Текст книги "Темный мир"

Автор книги: Андрей Лазарчук

Соавторы: Ирина Андронати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

10

День до вечера, казалось бы, должен был запомниться – хотя бы как последний относительно нормальный день. Но вот не запомнился, и все тут. Помню только, как с помощью простого карандаша переводил на бумагу мелкий резной узор с какой-то доски – настолько мелкий, что его никак не удавалось сфотографировать. И что на ужин была удивительно, феноменально липкая гречка, я даже не представляю, что нужно сделать, чтобы гречка стала такой липкой – как пластилин. А молока опять не было.

Пара записей за этот день есть, но одна из них – подробно о погоде (зачем? – не знаю), а вторая – планы на завтра.

Ага. Хочешь насмешить Всевышнего – поделись с ним своими планами.

Итак, возвращаемся к началу нашего рассказа. «У одного мальчика было две девочки, и он обеих взял с собой на практику». Пока Вика плавала с нами брать интервью у настоящей саамской ведьмы, Артур решил снова приударить за Маринкой. И приударил. Нарушая всяческую этику, которую сам же в нас и вбивал.

Поясню: в отряде мы все – ученые. Даже так: УЧЕНЫЕ. Все буквы заглавные. Мы должны правильно выглядеть и правильно себя вести. Не вызывающе, не надменно, а очень уверенно. Чтобы интервьюируемый знал: ему оказана честь, что ты позволяешь ему, допустим, спеть для тебя. Не ты его умолил отчебучить хоть что-нибудь, лишь бы зачли практику и ты не остался без оценки, а он по собственному искреннему желанию шевелит извилинами, вспоминает стбягцие вещи, которые нестыдно представить ученому человеку, чтобы вошли они в книги, разнеслись по свету, обогатили мировую культуру, чтоб не стыдно было за себя как не помнящего культуру родную… Ну и вести себя мы должны соответственно: не пить, не сквернословить, разговаривать литературным языком, не куролесить, не флиртовать ни с местными, ни со своими. Это очень строгие и очень верные, на мой взгляд, правила. Нужно поддерживать хотя бы легенду, хотя бы видимость…

То есть Артур был не прав по-любому.

Мы играли с Хайямом в шахматы, и он наконец умудрился свести к ничьей три партии подряд. Дед, узнав про вчерашнее, почистил и смазал ружье-пятизарядку и теперь набивал картечные патроны. Джор что-то записывал в гроссбух, поглядывая на потолок. И тут снаружи Ниагарой накатил звук дамского скандала…

В общем, Вика застукала Артура с Маринкой на бережку, под навесом. Маринка, конечно, дура… нуда ладно. Все мы были слегка не в себе, хотя и не понимали толком.

И даже Артур, вылезший из-под навеса с расстегнутыми штанами, не просто делал вид, что все в порядке, а был в этом свято уверен. Типа а чего такого? Дело житейское, завел себе мальчик двух девочек…

Короче говоря, я дал ему в рыльце. Схлопотал в ответ – и тогда уж стал драться по-настоящему. Артур, конечно, на голову выше и в полтора раза тяжелее. И руки длиннее, что в драке очень важно. Но у меня был реальный опыт, а у него – только спортзал…

Однако довершить благое дело мне не дали. Нас разволокли – Джор держал меня, а Хайям – Артура, Рудольфыч же, возмущенный донельзя, рыча, вклинился между нами. Я даже представить не мог, что он умеет разговаривать на таких басах. Ну и словарный запас у него, конечно, богаче моего: фольклорист – это вам не гулькин хрен… Стоит вслушаться в обороты – и все мысли о драке выветриваются, руки шарят по карманам в поисках блокнота, а сам ты готов идти за этими волшебными звуками куда угодно, как те крыски-меломаны.

Правда, я оказался нетранспортабельным. Артур расквасил мне нос – у меня вообще-то нос совсем слабый, кровь может пойти и просто так, без всякого рукоприложения, – и я некоторое время сидел закинув голову и пережимая пальцами ноздри. В ухе, надо сказать, даже не звенело, а гудело. Но поле боя осталось за нами… так думал я, почти довольный собой. Я вдруг понял, что уже давно хотел накидать ему людей с добавкой. И вот мечта сбылась. Так внезапно.

Но скоро выяснилось, что Маринка исчезла.

Сначала думали, что она забилась куда-нибудь в укромное место, поэтому звали, уговаривали, бегали по берегу и редколесью, светили фонарями. Без толку. А потом меня торкнуло…

Такое у меня бывает. Редко, не по собственному желанию – и когда никто не подглядывает. Но вот в лесу, скажем, особенно на третий-четвертый-пятый день, когда город из организма выветрится, я могу идти с закрытыми глазами, не натыкаясь на деревья, и находить человека за километр или даже больше. Не знаю как. Ноги сами приводят. Так и тут. Я вдруг понял, почувствовал – в какую сторону она побежала. И понял, что она все еще бежит.

Метнулся в избу, надел куртку – и двинул следом.

Редколесье скоро кончилось, и началась чаща. Но чаща здесь, в каменистой местности, довольно проходимая – потому что деревья хоть и растут на камнях, но плохо. Хорошо они растут между камней. То есть чаща была вполне проходимая, но представляла собой лабиринт, путь по которому получался весьма петлистым. Если бы у меня была хоть малейшая возможность срезать часть петель, я догнал бы Маринку намного раньше, и… Получается, никакой возможности сократить путь у меня уже не было, но тогда я этого не знал и на извороты пути слегонца ругался. Именно слегонца. Беспокоиться за Маринку было совершенно не с чего. Наоборот, я надеялся, что пробежка пойдет на пользу воспаленному (или распаленному) девичьему воображению. Пардон, если обидел. Максимум, что ей грозило, – подвернуть ногу.

У меня был компас, я хорошо помнил карту, так что заблудиться не боялся. И Маринка со своими ролевиками довольно часто бывала в лесах. Ночь, как вы понимаете, в это время и в этих местах – понятие условное, тут много светлее, чем в Питере: совсем ранние сумерки, свободно можно читать. Ну, в лесу под деревьями было, конечно, потемнее…

Шел я – быстро, иногда даже пытался бежать – около часа. Определить расстояние до Маринки я не мог, но чувствовал, что по-прежнему иду верно.

На пути оказалась какая-то горка, не очень высокая, но довольно крутая. Я взобрался наверх. Это была даже не горка, а длинный вал – как будто копали канаву и всю землю откидывали в одну сторону. Канава тоже имела ожидаемое место – заросшая густым кустарником и, пожалуй, непроходимая. Из нее отчетливо тянуло болотом. Я покрутился наверху – и пошел по гребню вала налево. Потому что налево было правильней, чем направо. И буквально через пятьдесят метров наткнулся на Маринку.

Она стояла застыв – в какой-то неустойчивой позе, остановившись на полушаге; а в нескольких шагах перед нею присел, расставив лапы и наклонив тяжелую башку набок, белый зверь. Похожий на собаку.

– Хороший песик, – сказал я, опускаясь на корточки и правой рукой вытаскивая из кармана нож, а левой пытаясь нашарить камень или сук – и, разумеется, ничего не подворачивалось. – Хороший песик… ты чей? Я тебя видел где-то…

И тут до меня дошло, что это один в один кошмарное Лилино домашнее животное. Просто брат-близнец. Или сестра.

– И хозяйка твоя, наверное, где-то тут ходит, да? Грибочки собирает, траву целебную? Ты к ней сходи, к Лилечке, привет передай, скажи – ребята извиняются, мол, что не попрощались…

Я нес еще какую-то ахинею, а собака явно ждала, когда у меня кончатся слова. И, в общем, дождалась. Слова у меня кончились.

Тогда она повернулась и убежала.

– Ф-ф… – выдохнула Маринка. – Это ты. Как ты меня нашел?

– По запаху… Как-как. Шел и нашел. Ну ты даешь. Ночью – в тайгу…

– Дура, – равнодушно сказала она. – Лучше бы сдохнуть.

Она села на землю и обхватила руками колени.

– Зачем все? – спросила она кого-то – явно не меня. Но за неимением этого кого-то постороннего отвечать пришлось мне.

– Ну… У меня есть предположения, но тебе они могут показаться нелепыми.

– Ой, слушай, у меня еще та лапша на ушах не обсохла…

– Ты спросила – я честно попытался ответить.

Она помолчала.

– Костик… я дура, да?

– Без сомнения.

– А почему так? Я ведь умная на самом-то деле.

– В чем-то и умная. Одно другое не отменяет. Да и вообще – любая настоящая женщина должна уметь быть дурой.

– Уметь… Ха. Уметь. У меня это само получается. Все умная, умная, умная, и вдруг бах – и дура набитая. Потом снова умная.

– Кстати, дура набитая – это просто тряпичная кукла.

– Знаю… Тут они у каждой бабки есть. Спрашивала, зачем, что означают, – плечами пожимают: обычай, мол. Но смущаются при этом.

– Пойдем?

– Не хочу. Будут ржать и тыкать пальцем. Я завтра уеду.

– Ага. А потом уйдешь из универа и утопишься в Смоленке. И будешь утопленницей по ночам приходить к Артуру…

– Да ну тебя.

В голосе Маринки уже совсем не было слез. Радости, конечно, тоже не было…

Мы поднялись и пошли обратно.

И заблудились.

11

Чтоб было понятно: когда я шел по Маринкиному следу, я время от времени поглядывал на компас и еще удивлялся мельком, что иду практически по прямой – то есть на запад, просто нарезаю при этом петельки, удлиняющие путь. Теперь смотрите: берег озера представляет собой такую пологую дугу (лукоморье, да), направленную, в общем, с юго-востока на северо-запад. То есть я – мы – удалялись от него под углом в сорок пять градусов. Шли час, что по этой местности – ну никак не больше трех километров. Обратно мы пошли на восток, все так же петляя, но в общем и целом с курса не сбиваясь. То есть опять же через час мы должны были или выйти к хутору, или на дорогу, по которой приехали, или уткнуться в берег. Четвертого не дано.

Как же.

Через полтора часа я начал беспокоиться. Через два – реально испугался. Не сдох ли компас? Покрутил его так и этак, однако стрелка упорно показывала в одну точку. Даже если тут какая-то магнитная аномалия, то все равно мы шли в обратную сторону от первоначального маршрута и сбиться могли на несколько сот метров, не больше. Однако ни берега, ни дороги не было.

– Давай отдохнем, – сказал я.

– Давай. Устал? Ты меня извини…

– Да ладно… свои люди…

– Я просто… я как не своя была. Честное слово.

– Забей.

– Пытаюсь…

– Ты не пытайся. Ты просто забей.

– Забью. Буду опытной стервой. Дай сигаретку.

– Ты же не куришь?

– Только когда выпью.

– А пьешь, когда в карты много проигрываешь?

– Ага.

– На.

Мы покурили и помолчали. Потом я сказал:

– Ты знаешь… мне неловко признаваться, но мы, похоже, заблудились.

– Я догадалась, – сказала Маринка.

– Что будем делать?

– Как ты думаешь, нас ищут?

– А толку? Восемь человек… Думаю, Рудольфыч уже связался со спасателями, утром они будут на хуторе… Самое разумное – сидеть на попе ровно и ждать.

– Надо тогда какую-нибудь полянку найти или горку.

– Это да. И теперь смотри… – Я пальцем на ладони показал расположение берега и наш маршрут. – Если даже что-то у меня в голове сбойнуло, то получается, что мы шли параллельно берегу и дороге. Но если свернуть на север, то мы неизбежно упремся в озеро. Оно большое, его не проскочить. То есть пойдем на север – или до полянки-горки, или до берега, как получится. Согласна?

Она подумала.

– Разумно. Только…

– Что?

– Я ногу стерла. Точнее, обе. Но одну сильно.

– Ну, мать…

– Да, дура. Я уже говорила, по-моему?

– Да, что-то такое говорила…

Я полез по карманам. Обычно я всегда таскаю в карманах необходимые мелочи – особенно когда не в городе. Но я мог забыть переложить их из рюкзака…

Так, нож здесь, фляжка с НЗ здесь, фотоаппарат и диктофон здесь, сменные носки здесь…

Не забыл. Пластырь, фломастер с йодом, анальгин. Анальгин нам пока не понадобится…

– Подставляй.

Да, левый ахилл Маринка сбила капитально, в кровь, равый – только натерла мозоль.

Я обработал рану, заклеил. Проколол мозоль и тоже заклеил.

– Будешь как новенькая.

– Спасибо, Кость. Что бы я делала без тебя…

Я хотел сказать что, но вовремя прикусил язык. Как сказал Козьма П., «не шутите с женщинами, эти шутки глупы и неприличны». В четырнадцать я этого не понял, счел просто афоризмом, фразочкой от избытка остроумия, а с девятнадцати не устаю восхищаться: уже и не счесть, от скольких неприятностей уберегло лично меня буквальное следование, казалось бы, простеньким хохмам.

– Аккуратненько двинулись. Будет больно – говори сразу.

– Хорошо.

И мы пошли на север. На часах уже перевалило за полчетвертого, небо стало совсем светлым, думаю, начинался медленный северный восход. Вдруг как-то разом исчезли камни, лес поредел, стало больше берез. Наверное, из-за ярких белых стволов и светлой зелени я не обратил внимание на то, что за этими деревьями леса уже не видно. А потом туман стремительно сгустился и поглотил нас.

– Руку, – сказал я Маринке. Она послушно дала руку. Пальцы теплые, это хорошо. Мерзнуть – это хуже, чем голодать. Черт, зачем только я вспомнил про еду!

Было светло. Так бывает в горах, когда попадаешь в тонкое облако. Светящаяся пелена. Поминутно сверяясь с компасом, мы шли на север – неторопливо, поскольку торопиться было некуда.

И опять прошел час. Ни берега, ни дороги – ничего.

– Перекур? – предложил я.

– Давай, – согласилась Маринка. – Только…

– Что?

– Мы не можем ходить по кругу?

– Вслед за магнитным полюсом?

– Я читала – есть такие места… аномальные зоны…

– Я тоже читал.

– Может, и здесь? Недаром тут почти никто не живет.

– Не знаю, – честно сказал я. – В любом случае – надо выбираться на открытое место.

– Это да. И еще чтобы там был ручей. Или ключ.

– Или озеро.

– Лучше всего озеро.

– Тихо, – сказал я.

Где-то вдали, на пределе слышимости, возник звук мотора. Он медленно перемещался.

– Вот и дорога, – сказал я. Сверился с компасом. Судя по звуку, дорога оставалась справа от нас – а значит, мы вот-вот выйдем к озеру. Ну, если не вот-вот – то все равно выйдем. Проявив завидное упорство.

Мы прошли еще немножко вперед – и буквально выскочили на поляну. Туман все еще держался, светился, и поэтому, увидев контуры построек, мы оба подумали, что это наш хутор. И бросились со всех ног…

Но это, ребята, был не наш хутор.

Стоял покосившийся забор, подпертый зарослями такой густой крапивы, что я даже попятился. Ворота были без створок – только столбы и перекладина. Судя по неприбитой траве, в них давным-давно никто не входил. За воротами виднелся один дом, за ним угадывался амбар или хлев.

– Ухты, – сказала Маринка. – Заброшенный…

– Да, – кивнул я. – Наверное, тут таких немало.

– Колодец должен быть, – сказала она. – Давай найдем?

– Ну, давай…

Пить действительно хотелось чертовски.

Колодец имелся, но добраться до воды – а она вроде бы стояла внизу – не было ни малейшей возможности: отсутствовали не только ведро и цепь, но и ворот, и пара верхних венцов сруба. Как будто кто-то специально разорил это место, чтобы люди не возвращались.

Сам дом был типичной карельской избой в три окошка, с бесстропильной крышей и несимметричным перерубом – то есть в передней длинной стене сначала два окошка, потом идет внутренняя межкомнатная перегородка из таких же примерно по диаметру бревен, врубленная в переднюю стену или «в клин», или «в лапу», и потом – еще одно окошко. Отличием от множества подобных изб был навес над входной дверью, на перекладине которого с трудом различались какие-то знаки – наверное, обереги. Я попытался сфотографировать перекладину, но света было еще слишком мало, а со вспышкой видна была только чистая поверхность доски – фронтальный свет как бы заливал борозды. Ладно, подумал я, дома увеличим, плеснем контрасту…

Маринка потрогала дверь. Замка никакого видно не было, но дверь не поддавалась – возможно, была забита гвоздями или просто набухла.

– Давай войдем? – В голосе Маринки вдруг послышалось непонятное возбуждение. – Вдруг там… ну, что-нибудь? А?

– Да неловко как-то…

– Перед кем? Никого нет. И сто лет тут никого не было.

– Я вижу. Но все равно…

– Ай, да ну тебя…

Она повернулась к двери боком, наклонилась – и ударила стопой примерно в то место, где остались следы от дверной ручки. Удар у нее был несильный, но акцентированный. Двери в избах делались всегда открывающимися внутрь: кто-то из этнографов считал – чтобы не завалило снегом, а кто-то – чтобы нельзя было подпереть снаружи и поджечь дом… то есть поджечь всегда можно, а вот подпереть уже нельзя. В моей голове это плохо вяжется с миролюбием северных народов, хотя… Если припомнить любимого народного героя Лемминкяйнена (помните рассказ деда Терхо?) – версия приобретает осмысленность. Мало того что сам герой считал в порядке вещей заявиться на свадьбу, куда его специально не позвали, чтобы не портил людям настроения, мать не послушал, а ведь она его не пускала – нет, заявился, все испоганил и хозяина дома прирезал; так ведь и ответ прилетел, по нашим меркам, совершенно адекватный: всех родных обидчика, кого поймали, вырезали, а деревню разорили. И, что характерно, никакого удивления или возмущения в авторском голосе я не нахожу. Я в нем слышу: все так делают, особенно если сам виноват.Но вот что у меня с этим – вполне современным, то есть людоедским, не находите? – модусом операнди' не сходится, так это полное отсутствие в маткультуре залежей оружия. Должно быть, и много. Не-а. Но ведь не голыми же руками они друг друга душили?..

От лат. modus operandi – образ действий.

В общем, что-то здесь не сходится, но, увы – информации мало, копать и копать. Копать и копать.

Моя помощь в таранном деле Маринке не потребовалась, со второго удара дверь чуть приоткрылась. Теперь 1 уже отговаривать ее было бесполезно, а стоять в стороне – неловко.

Мы навалились вдвоем – раздался скрежет (и точно, это выдирались из косяка ржавые гвозди); образовалась щель, а потом дверь распахнулась.

Маринка скользнула у меня под мышкой и вошла первой.

В сенях стояла лавка, а на лавке – очень ржавое, буквально кружевное ведро. Я его щелкнул.

Дверь во внутренние помещения была только прикрыта. Внутри было совсем темно – окна закрывали дощатые ставни, и свет едва пробивался сквозь щели. Я подошел к окну и нащупал крючок. С совсем уж гнусным скрежетом заржавевших петель створки приоткрылись.

Как известно, избы возводятся вокруг печи. Карельские, рассчитанные на долгую морозную зиму, – тем более. Причем возводятся они очень продуманно: вот эта большая, в два окна, комната, в которую выходит только один угол печи, называется летней избой, а к зиме здесь должна выстроиться немаленькая поленница – чтобы не бегать за каждой порцией дров на мороз; а основное тепло печь отдаст в меньшую «зимнюю» избу и на кухню.

– Смотри, – сказала Маринка.

Я посмотрел. В углу на истлевшем половике грудой лежали серые, как бы покрытые копотью, кости. Больше в летней избе не было ничего.

Кости были не слишком крупные – ну и, слава богу, не человеческие. Я присел, отогнул угол половика и увидел большой собачий череп. Нет, не собачий. Волчий.

– Волк, – как бы услышав, что я думаю, сказала Маринка.

Я встал. Вдруг закружилась голова, и мне показалось, что сейчас опять пойдет кровь носом.

– Посмотрим дальше?

– Ну раз уж забрались со взломом…

– О! Свечка!

Маринка шагнула к окну, нагнулась и подняла с пола деревянную плошку с торчащей из нее полусгоревшей темно-коричневой свечой. Я поджег фитиль, мы дали огоньку разгореться – и пошли на кухню. Обычно самое интересное в деревенских избах находится на кухнях и чердаках.

Кухня носила следы разгрома. Здесь как будто дрались – лавка валялась перевернутая, стол был сдвинут с места, один стенной шкафчик покосился, другой – просто разлетелся в щепу. Что странно – на полу не было ни мусора, ни осколков. Словно вымели тщательно, причем совсем недавно. Целой посуды и вообще кухонной утвари тоже не было – вынесли? Дверца каржины (если кто не знает, то это такой деревянный короб, примыкающий к печи: сверху лежанка, а с торца – лестница в подполье) была изломана и сорвана с петель. Огонек свечи задергался, и мне показалось, что в подполье легонечко втягивается воздух.

– Как интересно… – пробормотала Маринка, наклоняясь к боковой стенке каржины. – Посвети, Кость.

На досках, отшлифованных песком, угадывались глубоко прорезанные узкие рисунки, которые снова, как и на перекладине ворот, не удавалось как следует рассмотреть.

– Сбоку, сбоку… – командовала Маринка. – Пониже… вот так.

Наконец свет действительно упал как надо, и стали видны знаки и фигуры.

– Олень… лось, да?., волк… еще волк… медведь… а это что?

– Паук, – предположил я.

– Нет, это какая-то составная руна, я думаю… так, а это?

– Ну не крокодил же.

– Щука! А это какие-то птицы. А это?..

– Человек, надо полагать.

– Какой-то странный.

– Лось еще страныне.

– Так, а тут что? Не рассмотреть…

– Не рассмотреть. Вернемся потом с фонарями, с бумагой, графитом, пофоткаем, снимем рисунок…

– Если найдем это место.

– Нуда. И если нас найдут.

– Должны найти.

– Должны…

Мы посмотрели друг на друга. Мне показалось, что Маринка только сейчас почувствовала отдаленный смутный страх.

– Ты думаешь…

– Нет, – сказал я. – На самом деле я думаю, что все будет нормально. Но, как добросовестный перестраховщик…

– Ладно, – сказала Маринка. – Пойдем посмотрим, что там в зимней, – и наружу. А то ничего не услышим.

– Разве что вертолет, – согласился я, – для вертолета еще рано. Наши кричать будут, а звук здесь и без тумана этого гадского вязнет.

Зимняя изба – маленькая, узкая, даже и в пустой было бы не повернуться – оказалась настоящим складом утильсырья, то есть сокровищницей (в нашем понимании). До потолка громоздились ящики и картонные коробки, перевязанные веревками, узлы, свертки… Пахло плесенью и грибком.

– По-моему, тут должны быть книжки, – сказал я.

– Старинные рукописи.

– Рукошитые коврики.

– Резная деревянная посуда.

– Ковшшшички…

Маринка сказала это с такой детско-жадной интонацией, что мы оба засмеялись.

– Что это? – Она вдруг оборвала смех.

– Где?

– Не слышишь?

– Нет.

– Посвети-ка…

Я приподнял свечу. Маринка перешагнула порог. Раздался негромкий мокрый хруст, звук изумления – и тут же звук падения.

В полу зияла дыра. Грибок сожрал половицы.

– Эй! – Я опустился на четвереньки. – Ты там как?

– Я тут… я тут ничего.

– Цела?

– Вроде бы… Да, цела. Все нормально.

– Ноги?

– В порядке. На носочки пришла.

Я наклонил свечку, чтобы тень от плошки не мешала видеть, что там, внизу, и немного не рассчитал: расплавленный воск струйкой полился вниз.

– Ты что?!!

– Был не прав, – быстро покаялся я. До дна ямы… метра три на глазок, рукой за руку не зацепиться… – Так. Никуда не уходи, я поищу какую-нибудь доску.

– Попробуй по лестнице, через каржину.

– Точно, я и забыл…

Но лестница меня привела всего лишь в маленькое подполье, не имеющее сообщения с той ямой, куда свалилась Маринка. То есть сообщение, наверное, какое-то было, воздух куда-то тек, причем ощутимо, но не было прохода. Я выбрался наверх, крикнул ей, что сейчас все сделаю, и пошел за лавкой. Свяжу две вместе – должно хватить… Вместо этого в сенях я увидел толстую, в руку, жердь с какой-то рогулькой на конце, прислоненную к стене по диагонали. Длины должно хватить… попробовал на излом – крепкая, выдержит.

И потащил ее внутрь.

Впрочем, через кухню я бы ее никак не пронес, застрял бы неминуемо – но, к счастью, догадался посмотреть, упирается ли внутренняя межкомнатная перегородка в печку. Нет, не упирается – промежуток в две ладони, прикрытый доской и замазанный глиной. В несколько ударов я эту доску вышиб, просунул жердь в образовавшуюся щель, нащупал концом ее дыру в полу…

– Костя! – глухо донеслось из-под пола. – Иди сюда! Ты только посмотри, что тут есть!