Текст книги "Зеркала Борхеса(СИ)"

Автор книги: Андрей Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– А как же ты?

– За меня не бойся. Не пропаду, – доставая, якобы невзначай, из кармана сарафана приметный чехол чёрного бархата, пообещала девушка. – До свидания, бродяга легкомысленный. Мы ещё встретимся. Обязательно…

Глава пятая
Големы

Он, никуда не торопясь, шёл по улице.

«Позднее утро. Светло-жёлтое солнышко уже прилично оторвалось-отошло от линии горизонта», – лениво позёвывая, комментировал сонный внутренний голос. – «Спать очень хочется. Очень, очень, очень. Вау… Впрочем, перетерпим, не впервой. Во-первых, не баре. Во-вторых, кто рано встаёт, тому Бог даёт.…Только, вот, интересно. А что конкретно он даёт? Одно дело, если там денег, или же каких-либо других материальных благ. Или же просто – немного положительных эмоций. И совсем другое, когда вручает пучок-другой гадких неприятностей. Или же, к примеру, плетёную корзинку с головной болью и всяческими душевными терзаниями… Что такое? Куда, извини, пойти? Всё понял, братец. Прости, пожалуйста. Слегка заболтался. Заканчиваю с гнилой (по твоему мнению), философией. Перехожу к конкретным реалиям, данным нам в объективных и субъективных ощущениях. Как любил говаривать мудрый бородач Карл Маркс. Или же известный эстет и законченный оригинал Фридрих Энгельс? Запамятовал… Всё-всё, не сердись. Итак. Позднее утро. Светло-жёлтое солнышко. Какое оно – типа – по сезону? Скорее всего – по первичным визуальным ощущениям – осеннее. Вот, и лёгкий утренний ветерок азартно играется с опавшими жёлтыми листьями… Старенькая булыжная мостовая, покрытая широкими трещинами и глубокими выбоинами. Узкая кривая улочка. По обеим её сторонам, тесно-тесно прижимаясь друг к дружке, выстроились… э-э-э, разномастные строения различной этажности. От одного до трёх. Какие, интересуешься, строения? А всякие и разные. В том плане, что хижины, домишки, бараки и прочие неказистые халупы, выстроенные из… А Бог его знает, из чего конкретно они построены. Наверное, изо всего подряд, что подвернулось тутошним строителям под руку… Бедненькие такие строения – покосившиеся, хилые и убогие. Причём, только отдельные окошки (редкие и узенькие, надо заметить), оснащены стёклами. Остальные же либо затянуты какой-то молочно-белой плёнкой (рыбий паюс или же бычий пузырь?), либо «застеклены» пластинами золотисто-желтоватой слюды. Такая слюда, как мне помнится, называется – «вермикулит» [14]14
  Вермикулит – минерал из группы гидрослюд, имеющих слоистую структуру.


[Закрыть]. Однозначное, братец, Средневековье. Махровое, классическое и патентованное… Что с нынешним нарядом? Приличный господский камзол-сюртук, украшенный – во многих местах – пышными светло-сиреневыми кружевами и прямоугольными костяными пуговицами. Бархатные штаны-панталоны ярко-выраженного сизого цвета. Изящные сапожки светло-бежевой кожи, оснащённые коротенькими металлическими шпорами. Следовательно, предназначены для верховой езды… Ай-яй-яй, наметилась досадная нестыковочка. Ты же, братец, в общении с лошадками докой не являешься. Разика три всего и катался. И то, под пристальным надзором опытного инструктора. Навернёшься ещё, не дай Бог, конечно. Ушибами и синяками обзаведёшься, тьфу-тьфу-тьфу, во всех местах сразу… Всё-всё, больше не буду докучать и подкалывать. Честное и благородное слово. Продолжаю, благословясь… На твоей забубённой голове наличествует широкополая шляпа. Подними-ка, пожалуйста, вверх правую руку и аккуратно ощупай ладошкой головной убор… Так и есть, шляпа украшена пышным и разлапистым птичьим пером. Кстати, на твоём левом боку висит длинная шпага в изукрашенных ножнах, а пальцы на обеих ладошках оснащены золотыми перстеньками с сапфирами, рубинами и прочими изумрудами… Следовательно, что? Не понимаешь, тормоз тормознутый? Ну-ну… Следовательно, братец, ты нынче находишься в роли (пребываешь в статусе?), средневекового дворянина. Высокая, как ни крути, честь. Примите, господин сиятельный аристократ, мои искренние поздравления, а также нижайшие уверения в безграничном холопском почтении… Продолжаю, тем временем, делиться дорожными наблюдениями. Жителей пока не видно. Хотя за окошками – и тут, и там – наблюдается некое отрывочное шевеление. Просыпаются людишки потихоньку, просыпаются… Что ещё интересного и характерного? Во-первых, ароматы-запахи. Вернее, если быть максимально честным и точным, то откровенная и однозначная вонь, безраздельно царящая вокруг. Очевидно, что канализация в этих патриархальных краях хронически отсутствует. Да и солидные мусорные кучи – вперемешку с пищевыми отходами – наблюдаются повсеместно. В основном, понятное дело, возле входных кособоких дверей. А над мусорными кучами, как и полагается, заинтересованно кружат разноцветные мухи – ядовито-зелёные, янтарно-жёлтые и тёмно-синие с лёгким ультрамариновым отливом. И это, заметь, прохладной осенью. Воображаю, что здесь творится в жаркую летнюю погоду. Даже представить страшно. Бр-р-р! Хреновасто, одним словом, трудятся работнички местного средневекового ЖКХ… Во-вторых, чётко ощущается (на уровне хитрого подсознания, ясен пень), серо-жёлтая аура. То бишь, выражаясь напрямик, целое море сурового негатива. Боль, унижение, стыд. Страх, живущий в здешних обитателях практически с самого рождения. Из знаменитой серии, красочно и доходчиво описанной одним из столпов современной философии, мол: – «Иногда казалось, что страх – живое существо. Сидит себе внутри тебя, ест, пьёт, испражняется. А, главное, постоянно растёт, пухнет и расширяется – словно стремится занять-захватить весь твой хилый и измученный организм…». Что это за городишко? Вон – вдали, с северо-восточной стороны – наблюдаются многочисленные островерхие здания-башенки, безудержно устремившиеся вверх и украшенные длиннющими шпилями. Однозначно-готический стиль, гадом буду. Вместе с тем, здесь присутствует и лёгкий восточно-европейский налёт… Что ещё за налёт такой? Не знаю, извини. И вообще, отстань, пожалуйста. Не смогу объяснить. Налёт, и всё тут. Короче говоря, вполне возможно, что это – средневековая Варшава. Или же не менее средневековая Прага, что сути дела не меняет… Улица упёрлась в высокий забор. Вернее, повернула практически на девяносто градусов. Теперь с одной стороны присутствуют прежние хижины-развалюхи, а с другой – изгородь. Что можно сказать о заборе? Достаточно высокий – метра два с небольшим запасом. Но, при этом, визуально хлипковат. Сложен из разноразмерных кусков буро-жёлтого известняка, только вместо цемента (или там – на худой конец – извести), использовали обыкновенную красно-коричневую глину со всякими минеральными наполнителями. Вон – прямо из кладки – торчит толстый пук наполовину сгнившей соломы… Ага, впереди наблюдаю некое подобие площади: ровный песчано-каменистый прямоугольник общей площадью примерно в полторы тысячи метров квадратных, в который «вливаются» сразу несколько улочек, парочка новёхоньких колодцев-журавлей, длинный одноэтажный барак под камышовой крышей, будка для охранников. Что ещё за будка? Обычная. Разве я не сказал, что в заборе имеются ворота? Вот, говорю: имеются солидные двустворчатые ворота, рядом с которыми и расположена означенная будка – тёмно-коричневая в белую полосочку. Только сейчас, надо полагать, она пустая, так как четверо сторожей – в бесформенных кожаных камзолах, с металлическими шлемами-кастрюльками на головах и с короткими чёрными копьями в руках – находятся снаружи… Парочка ландскнехтов, предварительно прислонив копья к изгороди, сейчас вынимают из грубых чугунных скоб, закреплённых в заборных стенах, толстенный деревянный брус, служащий запором. Отпирая – тем самым – ворота. А ещё двое, солидно опираясь на копья, застыли – в компании с грозным видом – рядышком… Вот, и первые горожане, наконец-таки, подтягиваются: пожилые мужички самого степенного и положительного вида, одетые чистенько, но бедненько. Визуально – похожи на типичных клерков среднего звена. На банковских служащих, к примеру. Или же на мастеровых. Имеются в виду портные, сапожники, ювелиры, стоматологи и тому подобное. Мужички, заранее сняв блинообразные шляпы, низко кланяются стражникам и – по одному, строго соблюдая очерёдность – несуетливо проходят через распахнутые ворота… Стоп, братец! Вот же, она, чёткая подсказка. Всё дело в шляпе, как принято говорить в таких случаях. Вернее, в шляпах, тульи которых перевязаны широкими ярко-жёлтыми лентами. Понимаешь, что это означает? Да-да, мы с тобой нынче разгуливаем, как ни в чём не бывало, по еврейскому гетто. То есть, по средневековому еврейскому гетто… Интересно, а что нарядный кавалер с дворянской шпагой на левом боку может делать в затрапезном еврейском поселении? Зашёл денежек немного занять? Почему бы, кстати, и нет? Вполне здравая и правдоподобная версия. В том смысле, что к твоему кожаному поясу – в районе правого бока – подвешен бордовый замшевый кошель и, судя по весу, он почти пуст. Ладно, разберёмся. Чу, бодрый перестук конских копыт, то бишь, подков… Ага, к воротам прибыла открытая повозка, влекомая вперёд двумя неказистыми гнедыми лошадками. На облучке восседает сутулый кучер с дурацким чёрным цилиндром на голове, а сама повозка заполнена размалёванными барышнями в кричаще-аляповатых нарядах. Девицы лёгкого поведения, надо думать… Повозка остановилась. Возница, раболепно поклонившись, протянул усатому стражнику несколько серебряных монеток – в качестве взятки, ясен пень. Барышни о чём-то весело переговариваются (вроде бы на чешском языке), с остальными ландскнехтами, обещая, очевидно, бесплатное предоставление качественных профильных услуг… Что же, ещё одно доказательство того, что данная местность, окружённая высокой изгородью, заселена евреями. Общеизвестно, что девушки и женщины, проживавшие в средневековых еврейских гетто, трудились – в большинстве случаев – либо швеями, либо проститутками. По крайней мере, так утверждают некоторые маститые специалисты-историки, изучающие европейское Средневековье… Всё, кучер стеганул вожжами, лошади тронулись, и повозка укатила. Что делать дальше? Предлагаю – подойти к солдатикам и слегка поболтать. Вдруг, удастся разжиться дельной информацией?

Алекс, стараясь выглядеть солидно и вальяжно (как-никак, представитель правящего класса), дошагал до полосатой будки, остановился и, гордо подбоченясь, выжидательно хмыкнул.

– Что желает господин маркиз? – тут же склонился в предупредительном полупоклоне широкоплечий усатый ландскнехт. – Ваша милость изволили заблудиться? Не нашли нужного дома?

«Надо же, маркиз! Ха-ха-ха!», – зашёлся в приступе гомерического смеха обнаглевший в корягу внутренний голос. – «Держите меня семеро! Ха-ха-ха! Вот же, умора! Как бы ни описаться ненароком…».

Мысленно послав беспардонный голос далеко и надолго, Алекс многозначительно откашлялся и, презрительно цедя слова через губы, вытянутые в тонкую спесиво-высокомерную нить, ответил:

– Заблудился? Не то, чтобы. Просто… Про меня, милейший, никто не спрашивал? Может, кто-нибудь искал?

– Конечно, ваша честь, – продолжил услужливо лебезить стражник. – И спрашивали. И искали… Кто конкретно? Эх, подзабыл. Память слабая – с самой младенческой колыбели… Не найдётся ли у господина маркиза лишней монетки, глядя на которую, мне было бы легче вспомнить? Только не сочтите, Бога ради, за нетактичную грубость и преступное неуважение. Жизнь нынче такая – сложная и скупая…

– А разве она бывает иной? – небрежно положив правую ладонь на эфес шпаги, вкрадчиво поинтересовался Алекс. – То-то и оно… А откуда в такие скупые времена взяться лишним монеткам? Пусты кошельки, словно в них завелись дырки невидимые, через которые денежки и утекают – ручейками бойкими и незримыми. Будь то солдатский кошель, или же, наоборот, принадлежащий гневливому кавалеру с голубой кровью… Верно я говорю, служивый?

– Абсолютно правильно, ваша милость.

– Так кто интересовался моей благородной и нервной персоной? Отвечать незамедлительно, наглец усатый! Если, понятное дело, жизнь дорога…

– Дорога, конечно, – поторопился заверить ландскнехт. – Как же без этого? Аннушка про вас – совсем недавно – спрашивала.

– Кто такая? И где я могу её найти?

– Девчушка здешняя. Занятная. Но так, ничего особенного. Худа чрезмерно, на мой вкус. Даже толком подержаться не за что… А искать её не надо. Вон – сидит на лавочке возле колодца. Вас, надо полагать, дожидается…

На низенькой скамье с кривой некрашеной спинкой сидела именно та, которую он и ожидал увидеть. А именно, стройная зеленоглазая девушка с милыми ямочками на смуглых щеках.

«Ещё и улыбчивая», – дополнил внимательный к мелочам внутренний голос. – «Сидит себе и, отстранённо глядя в сторону, тихонько улыбается. Полагаю, что мечтает. О чём? О своём, о девичьем, ясная средневековая зорька.…На этот раз у неё абсолютно другие волосы – длинные, чёрные и слегка кучерявые. А что? Очень даже пикантно, эстетично и симпатично… Платьице скромное? Подумаешь. Зато сидит на фигурке – как литое. Замечу, на стройной, идеальной и аппетитной фигурке… Интересно, а как Аннушка зарабатывает себе на хлеб? Надеюсь, с помощью швейной иглы и напёрстка? В противном же случае… Всё понял. Заткнулся и удалился. Временно, понятное дело… Э-э, братец. Хочешь, дам бесплатный дельный совет? Ты кашляни несколько раз подряд. Да погромче. Иначе до самого обеда здесь простоишь. Или даже до ужина. Девичьи грёзы – субстанция долгоиграющая и непредсказуемая…».

Девушка, реагируя на покашливание, вздрогнула, обернулась и, вскочив на ноги, зачастила.

– Доброго здоровья вам, господин маркиз Пушениг! Долго жить будете. Я про вас только что вспоминала. Как вы тогда, в городе, мне цветок красивый подарили. А я, дурочка мечтательная, так растерялась, что даже забыла вас поблагодарить… Вот, благодарю. Большое спасибо. От всего сердца… Почему я про вас у солдат спрашивала? Рабе Янкэлэ (мой приёмный отец), шепнул мне вчера вечером, что вы сегодня должны приехать. Мол, на днях письмо с нарочным получил. Вот, и решила встретить. Ведь вы не сердитесь, раз улыбаетесь? Очень хорошо. Я рада… А где коня оставили? Наверное, в харчевне за изгородью? Оно и правильно. Там, конечно же, надёжней. Да и воздух гораздо чище…

«Откуда взялась эта повышенная болтливость?», – удивился внутренний голос. – «Хотя, если подумать, то и ничего странного. Роль, так сказать, обязывает и накладывает отпечаток. Молоденькие еврейки (как, впрочем, и пожилые), отличаются беспредельной природной разговорчивостью… А заметил, братец, как у девушки радостно задрожали пушистые ресницы, когда она тебя увидела? Прямо-таки восторженно затрепетали. Серьёзно, без плоских шуток. Честное слово, не вру. Похоже, что шансы у некоторых любопытных бродяг неуклонно растут. Это я про дела сердечные толкую… Недавняя встреча в городе? Было бы, ей-ей, неплохо – прояснить подробности. Причём, не праздной прихоти ради, а для полной ясности известного вопроса…».

– Я тоже, красавица, рад тебя видеть, – прервал затянувшийся девичий монолог Алекс. – Замечательно и сногсшибательно выглядишь. Хорошеешь и хорошеешь, практически день ото дня… Кстати, про давешнюю встречу, где присутствовал подаренный цветок. А зачем ты тогда посещала город? С какой целью?

– С самой обыкновенной. Как и всегда, – мимолётно передёрнула худенькими плечами Аннушка. – Снимала мерку с дородной жёнушки одного богатого торговца коровьими шкурами, возжелавшей пошить к грядущему празднику новое платье… А вы, благородный господин маркиз, – улыбнулась откровенно лукаво, – о чём подумали?

– Да, собственно, ни о чём. Просто так поинтересовался. Чтобы разговор поддержать… Э-э-э. М-м-м…

– Хотите меня ещё о чём-то спросить?

– Ну, да. Видишь ли… Короче говоря, может, ты в курсе – зачем я приехал в ваше гетто? Понимаешь, ночью плохо спал, сны дурацкие и запутанные, сменяя друг друга, донимали. А сейчас голова пустая-пустая и словно бы чугунная… Так как? Поможешь подсказкой?

– Охотно, господин Пушениг. Рабе Янкеле сказал, что у вас здесь намечены два важных дела. Во-первых, хотите занять у менялы Калмана Ротшильда немного золотых монеток…

– Подожди, – попросил Алекс. – Это что же получается? У того самого Ротшильда?

– У одного из них, – понимающе подмигнув, подтвердила девушка. – Только здешний Калман – это совсем не тот Калман, которого вы, наверное, имеете в виду… Не понимаете? Сейчас растолкую. Самого главного Ротшильда зовут – Майер Амшель. Он сейчас уже совсем старенький и редко покидает Франкфурт-на-Майне, так милый его дряхлому сердцу. Но у старика есть пятеро взрослых сыновей (среди них и Калман), которых он приставил к филиалам своего основного банка, расположенным в Париже, Лондоне, Вене и Неаполе. А в нашей Праге семейные интересы Ротшильдов представляет и защищает, не покладая рук, сын младшего брата старика Амшеля Майера. То бишь, родной племянник главного Ротшильда, которого тоже зовут Калман… Понятно объясняю?

– Более или менее. Значит, родной племянник могущественного Ротшильда, имеющий – ко всему прочему – непосредственное отношение к семейному банковскому бизнесу, проживает в зачуханном гетто?

– Конечно. Он же еврей. Где ему ещё жить? Не знаю, как там в Париже, Лондоне, Неаполе и разных немецких городах, а в наших краях за этим следят строго. И – ежели что – карают, жалости не ведая и не обращая ни малейшего внимания на авторитетных заступников… Только, вот, уважаемый господин Пушениг, ничего у вас сегодня с финансовыми делами не получится.

– Почему, если не секрет?

– Сегодня же суббота – день абсолютного и умиротворённого покоя. По субботам евреям строго-настрого запрещено обсуждать все бытовые и финансовые вопросы. Цель этого дня состоит в том, чтобы добиться состояния полного отдыха и блаженного покоя, освобождая – тем самым – силы для духовной работы. Закон такой – очень древний, мудрый и неукоснительно-соблюдаемый.

– Да и Бог с ними, с древними еврейскими законами, – легкомысленно махнул кружевным рукавом Алекс. – Не очень-то, честно говоря, и хотелось. Как говорится, деньги – брызги… Слушай, а что же мне теперь делать? В смысле, сегодня? Валять праздного аристократичного дурачка?

– А вас же ещё и второе дело имеется, – терпеливо улыбнувшись, напомнила Аннушка.

– Какое?

– Посмотреть на големы, которых сотворил рабе Янкэлэ.

– Ах, да. Эти таинственные глиняные получеловеки… А где на них можно полюбоваться?

– В нашем доме, конечно.

– Тогда, зеленоглазая, веди…

Они, старательно обходя вонючие мусорные кучи, неторопливо шагали по узкой изломанной улочке, и Аннушка, беспорядочно перескакивая с одной темы на другую, щебетала:

– Про гетто придумали в Ватикане. Где же ещё? Именно там, по моему скромному мнению, и обитают-проживают главные вредины… Ой, извините. Ничего, что я так говорю о Святых отцах? Ну, и ладно. Проехали.…Значит, в недобром 1555-ом году Папа Павел (кажется, Четвёртый), мир его праху, издал знаковую буллу, мол: – «Все евреи, проживающие на папских землях, должны селиться в специальных местах, причём, отведённых раз и навсегда, а также ограждённых высокой стеной с надёжными воротами, которые должны старательно охранять христианские стражники. Кроме того, жители таких еврейских поселений не имеют права покидать гетто в ночное время, а так же в дни христианских праздников…». За что Папа Павел так взъелся на бедных евреев? На всех сразу, без разбора? Я не знаю. Бог ему судья. Но в семнадцатом веке еврейские гетто утвердились уже во многих европейских странах: в Италии, Германии, Чехии, Польше и даже в Литве. А на сегодняшний день наше пражское гетто является самым крупным. То есть, самым большим по численности населения. Оно официально так и называется – «Еврейский Город»… Ещё, господин маркиз, вы интересовались семейством банкиров Ротшильдов. Рассказываю. Вернее, пересказываю услышанное от других. Майер Амшель Бауэр плотно занялся обменным делом, а также продажей монет и медалей в 1760-ом году, сразу после безвременной кончины своего отца. Сперва он делал упор именно на торговле антиквариатом, но очень быстро понял, что банковские операции являются – в долгосрочном периоде – делом однозначно более прибыльным и перспективным. А тут ещё и личное знакомство с Вильгельмом Первым, главой почтенного княжеского дома Гессен-Кассель… Чем владелец скромной антикварной лавки обаял недоверчивого, тщеславного и скуповатого князя? Никто не знает. Тайна, покрытая густым еврейским мраком. Тем не менее, уже через пару месяцев после упомянутого знакомства Майер Амшель начал поставлять в княжескую казну различные монеты и золото в слитках, а потом, и вовсе, стал личным банкиров Вильгельма, который тогда считался одним из самых богатых и знатных германских князей… Впрочем, деловое сотрудничество не ограничивалось только финансовыми и обменными операциями. Речь шла и о других, порой нестандартных и мутных сделках. Это я ещё – по доброте душевной – мягко выразилась… Например, в 1785-ом году Ротшильд (по личному поручению Вильгельма Первого), продал английскому королю Георгу Третьему семнадцать тысяч солдат (заметьте, маркиз, белокожих солдат!), для войны с обнаглевшими американскими колонистами. Правда, ведь, весьма скользкая операция? Да, что там. Скотство самое натуральное, если смотреть правде в её честные и непорочные глаза… Ну, оно и пошло, и поехало. То есть, завертелось – почище, чем ручная белка в колесе. Один банк с разветвлённой сетью филиалов. Второй. Третий. Деньги, как известно, они липнут к деньгам. А большие деньги и подавно. Тем более что у Майера Амшеля – огромная куча близких и дальних родственников, которых он и пристроил к банковскому делу. У евреев семейные узы в чести и почёте. А ещё существует такое краеугольное понятие, как – «семейная честность». Мол: – «Обманывать членов своей семьи – смертный грех, а облапошивать всех остальных – честный навар…». Короче говоря, сейчас Ротшильды в силе. Серьёзные такие ребятки. Далеко пойдут. Не остановишь… Теперь о големах. Бог, как все знают, создал Адама из обычной глины. Вылепил, а потом «вдул» Душу. Поэтому у евреев закономерно возник вопрос: – «А почему бы не повторить этот легендарный подвиг?». Понятное дело, что речь не шла о ком попало, а только о заслуженных и презаслуженных раввинах, являвшихся оплотом веры иудейской… Раввины отнеслись к этой затее с нескрываемым энтузиазмом: ведь каждому из них хотелось доказать всему Миру, что именно он является самым непорочным и безгрешным. То есть, находится к Создателю гораздо ближе, чем все прочие… Технология создания големов внешне проста и непритязательна. Первым делом, из глины старательно лепится «человек». А затем над его глиняным телом следует торжественно зачесть определённый текст из Каббалы [15]15
  Каббала – эзотерическое течение в иудаизме, появившееся в двенадцатом веке и получившее распространение в семнадцатом веке. Эзотерическая Каббала представляет собой традицию и претендует на тайное знание содержащегося в Торе божественного откровения.


[Закрыть], который, правда, считается утерянным. То бишь, этот текст – для начала – необходимо найти. Только неизвестно где. Или же придумать-составить заново. То есть, ничего хитрого… О ранних успехах «големистов» известно мало. Так, только отдельные неразборчивые слухи, мол: – «Ещё двести пятьдесят лет тому назад одному бедному раввину из Марибора удалось наделить жизнью глиняную фигурку ростом с восьмилетнего ребёнка, которая умела ходить, шевелить руками и даже, широко открывая глиняный рот, неразборчиво «гукать». Но однажды голем поскользнулся, упал с крылечка и разбился-рассыпался на части…». И аналогичных легенд существует в немалом достатке… Официально же считается (естественно, между здешними евреями), что первого «успешного» голема создал Махараль Йехуде Бен Бецалель – знаменитый каббалист и главный раввин Праги.

– Официально считается? – понимающе прищурившись, уточнил Алекс. – То бишь, является очередной красивой легендой? Только, на этот раз, официальной?

– Ничуть не бывало, – обиделась девушка. – Всё – чистая правда. Чистейшая… Лет десять-двенадцать назад, когда я была ещё маленькой девочкой, мы с моим приёмным отцом ездили – на конной повозке – к раввину Махпралю Йехуде в гости. Он тогда проживал в другом гетто, рядом с пражским Вышеградом. Там я и того знаменитого голема (первого, как считается), видела. Его имя – Говард. Ну, не принято именовать глиняных големов на иудейский манер. Мол, грех… Так вот. Говард умел даже тесто месить. Ловко, надо признать, это у него получалось… Моего батюшку всё увиденное очень впечатлило. А он приходится рабе Махпралю Йехуде двоюродным братом. Поговорил, понятное дело, с родственником. Тот, не жадничая, пошёл навстречу и поделился заветным секретом…

– А как, извини, величают – полностью – твоего почтенного приёмного родителя?

– Реб Янкэлэ Йехуде Бен Борхиню.

– Борхиню? – усмехнувшись, переспросил Алекс. – Тогда многое становится понятным… Не так ли?

– Вам виднее, блистательный господин маркиз… Я могу продолжать? Спасибо. Итак, ребе Янкэлэ тоже решил обзавестись домашним големом, мол: – «Очень удобная и выгодная вещь в хозяйстве. Особенно по субботам и праздникам иудейским…». Мой приёмный батюшка, надо заметить, человек целеустремлённый и упрямый. Ну, очень-очень упрямый. Несколько лет подряд он возился «с созданием». Всю качественную глину в округе перевёл. Но всё что-то не получалось. То голем «оживал», вставал на ноги, делал пару шагов, но тут же разваливался на части, так как, очевидно, был слеплен не качественно. Или же, наоборот. Глиняная фигурка получалась солидной и надёжной, но «оживать» – ни в какую – не хотела… И только полтора года тому назад с первым големом всё, наконец-таки, сладилось. А совсем недавно – и со вторым.

– Так у вас их двое?

– Ага, две персоны, – с ребячливой гордостью в голосе подтвердила Аннушка. – Как уже было сказано выше, реб Янкэлэ – человек рачительный, основательный, домовитый и хозяйственный. Делать – так делать. Причём, серьёзно, вдумчиво и по-взрослому… Кстати, мы уже пришли. Вон тот скромный домишко под красно-бурой черепицей – наш. Добро пожаловать, господин маркиз Пушениг…

Они подошли к некрашеному хлипкому забору-штакетнику, за которым находились-располагались: аккуратная синагога, крохотное еврейское кладбище и обшарпанный двухэтажный домик, к которому примыкали неказистые хозяйственные постройки.

– Му-у-у! – донеслось из ближайшего сарайчика. – Му-у-у!

– Ребе Янкэлэ разрешено – в виде исключения – держать в хозяйстве корову, петуха и с десяток куриц, – пояснила девушка. – Уважаемый раввин, как-никак.

– А остальным жителям гетто, выходит, нельзя?

– Выходит, что запрещено. В том плане, что в последние сорок пять лет. Всё дело в той знаменитой папской булле, о которой я уже говорила по дороге. Там же было сказано предельно чётко и однозначно, мол: – «Евреи…, должны селиться в специальных местах, причём, отведённых раз и навсегда…». Понимаете, господин маркиз? «Раз и навсегда…». В этом-то всё и дело. Население гетто постепенно и планомерно растёт, а занимаемая им площадь не увеличивается. Нельзя. Римский Папа – полтора века назад – строго-настрого запретил. Нарастает теснота, земли хронически не хватает… Вот, семьдесят лет тому назад власти запретили хоронить умерших на этом кладбище. Поэтому оно такое маленькое и древнее. Куда нынче девают покойников? Вывозят за пределы гетто, а дальнейшая судьба мёртвых тел мне неизвестна… Потом и живность держать запретили. Мол, не до того, тут и людям (пусть и еврейской национальности), жить негде…

Со стороны второго, гораздо более высокого сарая раздался глухой стук-перестук, сопровождаемый размеренным кряхтеньем.

– Это, наверное, сеновал? – предположил Алекс.

– Ага. А ещё там мы храним зимний запас колотых дров.

– И сейчас кто-то дрова колет? Как же так? Суббота, ведь.

– Сейчас всё поймёте, господин Пушениг. Только калитку отопру… Пойдёмте.

Они, пройдя мимо синагоги и обогнув коровник, направились – по узенькой и короткой гравийной дорожке – к дому раввина.

Рядом с входной дверью сеновала высокий плечистый мужик колол берёзовые дрова. Несуетливо так колол – умело, уверенно и монотонно. Ставил очередное полено торцом на толстенный кряж, заносил топор-колун высоко над головой, примеривался и, слегка приседая, резко опускал руки вниз.

– Хряп-п-п! – встречаясь с поленом, вдохновенно пел топор.

– Ох-х! – равнодушно выдыхал мужик.

Топор пел, мужик выдыхал, а берёзовые поленья – одно за другим – послушно разлетались на части.

«Во всём этом… м-м-м, ощущается что-то однозначно-механическое», – машинально отметил Алекс. – «И в движениях, и в звуках. Словно в данном рабочем процессе задействован некий станок. Или же робот…».

– Готфрид! – громко позвала Аннушка. – Прервись на минутку!

Дровосек, чуть заметно вздрогнув широкой спиной, бережно положил топор на горизонтальную поверхность кряжа, после чего выпрямился, развернулся на сто восемьдесят градусов и, молча, вопросительно уставился на девушку.

«Достаточно неуклюже развернулся», – сообщил наблюдательный внутренний голос. – «И вообще, все движения у этого типа какие-то угловатые и слегка дёрганые… Что ещё про него можно сказать? Ну, здоровенный такой мужичина, облачённый в мешковатые тёмно-коричневые штаны и широченную тёмно-серую робу. Кряжистый и матёрый. Толстенные руки свисают почти до колен. Непропорционально-маленькая лысая голова. Уши, наоборот, откровенно великоваты. Крохотные тёмные глазки – сонные-сонные такие, неподвижные, практически поросячьи… На кого он похож? Имеется в виду, из общеизвестных медийных персонажей? Пожалуй, на болотного тролля Шрека – из одного популярного мультфильма. Только у того тролля кожа физиономии была характерного зелёного цвета, а у этого громилы – терракотового. То бишь, кирпично-красного… Стоп-стоп. Это же…».

– Это же он и есть? – шёпотом спросил Алекс. – Голем?

– Он самый, – также тихо ответила спутница, после чего – начальственным голосом – велела: – Разворачивайся, Готфрид, и продолжай колоть. Не ленись.

– Буль-бульк-булькк, – неразборчиво пробормотал голем, развернулся и возобновил работу.

– Хряп-п-п! – встретившись с поленом, вновь пропел топор.

– Ох-х! – равнодушно выдохнул Готфрид…

Тоненько взвизгнули заржавелые петли, массивная дверь приоткрылась, и звучный баритон оповестил:

– Счастлив видеть вас, маркиз, в добром здравии. Проходите в дом. Таким гостям здесь всегда рады…

Алекс, шагая за Аннушкой, поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо и, пройдя через короткие сени, оказался в небольшой, но достаточно уютной комнате.

«В среднестатистической деревенской горнице», – не преминул уточнить въедливый внутренний голос. – «Непритязательная мебель светлого дерева. Стены, пол и потолок оббиты такими же светлыми досками. По полу расстелены домотканые полосатые половички. На стенах развешены грубые гобелены с вытканными природными пейзажами и нехитрыми охотничьими сценками. Прямоугольный обеденный стол накрыт серой льняной скатертью, украшенной искусной вышивкой: красными, зелёными и синими петушками-зайчиками-медведями. Только, вот, два массивных книжных шкафа слегка выбиваются из классических пасторальных декораций. Причём, два книжных шкафа плотно-плотно забитых и заставленных всякой книжной разностью… А в антикварном кожаном кресле с резными ручками, придвинутом к узкому застеклённому окошку (в средневековом гетто оконное стекло является безусловным признаком достатка), расположился, надо думать, хозяин этого дома. То бишь, реб Янкэлэ Йехуде Бен Борхиню собственной персоной. Одет, как и полагается почтенному раввину крупного гетто, во всё чёрное – плюсом светлая, глухо-застёгнутая рубашка. Немного сутулый, чуть полноватый, большеголовый, пегие пейсы свисают до плеч, выпуклые водянистые глаза, мерцающие таинственно и загадочно… Чего-то не хватает? Пожалуй. Рот прямой, с лёгкой «злинкой». Неожиданная деталь, честно говоря…».