Текст книги "Любовь и свобода"
Автор книги: Андрей Лазарчук
Соавторы: Михаил Успенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава десятая
На листе бумаги Лимон написал печатными буквами: «Кий Килиах, Стальной переулок, 14. Первая гимназия, класс пятый „синий“. Подорвался на растяжке». Приклеил пластырем к груди. Пластырь клеился плохо. Ладно, подумал Лимон, ветром не унесёт, а кровь засохнет – вообще будет не отодрать.
Порох уже сидел на водительском месте, а Илли медленно прохаживалась перед машиной.
– Мне всё равно надо переодеться, – сказала она.
Лимон кивнул.
– Садись впереди, ты мокрая, – велел он. – Я в кузове.
– Командир, – еле слышно сказал Порох. – Мы тут решили домой не ехать. Ни к ней, ни к нам. В какой-нибудь магазин…
– Нет, – Лимона передёрнуло. – Давайте к нам. Родителей всё равно дома не было, так что… Илли, ты же поносишь пока мои вещи?
– Ну и зря, – сказал Порох.
– Наверное, – согласился Лимон. – Только я… не могу. Всё равно что раздевать покойника.
– Может быть, и придётся, – сказала Илли тихо. – Всё поменялось, Джедо.
– Посмотрим, – сказал Лимон. – Может быть… но потом.
– Я понимаю, – сказала Илли. – Хорошо. Давай как ты говоришь.
Порох выкатил грузовичок из госпитального двора и свернул налево.
– Если все мёртвые, – сказал Порох, проехав два квартала, – то почему на улицах вообще никого нет?
– Возможно, успели объявить тревогу?
– А кто у нас вообще объявляет тревогу?
Лимон задумался. Пограничники о происшествиях сообщают в штаб обороны – это в двух сотнях километров отсюда, – и в командный пункт частей прикрытия. После чего им, если ситуация серьёзная, дают приказ отступать и размещаться в тылу укрепрайона (потому что подставлять под удар опытных специалистов по наблюдению и выслеживанию шпионов – как-то не по-хозяйски); отец упоминал, что место размещения время от времени назначается новое, но всегда за городом; кстати, при эвакуации города пограничники помогают полиции… В любом случае, место это должно быть вблизи дороги, а значит, разминуться с колоннами пограничных машин сегодня было бы просто невозможно. То есть или они не покидали застав, или…
Да, тревога. Тревогу должны были дать полицейские, получив приказ из командного пункта. Командный пункт где-то в горах, на полпути к заставе. Вернее, не на полпути, а на половине расстояния. Другая дорога. Лимон её не знал. Никогда там не был.
– Ты дорогу на укрепрайон знаешь? – спросил он Пороха.
Тот молча покачал головой. Отец его, инженер-лейтенант первого класса Гай Тюнрике, служил в танкоремонтной мастерской – здесь, в городе. Здоровенный, весёлый, похожий на медведя, в танкистском несгораемом чёрном комбинезоне и почти всегда верхом на мотоцикле, наголо бритый, с короткой трубкой в белых зубах. Лимон знал его мало и жалел об этом – но невозможно же дружить со всеми, кто тебе нравится… В общем, понятно, что в укрепрайоне Порох не бывал.
– Сапог должен знать, – сказал Порох.
– Но Сапога нет среди нас, – пробормотал Лимон. – Всё, приехали, тормози.
– Я въеду во двор, – сказал Порох.
Офицерский двухэтажный дом на четыре семьи имел арку с воротами и внутренний дворик; ворота сейчас были распахнуты, да не просто распахнуты, а сорваны с петель: кто-то выехал со двора, не позаботившись открыть замок. Помогая себе всем телом крутить руль, Порох вписался в арку, ничего не задев.
– Ребята, – сказал Лимон. – Подождите меня, я проверю…
– Я с тобой, – сказала Илли.
– Не стоит…
– Ничего. Пошли.
Дверь в квартиру была заперта. Лимон почему-то на сразу смог провернуть ключ. Наконец дверь открылась.
Пусто. Слава Творцу, пусто…
– Туда, – показал Лимон на лестницу. – Комната направо. Я сейчас…
Сам он прошёл по нижнему этажу и взялся за дверную ручку материной комнаты. Родители давно ночевали порознь, тем более что отец большую часть времени проводил на заставе. Лимон был твёрдо уверен, что не разводятся они только из-за него и Шила. Он даже как-то привык к этой мысли… Немного помедлив, он повернул ручку и потянул на себя дверь. Никого. Две набитые вещами сумки. Тёплые вещи, вываленные на кровать. Всё.
Мелкими шажками Лимон подошёл к кровати, протянул руку и взял старую меховую безрукавку. Она будет великовата Илли, но не слишком…
Потом он с каким-то нехорошим облегчением вышел и плотно закрыл за собой дверь.
Илли стояла посреди его комнаты и озиралась.
– Вот, – сказал Лимон и открыл шкаф. – Штаны, рубашки, свитера – выбирай. Должны более-менее подойти.
– Спасибо, – сказала Илли. – Там, внизу – всё нормально?
– Не знаю, – сказал Лимон. – Уехать она не успела. Собралась, вещи уложила… Но и дома её нет. Так что – не знаю.
– Вот эти можно? – спросила Илли.
– Что хочешь, – сказал Лимон. – И знаешь что? Бери с запасом. Мало ли…
– Носков побольше, – сказал от двери Порох.
– Да, – сказал Лимон. – Все носки. Лей, тебе надо чего-нибудь?
Тот покачал головой.
– Тогда… – Лимон взял ещё одни полуформенные штаны, две пятнистые майки и тёмно-серый свитер с кожаными нашивками на плечах и локтях. – Пошли в машину. Илли, ты переодевайся не спеша, но постарайся побыстрее, ладно? Вот рюкзачок…
Мотор Порох не заглушал, грузовик стоял, тихонько пофыркивая. Лимон, как бы проснувшись, оглядел кузов, вернулся на кухню, достал из ящика два лохматых коврика и бросил их – один поверх засохших кровавых луж, другой – на штабель коробок с патронами. Забрался и сел, поставив автомат между колен. Тут же к нему подсел Порох.
Некоторое время они молчали.
– А вдруг так везде? – спросил Порох.
– Наверное, – сказал Лимон. – Просто… по-другому я не понимаю. Если бы только у нас – уже были бы спасатели, армия…
– Значит, всё?
– Похоже на то.
Помолчали.
– Я дурак был, – сказал Порох. – Всё мечтал о том, как было бы здорово, чтобы все на свете взяли и исчезли. И я – один…
– Так плохо было?
– Да не то чтобы плохо… Не знаю, как сказать. Не по-моему. Всё, что ни делалось – делалось не по-моему. Вот я и намечтался…
– Да брось ты.
– Ну, почему? Помнишь, проповедник приезжал… как его?.. Забыл. Ну, в общем…
– Да помню. Только не верю я во всю эту шелуху.
– Да и я тоже не верю. Другое дело, что нельзя придумать того, чего на свете быть не может. Наоборот может быть, а чтобы так – нет.
– Скажешь тоже. Вот я сколько раз придумывал, что могу летать. Даже без крыльев – так, раскинул руки и полетел. Ну, и?..
– Горцы могли.
– Сказки.
– Не сказки. В школьной фильмотеке есть вполне себе документальное кино…
– Кино – это…
Вышла Илли, переодетая, с рюкзаком на плече.
– Правильная девчонка, – сказал Порох. – Надёжная.
Он перекинул ноги через передний борт и сразу оказался на водительском месте.
– Куда теперь, командир?
Илли забралась в кузов.
– Две точки, Лей. Штаб гарнизона – просто для очистки совести. А потом – продуктовый склад. Надо в лагерь завезти… ну, сколько сможем.
Порох кивнул, не оборачиваясь.
И тут Лимону показалось, что он слышит какой-то невозможный здесь звук!
– Ребята, тихо, – сказал он. – Порох, заглуши мотор.
Тот послушно повернул ключ.
Сначала казалось, что это шумит в ушах. Но потом Лимон разобрал: «…я вышел, и дверь затворилась за мною, и скрип половиц был отчётлив и тих…»
Эту пластинку он узнал бы и будучи разбуженным посреди сна: «Голубая чаша» Игне Балло, соседка тётушка Яни крутила её хотя бы раз в декаду; вы ничего не понимаете в высокой поэзии, говорила она, а ведь потом мы будем гордиться: с этим мальчиком мы жили в одно время и в одном городке… Игне окончил Вторую гимназию и уехал в столицу, и с пор о нём было мало что известно; вроде бы поёт то ли в клубе, то ли в ресторане…
Дверь в квартиру тётушки Яни была приоткрыта, Лимон вбежал – и остановился. Автоматический проигрыватель своим суставчатым рычагом только что приподнял пластинку, перевернул и положил на карусель; раздалось несколько щелчков, карусель закрутилась, коромысло звукоснимателя приподнялось, сдвинулось, опустило иглу на край пластинки…
Шорох. Молчание. Потом начальные аккорды. Лимон знал, что сейчас будут «Горы зовут», а потом – «Два глотка чистой воды». Он волей-неволей уже всё помнил наизусть.
Проигрыватель стоял на массивной тумбочке возле дивана. На диване лежала тётушка Яни, уронив руку вниз так, как её ни за что не уронит живой. А на груди тёти Яни лежала, свернувшись, кошка Можа. Глаза её были открыты, сухи, мутны и неподвижны.
Лимона вдруг охватило холодом, по всему телу пошла «гусиная кожа», а потом хлынул пот. Он попятился, что-то зацепил прикладом – рухнуло с грохотом и звоном, – повернулся и бросился бежать. Несколько секунд выпало из его жизни. Как-то сразу он оказался около машины, вцепившийся до синевы на костяшках в поручень и изо всех сил машину трясущий; и ещё он видел бледное круглое пятно с тёмными пятнами там, где должно было быть лицо Пороха, и слышал, как Илли говорит сверху: ну, тихо, тихо, не надо, хватит…
Он сглотнул, сказал: уже всё, уже всё, – и полез в кузов. Но потом его долго ещё время от времени сотрясал озноб.
До Треугольной площади (старые люди по-прежнему называли её Императорской), где стояли здания штаба, почты и полицейского управления, было две минуты езды. Лимон чувствовал, что опять тупеет, становится как дерево или кирпич… оно и к лучшему, но всё же…
Пахло горелым. Сильно пахло. Какой-то пластмассой, что ли…
Грузовичок свернул к штабу, и стало понятно, откуда гарь. Над всеми окнами второго этажа – и над некоторыми первого – штукатурка была покрыта полосами жирной копоти; стёкла полопались и усеяли тротуар. Никто не пытался ни тушить пожар, ни что-то выносить из горящего здания…
– Едем дальше? – глухо спросил Порох.
– Да. Ты ведь знаешь, где склады?
– Кто не знает…
Все офицерские семьи получали доппаёк. Когда отцы были на рубежах, к раздаточной ходили матери и дети.
Ворота склада стояли приоткрытыми, и Лимон похлопал Пороха по плечу: стой. Сам спрыгнул, снял автомат с предохранителя, медленно подкрался вдоль забора к щели – и быстро заглянул во двор.
Никого.
Он скользнул за ворота, замер, огляделся, прислушался. Тревожил какой-то непонятный гул. Потом Лимон сообразил: это работает компрессор холодного склада. Но если работает компрессор, то и ворота должны открываться…
Открываются они вот оттуда, из проходной.
Наверняка там опять мёртвые…
Он подумал об этом почти равнодушно.
Но проходная была пуста. Что-то здесь произошло: турникет снесён, стекло в будочке охранника разбито. А, и вот ещё что: тот, кто проломился сквозь турникет, снёс по дороге и коробку рубильника, открывающего и закрывающего ворота. Она валялась отдельно, а из стенки опасно торчали оголённые концы проводов.
Лимон вернулся во двор. Попытался сдвинуть створку ворот – разумеется, без толку. Подошёл Порох. Молча осмотрелся. Сказал:
– Подсади.
Лимон помог ему забраться на крышу проходной. Напомнил:
– Там всё под током.
– Ага, – сказал Порох. – Я в мотор не полезу…
Он снял и сбросил на землю какой-то кожух, повозился немного, сказал:
– Попробуй двинуть.
Лимон налёг на ворота. Створка с трудом, но покатилась. Он откатил её ровно настолько, чтобы проехал их грузовичок.
Порох, зацепившись за край крыши, спустился; сказал: «У отца в мастерских такая же механика», – и, вытирая руки, пошёл к машине. Загнал её во двор. Лимон задвинул створку ворот. И подумал, что прежде надо было бы посмотреть, открыты ли сами хранилища.
Ворона…
Всего хранилищ было четыре: два вещевых и два продовольственных. Закрыты, разумеется, были все, но лишь дверь холодного склада запиралась на врезной замок, на остальных же висели старинные петельные – ещё, наверное, времён Лухты Благоуспешного – винтовые запоры с бронзовыми львиными мордами на фасадных крышках. Порох посмотрел на один такой, посвистывая, потом подогнал машину задом, достал трос, накинул одну петлю на замок, другую – на буксирный крюк, сказал: отошли, – и с первой же попытки замок сорвал.
Штабеля мешков и ящиков; стеллажи с коробками и банками.
Лимон нашёл выключатель. Лампы загорелись, но красноватым неровным мерцающим светом.
– Илли, оставайся снаружи, – сказал Лимон. – А мы пойдём посмотрим…
– Что ищем? – спросил Порох.
– Рационы для высокогорья, – сказал Лимон. – Такие, с оранжевой полоской. И прессованное мясо. И соль.
– Соль-то… – начал Порох – и понял, что хочет сказать глупость. – Конечно, соль. Соль, спички, керосин…
– Вот они, – сказал Лимон. – Вижу.
Упаковки были тяжеленные, из толстого провощённого картона. Тридцать рационов в каждой упаковке – из расчёта на секцию на десять дней. Таскали вдвоём, забрасывали в кузов, там Илли отволакивала упаковку подальше, освобождая место. Потом Порох забрался в кузов, и они с Илли начали составлять упаковки штабелем по борту, – а Лимон пошёл искать прессованное мясо. Он помнил эти алюминиевые прямоугольные пятикилограммовые банки, похожие на медицинские стерилизаторы. В отличие от простой тушёнки это мясо трудно есть просто так ложкой из банки; требуется как-то выковырять обёрнутый пергаментной бумагой кубик размером с четвертушку хлеба (их в банке две дюжины) и порезать его ломтями; но зато и открытая, такая банка может потом стоять на жаре дней десять не портясь, а чтобы наесться, нужно ломтика два, от силы три…
Вот они. Хорошо, что внизу.
Он хотел взять две банки, но это было неудобно, поэтому пришлось ограничиться одной. Зато по пути он заметил полезную вещь, которая пока что не попалась на глаза: небольшая складская тележка. Её не могло тут не быть, просто… ну, не подумали. Тележка была заставлена коробками с маслом. Масло тоже надо взять, подумал Лимон мимоходом.
Он вышел и увидел, что Илли и Порох не работают, а куда-то напряжённо смотрят. А потом Порох медленно потянул с плеча автомат…
Лимон сам не понял, как оказался в кузове.
– Что?.. – почти беззвучно спросил он.
– Там кто-то есть, – не оборачиваясь, сказала Илли – так же беззвучно. – Вон – жёлтая крыша…
– Вижу, – сказал Лимон. – Где же бинокль? Был ведь бинокль…
Порох перегнулся в кабину и выудил его.
Руки Лимона тряслись, он с этим ничего не мог поделать и даже перестал стесняться. Ну, трясутся. У кого бы не тряслись?.. Трудно было наводить резкость.
На жёлтой крыше распласталась чёрная обезьяна. Обычная чёрная обезьяна, можно сказать, ближайший родственник человека, как раз в этом году эволюционную теорию проходили… только она была раза в три больше обычной. Ну, не в три… но намного больше.
И никогда они в город не то что не заходили, но и не приближались, жили в своих горных лесах, мы их не трогали, они нас не трогали…
– Следи, – сказал Лимон Илли и передал ей бинокль. – Порох, давай заканчиваем погрузку и сматываемся.
– Ты только обезьяну увидел? – спросил Порох.
– Ну.
– Там дальше… он на этой обезьяне сидел, потом слез…
Лимон снова приник к биноклю. Но больше никого не увидел.
– Кто слез?
– Как будто маленький такой человечек. Только голова огромная. Весь в ремнях…
– Тебе померещилось.
– Да хотелось бы… Ладно, надо заканчивать, ты прав, командир.
Они забросили в кузов коробки с маслом и пошли за консервами.
Лимон сначала высунулся на улицу сам, осмотрелся – никого. Чёрная обезьяна по-прежнему распласталась на крыше, но вроде бы не обращала на него никакого внимания. Тогда Лимон откатил створку ворот, выпустил грузовичок, закатил створку обратно и пожалел, что её никак нельзя заклинить. Вернее, нельзя надёжно заклинить. Кое-как – можно, но это не выход.
Илли теперь сидела в кабине, Лимон залез в переполненный кузов, встал на колени на штабель коробок, покрытых толстой чёрной плёнкой, опёрся на дугу безопасности так, чтобы автомат удобно было держать в обеих руках, подумал: ничего не забыли? Вроде бы ничего…
– Той же дорогой? – спросил Порох.
– А ты знаешь другую?
– Мимо гимназии, по набережной.
– Ну, давай.
Там был дом Пороха. Лимон, кажется, понимал: Лей не хотел заходить внутрь, но не мог на него не посмотреть – может быть, в последний раз. И потом: а вдруг чудо?..
На улице, ведущей к набережной, стояли несколько очень старых купеческих домов; когда-то эта сторона была не военной, а купеческой; после войны товарный двор, например, почти без переделок приспособили под казармы горной стражи. Вот эти дома сохранились тоже, только там не жили: в одном были редакции обеих городских газет, в другом – телестудия, в третьем – профсоюз солекопов (через речку от Шахт и довольно далеко от моста – видимо, не очень ладили солекопы со своими лучшими представителями…); а в двух домах у самой реки размещались какие-то секретные службы: дома эти были обнесены с трёх сторон новыми высокими заборами с колючкой поверху, нижние окна были зарешёчены, а окна верхних этажей прикрывали стальные жалюзи. Входы охраняли суровые неразговорчивые гвардейцы…
Похоже, что и в этих домах что-то жгли, причём совсем недавно, и жгли не бумаги: воняло горелым мясом… Двери того дома, что слева, были распахнуты настежь, и Лимону показалось, что внутри он заметил странное шевеление – но машина катилась довольно быстро, а у него не было ни малейшего желания тормозить, возвращаться, идти что-то выяснять… Опять накатывала тоска и апатия.
Уже никогда ничего не будет так, как раньше. Никогда и ничего.
Война? Или что-то хуже войны?
Он произнёс эти слова про себя и ужаснулся, потому что каким-то чутьём постиг – именно хуже войны. То, про что говорил дед Костыля… то, от чего они спасли нас – пусть самой страшной ценой… так вот оно – прорвалось. Откуда-то прорвалось. Не из Кидона – того давно нет, радиоактивная пустыня там…
Потом вдруг машина остановилась – напротив выходившего на набережную переулка Незабвенных. Лимон вскинулся – но всё вокруг было тихо. Илли сидела прямо и неподвижно, вцепившись в штурманскую панель. Порох как-то странно, неловко, боком сполз с водительского сиденья и так же боком, глядя куда-то совсем в другую сторону, сделал несколько шагов по тротуару к угловому дому. Там была старая кондитерская лавочка «Дворец-леденец», в ней вечно толклись первоклашки и девочки постарше. Витрина у неё была уникальная – из толстого, цилиндрически выгнутого голубоватого стекла. Говорили, что этой витрине сто лет. Или больше.
Порох подошёл к витрине, размахнулся – и ударил в стекло прикладом автомата. Раздался глухой удар, а потом звук, как будто со стола падают и разбиваются один за другим тонкие бокалы. По стеклу поползли трещины – и вдруг оно всё разом стало матовым, совсем непрозрачным, миг пробыло таким… и обрушилось ледяным водопадом. Порох отряхнул с себя пыль, перегнулся внутрь витрины и выволок огромную стеклянную бадью, доверху полную самых разных конфет в блестящих обёртках. Сел на тротуар, поставил бадью между ног. Медленно развернул одну, самую большую, конфету. Под обёрткой была другая. Под той – третья. Потом он достал наконец пастилку – размером со школьный пенал. Цвета она была какого-то нехорошего – розовато-серого. Порох попытался её надкусить – с одной стороны, с другой. Поднёс к глазам. Отбросил. Достал следующую. Та была совершенно чёрная и точно так же не откусывалась. Третья… четвёртая…
Лимон выбрался из кузова. Тело ныло, не хотело двигаться, он сказал: надо. Волоча ноги, подошёл к Пороху. Тот обхватил бадью двумя руками, замотал головой.
– Ты что, друг? – спросил Лимон. – Думаешь, я это у тебя отобрать хочу?
Порох замотал головой ещё сильнее.
– Зачем? – спросил Лимон.
Порох помолчал. Наклонил голову, почти засунув лицо в конфеты.
– Знаешь, – сказал он глухо. – Всю жизнь мечтал…
И вдруг заплакал.
Глава одиннадцатая
Пришлось заночевать. Пороха развезло просто в кисель, он ничего не мог и мало что понимал. Лимон и Илли кое-как, отбирая друг у друга руль, сумели стронуть грузовичок с места и даже не разбили его по пути к гимназии. А также умудрились не разбить, закатывая в гараж – благо, тот был пуст, а Лимон знал, как открывается тяжёлая дверь.
Интересно, что и учебного бронетранспортёра не оказалось на месте… но Лимон отметил это вскользь и постарался поскорее забыть: мозг уже не выдерживал. Хотелось упасть и зарыться.
Держа что-то бормочущего Пороха с двух сторон, поднялись на третий этаж и свернули налево, в мужские дортуары. Там жили те, кого родители не могли забирать домой, и сироты. Сироты вообще существовали на полном пансионе. Но и тут имел место непонятный разнобой: Костыля, который подолгу жил один, в дортуары не селили, а Маркиз койку имел, хотя и жил по преимуществу у тётки, сестры его покойной матери.
Дортуары от остальной гимназии отделяла фанерная стенка и дверь из рифлёного стекла – то есть преграда, в сущности, символическая. Но и её не пришлось преодолевать: замок не был заперт.
В комнатку Маркиза и зашли – она была первая по коридору, самая маленькая, на одну койку, и здесь, бывало, велись долгие и умные беседы – разумеется, до ужина, после которого посторонние подлежали изгнанию. Потом Лимон быстро пробежал по остальным комнаткам – даже не в надежде найти живого или из опасения соседства с мертвецами, а просто так, чтобы не оставлять в тылу. Всё было открыто, убрано и голо – как и полагалось в самом начале вакаций. В торце коридора находилась служебная комната, единственная запертая из всех – и Лимон, уже без всяких колебаний, откинул штык-нож, подцепил им хлипкую задвижку и сорвал её вместе с замочком. Там были одеяла, простыни, полотенца – он взял целый ворох и вернулся.
Порох ничком лежал на голом матраце, обеими руками закрыв голову. Лимон первым делом подошёл к окну и опустил светозащитную штору, потом накинул на Пороха два одеяла, повесил на спинку кровати полотенце и поманил Илли за собой. Они вышли и притворили дверь, оставив небольшую щель.
– Наверное, надо бы караулы расписать, – сказал он. – Но я не могу. Я сейчас сдохну. Ты, по-моему, тоже. И обязательно что-то съесть…
Илли замотала головой.
– Тогда спать. Выбирай комнату, проверь окно, чем-нибудь подопри дверь. Спинка стула как раз вровень с ручкой… Туалет вон там, вода ещё течёт. Иди первой.
Сам он запер на защёлку входную дверь (ту самую, символическую), положил под неё одно свёрнутое одеяло, снял жилет, сложил пополам и пополам, лёг, примеряясь… и вдруг всё погасло. Не сразу, но очень быстро. Как будто кто-то пробежал пальцами по тумблерам…
Ночью ничего не случилось.
Наутро Порох был вроде бы обычным, только молчал и смотрел всё время вниз. Илли тоже была задумчива. Лимону же почему-то хотелось говорить, рассказать свои сны, их было много – и все безумные. Но он чувствовал, что рассказы его будут никому не интересны, да и ему самому они были бы не интересны при других обстоятельствах; просто пробивало на словесный понос. После того, как он едва не утонул, его с полгода тянуло на такого рода болтовню – надо было поделиться со всеми своими тонкими переживаниями. Но словами они не передавались, вернее, передавались неправильно и скучно…
День обещал быть прохладным и, может быть, даже дождливым.
Из города выехали без происшествий. Только один раз Лимон заметил в переулке большой серый автобус – кажется, из тех, которые возили солекопов на шахты. Что он делал на этом берегу?.. Но хуже того: ему показалось, что за стёклами, почему-то запотевшими, виднеются неподвижные силуэты.
Лимон успел промолчать. Надо было ехать в лагерь. В конце концов, разведчиков там ждали…
Когда проехали поворот к башне, Порох снизил скорость и стал неотрывно смотреть на левую обочину.
– Не отвлекайся, – сказал Лимон.
Порох сделал головой движение, будто отмахивается от назойливой мухи.
– Я смотрю внимательно, – сказал Лимон. – И Илли будет смотреть. Илли, ты направо, я налево. А ты прямо.
Порох ничего не сказал. Проехали километров пять.
– Вот он, – сказала Илли.
– Не может быть, – сказал Лимон.
Порох тормознул резко, и Лимон, не удержавшись, больно ударился грудью о дугу безопасности. Что-то глухо грохнуло под плёнкой.
Этого действительно не могло быть. Голый красный человек, который вчера умер буквально на руках Лимона вот тут, на левой обочине дороги, сегодня лежал на пригорке метрах в пятидесяти справа от дороги – лежал ничком, в позе человека, внезапно уставшего ползти.
– Я его сегодня всю ночь… – пробормотал Порох. – Я посмотрю, командир. Не слезай.
– Илли… – начал Лимон, но Порох прервал:
– Нет. Я один.
Он выбрался из кабины и как-то неуверенно, пошатываясь, двинулся через пустошь. Когда он отошёл метров на двадцать, на Лимона обрушилось вчерашнее: вот так же идущий Костыль…
– Подожди, – крикнул – хотел крикнуть, а на самом деле просипел, горло сдавило, Лимон. – Постой!
Он спрыгнул с борта – вдруг отдалось в разбитой ступне, а он про неё уже и забыл, – и бегом похромал к Пороху.
– Ты зачем?.. – обернулся тот.
– Так надо, – сказал Лимон уверенно. – Пошли. Всё равно ведь его в машину тащить…
Это был несомненно тот самый человек – только живой. И кожа его, вчера казавшаяся тоненькой прозрачной кожицей, вроде бы побледнела за ночь и стала толще. И ещё он дышал. Он ни на что не реагировал, но он дышал, хотя и очень часто, как дышат больные или запалённые б егом.
– Под руки? – спросил Лимон.
– Ну да, наверное… – неуверенно сказал Порох.
Они подхватили красного человека под локти и под мышки и поволокли к машине. Под конец Лимону казалось, что он пытается помочь им, перебирая ногами.
Они рухнули все трое в мелкий кювет.
– Тяжёлый, – выдохнул Порох.
– Так точно, тяжёлый кабан, вашсокородь, – подхватил анекдот Лимон. Пот заливал глаза. – Я вот думаю, в кабину посадим? Не заволочь нам его в кузов…
Порох молчал. Кажется, его передёрнуло.
Лимон вспомнил.
– Ты говоришь, он ночью за тобой гонялся?
– Не совсем… Я вспомнил, кто это.
– То есть?
– Это Поль.
– Какой Поль?
– Никогда не слышал?
– Не припоминаю.
– Ну да, вы же приехатые… И про дока Моорса никогда не слышал?
– Наверное, нет.
– Необразован ты, командир, как горный кабан. Ладно, подробно я тебе всё это потом в лагере расскажу… Поль, вот этот вот… его вообще дядька Чак нашёл и спас – когда уже? Лет пятнадцать назад… В общем, когда гимназию заканчивал. Только он во Второй учился, в Серой. А док Моорс… он был джакнутый на всю голову – извини, Илли, – но совершенно гениальный. Его потом куда-то в Столицу забрали, и больше о нём не слыхал никто…
– Ты начал про Поля.
– Ну да. Поль – он такой человек… странный. Сгорел однажды – ну, до костей. А потом, поверишь, только шрамы, и то если присматриваться. Док его в «Горном озере» держал, в подвалах. Исследовал. И, в общем… не знаю, как сказать. Из крови его лекарство делал – чтобы и от всех болезней, и вот так же заживало, как на кошке…
– Сделал?
– Что-то сделал. Только так и не выяснили, действует оно или нет. Там… ну, в общем, спалили его лабораторию к демонам, а самого дока только гвардейцы и спасли, так вот получилось. Нет, это надо подробно рассказывать, давай – попозже. Кстати, ещё Маркиз должен эту историю хорошо знать…
– …и он сможет рассказать, да, – подхватил Лимон. – Ладно, посадим мужика в машину, укроем… Поль! – крикнул он буквально в ухо обгоревшему. – Поль, вы слышите меня?
И красный человек медленно и осторожно, словно каждое движение вызывало у него нестерпимую боль (почему «словно»? – наверняка вызывало), кивнул.
Теперь поехали совсем медленно, чтобы трясло поменьше, но буквально через десять минут остановились: по дороге навстречу шли группы и группки людей, Лимон тут же навёл бинокль: это были свои, из лагеря. Вот вожатый Дачу Трам в окружении девчонок. А вот Шило и Маркиз. Ведут, подхватив с двух сторон… кого же это? Ничего себе: Сапога…
