Текст книги "Карточный мир"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

И он отправился до зари сделать еще две, три мелких пакости.

В эту ночь от одного почтенного господина сбежала жена; сгорело от поджога застрахованное имущество; застрелился юноша и был убит швейцар французского посольства.

В сутолоке жизни все эти явления считаются обычными и даже заносятся досужими людьми в графы статистических таблиц, а между тем эту статистику ворочают и так, и этак черти, которые толкаются между нами, как цыгане на лошадиной ярмарке.

Наталья Александровна не могла уже больше уснуть и лежала подле крепко спящего мужа, отдавшись неясным грезам о спокойной обеспеченной жизни.

Есть люди, для которых это счастье мелькает только в мечтах.

Один лишь медовый месяц ей казалось, что она живет полной жизнью и то потому, что любовь поглощала все ее чувства.

И это счастье продолжалось всего два, три месяца, пока не ушли все деньги, полученные Виталиным за проданную картину. А там началась нужда и потянулась серою полосою через всю жизнь, отравляя каждую радость, беспощадно отрезвляя от всякой мечты.

Раньше он писал картины для выставки и жил от продажи этих картин, отдавая их часто за бесценок, но теперь уже немыслима была жизнь бобыля; надо было отыскивать средства.

И он отыскивал. Работал на журналы и писал копии для магазинов и продавцов картин. Но как при этих получках урегулировать жизнь? И она проходила в постоянной тревоге о завтрашнем дне, бледная, тусклая, как скучный день ненастной осени.

И вдруг сразу такая сумма!

Она думала, как они устроятся, как в уютной, светлой квартире Федя снова сядет за работу над большой картиной и как плавно потечет их жизнь в тихом труде с отдыхом, развлеченьями и маленькими радостями.

Но среди этих мечтаний у нее – нет, нет – сжималось сердце злым предчувствием.

Утомленных жизнью людей внезапное счастье пугает так же, как баловней судьбы – несчастье.

Мгновеньями ей казалось, что все это сон; тогда она совала руку под подушку, ощупывала через холст полотенца круглые края монет, тихо смеялась и снова отдавалась грезам.

IX

Бледный рассвет прогнал тьму. Становилось светлее и светлее. Стенные часы в кухне продребезжали шесть раз. Завозилась Елизавета и, наконец, проснулся Саша.

Встрепанный, заспанный, он высунулся из кровати и, встретив взгляд матери, громко и быстро заговорил.

– Смотри, у меня сколько копеек! Я пойду с Елизаветой и куплю сладкого.

Мать улыбнулась.

– Вставай скорей! Мы поедем с тобой и всего купим!.. Только тихо. Не разбуди папы!

И не в силах больше лежать и таить своей радости, она поднялась с постели, помогла одеться Саше и вышла на кухню.

Елизавета, молодая баба с добродушным рябым лицом, растапливала плиту и, присев на корточки, усердно раздувала огонь.

– Ставь самовар, – сказала весело Наталья Александровна, – мы с Сашей напьемся и уедем сейчас!

– Смотри, три копейки! – сказал Саша и, разжав кулак, показал Елизавете деньги.

Она взглянула и испуганно вытаращила глаза.

– Ишь ты! Тут пятнадцать рублей, а он – копейки! Отдай маме; еще потеряешь! – прибавила она тревожно.

Наталья Александровна засмеялась.

– Оставь! Это ему папа подарил. У нас, Елизавета, – дружески сказала она, присаживаясь на табуретку, – теперь много, много денег!

– Да ну? И мне отдадите?

– Все отдам! Хоть сейчас.

– А уж как мне нужно-то! – радостно воскликнула Елизавета и суетливо начала ставить самовар.

– Что же, али картины продал?

– Заказ получил, большой заказ, – ответила Наталья Александровна и заговорила, лаская Сашу, – теперь мы, Елизавета, на другую квартиру переедем. Мебель купим, посуду, все, все…

– Много, получил барин-то?

– Много! Больше тысячи…

Елизавета бросила горящую растопку в самовар и от изумления выпрямилась с трубою в руке.

– Больше тысячи! – повторила она.

– Много больше…

А пламя и дым вырывались из трубы самовара.

– Смотри, смотри! – закричал Саша. Елизавета наставила трубу и повторила.

– Много больше…

– Много! Ну, а теперь беги за булками и молоком, а я Сашу помою.

Елизавета тотчас накинула платок, взяла золотую монету от барыни и стрелою вылетела из дверей.

Первым узнал о богатстве ее господ дворник, а за ним – в булочной, потом в молочной, по дороге Елизавета забежала в мелочную лавочку сообщить новость, но толстый лавочник с усмешкою сказал:

– Поди, рублев пятьдесят получил!

– Пятьдесят! Говорю, больше тысячи! Во какая, куча! – возмутилась Елизавета.

– И долг отдадут?

– Уж это беспременно…

Наталья Александровна вымыла Сашу, напилась с ним чая, потом приказала Елизавете одеть Сашу и прошла в спальную.

Федор Иванович раскинувшись на постели громко храпел. Она осторожно достала узел с деньгами, вынула из него триста рублей и, снова завязав его, уложила на самое дно ящика в комоде, под белье.

Потом заперла ящик, спрятала ключ и, выйдя в кухню, весело сказала Елизавете.

– Ну, мы едем! Барина не буди. Проснется, подай ему чай и скажи, что мы к двенадцати будем!

– Хорошо, хорошо! Идите с Богом! – добродушно ответила Елизавета.

Наталья Александровна вышла. Прежде, в своей коротенькой драповой кофточке, в шапке под мерлушку, в рваных башмаках и без галош в это холодное зимнее время она чувствовала себя бедной и несчастной. Особенно, когда надо было идти мимо мелочной или мясной лавок, где они были должны. Лавочники стояли у дверей и кланялись ей, едва кивая, а она смущенно торопилась скорее пройти мимо.

Теперь же, когда она знала, что у нее в кармане триста рублей и дома еще много денег, живая радость и гордая независимость наполняли ее сердце и отражались и на ее манерах, и на походке настолько, что встречавшиеся ей простые люди почтительно давали ей дорогу.

Она не могла отказать себе в удовольствии зайти в лавки, чтобы расплатиться с мелкими долгами.

В мелочной приказчик снял картуз и почтительно ей поклонился. Она слегка наклонила голову и спросила:

– Сколько мы вам должны?

Приказчик бросил весы, на которых отвешивал в горшочке соленые грузди, и торопливо метнулся к конторке.

– Сию минуту, сударыня! – и вынув засаленную книжку защелкал костяшками счет.

Собравшаяся в лавке беднота с любопытством и почтением смотрела на Наталью Семеновну1, а она стояла, словно не замечая общего внимания.

Когда она расплатилась, лавочник почтительно проводил ее до двери и сам распахнул ее перед нею.

И то же произошло в мясной, в молочной, в булочной. Потом она села с Сашей на извозчика и проехала к приставу, где заплатила долг по исполнительному листу…

X

Виталин встал. Едва он проснулся, как тотчас вспомнил о своем выигрыше, и радость волною хлынула в его душу. Жены нет. Значит, она уехала к приставу. Он быстро оделся и прошел в кухню. Елизавета засуетилась.

– Сейчас, барин, чаю подам! Пожалуйте к столу!

– Где Наташа?

– Уехала с Сашенькой! Сказала, вернется вскорости, – ответила Елизавета, хлопоча у самовара.

Виталин улыбнулся, прошел в комнату, сел к сосновому столу, покрытому грязной скатертью, и с улыбкою огляделся.

Вот все их убогое хозяйство!

В углу большой комнаты стоял дешевый шкафик, в котором хранилась вся их посуда, у стены стоял продавленный диван, а над ним висело тусклое зеркало в овальной раме; в углу – мольберт с начатой копией с Репинского Николая Чудотворца, которую он делал с олеографии по заказу за тридцать рублей; на двух табуретах – краски и кисти; дальше – поломанный ломберный стол, просиженное кресло, три венских стула и еще две табуретки.

Только развешенные по стенам этюды несколько скрашивали эту убогую обстановку.

Так жить! Все надежды были на эту копию за тридцать рублей. И Виталину на миг стало жутко, а потом радость снова охватила его горячей волною.

Конец этому кошмару! Теперь и они заживут, как люди…

Елизавета подала чай, и он, прихлебывая из стакана, мысленно переживал свою удачу и воспроизводил детали игры. Ему вспомнился красный с рыжими усами господин, который небрежно кинул на стол триста рублей, а потом, проиграв их, даже чертыхнулся; мелькнуло в памяти побледневшее лицо с искривленной улыбкой какого-то игрока, который сказал ему: «последний из сотни», бросил рубль, проиграл его и тяжело встал из за стола; место его тотчас занял другой, потом третий.

Да, это ощущения!.. А все – этот маклер.

Виталин напряг память, чтобы вспомнить его лицо и не мог. Он вспоминал белые, мелкие, как у щуки, зубы или глаза, или профиль какой то звериный, острый, – но все лицо, вся фигура не давались памяти.

Елизавета подала ему второй стакан.

Когда он его допивал, в кухне послышались голоса, и в комнату вбежал Саша, а за ним Наталья Семеновна, оба веселые, радостные.

– Все сделала! – садясь против мужа в кофточке и шапке, заговорила Наталья Семеновна: – в мелочной отдала, в мясной, приставу. Теперь только за квартиру да Лизавете!

А Саша оперся на колена отца и, теребя его, говорил:

– На извозчике ездили! А мама мне шубу купит! Слышишь!..

Виталин смотрел на дорогие ему лица, теперь оживленные радостью, и все существо его наполнялось безмятежным счастьем.

Как-то не верилось даже.

Обыкновенно он просыпался с мыслью о деньгах, раздраженный, усталый и тотчас или торопился доставать их или садился за мольберт исполнять обычную, ненавистную работу. В такую пору его раздражали и звонкий смех Саши, и всякое движение жены.

А теперь? И при мысли о долгом и прочном спокойствии он радостно засмеялся.

– Знаешь что, Федя? – сказала весело Наталья Семеновна, – мы возьмем Сашу и поедем за покупками, а? А потом куда-нибудь пообедать? Хорошо?

Он кивнул ей и встал, подняв на руки Сашу.

– Кутить, значит? Идет! И они поехали.

Тратить деньги, не боясь передержать лишний целковый! Покупать нужные и ненужные вещи! Ходить из магазина в магазин, выбирать, торговаться, шутить и встречать всюду заискивающую внимательность приказчиков – это все новые своеобразные наслаждения, не испытанные ими доселе, – и они оба радовались, как дети.

В своих покупках они не забыли даже Лизаветы; пообедали в ресторане и вернулись домой счастливые и радостные.

У всех были обновки. Саша был наряжен, как кукла; сам Виталин оделся во все новое до сорочки.

Ярко горела лампа, весело трещали дрова в печке, приветливо шумел самовар, и Наталья Семеновна, пересматривая с Лизаветой покупки, при ее возгласах удивления, радостно взглядывала на мужа, и он чувствовал ее горячую любовь и благодарность.

Поздно вечером он поднялся.

Она вопросительно взглянула на него.

– Поеду опять! – сказал он, – дай денег!

– Ты сколько возьмешь? – спросила она с неясной тревогой.

– Пятьсот рублей! – ответил он и убежденно прибавил: – сегодня еще больше привезу.

Лицо ее осветилось, глаза вспыхнули.

– Сейчас! – и она пошла к комоду.

XI

Федор Павлович был удивлен и обрадован. В клубе, который он посещал всего второй раз, казалось все его узнали. Стоящие у вешалки наперерыв бросились помочь ему снять пальто, сидящий за кассою почтительно ему поклонился, и едва он вошел в зал, как несколько человек пошли ему навстречу, радостно улыбаясь и протягивая ему руки, словно долгожданному приятелю.

Какой-то армянин с бегающими глазками ухватил его руку и, дружески потрясая ее, воскликнул:

– Вот рад! Вот рад!

Огромный мужчина фамильярно взял его под руку и озабоченно спросил:

– Ну, как доехали? Благополучно? То-то! – И прибавил: – я, знаете, боялся, что вас куда-нибудь утащут. Хотел даже проведать вас…

– А! Федя! – раздался радостный крик, и Кострыгин выхватил его из рук неизвестного благожелателя и повлек по залам, громко говоря: – ну, посмотрю, как ты их сегодня! Как ты их! Помни, я в гривеннике!..

– Это что значит? Кострыгин рассмеялся.

– Ах ты, простота! Это значит, что я участвую с тобой в доле. Выиграл ты или проиграл, я беру или плачу гривенник с каждого твоего рубля. Десять процентов. Понял?

Виталин кивнул и они подошли к дверям игорной залы, окруженные, как свитой мелкими игроками.

Игра была уже в полном разгаре. Так же туманом стоял дым, сверкали огни, мелькали лица, в смешанном гуле слышался звон металла, но на Виталина все это уже не произвело вчерашнего впечатления.

Карточник торопливо подошел к нему и, поклонившись, сказал:

– Я уже для вас приготовил столик! Пожалуйте! Виталин, улыбаясь, пошел за ним в сопровождении Кострыгина и в то же время искал глазами вчерашнего советника.

У стола уже стояли остальные три партнера и карточник поспешно срывал с карт обертки.

– Пожалуйте! – он раскинул веером карты и остановился в отдалении.

Виталин взял карту, сел за стол и радостно закивал головою: вчерашний маклер, улыбаясь и кивая ему, пробирался через толпу, окружившую стол.

– Садитесь здесь! – сказал Виталин, указывая ему на стул подле себя.

– А вы опять? – вкрадчиво улыбаясь, спросил маклер.

– Вчера очень повезло…

– Новичкам всегда везет, – заметил один из партнеров.

– Как-то сегодня, хе-хе-хе! Снимите! – сказал другой и, взяв карты, кинул на середину стола деньги и сказал:

– В банке пятнадцать рублей. Игра началась.

И опять то же безумное счастье сопровождало игру Виталина. Едва дошла до него очередь, банк рос; он бил все карты, проигравшиеся игроки друг за другом отходили от стола, бормоча проклятия; их сменяли новые, ставки то уменьшались, то вдруг увеличивались, а Виталин все выигрывал и выигрывал.

Лицо его сияло торжеством победы, он звонко смеялся и вокруг его уже образовалась толпа обычных спутников «счастливцев».

Жадными глазами они смотрели на груду денег и льстивым смехом встречали каждую фразу, каждый жест Виталина.

Растолкав всех, к стулу Виталина протискался Кострыгин и с авторитетностью опытного игрока сказал ему:

– Брось! Довольно!

– Нет, я еще…

– А я говорю – брось! Я в гривеннике и имею свой голос! Брось, брось! – повторил он и вырвал из его рук карты.

Виталин взглянул на своего соседа-маклера. Тот пожал плечами.

– Можно и бросить! Что же…

Виталин встал, опять сгреб все деньги в салфетку и пошел в буфетный зал, в сопровождении Кострыгина и образовавшейся свиты.

– Это оттого, что я десять копеек примазал, – говорил Кострыгин, смеясь грубым, довольным смехом.

– Ну, и зачем вы это говорите! – воскликнул шедший рядом еврей, – им везет, как никому, а вы всегда проигрываете!

– Понятно, ему везет! Он молодец! – гортанным голосом заявил армянин и фамильярно похлопал Виталина по плечу.

Виталин смеялся бессмысленным счастливым смехом.

Кострыгин очистил стол, и они опять стали считать деньги, а стоящие вокруг, как голодные на мясо, смотрели на монеты и бумажки и вслух старались угадать сумму выигрыша.

– Рублей тысячи две!

– Больше! Смотри, одних сотенных двенадцать!

– Золота на две будет!

– Три тысячи четыреста сорок, – сказал Кострыгин: – моих триста сорок четыре! – и он отсчитал четыреста с мелочью и опустил в карман.

Виталин, смеясь, стал собирать деньги и рассовывать их по карманам.

– Ужинать и домой! – сказал он.

– Эй, человек! – развязно закричал Кострыгин, а к Виталину тотчас наклонились головы и послышались голоса.

– Я все время желал вам счастья! Дайте с выигрыша!

– На вашем банке шестьсот рублей проиграл. Дайте хоть двадцать рублей!

– Одолжите пятерочку…

Виталин охотно давал направо и налево.

– Попрошу тридцать рублей… до завтра, – хрипло произнес сухой, как щепка, отставной корнет в выцветшей синей куртке.

Черт вернулся на короткий срок в ад и рассказал о своем деле патрону. Тот сморщил харю.

– Ну, что тут такого? Мало ли игроков, пьяниц, развратников?..

– Тсс!.. – воскликнул черт. – Это особенный! Он талант! Он честный! Он трудолюбивый! Он семьянин! И все к… нам! Ха-ха-ха…

– Ну, он опомнится и хорошо посмеется над тобой – и все! За это аттестата не дадут…

– Дадут! Я знаю… Слушай! – вдруг перебил он себя и поднял кверху морду…

В это время Виталин, как и вчера, сидел перед женой на кровати и между ними на одеяле лежала груда денег.

– Вот опять почти три тысячи! – дрожащим от волнения голосом говорил он. – Теперь мы совсем богаты!

– Господи, даже не верится! – растерянно повторяла Наталья Семеновна, ворошила деньги и радостно, благодарно смотрела на мужа.

– Именно, Господи! – подхватил он: – я прямо верю, в Его помощь! Как подумаешь, голодали и… вдруг!..

– Мы молебен отслужим!..

Чертенок схватился за бока и покатился со смеху. Старый черт ухмыльнулся и пробормотал: – Глупые люди…

– Завтра непременно найдем квартиру и переедем, – сказал Виталин, укладываясь в постель.

Наталья Семеновна уложила под подушку деньги, повернулась к мужу и страстно обняла его.

– Какие мы будем счастливые! – прошептала она.

– Завтра опять поеду. Теперь уже с тысячей! – сказал Виталин, думая о непременном выигрыше, и весело засмеялся. – Люди по сто тысяч выигрывали, Наташа; да!..

XII

Виталины наняли квартиру в четыре комнаты с ванною, изящно меблировали ее и пригласили своих знакомых справить новоселье. В новом хорошо сшитом платье, с брошью, серьгами, кольцами, Наталья Семеновна была неузнаваема. Лицо ее похорошело и помолодело, в движениях явилась плавность и голос звучал самоуверенно твердо.

Виталин остался тем же добродушным товарищем. Перемена положения меньше отражается на мужчинах. Но в его глазах светился теперь какой-то самодовольный огонек.

Евгения Львовна Прошкина, пожилая маленькая женщина с острым носом, злыми глазками и злым языком, приготовилась сказать что-нибудь язвительное; но когда изящная горничная помогла ей снять рыжую тальму и распутать синий вязаный платок, когда она вошла в уютную гостиную и увидела самоуверенно гордую Наталью Семеновну, то произнесла только:

– Ах, душечка!.. – и пылко поцеловала хозяйку.

– Покажите же мне ваше гнездышко, – сказала она, немного оправившись, и Наталья Семеновна повела ее по комнатам.

Огромная угловая комната с четырьмя окнами служила мастерской Виталину.

Он драпировал ее портьерами и коврами, в углу стоял большой манекен, на стене висело рыцарское вооружение, широкая тахта занимала чуть не всю стену, на столиках лежали палитра и краски, в дорогой вазе – пучки кистей…

– Ах! Вот тут можно работать! – воскликнула Прошкина.

– Федя задумал громадное полотно, – сказала Наталья Семеновна и повела гостью в столовую, в спальную с дорогим зеркальным шкафом, потом показала ванную и ввела в светлую кухню…

Прошкина изнемогала от возгласов и, вернувшись с хозяйкой в гостиную, вкрадчивым шепотом спросила:

– Откуда же это? Федор Павлович разбогател?

– Получил наследство, – ответила Наталья Семеновна.

– И много?..

Черные глазки ее впились в лицо Натальи Семеновны, но в это время раздался звонок, и сам Виталин вернулся с своим другом Хлоповым, за которым нарочно ездил.

– О, черт возьми! – послышался его густой бас: – да ты разбогател!

– Как Ротшильд! – смеясь, ответил Виталин, и они вошли в гостиную.

Следом за Хлоповым пришли Чирковы, муж с женою, Прутиков, Хвоин и Веревкины, – все товарищи Виталина, бедные художники, граверы и фотографы.

И в этой необычной для них обстановке в своих грязных сорочках, в стареньких пиджаках, в бедных платьях они казались словно не на месте и слегка стеснялись.

Один добродушный Хлопов гудел без умолку, грохотал раскатистым смехом и чувствовал себя так же свободно, как в бедной комнате, на Ружейной улице.

– А Лизавету прогнали?

– Что вы! – возмутилась Наталья Семеновна.

– То-то! Значит еще не зазнались вконец! Ха-ха-ха!..

– Что же, картину писать будешь? – спросил Веревкин Виталина.

– Да, задумал. Теперь засяду, – улыбаясь ответил Виталин.

– В такой мастерской можно, – со вздохом сказал Чирков…

Наталья Семеновна пригласила всех в столовую.

Ярко светила лампа; белоснежная скатерть была уставлена хрусталем и мельхиором, весело шумел изящный светлый самовар, – и по концам стола сидели радостные Виталины, оба чувствуя полное удовлетворение после пережитых мучительных лишений.

Бедные гости вслух выражали свое удивление и льстили хозяевам.

Это был вечер их торжества…

– Ах, как я была счастлива сегодня, – сказала Наталья Семеновна, обнимая мужа, когда они остались одни.

Он крепко поцеловал ее и весело ответил:

– Да! Погоди, что еще будет дальше…

– Мне даже страшно…

– Сама-то уж зазнаваться стала, – говорила Чиркова, идя с мужем на Петербургскую сторону, – даже противно. Разбогатей я…

– Неоткуда нам, – угрюмо сказал Чирков.

– Не иди так скоро, – уже раздражительно проговорила Чиркова, и дальше всю дорогу они шли молча.

Это были такие же бедняки, как Виталин до своего выигрыша.

Чирков бегал по редакциям журналов, продавал рисунки, виньетки и заставки, раскрашивал фотографии на деревянных дощечках и жил впроголодь, в течение жизни не имея ни разу суммы крупнее двадцати пяти рублей.

Утомленная жена его была раздражительна и криклива, двое детей – бледны и вялы.

Они жили в той же Ружейной улице и, когда пришли в свое тесное, грязное, неуютное жилище, горькое чувство охватило Марью Павловну.

Она, не раздеваясь, села на продавленный диван и заплакала.

Чирков смущенно разделся и угрюмо стал ходить по крошечной комнате, освещенной жестяной лампою…

Веревкин только что продал серию рисунков в альбом японской войны и, заработав кругленькую сумму, был менее других поражен удачею Виталина.

– Повезло парню, – добродушно сказал он, усаживаясь в сани и обнимая жену, – не бросил бы теперь работы!

– Хлопов тоже боится этого, – сказала Веревкина.

– И очень просто!..

Прошкина – раньше граверша, а теперь кассирша у товарища-фотографа – пошла в компании Хлопова, Хвоина и Прутикова и говорила без умолку.

– Вот людям счастье! Жили совсем, совсем нищими, хуже Чирковых и вдруг… я и не знала, что они могут получить наследство.

– А если бы знали…

– Давала бы взаймы! – засмеялся Хлопов.

– Я и так им никогда не отказывала, – ответила Прошкина.

– Надолго ли богатства его, – проговорил Прутиков, – вот если бы мне…

– Ты заработаешь! – и Хвоин с Хлоповым засмеялись. Они знали, что Прутиков уж пять лет пишет картину, за которую с каждым годом набавляет тысячу рублей.

Они проводили Прошкину и веселой беспечной компанией пошли на Васильевский остров, где ютились все, недалеко от Академии.

XIII

Федор Павлович продолжал играть с той же неизменной удачей, и каждый раз подле него сидел его непременный ассистент – маклер. Жизнь Виталиных изменилась. Игра до позднего часа ночи заставляла Федора Павловича и вставать поздно, уже тогда, когда и жена, и Саша давно позавтракали.

Он лениво подымался с постели и шел в халате в столовую, где неохотно ел и рассказывал жене о вчерашней игре и своих впечатлениях.

Потом он шел в мастерскую, мастерскую только по названию. На мольберте стоял нетронутый холст, в вазе торчали пучки чистых кистей, на столиках лежали палитра и краски, – но все это не манило Виталина и, чувствуя в душе пустоту, он звал жену, брал с собою мальчугана и ехал с ними тратить деньги по магазинам или кататься.

На что он только не тратил денег! Ненужные безделки, дорогие игрушки, граммофон, лыжи, велосипед. Один раз, идя по Караванной, Виталин соблазнился и купил обезьяну, которую пришлось потом отослать в Зоологический сад.

Они возвращались только к обеду, а после обеда он спал и, наконец, уезжал в клуб.

Там, уже поднимаясь по лестнице, он оживлялся.

Его почтительно встречали лакеи, с ним радостно здоровались знакомые и незнакомые приятели, а Кострыгин – тот, который его учил, как жить, – не отходил от него и с дружеской фамильярностью поощрял каждую его прихоть.

В клубе Виталин принимал небрежный важный вид, резкий тон с прислугой и в тайнике души наслаждался общим вниманием и лестью.

Наталья Семеновна изменилась тоже.

Давно ли в тесной, холодной квартире они играли с Сашей в то время, как муж наспех, нервно кончал картину, чтобы, едва она просохнет – нести ее на продажу. Давно ли она двадцать пять рублей считала большими деньгами и радовалась, когда купила галоши.

А теперь то время бедности казалось ей уже каким-то гадким сном и, беседуя с Чирковой, она говорила:

– Мы не могли бы жить без ванны!

Чиркова удивленно взглядывала на нее и чуть заметно улыбалась.

Да, деньги меняют людей!

– Словно она поглупела, – говорила потом Чиркова мужу.

– Можно и с ума сойти, если с холода да с голода вдруг станешь богатым! – грубо отвечал муж.

Однажды, истомленный безденежьем, он пришел к Виталину, чтобы занять у него несколько рублей.

– Да, сделай милость, – радушно сказал Виталин, – вот пока двадцать пять рублей!

Чирков благодарно кивнул ему.

– Не стоит! Глупости! – ответил Виталин и, немного помолчав, он прибавил: – хочешь, я научу тебя, как разбогатеть?

Чирков вопросительно взглянул на него.

– Как?

– Попробуй счастья в картах, – тихо сказал Виталин.

У Чиркова словно открылись глаза.

– Так у тебя… – начал он и не кончил.

Виталин кивнул утвердительно и в радостном возбуждении встал с дивана.

– Да, если хочешь знать всю правду, как товарищ… выиграл! С двенадцати рублей. Какой! С одного последнего рубля, а теперь у меня тысяч пятнадцать, да все это! – он махнул вокруг себя рукою.

У Чиркова разгорелись глаза.

– Как же играют там? Виталин засмеялся.

– Этому выучишься в десять минут! Да, вот что! Я сейчас еду, – он озабоченно поглядел на часы, – поедем вместе! Попробуй!..

Чирков радостно вскочил.

– Что же, я готов!

– Ну, так и едем!

Виталин оделся, взял деньги, и они поехали.

XIV

В этот вечер черта уже не было. Он сказал своему патрону: – Кажется, довольно! Не сорвется, на время отдохну. Не хочется трепаться больше.

– Твое дело, – отвечал патрон, – только гусь-то твой не больно важный!

– Ну, вы еще не знаете конца! – с бахвальством сказал черт и, повернувшись, пошел в свою камору.

Виталин не встретил своего приятеля, маклера, и усадил подле себя Чиркова.

– Ставь понемногу и наиграешь, – сказал он ему.

– Я в гривеннике! – по обычаю заявил вдруг появившийся Кострыгин и сел с другой стороны подле Виталина.

В этот вечер Виталин в первый раз испытал неудачу: у него срывали все банки по второму, по третьему удару.

Кострыгин нахмурился.

– Дай ответ! – сказал он.

– Попробуем! – деланно улыбаясь, ответил Виталин и взял карты.

– Ответ! – весело закричал его партнер, сорвавший все его банки, и поставил сто рублей в круг.

– Теперь, батенька, все отдадите! – сказал он, смеясь, и снова закричал, вертясь, как юла:

– Ответ! Раздача!

Виталин с отвращением взглянул на его черномазое лицо и вдруг почувствовал, что сегодня должен проиграть.

Но тут же приободрился и начал сдавать карты. Вокруг стола сразу увеличилась толпа. Со всех сторон потянулись руки, и на стол стали сыпаться деньги. Виталин испугался.

– Игра сделана! – закричал он и торопливо сдал последние карты. Затем он раскрыл их и почувствовал, как сразу его ударило в пот.

Ни одного козыря, а у всех партнеров по одному и по два!

– Комплект! – закричал кто-то весело.

– Что? Я говорил! – засмеялся партнер слева. Виталин молча достал деньги.

– Считай! – сказал он Кострыгину.

– Рублей под четыреста, – услужливо произнес тот же партнер.

– С тебя сорок, давай пятьдесят! – и, получив от Кострыгина деньги, Виталин стал рассчитываться.

– Восемнадцать рублей! Чьи восемнадцать?

– Мои! – произнес Чирков и, протянув руку, придвинул к себе тридцать шесть рублей.

Виталин боком поглядел на него и увидел перед ним бумажки, серебро и золото.

– Что, наживаешь?

– Понемногу, – ответил Чирков, не решаясь выразить своей радости при виде проигрыша приятеля.

Виталин снова взял карты. Снова посыпались на стол ставки и снова он проиграл всем.

Второй удар стоил ему семьсот рублей. Он расплатился и бросил карты.

– Довольно с меня! Кострыгин с укоризною сказал:

– Надо было на новую сдать!..

– Э, все равно! – и он с деланным равнодушием встал из-за стола.

– Что же вы? Еще бы! – смеясь, сказал ему партнер.

– С меня довольно! Тысячу пятьсот оставил!

– Место! – закричал карточник.

– Ну, теперь ему крышка, – услышал Виталин за собою голос, – все спустить!

Он усмехнулся и пошел в буфетную.

«Завтра же отыграюсь», подумал он и увидел подле себя Чиркова.

– Ну, что же ты сделал? Чирков широко улыбнулся.

– Спасибо! Вот твои двадцать пять рублей…

– Много выиграл? – радуясь за приятеля, спросил Виталин, пряча в жилетный карман монеты.

– Рублей триста! – ответил Чирков и прибавил; – с ничего!

– А я в первый вечер сделал три тысячи, – сказал, оживляясь, Виталин, – ну, сядем здесь! Человек!

Он заказал ужин и стал рассказывать Чиркову о своих удачах. Этот рассказ оживил его и ободрил.

– Сегодня в первый раз проигрываю, – сказал он. – Ну, да завтра же отыграюсь!..

– Понятно! – подтвердил Чирков. Ему было весело. Он дружеским взглядом оглядывал всех проходящих, ел за двоих и пил, не считая рюмок.

– А как я тебе благодарен! Я ведь пришел к тебе, – у меня дома ни зерна! За квартиру тянут, в лавках не дают. Дома керосина не было, ушел – их в темноте оставил! А теперь… – и он счастливо, громко смеялся.

– У меня так же было, и вдруг я домой с тремя тысячами! – ответил ему Виталин, вспоминая свой первый вечер.

Они вышли вместе и поехали по домам. Чирков представлял себе радость жены, свет, тепло, обеспеченные дни.

XV

Виталин ехал домой в смутном настроении. Проигрывать ему случилось впервые и он, словно угадывая истину, приписал этот проигрыш отсутствию маклера и подумал: «будь он – иная была бы метка!» Ряд предыдущих успехов поддерживал в нем бодрость духа, и он всю дорогу повторял себе: «завтра отыграюсь».

– Проигрался сегодня! – равнодушным тоном сказал он жене, укладываясь в постель.

Для нее это было незнакомое слово. Она сразу встрепенулась.

– Много?

– Тысячи полторы, – тем же тоном ответил Виталин.

У нее сжалось злым предчувствием сердце. Она приподнялась на локте и сказала:

– Федя, брось играть. Довольно! А то все назад проиграешь!

– Завтра же отыграюсь! – ответил он.

– Федя, милый, брось! Ну, хоть на одну неделю! – и она обняла его и прижалась к нему.

– Глупости говоришь! – сказал он резко и, приняв ее руку, повернулся на бок.

Виталин стал проигрывать каждый вечер.

Черт перестал помогать ему, но и не мешал, оставив его самого разделываться со своим счастьем, и Виталину то везло, то не везло, но в результате он – проигрывал.

Для игры в азартные игры требуется больше уменья, чем в винт или преферанс. Разыгрывать партию, зная карты и комбинации, это все равно, что решать нетрудную задачу, но рассчитывать счастье и несчастье и строить комбинации на удачах – требует почти творческого духа и всегда глубокого спокойствия. У Виталина этого не было.

Иногда карта шла и он выигрывал, но следом за этим счастье отворачивалось от него, а он не замечал этого и вставал из-за стола без рубля.

– Все! – говорил он обыкновенно, стараясь казаться равнодушным, и вокруг видел только радостные лица.

И в связи с ушедшей от него удачей к нему изменились отношения всех окружающих.

Прислуга уже не следила за каждым его движением, игроки относились к нему, как к равному, и Кострыгин, здороваясь с ним, говорил: «Ну, как дела?» и отходил, не дождавшись ответа.