Текст книги "Тяжелый хлеб"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Она стонала и билась, а у него от бессонницы и страданий, в голове проносились только обрывки мыслей. То он думал о представлении у учителя и отъезде из города, то о смерти Ольги, то яркими картинами вдруг вставали перед ним сцены их знакомства и любви...

Рано утром, разбудив Антона и оставив его с Ольгою, он пошел в учителю.

Двухклассное училище находилось на противоположном трактиру конце городка и представляло собою длинное одноэтажное серое здание с зелеными ставнями. Уроки еще не начинались и учитель только что присел к кипящему самовару, когда Сусликов вошел, в его тесную комнатку.

Школьный учитель, Стратилат Элиодорович Софийский, был добрый малый, но имел дикообразный вид. Крошечного роста, с огромной головою, курносый, с маленькими глазками, жидкими ногами и густым басом, он никогда не причесывал своих лохматых, длинных волос, ходил в косоворотке и курил такую траву, от дыма которой чихал даже прислуживающий ему Трофим, отставной севастопольский герой.

Потому ли, что Софийский был неопрятен в костюме и радикален во взглядах, или потому, что он был учителем, столь опоэтизированным в литературе 60-х годов, – только он состоял единственным единомышленником и другом Ахалцыковой, сходясь с нею во многом, если не во всем. Они одинаково не любили исправника и чтили "народ"; с одинаковым увлечением читали пожелтевшие страницы "Современника", причем Ахалцыкова ожесточено истребляла папиросы, а Софийский с не меньшим ожесточением истреблял еще и водку.

– Садитесь, гостем будете! – приветствовал он Сусликова. – Чаю хотите?

Сусликову было не до чаю. Он торопливо и сбивчиво изложил свою просьбу, сославшись на доктора и, унижено кланяясь, прибавил свою стереотипную фразу:

– Только на вас и надежда, господин.

– Что я за господин! – ответил учитель: – господа были, а теперь все равны. Равенство теперь, понимаете?

Сусликов еще раз поклонился.

– Так чаю не хотите?

До чаю ли ему? Жена, может, умирает. Будь у него хотя сколько-нибудь денег, он бы не отошел от нее, но нужда...

– Ну ладно! Тогда осмотрите помещение, а к вечеру приходите!

Учитель встал и повел его в класс. Это была огромная комната в восемь окон, заставленная партами.

– Это все на улицу вынесем, – кивнул учитель на парты: – вот Трофим и устроит! Публика стоять будет. Для почетных – скамью сюда!

Сусликов со всем соглашался.

Он согласился бы в 20 градусов мороза работать на дворе.

– Так вот, к шести часам! – заключил учитель: – деньги я сам соберу, с кого сколько...

– Что дадут, то и ладно. Премного благодарен, – сказал Сусликов, собираясь уходить.

– Руку, руку, приятель! – воскликнул учитель, – вы трудитесь и я тружусь. Оба мы, близки друг другу.

Сусликов робко протянул свою руку; учитель встряхнул ее и пустил в нос Сусликову струю дыма своей травы, от которого Сусликов закашлялся и продолжал кашлять видеть до своего жилища.

– Ну что? – в одно время предложили вопросы и Антон Сусликову, и Сусликов Антону.

– Лежит и хрипит; так все время, – ответил Антон.

Ольга лежала в своей недвижной позе, с отекшим лицом, раскрытыми глазами и глухо хрипела. Сусликов подошел к ней и поцеловал ее горячий лоб.

Потом отойдя от нее, он передал Антону результат своего путешествия.

– Ну и ладно, – чуть не весело оказал Антон: – часам этак к трем я, значит, пойду и все устрою, а к вечеру и ты!

– А Ольга?

– Для нее я Никитку подговорил. Он обещал.

– Боязно!

– Так что поделаешь? – ответил Антон. Сусликов опустил голову.

– Да, что поделаешь? Надо жить, а жизнь требует борьбы со всякими лишениями и жертвами.

– Отбери костюмы-то, – сказал после молчания Сусликов: – да программу составь!

– Что программу! – заговорил Антон, хватая и развязывая узел: – я с колпаком выйду – вертеть его, потом ты с шарами, потом я змеею, потом ты фокусом, я с пузырем, а там ты с огнем и баста!

– Ну, так и отметь, – равнодушно отметил Сусликов. Он сел подле Ольги и задумался. Антон стал отбирать костюмы. Он опростал чемоданчик и привычною рукою складывал туда все необходимое.

– Твой костюм тут оставлю. Надень здесь и иди!

– Ладно, – машинально ответил Сусликов.

Антон суетился и волновался. Унылое сидение подле больной надоело ему.

Сусликов задумчиво сидел подле Ольги и почти не замечал суетившегося Антона.

Эти сборы всегда лежали на Ольге. С каким увлечением она исполняла это дело, как внимательно осматривала каждый костюм и быстро исправляла всякую неисправность!

А теперь она лежит больная, недвижная...

В комнате раздался лязг железа. Сусликов вздрогнул и обернулся. Антон собирал разбросанные им по полу шпаги.

– Спрячь, спрячь, Бога ради! – с мукой, в голосе прошептал Сусликов.

Это те шпаги, которые опускала в свое горло Ольга. Еще так недавно, неделю назад, она была на сцене в своем ярком, пестром костюме, а он стоял подле нее я держал в руке приготовленные шпаги. Это те шпаги, которыми она мечтала составить их общее благосостояние и которые теперь убивают ее насмерть.

Сусликов вспомнил, как в Нижнем ее осматривал доктор и говорил, что всякая горловая болезнь будет для нее смертельна.

Теперь она лежит больная, неподвижная, а завтра... завтра, может быть, будет уже холодным трупом.

Вот она жизнь бродячего артиста!..

Для себя голод, унижения; для всех любимых – смерть!

– Ну, готово! – произнес Антон, выпрямляясь и расправляя уставшую спину, – теперь поесть бы!..

XIII.

В шесть часов вечера Сусликов брел по непролазной грязи, направляясь к зданию городского училища.

Еще ни разу за всю скитальческую жизнь он не проклинал так свою горькую долю, как в этот ненастный вечер.

Он шел потешать людей из-за куска хлеба потешать в то время когда самое дорогое для него существо томилось в смертельной болезни.

Он один знал, что ему стояло расстаться с нею. Никого не было, когда он, припав головою к жесткой скамье, бился и стонал в безумной тоске и никто не слыхал его глухих рыданий.

Даже Ольга не очнулась от его стонов и только хриплым дыханием ответила на его молящие ласковые призывы...

Антон занял комнату учителя под уборную, снял с петель дверь и повесил вместо нее байковое учительское одеяло. В углу этой комнаты на раскрытом чемоданчике и двух табуретах он разложил все необходимые для представления принадлежности и с гордой торжественностью сидел в ожидании Сусликова в своем трико, бархатном корсаже и поясе, усыпанных золотыми блестками, сознавая, что он герой минуты.

Сознавали это и сидящие тут же доктор, учитель и кабатчик Селиванов. Учительский стол весь был заставлен бутылками водки, коньяку, пива и тарелками с закуской всякого рода, и вся эта благодать с ласковой предупредительностью предлагалась Антону радушными устроителями. Антон пил, лицо его краснело и речь начинала принимать все большие размеры хвастовства и наглости.

– Против меня никто так долго на руках устоять не может! Я могу час выстоять и хоть бы что! У другого сейчас голова затечет! – говорил он, смелым взглядом окидывая слушателя.

– И не затечет?! – удивлялся доктор.

– Не затечет!

– А рюмку разжевать сможешь? – предложил Селиванов.

– И рюмку разжевать могу!

– А ну, попробуй!

– Не смей! – заорал подвыпивший учитель, – не роняй своего человеческого достоинства!

В это время Сусликов появился и дверях. Его лицо улыбалось и он низко кланялся сидящим в комнате.

– Вот и он! – закричал доктор, вскакивая с места, – господа, вот он главный-то! Рекомендую.

Сусликов снова вязко поклонился и сбросил с себя пальто.

– Вот так фунт! – воскликнул доктор.

– Вельзевул! – проговорил учитель.

Сусликов оказался в ярко красном трико с желтой отделкой по плечам и поясу.

– Выпей по началу! – пригласил Селиванов.

– Вот тебе, получай! – подал Сусликову учитель тяжелый сверток: – все медные, не считал!

Сусликов взял сверток и, завязав его в платок, бережно положил на дно чемодана.

За занавеской послышался глухой ропот.

– Начинать надо! – засуетился доктор: – публика недовольна.

– Ну, Вельзевул, орудуй! Потешай чернь! – сказал учитель и, качнувшись, пошел за занавес.

Лицо Сусликова тотчас приняло прежнее грустное выражение.

– Ты начнешь, – сказал он Антону.

– Сейчас! – ответил Антон, быстро натирая лицо толченым мелом.

Он взял хлыст, войлочный колпак и привычным прыжком выскочил за занавеску.

– Здравствуйте господа, вот и я! – раздался его клоунский выкрик.

– Ха-ха-ха! – загремел ему в ответ дружный хохот.

– Ай, ловко! Ай, молодец! – слышался голос доктора.

– Жги, жарь! – выкрикивал Селиванов.

– Ха-ха-ха! – раздавался смех, сопровождаемый рукоплесканьями.

Антон распахнул занавеску и вошел в уборную. Несмотря на мел, лицо его было красно и на лбу выступила крупные капли пота.

– Иди, тебе с шарами! – сказал он Сусликову, подходя к столу и наливая себе коньяку.

Сусликов надел парик, взял четыре шара, ножи, тарелку и пошел за занавеску.

Сперва он играл двумя шарами, потом тремя, потом шары сменил ножами, привлек к участью две тарелки и, наконец, шары, ножи и тарелки все плавно полетели на воздух, ловко падая в руки Сусликова.

Неприхотливая публика была поражена.

Его сменил Антон, теперь в качестве "человека-змеи".

Сусликов опять остался один, со своею тоскою. Что-то там с Ольгою? Может, этот Никита бросил ее и она одна там мечется без всякой помощи?

Он вздрогнул и поднял голову. В дверях стоял урядник, тот самый Авдюхин, который вытолкал его из присутствия по приказанию исправника.

Сусликов побледнел и встал на ноги.

– Чего тебе?

– Их благородие, как не приказал, чтобы представлять тебе, то приказал взять тебя и увезть из города. И чтобы беспременно сейчас!

Сусликов схватился рукою за край стола: – бросить представление – это зарез. Придется тогда вернуть деньги.

А Ольга?.. Через мгновенье он оправился и спокойно улыбнулся.

За занавесью послышался ропот удивления и оглушительное браво.

– Сейчас пойдем! – сказал уряднику Сусликов: – а ты покуда выпей с дороги! Тебя как звать-то? – Сусликов быстро налил стакан коньяку и поднес его уряднику.

Урядник улыбнулся и нерешительно взял стакан.

– Антипом! – ответил он.

– Ну вот и пей, Антип! А я мигом! Урядник тряхнул головою и опрокинул стакан; потом опустил его и крякнул. Сусликов налил снова.

– Пей еще на здоровье.

В комнату вошел Антон.

– Твоя оче... – начал он и запнулся, увидя полицейскую форму. Сусликов быстро схватил его за руку,

– Возьми денег, вези домой его и напой вдрызг. Исправник прислал, чтобы выслать нас! – шепнул он ему и с веселой улыбкой, но замирающим сердцем, вышел на сцену...

Антон быстро сообразил положение дела. Он слазил в сундук, взял оттуда горсть денег и весело подойдя к уряднику, сказал:

– Выпьем по посошку, да и гайда.

– Куда гайда-то? – спросил, не понимая, урядник.

На квартиру к нам. Все же сам знаешь, уложиться надо.

Урядник задумался.

– Уложиться... Оно точно, а тот?

– А он тут соберет вещи, – ишь сколько хламу, – и за нами! Ну пьем.

Коньяк соблазнил Авдюхина.

– Пить так пить! Наливай, почтенный!

– Вот так! – одобрил Антон: – а там и марш!

– И марш! – подтвердил уже с увлечением Авдюхин и засмеялся глупым смехом. Антон подхватил Авдюдхина под руку и потащил его на улицу.

ХIV.

Еще вздрагивая от волнения, Сусликов вышел на сцену и стал занимать публику несложными ручными фокусами. Окончив номер, он ушел в уборную и, едва передохнув, вышел снова на смену Антона. Он решился отработать свои деньги и словно забыл об усталости.

На минуту он скрывался за занавескою и выходил снова, удивляя публику своими разнообразными способностями. Он и жонглировал, и занимался эквилибром, и вертелся колесом, он протанцевал в женском костюме с пузырем, вместо турнюра, и, упав на пол, с громким треском раздавил этот пузырь, что вызвало неудержимый смех в публике. Наконец, он вышел в своей коронной роли "королем огня" и на глазах у всех грыз раскаленное докрасна железо и гнул его руками, после чего, уже совершенно измученный, заявил, что представление окончено и скрылся за занавескою.

Публика с веселым говором стала выходить из здания школы, а занимавшие скамейку пошли за занавес, куда скрылся Сусликов,

Красный, тяжело дыша от усталости и вытирая ситцевым платком вспотевшее лицо, встретил Сусликов важных по месту гостей я его грустное утомленное лицо тотчас озарилось улыбкою,

– А где Антон? – удивлено спросил доктор.

– Антона отослал; урядника спаивать, – ответил Сусликов.

– Это зачем?

Сусликов рассказал о посещении урядника со строгим наказом.

– А ты его и накачал! – весело воскликнул Селиванов,

– Ловко! – одобрил учитель.

– Обмануть полицию – это всегда подвиг! – заявила Ахалцыкова.

– Ха-ха-ха! – заливался доктор, радуясь проделке Сусликова.

– Выпьем! – решительно возгласил учитель, двигаясь к столу.

– Мишель, пойдем отсюда. Они будут пить! – брезгливо сказала казначейша своему мужу с желтыми, словно из мочала, баками. Мишель уныло вздохнул и послушно пошел следом за своей женою, жалея в душе, что теряет случай провести весело время.

– Так ты его коньяком? – надрываясь от смеха, спрашивал доктор.

– Два стакана!

– А посему и мы – с коньяку начнем! – заявил учитель, – барыня, начинайте!

Ахалцыкова бросила недокуренную папироску, ухарски подняла рюмку и выпила ее залпом, проговорив:

– За посрамление полиции!

– Браво! – одобрил учитель.

– Фокусник, пей! – приказал Селиванов. Сусликов взял рюмку, но ему было не до питья. Едва он окончил представление, как тревожное беспокойство овладело им и увеличивалось с каждой минутою.

Он не находил себе места и то вставал, то садился, то снова вставал и суетливо начинал укладываться.

– Брось! – кричал на него Селиванов. – Ты лучше научи меня, как это железо грызть. Я тебе синенькую за науку.

– Здесь есть фокус, но в такой же степени и риск. Не проходит разу, чтобы я не сжег себе губы и язык, а зубы окончательно пропали.

– Коли так, так и черт с твоею наукою!

– А ты бы выучился, сытый буржуй! – бормотал язвительно учитель: – может тогда понял бы, во что деньги обходятся!

– Деньги, милый человек, мы и без тебя отлично понимать можем, – добродушно отвечал Селиванов.

– Не ссорьтесь, миленькие! – говорил доктор.

Ахалцыкова, положив ногу на ногу, раздумчиво курила папиросу за папиросой и не сводила взгляда с лохматого учителя.

Попойка принимала все большие размеры. Учитель затеял спор с Селивановым, стараясь убедить его бросить свое кабацкое дело и раздать все имущество бедным.

Доктор заливался визгливым хохотом и смотря масляными глазами на Ахалцыкову, предлагал ей выпить брудершафт. Ахалцыкова сочувственно кивала головою на филиппики учителя и кокетливо улыбалась доктору.

Вся компания на время забыла о Сусликове и тот, томимый беспокойством, незаметно уложил свой чемоданчик, выскользнул за дверь и бросился бежать к своему печальному жилищу...

XV.

Никита честно исполнял свое дело, и когда Антон с Авдюхиным вошли в комнату, он сидел подле Ольги, только что переменив снег.

– Ну что? – вполголоса спросил Антон.

– Хрипит... – ответил Никита, оживляясь при входе Антона.

– Она все время хрипит, – сказал Антон, снимая пальто.

– Ну раздевайся и ты! – обратился он к Авдюхину.

– Не приказано... приказано, беспременно чтобы... – начал Авдюхин, как бы нехотя стаскивая с себя шинель.

– Приказано! – перебил его Антон: – не видишь разве – больная. В минуту не соберешься!

– Оно так, а все-таки... – Авдюхин снял шинель, сел на табурет и разгладил усы.

– Нешто кончили? – спросил Никита.

– Я кончил и пришел, тебя сменять...

Никита встрепенулся.

– Так я побегу! Может поспею!

– Поспеешь! Ты только сперва добудь нам водки два штофа, да солонины, что ли! – и Антон вытащил из кармана горсть медных монет.

– Разжились! – встряхивая головою, проговорил Никита: – и мигом!

Он, действительно, почти тотчас вернулся назад, принеся требуемое, и также быстро снова исчез, в надежде добежать до школы и застать представление.

При виде водки Авдюхин приободрился и крякнул. Антон стал откупоривать бутылку.

Ольга лежала раскинувшись, без сознания, и глухо хрипела. Снег понемногу таял и вода монотонно капала на пол.

– Вот пока он вернется, мы и дернем по маленькой, – говорил Антон, наливая уряднику чайную чашку водки.

– Пей, а по второй закусим.

– Многонько будет! – колеблясь проговорил Авдюхин.

– Мы иначе не потребляем! Пей!

Авдюхин стал тянуть водку,

– Ну, вот это по-нашему! – воскликнул Антон, когда Авдюхин допил последние капли: – теперь еще, а там и закусывать! – и он налил снова.

– Хе, хе, хе, – уже смеялся Авдюхин, принимая чашку: – по-солдатски! Раз, два... а он пождет, ничего! – подмигивая прибавил он, – ты, говорит, их в шею! Ничего!.. А ты, что же?

– И я выпью!.. Не задерживай!

– За нами-то задержки не будет! Мы, брат, по-солдатски, раз, два! Вот как! На этот счет будьте без сумления! Не за-дер-жим!..

Свет лампы ярко освещал покрасневшее усатое лицо Авдюхина и равнодушное лицо Антона и бросал на стену их гигантские тени, которые качались по стене в переползали на потолок.

Ольга лежала, заслоняемая от света спиною Антона. Она лежала, безжизненно раскинув руки, с раскрытыми глазами, опухшим лицом, и грезила. Она видела себя в тесной маленькой комнатке подле Сусликова. Она обхватила его шею руками и дрожащая от страха молила его, чтобы он спас ее от Семенова; Сусликов обнимал ее и шептал ей такие речи, от которых проходил ее страх и чувство блаженства наполняло ее душу. Она улыбалась, слезы счастья текли по ее лицу, и она силилась поднять свои руки, чтобы крепче обнять ими шею любимого человека.

Но ее руки были безжизненны, слезы текли по ее лицу, и на лице не отражалось счастья; – оно было искажена страданием и вместо ласковых слез, из ее запекшихся губ вылетали хриплые стоны...

– Зверь, – бормотал охмелевший Авдюхин: – можно сказать, кровопивец. Сейчас это взятку чтобы и за всякую то есть малость – в ухо!..

– Известно, исправник! – соглашался Антон, в пьяном угаре, не обращая внимания на предсмертное хрипение больной.

– Теперь ежели выпимши, али что... – бормотал Авдюхин, – и сейчас в ухо. Опять лошадь. Нет, корми ты, а разве я должен?..

Ольге виделась ярко освещенная зала. Она в первый раз выходит на сцену. Ей хлопают, ее вызывают. Она бежит за кулису и там ищет Сусликова. В полусвете коптящей лампы она смотрит и не насмотрится на его лицо, а он сжимает ее руки и говорят ей о жизни и работе вместе и снова чувство блаженства наполняет ее душу и она не видит страшного призрака смерти, носящего над нею. Ее больной ум охватила вдруг страшная галлюцинация. Она увидела Семенова таким, каким он был увезен от нее в больницу. С налившимися кровью глазами, с пеной на губах, с тупым хриплым смехом, медленно приближался он к ней, сжимая свои кулаки и она чувствовала, что теперь он не будет знать пощады. Она застонала уже не от одной физической боли, и на ее хриплые стопы дружно отозвались опьяневшие Антон и Авдюхин богатырским храпом.

С невероятными усилиями Ольга протянула вперед свои руки и крикнула, но крик замер на ее губах болезненным стоном. Семенов все приближался и она слышала уже его тяжелое дыхание, пахнувшее ей в лицо.

Ближе, ближе... Он протянул к ней свои сильные руки и она почувствовала на шее его холодные, влажные пальцы.

– Мама! – не своим голосом закричала Ольга, заметавшись на лавке в предсмертной агонии...

Антон вскочил на ноги и в страхе замер.

Прислонившись к стене, с искаженным ужасом и страданием лицом, Ольга хрипела и вздрагивала в последних муках. Ее похудевшие руки сжимали складки платка, полуоткрытым ртом она жадно, захлебываясь, глотала воздух и страшное храпение зловеще раздавалось по всей комнате и наполняло ужасом душу Антона. Он вскрикнул и бросился к двери.

В эту минуту на площадку взбежал усталый, измученный Сусликов.

– Умирает! – закричал Антон не своим голосом.

Сусликов в один прыжок очутился в тесной каморке и скоро его плач смешался с предсмертным хрипением Ольги и пьяным храпом спящего Авдюхина.

XVI.

Даже исправник, не только Аверьян, оставил в покое Сусликова узнав про смерть Ольги, а Софийский в тот же день напился пьян и в своей тесной каморке, сидя с полуштофом водки против нечищеного самовара, плакал и исступленно грозил кому-то кулаками.

Пьяное воображение представило ему умирающую одиноко Ольгу. В пьяной чувствительности он думал, что постиг состояние души Сусликова, когда тот, зная про смертельную болезнь Ольги, потешал шутовством публику – и Софийский заливался горькими слезами над горемычною жизнью, в которой люди даже подле смертного одра подчас принуждены быть шутами.

–

Первая публикация: журнал «Пробуждение», 1910 г.

Исходник здесь: Фонарь . Иллюстрированный художественно-литературный журнал .