Текст книги "Сопромат"

Автор книги: Андрей Дятлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Лошманов надеялся, что на свежие глаза попадется нужная деталь, малейшее неестественное движение губ или жест рукой, или машина с царапиной непонятного происхождения. Но даже аналитический отдел в двадцать пар глаз не заметил ничего интересного, с чистой совестью поставив твердую резолюцию на архивирование записей видеонаблюдений.

Второе обрушения на юго-западе, которое взвалили на него, иногда напоминало ему о себе тиком левого верхнего века. Тогда его мозг разрывали тысячи страниц информации от архитекторов, инженеров, строителей, электронщиков, химиков, подрывников; донесения кротов из всевозможных мелких воинственных организаций, которые на деле оказывались собраниями кухонных пустобрехов, задушевные беседы с вожаками-националистами и исламистами, напуганными бизнесменами и немногословными авторитетами. Тогда была ярость и ощущение, что хвосты неведомой сокрушительной силы – вот они, чуть-чуть дотянись. Потому что как у каждого действия есть последствия, так и каждого последствия есть действия, оставляющие память даже на крохотном осколке кирпича, не может быть такого, что здание обвалилось само по себе. Иначе, законы природы не действуют, и Порфирий Иванов разгуливает в трусах по Луне, и вампиры живут среди нас, и на самом деле именно Дед Мороз кладет подарки под елку.

Бред какой-то – повторял он, когда очередная ниточка обрывалась, и чтобы окончательно не сойти с ума, он разогревал внутри себя единственную правдоподобную версию. Раздолбайство. Все-таки конструкция, все-таки раздолбаи-таджики или на крайний случай потерявшие нюх эксперты.

Третий взрыв уже поселил в его сердце равнодушие – приходить в ярость от неизвестности, как злиться на дождь, который не прекращается вторые сутки. Все версии уже были отработаны от и до, поэтому с каждым днем он все чаще уходил в посторонние мысли.

Два дня назад позвонил Вере, давно жившей в Воронеже с их сыном, Лериком, который в следующем году уже заканчивал школу. Он задавал простые вопросы, Вера что-то отвечала, а он слышал только ее раздражение и желание поскорее закончить разговор. И он думал в это время, чем он так ее раздражает – она что-то готовит, или собирается куда-нибудь пойти, или разговаривала с подругой, а может быть, лежит в постели с мужчиной, а он отвлекает, позвонив вдруг просто так с бухты-барахты. А может, сидела одна и просто смотрела в окно, забывшись. Странно, думал он, вот ведь тоже где концов не сыщешь, жили-жили пятнадцать лет, и – на тебе, все рухнуло, превратились в соседей, видеть друг друга не могли, а на редкие, исключительно похотливые, его попытки подкрасться ночью к ее телу, она отвечала брезгливым цыканьем и отодвигалась к стенке. И ведь не было никого на стороне, никто не закладывал бомбу, сын рос, и хотя бы поэтому конструкция должна была держаться крепко. Вскоре она уехала, согласившись не портить его анкету и остаться в официальном браке.

– Вера, Вера, Веры нет, – повторял он, стоя возле единственного небольшого окна с решеткой, стряхивая пепел с уже третьей за полчаса сигареты.

Он сел за свой стол, обитый листами нержавейки. Напротив него сидел Магомедов, молодой парень с клочковатой рыжей бородой, на голове его была белая вязаная шапочка, которую оставили по приказу Лошманова.

– Может, потому что веры нет? А Магомедов? Я тут недавно книженцию одну прочитал. Про то, как люди появились. На одной планете произошла катастрофа. Солнце стало выжигать все живое. И вот люди, или как они там себя называли, стали думать, как от этого спастись. Думали-думали, и придумали. Надо всю планету накрыть куполом из золотой пыли. Ну, что делать – надо золото добывать, а золота на планете мало. И вот решили они послать экспедицию на Землю. А тут оказалось, что золота завались, только добывать его сложно. Тогда они создали вроде как биороботов. И вот эти биороботы должны были как рабы добывать им золото. Раз в пятьсот тысяч лет планета их приближалась к нашей на минимальное расстояние, они в этот момент загружались золотом, которое рабы добыли. И так до следующего раза. Ну, то есть через полмиллиона лет. Там еще про находки археологические… Вроде как в Африке глубоко под землей нашли тоннели золотодобытчиков, по времени вроде как миллиарды лет назад их построили. Бред-бредом, а я вот чего подумал, Магомедов. И в православии и в исламе человек рабом называется. С какой такой, интересно, стати… Нет, ну про то, что человек должен богу подчиняться, это все понятно. А вдруг и правда нас как рабов создали, ну чтобы то же самое золото добывать. И вроде как цель жизни четкая и понятная. Родился, поработал на прииске, родил еще рабов и помер с чувством выполненного долга. Что думаешь, совсем бред?

Магомедов усмехнулся.

– Коран читайте. Там каждое слово от бога.

Лошманов кивнул:

– Значит бред.

XIV

Ради чего устраивали этот маскарад, Карабину было невдомек. Как только вышел из отделения, бежать не торопился. Встал под окнами, закурил, на небо чистое посмотрел. Странно все это, где подстава?

По порядку. Всю ночь провалялся на засаленной доске в обезьяннике, один, без соседей. Поспать не получилось, глаза не закрывались, хоть и не особо он волновался – ну год за хранение, а если адвокат не дурак попадется, то и не будут связываться вовсе. Нагрузить тоже не получится – уже полгода он знал, что плотно на хвосты подсели, поэтому и в тень превратился, ниже-тише, считай невидимка, для жучков каждый день разыгрывал представление. Свои ляпнули лишнего? Так вроде тоже ничего особенного не происходило, все круги затаились после первого крушения, менты, фейсы на ушах до сих пор, не время нарываться… Рано утром привели к следователю, чуть постарше Карабина, лет двадцать пять, не больше. Как обычно тот стал гнать про бессонную ночь, похмелье, вяло перелистывая подшитые листы в деле, а может, и не дело это вовсе было, знаем мы эти гипнотические штучки. Разогревал и усыплял одновременно, чтоб психика закачалась как маятник. А дальше, сценарий известный – дело в сторону, разговор по душам, про хачей, которые на кайенах разъезжают, про ополоумевших от безделья таджиков. Ну, смотри чего творится вокруг, вот буквально на той неделе схлестнулись с овцеебами в кафе, сразу своих вызывать не стали, думали справимся, наваляли им хорошенько, а они все по той же схеме – через полчаса возле кафе толпень черная, штук пятьдесят зверей, стволы, ножи, укомплектованы по полной, ну твою же мать, вот почему у нас, ну не в ментовке, а вообще у русских такого нет, думаем, что нас и так много, а чуть что, каждый сам за себя, не, ну мы тоже не дураки, своих позвали, думали, просто так, ну типа, вне службы прискочат, а у них чего-то переклинило в башке, и при полном параде, автобус с омоном, автоматы-пулеметы и зеленый попугай, ну, а с другой стороны правильно, они ж только так понимают, ну да что я тебе рассказываю, сам в курсе, не, ну если так, по чесноку, иногда хочется взять и всю обойму в голову такому борзому, ну вы вроде не за такие методы, правильно ж, ты ж вот сам лично против конкретно убийств там, всего этого, крови там, так ведь, ты, напомни, вроде из славянской унии, ну выходит мы на одних баррикадах, вы ж вроде за мирные действия, с отморозками из русского союза не контачите, по ним уже дел навалилось, у меня вон весь шкаф забит, а так, смотри, значит, вы же мониторите ситуацию, что-где, гастеры там, ну так вы нам сигнализируйте, у тебя ж вот есть друзья, ну свой круг, ну правильно, как без друзей-то сейчас, ну вы как нароете чего подозрительного, прям мне напрямую звонишь, я визитку потом дам, и вам хорошо и у нас планы в поряде, н-да, ты ж против отморозков, вот посмотри, кого знаешь из союза, ну имена не обязательно, если не помнишь, подойди сюда, покажи пальцем, вот этого мож видел, не, не пересекались на маршах, а этого, ага, а он не из ваших, ну понятно, ладно, присаживайся, а напомни, с тобой в одном круге кто, ну как не знаешь, ну ты ж говорил, у тебя друзья есть, Самсонов с тобой же, Толстых тоже, ну, общаетесь же, ну вот, правильно ж, да расслабься, я ж говорю, если чего увидите по хачам или по союзу, сигнализируйте, а твое дело вон закину подальше, и пусть оно там валяется, у меня и без тебя работы выше крыши, я тебя даже и вызывать сюда не буду, вон, забьемся в каком-нибудь кафе, перетрем, я не при исполнении, для разнообразия как-нибудь зайдем в хач-шалман, если нарвемся и кулаками помашем, ну ты понял, хе-хе, а так смотри, ты как, с оргазаторами часто пересекаешься, не, вот тоже челы, у вас же этот, как его, Сенкевич, недавно чего-то к гайцам заскочил, смотрю фейс знакомый, вождение в нетрезвом виде, говорю, его экс эс, мерс, черный, ага, ну, думаю, хорошо живете, может нас на обеспечение возьмете, хе-хе, а ты ж денег с этого не получаешь, правильно, на добровльных началах, у этого, как его, из союза, тоже тачка нехилая, гелик, соседний отдел хватанул на беседу, вот по чесноку ребята рассказывают, и минут десять не прошло, фейс-контроль заваливается, говорят, все, хорош базарить, отпускайте парня, оп-па, это как вообще, чуешь, да…

И так часа на три, а то и день неторопливой беседы и техничной ломки.

Но в этот раз все пошло не по сценарию, не успел молодой пролистать все страницы папочки, как в кабинет ворвался его старший напарник в зеленоватом пиджачке елочкой и серой водолазке, сел, глянул в папку и не поднимая глаз на Карабина сказал – все ясно, вали отсюда. Карабин ошарашенно промямлил – а ствол? Глухой что ли?, – поинтересовался пиджак.

Странно, неужели решили многоходовку провернуть – думал Карабин, выходя из ворот отделения, краем уха уловив знакомое с самых первых дней жизни сочетание звуков – кто-то звал: …ава…авва…Савва…

Он оглянулся. На противоположной стороне, возле длинного майбаха стоял незнакомый расхристанный – белая рубашка выпросталась из брюк – мужик и махал ему рукой.

– Вот он, герой белой идеи. Приветствую тебя, Савва. Менты не помяли? Как чувствуешь себя? – запричитал Даренко.

Карабин недоверчиво оглядывал его. Закрутились в голове шарики. Странный тип, перегаром несет, шофер-шкаф лысый, по ходу, из бывших, которыми бывшими не бывают.

– Вы от Сенкевича?

– От хренокевича! – рассмеялся Даренко. – Давай-ка садись, к жене моей заедем. Позавтракаем, я со вчерашнего обеда не жрал ничего.

Карабин в упор смотрел в глаза Даренке, как будто это могло повлиять на его решение садиться или нет.

– Давай-давай, обсудим кое-чего. Возражения не принимаются. Потом подбросим тебя в Новогиреево твое.

– Да пошли вы, – тихо сказал Карабин, развернулся и сам пошел в сторону метро.

Далеко уйти не удалось. Удар в затылок, стремительный бордюр, летящий в глаза, и в носу растеклось солоноватое.

XV

Они втроем сидели в большой комнате за круглым столом и пили чай.

Это была небольшая гостиная, обставленная старой мебелью, которая остается обычно в старомосковских квартирах как память о больших семьях, живших здесь из поколения в поколение, или, наоборот, для того, чтобы наполнить квартиру чужой историей, так не достававшей главным героям девяностых. Когда они зашли сюда, Савва подумал, что это какая-то декорация для фильма о пятидесятых годах – полосатые обои, черно-белые фотографии на стенах и тяжелые, бархатные шторы. Уже в машине, когда Савва вспомнил, что тип этот самый что ни на есть олигарх из потрепанного Форбса, неведомо откуда появившегося в туалете в их маленькой берлоге. Он представил, что окажется в просторном пентхаусе с холодными алюминиевыми столиками и креслами из красной кожи.

Вся квартира, будто вытянутая вверх, совсем не соответствовала активности Даренко. Пока Савва мялся в раздумьях снимать или не снимать ботинки, тот метался ко комнатам, как только что погулявший дог.

– Савва, когда надумаешь жениться, в жены бери только еврейку. Не прогадаешь, – наущал Даренко. – Вот Мария Анатольевна, живой пример.

Карабин посмотрел на хозяйку. Издевается он что ли? Светло-русые волосы, большие карие глаза, в которых переливалась озорная улыбка.

– Они как мамки. Раз женишься на еврейке и все, считай, что навсегда. Да, Маш?

– Как Светочка поживает? – спросила Мария.

– Вот, Саввушка, полюбуйся. Уже лет пять вместе не живем, а как будто не уходил, еще и о нынешних справляется. Ух, охомутают своей заботой, что держись. Меня тут инфаркт недавно цапнул, так что ты думаешь? Месяц от меня не отходила, еду готовила – Сереженька, миленький. Клиника элитная, семь долларовых нянек, еда из ресторана, и тут Маша со своими пластиковыми контейнерами. Вот ведь порода.

Мария подняла чашку, как будто хотела скрыть улыбку.

– О, еще один… жидовин сын, – сказал Даренко.

Савву обдало острым запахом одеколона, и он обернулся. Над ним стоял молодой парень в сером костюме, весь как будто-то только что отпаренный и отглаженный. Савва таких и не различал на улице – все на одно лицо, офисные. Парень слабо пожал руку и сел рядом с Марией.

– Вот, Миша, знакомься. Это мой внебрачный сын, и твой выходит младший брат. Савва.

– Когда успел-то, отец? – невозмутимо ответил Миша, намазывая джем на тонкий ржаной хлебец.

– Вот ничем их не пробьешь, понял да, Савв? – сдался Даренко. – Вот это их спокойствие врожденное меня прямо бесит. Они ж, Савва, с пеленок такие. Ты, понимаешь, суетишься, мечешься, подгузники меняешь, а он в кроватке детской лежит – такой мудрый еврей и смотрит так снисходительно, как на дурачка.

– Ммм, все бы отдала за это зрелище, – сказал Мария. – Если еще учесть, что подгузников в ту пору не было.

– То есть тебя не волнует, что этот вот паренек может разделить с тобой все наследство?

– Да хоть сейчас все отписывай… ээээ… Савве? Я, отец, человек независимый, успешный, голова есть.

– Не, ты видал, Савв? Успешный! – к Даренко, словно нахлынул вчерашний хмель. – Вкладывает чужие деньги в чужие проекты, сидит на бонусах, в офисе с десяти до шестнадцати. Как-то, Миша, серенько у вас все. Где драйв? Где хватка? Где мясо, Миша!

– Мясо в холодильнике, суп на плите, отец.

– Вот-вот, замороженные, вы какие-то…

– Отец, да расслабься ты – это ж эволюция. Все, ваше время вышло. Вы хороши, когда кругом все выжжено и надо заново все отстраивать. Во, вы спринтеры. А мы стайеры. Планирование, анализ, маркетинг-планы. А сейчас начинать самому с нуля – это ж смерть. Ты, кстати, в курсе, что сегодня торги закроют?

– Какой ужас, у вас наверное все пересрали от такой новости.

– Не, у нас все просчитано наперед. Главное без паники. Две трети портфеля прикрыли, часть акций скинули заранее. Все путем. А вот кое-у кого делишки не фонтан.

– Н-да, не бойцы, – с грустью протянул Даренко, подперев голову кулаком. – Я смотрю акуленок бизнеса от кризиса у матушки под подолом спасается.

– Отец, ну хорош уже позорить перед младшим братом. Я тебя со вчерашнего вечера здесь жду, думал, семейный ужин будет в честь праздника. Ты ж обещал. Мама вон готовила целый день, а тебя опять носит неизвестно где. Кстати, поздравляю, здоровья, успехов, ну в общем, всего-всего.

Миша протянул руку к комоду, взял с него маленькую красную коробочку.

– Подарок очень дорогой, – сказал Миша с лукавой ухмылкой, поглаживая коробочку. – двадцатипятилетней выдержки. Спасибо, мама помогла, а то чуть мозг не сломал, что тебе подарить.

– Ну давай-давай уже, – Даренко с нетерпением и даже с раздражением от обязательной церемонии выхватил коробочку.

Он достал танк, собранный из пяти спичечных коробков и неумело обклеенный зеленой бумагой, покрывшейся от времени бело-желтыми пятнами. На башне еле-еле держалась красная звезда, а помятая пушка-самокрутка устало склонилась набок.

Даренко, выгнул пушку в сторону Миши, прищурился и выстрелил невидимым залпом.

XVI

Магомедов стал раскачиваться на стуле, что означало – допрос закончен, больше ни слова ни проронит, только тихо, монотонно будет читать молитву. С такими каши уже не сваришь. Это раньше приходили новообращенные – рецидивисты, бывшие сельские учителя, агрономы и инженеры, у которых в миг улетучивались все догматы и разговор шел по накатанной, по-советски . Теперь научились, кого ни возьми – богословы, у которых на все есть ответ сурой и аятом, смертью не запугаешь, родственниками не проймешь.

Генерал и сам любил напустить туман в самых простых вещах и приучал к этому все отделы. Он называл это приобщением к концептуальному мировоззрению. Каждый месяц он приглашал лекторов, которые делились тайными знаниями. Даже встретив случайно на улице, Лошманов мог вычислить такого пророка. Военная выправка – как правило, это были отставники или партработники, от безделья забивавшие мозг чтением самопальных книжек в желтоватых картонных обложках, с дремучими черно-белыми фотографиями и путаными графиками. У каждого был тот особый взгляд – испуганный и затравленный как у пленного солдата, да они и были такими пленниками выстроенных ради оправдания своего неопределенного положения лабиринтов и систем устройства окружающего мира.

Генерала можно было понять – сам он или по распоряжению с более высоких инстанций пытался дать личному составу то ощущение избранности и обладания сокрытыми от обычных людей знаниями, на которых держалась старая идеология. Только приглашенные пророки с задачей явно не справлялись, внедряя в головы еще больший хаос.

Они проповедовали. Есть правда и ложь, и то, что мы обычно принимает за правду, на самом деле есть часть большой лжи. А настоящая правда скрыта, не доступна простым смертным, но вы научитесь видеть все скрытые механизмы лжи, будете видеть больше, чем явлено миру. Деньги – это только цифры, не обеспеченные материальными ценностями, и тот, кто печатает деньги, на самом деле управляет миром. Есть оружие традиционное, а есть генное, как, например, табак, пиво или героин. Алкоголь блокирует торсионные поля и возможность принимать информацию от высшего разума, и только через три года воздержания от алкоголя эта способность вновь проявляется. Бог есть, но мировые церкви его приватизировали с целью сбора податей и выстраивания своих бизнес-империй. Постепенно все сводилось к тому, что все действия сегодняшней власти правильные, пусть и внешне они малообъяснимы и абсурдны, и само собой разумелось, что каждый слушатель лекции, конечно же, встроен в этот благородный потайной механизм. Задавать вопросы на таких проповедях было не принято и после всего этого гона – а Лошманов даже при всем желании согласиться с некоторыми доводами, воспринимал это именно как гон и бред сивой кобылы – мужики расходились молча, умело скрывая свои впечатления, в курилках старались не касаться затронутых тем, поэтому Лошманов не мог, да и не пытался даже представить масштабы этой проработки и ее реальный эффект.

Сейчас он знал одно – здания падают и никакой даже самой передовой и сумасшедшей теории не нашлось, чтобы объяснить этот факт. Еще он знал, что перед ним сидит выпускник богословской школы с Кораном на перевес, а он не не может понять, с какой стороны к нему подступиться. Оставалась еще где-то глубоко-глубоко спрятанная надежда, что все схвачено, что в тумане секретности – о, с этим как раз было все в порядке – есть и другие специализированные отделы, которые разбирались лучше в доморощенных кучках воинов джихада, имели агентов и информаторов. Но и надежда эта не выдерживала простого предположения – а что если, никто ни черта не знает, и все сидят и полагаются на несуществующий порядок, тех, кто более сведущ и умнее. Получается такой невидимый разум, которого на самом деле не существует, но он же и управляет всем, питаясь страхами и домыслами таких же как он незнаек. Кто знает, может быть, и Сталина не было. Нет, ну существовал такой человек, но каждый в нем видел того, кого хотел видеть. Воображение человека вещь безграничная, нарисует все что угодно и мало того, что нарисует, так своими же мыслями и воссоздаст – как там служивые пенсионеры-проповедники талдычат, торсионные поля делают мысль материальной. И вот сидит Сталин на даче и получает доклады от старательных слуг, которые должным образом восприняли его нечаянно оброненное слово, ухмылку, суровый прищур или чих. И все вокруг самообразовывается по какому-то несуществующему стандарту, вокруг идеи. Точно, Сталин был всего лишь идеей-идеалом, вокруг которого все вертелось, сами беса внутри разбудили и вперед, к пятилетке. А дальше все закольцовывается – писатели пишут книжки про великого ученого, киношники снимают фильмы про живого бога в белоснежном кителе, сажающего деревья в эдемском саду, а песенников распирает от чувства гордости за отца родного. Мы его слепили из того, что было. И пошла круговерть торсионных полей: заводы, промышленность, расстрелы пачками, победа и ядерная бомба. Кто во что горазд. А над всем этим сидит старичок с усами, навроде папы Карло, и диву дается – ведь могут же, когда захотят и рад бы уйти, или сквозь землю провалится, да только торсионные оковы не дают. Лошманов определенно знал, чем займется на пенсии и, похоже, пенсия не за горами.

Он понял все по растерянному лицу Леши, который неуверенно, боясь скрипнуть железной дверью, просочился в камеру. За ним уже посмелее вошли черные автоматчики с балаклавами на головах.

Лошманов махнул рукой, и те, схватив Магомедова под локти, вывели его из камеры.

– Ну что, все? – спросил Лошманов. – доигрался кум на скрипке?

Леша пожал плечами:

– Сам приказал срочно доставить вас к нему.

Лошманов сложил руки за спиной и улыбнулся:

– Ну, чего встал? Доставляй.

XVII

В кабинете Генерала пахло как в церкви – то ли от застарелых паркетных полов, то ли от самого Генерала исходил запах старости.

Когда Лошманов вошел, Генерал стоял, не шелохнувшись, у окна, как будто позировал для затаившегося в углу художника. Лошманов для верности скосил глаза в угол, но там стояла только высокая ваза, расписанная под гжель.

– Устал, Роман? – спросил он, оторвавшись от созерцания и по давней традиции без артподготовки задав тему предстоящей беседы.

– В каком смысле? – спросил Лошманов.

– Все мы устали, – выдал единственный правильный ответ Генерал. – А страну жалко. Вот в девяносто первом лихо все поменялось, и Союз рухнул и впереди неясность. А такого вот не было. Уперлись в стену, а чего там впереди никто не знает… Ты многого не знаешь, Роман. Скажу кратко – кругом пиздец.

Генерал погрозил в окно пальцем:

– А все-таки это американцы. Я прямо шкурой чувствую, что-то у них все-таки есть. Вот закрыли наши лаборатории. А там это дело хотя бы исследовали. Ты, наверное, и не в курсе. Новый вид оружия, вроде нейтронной бомбы замедленного действия. Ну и куда мы против этого? Да хоть миллион ядерных боеголовок, все – как мертвому припарка. А все почему? Потому что продались с потрохами. У нас треть всех долларов в мире, все в эти бумажки. А кто доллары печатает, тот и управляет, Роман. И тут ты хоть застрелись, а ничего не поделаешь. Все, приехали. Но и сдаваться, Роман, тоже рано не надо. Не надо сдаваться…

Генерал посмотрел на часы-шайбу с орлом и показал рукой на кожаный диванчик в углу, его личный, генеральский уголок отдыха с висящим на стене черным прямоугольником телевизора.

Лошманов покорно сел, а Генерал, прищурившись стал нажимать на кнопки пульта.

На экране замелькали встревоженные лица ведущих новостей и репортеров с шишками микрофонов, любительские кадры из чеченских лесов и бородачи в натовском камуфляже, смазанные фотографии Магомедова, которого он видел буквально час назад целого и невредимого. Голоса долдонили одно и то же: Умаров взял ответственность за обрушения домов… Разыскивается главный организатор взрывов Расул Магомедов, родственник Умарова и амир поволжского джамаата… Эксперты отмечают тщательную подготовку взрывов и не исключают повторения новых актов терроризма… Все службы переведены на усиленный… Вводится мораторий на проведение массовых… В Москве введен красный уровень…

Генерал завис над душой, облокотившись о спинку дивана, и с остервенением продолжал переключать каналы. Остановился, когда на экране возник лев, который осторожно подкрадывался к глупой антилопе. Ни льву, ни тем более антилопе не было никакого дела до того, что в Москве обнаружена террористическая угроза.

Лошманов перевел взгляд на Генерала. Рот его был открыт, а в глаза покрылись кровавой сеткой. Он походил на медведя-гризли, раздумывающего, вмешаться ему в борьбу за добычу сейчас или подождать, пока лев не сделает всю черную работу за него.

– Короче, ты все понял, Роман.

Генерал выключил телевизор и аккуратно положил пульт рядом с Лошмановым, как будто это был пистолет с намеком выйти из позорной ситуации с честью офицера.

– Приказ я уже подписал. Идешь на оперативное задание в одну строительную компанию. Еженедельные отчеты будешь пересылать лично мне. Алексея переводим на наблюдение за промышленными объектами северо-запада. Все понял?

Лошманов закусил губу. Выяснять причины того, что он увидел по телевизору, было глупо – по тихому металлическому голосу Генерала было ясно, что тема эта закрыта навсегда, и все его откровения перед просмотром можно выкинуть из головы как лекции тех затравленных жрецов концептуального мировоззрения. Причины ссылки на теплое местечко можно было объяснить особым к нему расположением Генерала, который, скорее всего получил указания откуда надо вышибить лишнее звено. Хотя и не исключено, что решили просто-напросто заткнуть рот – не хватало еще мелких личных обид и мстительных разоблачений в самопальных видео-разоблачениях. Роли были четко расписаны без участия самого Лошманова, и теперь ему оставалось только изобразить большую благодарность за то, что контора не вышвырнула его на обочину с волчьим билетом. Служу Российской Федерации, всем спасибо, все свободны.

Лошманов крепко сжал руку Генерала. Искать в глазах старика что-то человеческое тоже было напрасно. Перед Лошмановым стояла слегка изношенная, но все еще крепкая машина с остекленелыми глазами.

XVIII

Они долго ехали по пробкам, пропуская самых настырных, норовивших подрезать исподтишка и пару мигалочников. Шофер, врезавший с утра пораньше Карабину по носу, не выдерживая неровного хода потока тоже пытался протиснутся сквозь узкие ряды машин, но Даренко делал окорот, мягко похлопывая его по плечу. Карабин порядком уже измотался с этим невнятным типом и бессонная ночь изо всех сил пыталась отобрать свое – веки закрывались сами собой. Ему уже хотелось побыстрее вернуться к Масяне, которую выпустили той же ночью, не продержав и двух часов и которая сейчас скорее всего молилась на свой мобильник, ожидая заветного звонка.

Карабин очнулся от толчка в плечо. Широкая морда шофера оскалилась, видимо, он так улыбался:

– Подъем.

Машина стояла в сосновом лесу, возле высокого забора из листов оцинкованного железа. Даренко стоял у ворот и махал кому-то рукой. Наконец, ворота медленно расползлись в стороны, открыв большую стройку.

Это было огромное поле рыжей изъезженной земли. По рыхлым дорогам передвигались самосвалы и экскаваторы, вдалеке виднелись краны, поднимавшие крупные бетонные блоки. По стройному ряду фундаментов Карабин понял, что скоро здесь будет что-то вроде элитного поселка. За территорией стройки земля возвышалась и переходила в холм, покрытый яркой молодой травой.

Даренко уверенно, не обращая внимания на ошметки земли, облепившей тонкие туфли, шагал к ангару, распложенному в самом центре поля. Шофер подтолкнул в спину Карабину и тот пошел следом, ориентируясь на широкий белый квадрат, колебавшийся впереди.

Внутри ангара было чисто, кое-где валялись коробки и рядами стояли прозрачные бочонки с питьевой водой. Карабин подумал, что здесь явно не хватает реактивного самолета.

– Вы, Савва, восторженные идиоты, – громыхнул вдруг Даренко, когда Карабин доплелся в самый центр ангара и остановился в метрах пяти от него.

– Че?

От прожекторов, развешанных вдоль стен, щипало в глазах.

– Вы, большие мудаки, Савва. Все эти ваши славянские союзы-хуюзы. Неужели не понятно, кто вами на самом деле управляет. Или дурочку строите?

– Проходили уже, – заметил Карабин.

– Проходили они, – сквозь зубы цыкнул Даренко. – Сборище ряженых дегенератов. За что ратуете, господа?

– Мы за русских, – буркнул Карабин.

– Вот в том-то Саввушка и беда. Нет никаких русских, и народа нет никакого, за кого на пули-то полезете? А я тебе скажу за кого. За тех же самых ребят.

Даренко показал пальцем в стальной сводчатый потолок.

– Все эти Сенкевичи, Ярцевы, кто там у вас еще, все, Савва, прибраны к рукам, на поводке на таком – ав-ав-ав. Бегают как шавки с отчетами, хотя сами, поди думают, что у них там друзья, единомышленники, мать их. Запомни, нет там друзей, и главари все ваши или хорошо притворяются или вправду такие идиоты, что ничего не понимают.

– Как-нибудь без вас разберемся, – сказал Карабин.

– Смотри-ка, заговорил, – удивился Даренко. Он подошел вплотную к Карабину. – Ты что ли будешь разбираться? Я тебя не для этого выкупал, чтоб ты потом разбирался. Мне нужны герои. Ну, что? Пойдешь в герои? Заебашим великие перемены? А?

Даренко захохотал.

– Чтобы свой живот за нацию отдавать, надо это нацию создать для начала.

Даренко подошел к стене коробок и со всей силы пнул ее ногой. Коробки полетели прямо на него. Он стал выкидывать их в центр ангара.

– Вам бы все в игрушечки, да зиги кидать. А тут, Савва, глобальный подход нужен. Русских нет, все – кончились русские. Поэтому и топчетесь на месте. Они там, оккупанты, не спорю, только чего они оккупировали-то? Вышки нефтяные и трубу? Так это дело поправимое, тут большого ума не надо. Хочешь, прямо завтра договорюсь, и всех твоих Сенкевичей пристроим на вышечку. Они же этого, подлецы, хотят? А чтобы русские снова стали жить, они должны погибнуть, а потом воскреснуть. Новые люди в новой стране, начать все с нуля. А что касается идеологии – все просто. Берем самый махровый национализм и смешиваем с коммунизмом. Да, Савва, смешиваем, но не взбалтываем. Сталин к этому пришел под конец жизни, вот только не дожил бедняга, а может, и не дали ему продолжить великое дело. Русских коммунистов изрядно подпортила мысль об интернационализме. Вот на ней мы и погорели. Себя потеряли, так что концы найти не можем. Для нас что? Идея всеобщей справедливости, но без всякой интернациональной мути. Только для русских. Никаких денег внутри страны, каждому на счета капают доходы от нефтянки и воды. Да, Савва, будем еще и водой приторговывать по всему миру. С этим в ближайшем будущем будет большая напряженка. Нерусские будут мечтать о том, чтобы стать русскими, а чтобы заработать это великое право, будут вкалывать на самом тяжелом производстве. Думаешь, рабы? Ну как сказать – по сути да, а по духу это будут люди с верой и надеждой влиться в великую нацию. Перепишем историю, отменим великую русскую литературу. Потому что весь распад нации идет только оттуда. В девятнадцатом веке запрограммировали все последующие поколения на то, что русский – ленивый и любит водку глотать, вот и кончились. Пушкина, пожалуй, оставим. Пушкин – будет у нас идеалом русского. А чтобы штаны от безделья не протирать, обустроим колонию на Марсе, потому что новый русский без космоса никуда. Космос будет наш и только наш. Русский космос. А?