заезжая в Рим (отношения его с Октавианом становились все хуже, причем без каких бы то ни было к тому оснований; они просто не переносили друг друга), отправился в Египет. Туда же он вызвал Ирода, своего самого сильного союзника, дабы договориться о дальнейших действиях.

Ирод отправился на эту встречу, прихватив с собой молодую жену, а вот что произошло дальше, я знаю от слишком многих, и все говорят разное. В общем, вышло так, что после долгих переговоров он отправил Мариамну обратно сушей, а сам доверил себя неверному морю. Как правило, морской путь быстрее двукратно и более; здесь же вышло так, что караван уже прибыл, а о кораблях ничего не было слышно. Встречный ветер задержал их прибытие почти на четыре дня. По крайней мере, так было объявлено.

Мариамна буквально на крыльях примчалась в летний дворец, расположенный поблизости от прибрежного городка Япу, где Ирод предпочитал держать свой маленький флот; более старый и куда более удобный порт, Стратонову Башню, Ирод в ту пору недолюбливал – скорее всего, из-за удаленности его от Иерушалайма. Впрочем, прошло время, и он переменил свое мнение и построил на том месте самый роскошный из своих городов, Кесарию Морскую; Япу же постепенно впала в ничтожество. Однако в описываемое время это был хоть и маленький, но оживленный и гордый своею честью городок.

Итак, повторяю, Мариамна примчалась, а о кораблях ничего не было слышно. Ее утешали и укрепляли как могли. Это море, говорили ей, морская стихия; там никогда нельзя ничего знать точно. Она верила, но металась. Япу был прибрежным городом; здесь – как бы нечаянно, незаметно для себя – поклонялись заодно и греческому морскому богу. Устроили игры: будто для увеселения, на деле же – в его честь. Соревновались многие, всех превзошли Кенас и Яшем. На пиру в честь победителей вдруг появился Ирод: корабли прибыли невредимыми. Пир возобновился, вновь подали вина. Что вышло дальше, сказать трудно, поскольку трезвых свидетелей не нашлось. Будто бы повздорили Кенас и Ишмаэль, их стали разнимать, и вспыливший Кенас ранил кинжалом финикийца-кормчего, который попытался встать между дерущимися. Тут же появился Ирод – и перед ним Яшем принялся преувеличенно выгораживать Кенаса, которому за последнее время сделался чуть ли не лучшим другом и названым братом. Надо сказать, что Яшем пользовался славой грубияна и в то же время честного малого, у которого что на уме, то на языке; он сам придумал себе этот образ и тщательно его оберегал. Я старый солдат, говорил он, хотя никогда солдатом не был. Но ему верили, настолько убедительно он лгал глазами.

Заступничество Яшема, разумеется, сильно повредило Кенасу – Ирод решил, что Яшем столь яростен и неловок в выгораживании друга лишь потому, что вынужден кривить душой; а следовательно, Кенас виновен. И он сделал одну из первых своих ошибок – ну, не совсем первых, а первых из тех, которые произошли из-за его излишней доверчивости; он так до конца жизни и не научился разбираться в подлых людях, проникать до смрадных глубин их мерзости – поскольку сам таким не был и просто никогда не мог поставить себя на место подлого человека. Итак, Ирод сместил Кенаса и назначил на его место другого эдомитянина, имя которого я никак не могу вспомнить.

Яшем пришел в ярость, что план его удался лишь частично, но виду не показал. Он спрятал от людей совершенно убитого горем и стыдом Кенаса, дал ему выплакаться, а потом в разговорах как бы между прочим втравил в его голову мысль искать милости Ирода через Мариамну – она-де добра, великодушна и справедлива. Одно семя было брошено; теперь следовало бросать другое…

Но тут произошли драматические события: неприязнь между Антонием и Октавианом перешла все возможные пределы, и началась война. Я не готова утверждать, что дело только в неприязни – скорее, сказывалось неумение одного и нежелание другого улаживать конфликты к обоюдной выгоде. Кроме того, Антоний стремительно богател – Октавиан беднел; Антоний покорил Армению и налаживал отношения с Парфией – Октавиан понимал, что это для него смерть. Эта война просто не могла не разразиться… Но я категорически не согласна с тем, что в ней хоть сколько-нибудь виновата Клеопатра. Ей-то как раз был нужен мир, и чем дольше, тем лучше: благодаря миру, а не войне Египет укреплялся и прирастал землями. Просто мужчины, если есть хоть малейшая возможность, в своих грехах и промахах обязательно обвинят женщину. Я знаю.

Антоний и Клеопатра проиграли войну и спустя полгода покончили с собой в своем дворце. Об этой двойной смерти ходит много легенд, от возвышающих до оскорбительных, и я не буду их приводить здесь – за исключением одной. Будто бы тела Антония и Клеопатры сожгли в малом саду дворца, а головы увезли в Рим и там из черепов сделали два магических кубка, один из которых Октавиан подарил своей матери, которая долгие годы была любовницей Антония (и не исключено, что именно Антоний был настоящим отцом Октавиана), а второй – своей сестре, которая была женой Антония все то время, которое он прожил с Клеопатрой, но имела сына от своего родного брата.

Это Рим. Это властелины нашего мира. И боги у них такие же, как они сами…

Ирод со своей армией в войне не участвовал, но обильно снабжал легионы Октавиана всем, чем можно, и даже больше. Октавиан писал потом, что не помнит другого столь же легкого и приятного похода.

Какими именно намеками Яшем навел Ирода на мысль о возможной неверности Мариамны, мы, конечно, никогда не узнаем, разве что фарисеи правы и всем нам суждено пережить второе рождение и быть публично судимыми за все содеянное нами. Как назло, в то же самое время произошел еще один неприятный случай: телохранитель Мариамны, Соэм, проговорился ей, что Ирод, собираясь ехать на Родос предъявлять свою верность Октавиану, новому земному воплощению Кесаря, велел в том случае, если не вернется, убить Мариамну и ее мать – незаметно и безболезненно. Это было в каком-то смысле разумно и оправданно: тогда никто не мог бы взять Мариамну в жены, через это сделаться царем и навсегда закрыть дорогу к престолу сыновьям Ирода: Александру, Аристобулу и Антипатру. Возможно, этим узурпатором Ирод видел последнего из своих братьев, Ферора; возможно также, что медленный яд Яшема, вливаемый ему в ухо, уже действовал, и претендентом на свое место в постели Мариамны Ирод видел Кенаса, о котором Мариамна столько раз просила его; возможно все.

Так вот, возвращаясь к Соэму и его неосторожной речи: будь Мариамна одна, я думаю, она все поняла бы правильно, но мать ее, Александра, пришла в панический ужас и сумела-таки смутить и дочь. Более того, она смутила и отца, все более терявшего память о настоящем; и конечно, по ее наущению Гиркан написал изменническое письмо царю Малху, тому самому, прогнавшему Ирода от Петры в пустыню. Гонец, которому поручено было письмо доставить, показал его сначала царю. Гиркан предстал перед синедрионом и был единогласно приговорен к смерти; казни он, однако, не дождался и умер в тюрьме. Был то милосердный сок аконита, подушка на лицо, или же просто старое сердце не выдержало, продолжает быть тайной.

Говорят, что в связи с этим случаем Ирод казнил мужа своей сестры Шломит, Иосифа – якобы это он, а не Соэм, рассказал все Мариамне, с которой спал. Это вымысел и смешение. Первый муж Шломит, Иосиф бен-Йегуда, один из самых доверенных людей Ирода, помогший ему собрать и содержать армию в годы войны с Антигоном, много раньше умер от опухоли в горле, а в описываемое время Шломит уже четыре года была несчастливо замужем за Астабаном, таким же, как когда-то Антипатр, эдомским царем без царства; он командовал иерушалаймской городской стражей, а потом – всеми городскими стражами царства; вернувшись, Ирод назначил его на место Малха, а через скорое время казнил за измену. Но вот получается, что кто-то назвал Ирода виновным в смерти Иосифа – и люди подхватили…

Итак, когда Ирод, ликуя, вернулся с Родоса, где его принимал Октавиан, с подтверждением своих прав на престол и уверениями в вечной дружбе (это было еще до гибели Антония и Клеопатры, как раз между битвой при Акции и походом Октавиана в Египет), Мариамна встретила его холодно и отрешенно; она месяц назад родила пятого ребенка, девочку, роды были тяжелыми, и у женщин после такого иногда случаются перемены настроения. Но мужчинам этого не объяснить. Ирод долго не мог понять причин охлаждения к нему; здесь вновь как бы случайно подвернулся Яшем. Помня о том, что Яшем был соратником славного Шемайи, и обманувшись его показной честностью, Ирод назначил этого негодяя начальником тайных соглядатаев, которыми вынужден был насыщать и Иерушалайм, и все царство. Одним из первых поручений, данных Яшему, было разузнать о возможных тайных посещениях царицы кем-то посторонним…