Текст книги "Агентство потерянных душ (СИ)"
Автор книги: Андрей Дорофеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
"Троллейбусы уже были в ваше время?"
"Конечно, были. Но вот эти выглядят более вместительными".
"А вот электричка едет".
"При мне вагоны были голубого цвета"
"А вот здание банка".
"О-о, какое оно всё стеклянное... Как красиво! Я видел такие только в ГДР, когда ездил туда с дружественным визитом!"
"А это что?"
"Это стенд для зарядки электроавтомобилей, а рядом платёжный терминал парковочного места: в этом месте парковка для автомобилей платная".
"О-о, какие красивые у вас автомобили... И их так много..."
"Эх, Дима, что за амнезия у тебя. Подумаем, как её убрать. Потому что удивляться этим якобы новинкам в космический век можно только забыв всю свою предыдущую жизнь".
Так Маша и Шостакович бродили по городу. Дима впитывал, как маленький мальчик, все красоты и новинки, что он "проспал", а Маша не уставала объяснять ему, что здесь к чему.
Однако пора было подумать о работе. Машу угнетало то, что она не знала, как справиться с ситуацией, а спасительной идеи со стороны, как в прошлый раз с теорией девяти жизней, ей не приходило. Ну, не сыщик она, и всё тут. Себя бы спасти от преследований, и то хорошо.
"Кстати, у меня есть на примере очень мозговитый сыщик, который с удовольствием помог бы. Знать бы только, где он", – заметил в ответ на мысли Маши Шостакович.
Маша и Шостакович добрели к этому времени до центра города, и девушка, начинавшая чувствовать голод, зашла в первую попавшуюся кафешку: наличные из тумбочки у неё были в кармане в достаточном количестве, поэтому о выборе места она почти не думала.
"Тогда нам нужен не просто сыщик, а очень лояльный к моему положению и бесстрашный сыщик. Мы шутим с БИМПом, а такие шутки легко наказываются тюрьмой, подобной той, в которой ты только что был".
"Поверь мне, это именно такой сыщик. Я, кажется, ещё не рассказывал тебе о миссии, в которой был, и моих коллегах по ней. Так вот. Миссия наша была стандартной и ничего необычного из себя не представляла. Такие исследования на планете ведутся регулярно испокон веков.
Суть была в том, чтобы спрогнозировать и рассчитать влияние личностных единиц с большим творческим потенциалом на собственную жизнь в подобных земному обществах и на население самой планеты.
Рассматриваться должны были такие вещи, как способность творческого человека пробить себе дорогу в жизнь, повлиять на экономическую, политическую и общественную жизнь области проживания, потенциал человека сохранить свои творческие способности в неблагоприятном окружении... Ну, я думаю, и другие вещи, связанные с творческими задатками. Полагаю, данные исследования используются при планировании заселения новых планет, для контроля населения, ну и так далее. Кстати, сейчас земляне уже полетели к другим планетам? Ладно, потом, не буду отвлекаться.
В нашу миссию наняли три человека: то ли по причинам, известным одному лишь господу богу и администраторам, то ли не смогли найти больше: люди со внушительным творческим потенциалом, доказавшими величину своего таланта, тоже во вселенной не на каждом углу валяются. Да и завербоваться в миссию захотят, полагаю, не все.
Мы познакомились с коллегами, и нас связали дружеские отношения. Подготовка и разного рода инструктажи длились около трёх месяцев, и мы, проникнувшись взаимным уважением, пообещали друг другу, что и после миссии будем встречаться, помогать друг другу и сохранять нашу дружбу. Тогда, конечно, я был никаким не Шостаковичем, но явно считался каким-то большим в мире творчества человеком.
Однако нас ждал приятный сюрприз, устроенный администраторами проекта или самой природой человека: мы трое всегда чувствовали друг друга, своё идейное родство, хотя и не помнили, кем были до рождения. Так мы встретились в молодости и с тех пор стали переписываться и встречаться. Все мы, естественно, были одногодками: миссия началась в 1906 году, и мы "родились" в этом году в разных частях света с небольшим разбросом по времени.
Здесь, на Земле, нас назвали Дмитрием – это я, Рене и Аристотелем. Ты должна знать этих людей".
"Я слышала о философе Аристотеле, но ведь он жил очень давно, в античные времена?"
"О, наш Аристотель был философом и творцом совсем иного плана – он был финансовым творцом".
"Бизнесмен? Но ты говорил о миссии, касающейся творческих людей".
"Он создавал деньги с нуля и с таким изяществом, как иной поэт создаёт строфы своего шедевра! Поверь мне, чтобы заработать большие деньги, нужно быть трудягой, а для того, чтобы заработать очень-очень большие деньги, нужно быть творцом – поэтом, писателем и композитором своего дела! И Аристотель был таковым. Его фамилия была Онассис, и в своё время он был богатейшим человеком века, а его флот – самым большим частным флотом мира".
"Ого! Фамилию Онассиса я слышала – сегодня она стала синонимом кого-то сказочно богатого. А вот имя третьего мне незнакомо – я не знаю никого по имени Рене. Разве что Рене Декарта, который тоже жил куда ранее".
"Наш Рене более известен под своим творческим псевдонимом – Джеймс Хедли Чейз".
"И я, кажется, знаю, про кого ты говорил, что он сыщик! – засмеялась Маша, – Это ведь он у нас король триллеров и детективов!"
"Да-да, а Агата Кристи – королева этого жанра! – подхватил Шостакович, – Вопрос только в том, где его найти".
"Я, на самом деле, думаю, что вы трое несколько уникальны, и не только в творческом плане. Ты очень быстро пришёл в себя после твоей электрической тюрьмы, Дима. Это необычно и, возможно, связано с той специальной подготовкой, что была проведена вам перед миссией. Тогда можно предположить, что два твоих друга тоже быстро пришли в норму и сейчас либо носятся где-то в пространстве, либо засели у кого-то в голове".
"Прямо с языка сняла".
"Тогда я хочу кое-что проверить".
Маша вскинула руку, попросила у официанта счёт, отставила третью чашку уже остывшего чая в сторону и встала из-за стола. Пешком идти уже не было ни желания, ни времени. Выйдя на улицу, она вызвала такси и уже через двадцать минут была в офисе.
Сев за стол, она набрала в поиске имена друзей Шостаковича и самого Дмитрия Шостаковича, а затем откинулась на спинку кресла.
– Так я и думала, – произнесла она вслух.
Но мысль опередила слова, и Шостакович уже знал ответ: согласно информации из базы данных, ни Шостаковича, ни Онассиса, ни Чейза никогда и нигде даже не существовало.
"Впрочем, – сказал жизнерадостным тоном Шостакович, явно желавший сделать сюрприз и сорвать за это очередную порцию аплодисментов, – есть ещё один вариант коммуникации. Знаешь, мы все родились в разных частях света, а довольно трудно общаться и встречаться, когда твои страны конфликтуют.
Поэтому ещё в юношестве мы нашли местечко, куда мы могли попасть по велению души, и никто бы нам за это ничего не сделал. Там и можно оставить послание другим членам нашей тройки. Если они сейчас болтаются по миру или сидят, подобно мне, в чьей-то голове, они тоже подумают об этом месте и найдут послание".
"И где же это чудесное место?"
"О, впервые мы втроём встретились в Барселоне на Международной Выставке, – проигнорировав вопрос, пустился в воспоминания Шостакович, – было это, кажется, в двадцать девятом году. Я прибыл туда как заведующий музыкальной частью в театре Мейерхольда, мы были на гастролях. Аристотель, чья семья недавно обанкротилась, был начинающим бизнесменом и изыскивал на Выставке новые знакомства и способы заработать денег. Рене тогда был совсем не Чейзом и работал распространителем детской литературы на выставке...
Что могло заставить встретиться таких настолько непохожих друг на друга людей? Только миссия, которая жила в сердце каждого независимо от того, знал ли о ней или нет. Мы встретились в баре, вместе пообедали, разговорились, потом вместе гуляли по Выставке, потом, когда у меня появилось время, поехали в Барселону... В тот момент только я из нашего кружка стал хоть сколько-нибудь заметным в мире человеком: на моём счету уже была симфония и некоторые другие сочинения.
Мы обменялись контактами и, разъехавшись, поначалу звонили друг другу и съезжались то к месту моих гастролей, то на различные мероприятия мирового уровня. Однако потом грянула война, и со встречами стало хуже. А потом, после войны, отношения между странами стали накаляться, и за замеченные за мною связи с антисоветскими элементами – уже знаменитыми Онассисом и Чейзом – меня обвинили в пособничестве буржуазии, уволили со всех постов и объявили профнепригодным. Я выкарабкался из обвинения, но в нашей системе общения надо было что-то менять.
И придумал, как это сделать, Рене. К тому времени в руках Онассиса был внушительный торговый флот, и корабли его заходили во многие порты СССР. На каждом из кораблей был специальный человек, который, уходя в увольнение в город, отсылал внутренней почтой письма или передавал посылки от меня или ко мне. Так я всегда оставался в общении с друзьями.
Мне известна квартира в Ленинграде, которая всегда использовалась нами для сообщений. И если мы туда попадём, возможно, у нас будет хоть какая-то зацепка".
Маша переварила услышанное.
– Ладно, – сказала она вслух, – пойдём к Борисычу.
На входе в офис Маша встретила Екатерину, что жеманно кокетничала с охранником.
– Катюшик, можно тебя на пару слов? – попросила Маша, и когда Катя отошла в сторонку, попросила вполголоса:
– Слушай, я сейчас по этому делу с директорским взломом полько по командировкам и буду мотаться. Не возьмёшь мои дела себе на время?
– Ну ты взлетела, подруга, – то ли ругаясь, то ли восхищаясь, всплеснула руками та, – уж и обычные дела не для тебя!
Но тут же смягчилась:
– Возьму, конечно, не бойся. Спасай наш БИМП.
– Ну уж не знаю, насколько это всё будет спасением БИМПа, – вздохнула Маша, – Спасибо.
А вот Борисыч настолько сговорчивым не оказался:
– Погоди, барышня. У меня тут насчёт тебя указаньице имеется.
Он ввел в строке программы какой-то код, и на мониторе видеосвязи Маша увидела лицо Майруса Квинта.
Несколько секунд он что-то писал, и, наконец, обратил внимание на экран.
– Вы просили соединить, директор, – сказал Борисыч и освободил место перед монитором Маше.
– Я хочу быть в курсе Вашего расследования и командировок, Мария Сергеевна, – сказал тот, – поэтому объясните мне цель этой командировки... куда, кстати?
У маши ослабели руки и спёрло дыхание. Мысли ураганом пронеслись в голове за секунду. Единственной умной мыслью оказалась решимость начать говорить, а врать уже по ходу дела.
– В Санкт-Петербург, – уверенно ответила она.
– Ниточки расследования привели туда?
– Да. ("Агент-перебежчик? Анонимное послание? В моей голове засел один из сбежавших?") Мне под дверь дома положили записку. Автор неизвестен. Он желает встретиться и сообщить мне важную информацию о неких сбежавших во время взлома лечебницы больных... Будто бы каких-то членах миссии, знаменитых творческих личностях... Возможно, нахождение одной из этих личностей даст нам наводку на их освободителя. ("Господи, как я логично придумала-то!")
Лицо Квинта изменилось, но он постарался скрыть момент узнавания.
– Директор, это имеет отношение к истине?
Квинт помялся.
– Имеет... Некоторое отдалённое отношение. Но я сразу хочу предостеречь, Мария Сергеевна: сбежавшие больные – патологические извращенцы и лгуны. Не верьте им ни на йоту. Где он попросил встречи?
"Мавзолей, Пирамида Хеопса, Эрмитаж"...
– Эрмитаж.
– Что ж... успеха Вам в расследовании, – буркнул Директор и отключился.
– Что ж... будем считать, командировка тебе разрешена! – весело заключил Борисыч и несколькими нажатиями клавиш оформил передвижение.
"Пирамида Хеопса?!.. Мавзолей?!.. Маша, ты как с географией?", – вопрошал у неё смеющийся где-то внутри Шостакович.
"Что я, виновата, что ли, что ни разу не была в Питере и знаю только, что там есть Эрмитаж?", – огрызалась Маша по пути в комнату перемещения.
"Вот нет бы Васильевский остров сказать... Кронштадт, например... И вообще, что за Санкт-Петербург? – явно издевался над ней Шостакович, – Кстати, в ваше время самолётом или поездом в Ленинград не путешествуют?"
"Путешествуют. Но это несколько часов времени. А я хочу потратить их для дела".
"О, времена, о, нравы", – заключил Шостакович, закатив виртуальные глаза. Он всё никак не мог принять, что Ленинград называется сейчас как-то по-другому.
Маша села в трансферное кресло в подвале собственного отделения и мгновением позже встала из подобного же кресла в БИМПе Санкт-Петербурга. Выйдя на улицу из парадного в стиле какого-то чисто российского барокко, она увидела перед собой набережную и речку, через которую изящной дугой перекидывался пешеходный мостик. В воздухе висел прохладный туманец, что покрывал ряд домов на другой стороне канала словно одеялом.
"Ну что, говори адрес", – сказала Маша, доставая телефон и одёргивая какую-то не особо удобную куртку сменного бионосителя.
"Лесной проспект, тридцать девять".
Маша потыкала пальцем в экран телефона.
"Имеется такой адрес, и всего в двадцати пяти минутах ходьбы пешком. Пройдёмся-ка мы и ознакомимся с колоритом этого города", – подумала Маша Шостаковичу.
И они, оглядываясь, пошли – Маша для того, чтобы увидеть северную столицу впервые, а Шостакович – чтобы насладиться знакомыми улицами и отметить изменения, произошедшие с ними за полвека.
"А что, – подумала вдруг Маша, – ведь Онассиса и Чейза уже сколько времени нет в их носителях. Квартира могла сто раз продаться, уйти с аукциона, стать музеем и так далее?"
"Вряд ли. Ари сказал, что он составит своё завещание, чтобы квартира поддерживалась из его фондов неограниченное количество времени, а специальный человек будет приходить туда даже после его смерти. Уверен, квартира в порядке".
Маша с Шостаковичем добрели до нужного дома и остановились посмотреть на него. Дом был явно не нынешнего века, однако реставрация сделала его посвежее. По обе стороны от двери стояли два облезших белых льва, а справа сияла начищенная медная табличка: "Этот дом в 1960-1970 годах часто посещал великий российский композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович".
"Углядели, глазастые, – пробурчал великий композитор, – Нам нужен второй этаж".
Только Маша зашла внутрь, как дверь ей преградил сухонький старичок с дрожащей седой головой и отплясывающими руками.
– Барышня, вы к кому?
"Я его узнаю, это Колька Погорельцев, сосед по нашей квартире. Скажи ему, что тебя прислал Дмитрий Дмитриевич".
– Здравствуйте, Николай. Меня прислал Дмитрий Дмитриевич.
Старичка аж подкосило, он осел на стул и истово перекрестился.
– Чудеса бесовы... Вы за кого меня принимаете, барышня, Дмитрий Дмитриевич живёт ныне в совсем иных чертогах...
"Скажи ему, что Дмитрий Дмитриевич до сих пор помнит, как он украл тромбон у Седельникова, но до скупки дело не дошло, и тромбон был возвращён. Эту маленькую тайну знали только мы с ним. А потом скажи, что Дмитрий Дмитриевич попросил тебя пройти в квартиру".
Маша сказала.
У Николая даже руки дрожать перестали, и Маша серьёзно забеспокоилась о сердце старичка.
– Боги святые, боги святые... Что же это творится...
Николай сел на стул и махнул рукой.
– Проходите, второй этаж. Но будьте внимательны – вас там уже ждут.
– Кто ждёт? – только двинувшаяся Маша остановила себя.
– Молодой человек, мне незнакомый.
– А как вы его пропустили? Что он сказал?
– Ничего он не сказал, – вздохнул Николай, – корочку какую-то чудную мне под нос сунул, с иммиграцией что-то связано... Какая-то шишка, наверное...
Маша и Шостакович внутренне переглянулись.
"Это БИМПовец, – сказала Маша, – какая тут ещё другая иммиграция".
"Всё равно иди, – с паузой отозвался Шостакович, – Ты озвучила Директору свои планы насчёт Ленинграда. Ему нет нужны так перестраховываться. Кроме того, никто даже знать не может об этой квартире".
Маша кивнула и стала подниматься по скрипучей, но шикарной лестнице, достойной графов и князей. Поднявшись на такой высокий по сравнению с современными домами второй этаж, она по указке Шостаковича завернула налево, ещё налево, и очутилась перед массивной дверью, выложенной деревянными панелями с узором.
"Я знаю, где ключ, но попробуй просто толкнуть, раз там уже кто-то есть".
Маша толкнула дверь, и она распахнулась, открыв взгляду большую комнату с интерьером середины 20 века – массивным комодом, столиком посредине, радиолой... И посреди комнаты, застыв в напряжённом ожидании, перед ними предстал молодой человек в деловом костюме.
– Кто Вы? – требовательно спросила девушка, войдя в квартиру, и захлопнула дверь.
– ... А Вы кто? – тон молодого человека был смесью страха и строгости. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. У парня был странный акцент – русский был явно неродным.
– Я уже знаю, что Вы из БИМПа. Более того, я тоже из БИМПа. А теперь объясните мне, ради бога, что Вы здесь делаете?
Молодой человек вздрогнул, но потом заметно расслабился: дела перешли в уже известную ему вселенную, а потому ничего ужасно странного случиться не могло.
А в голове Маши вдруг сверкнуло понимание.
– А, я поняла, – сказала она молодому человеку, – я всё поняла. А ну, говорите, кого вы скрываете внутри своей головы?
Молодой человек схватился за голову, сел и на секунду спрятал лицо в руках. А потом он прошептал:
– Рене, нас, кажется раскрыли.
И тут же поднял голову.
– Рене спрашивает – друзья, кто из вас – Дима или Ари?
Маша засмеялась.
– Ну вот, всё и стало понятным. Дима, что скажешь?
"Скажи Рене, что я до ужаса рад видеть его после стольких лет, пусть и под личиной этого парня!"
– Дима говорит, что жутко счастлив встрече с Рене, но обниматься с ним в обличье этого парня он не будет, – с улыбкой сказала Маша, заперла дверь и присела у столика, – ну хорошо. А я-то боялась, что нас раскрыли.
– А уж я-то как боялся, – сказал парень.
– Теперь, прежде чем будут говорить Рене и Дима, объясните мне, что с вами произошло.
Молодой человек в костюме кивнул.
– Меня зовут Карлос Альпеджио, – сказал тот, – я работаю в центральном БИМПе на Луне. Я бразилец, и это моя первая жизнь в БИМПе.
До двадцати пяти лет я работал фельдшером в ветеринарной клинике, и однажды с нашим хирургом Лусианом случилось нечто странное – он вдруг упал и стал говорить, что смотрит из какой-то точки выше своего тела... Я испугался, стал спрашивать его – Карлос, друг... Он сказал, что ему не больно, но он никак не может вернуться обратно в тело. Я быстро уладил все дела с клиентами в клинике, закрыл её, а затем вернулся к Лусу.
Лус по-прежнему был "не в себе". Лус сказал, чтобы я не беспокоился, что у него ранее такое уже бывало. Я спросил его, не стоит ли перенести его к священнику или психологу, но тот засмеялся и сказал, что все они дилетанты. Он попросил тайно перенести его по адресу в Форталезе, который оказался адресом офиса БИМПа. Так я узнал, что Лусиан – внештатный сотрудник БИМПа, а его хворь – спонтанные выбросы из носителя – лечится только БИМПовскими методами. БИМП оказался именно тем местом, где я хотел бы работать, и я очень просил местного администратора позволить мне остаться – хоть уборщиком, хоть кем.
Мне позволили остаться, а потом, после двух лет безупречной работы в охране, рекомендовали наверх: у меня обнаружились способности к исцелению носителей, почему, собственно, я и работал в ветклинике. Носители сотрудников БИМПа тоже часто нуждались в починке, медицина не всегда лучшее средство, а менять носители без необходимости тоже желания ни у кого не было. Поэтому в центральном БИМПе я оказался на своём месте и работал у Директора и других руководителей массажистом. Формально – массажистом, но по факту целителем и кем-то похожим.
Несколько дней назад, когда я готовил процедурную для очередного пациента, что-то случилось, почти незаметный толчок или порыв ветра... И после этого я стал чувствовать в себе голос.
– Сначала ты, наверное, подумал, что у тебя раздвоение личности, – хмыкнула Маша.
– Да, я подумал, что мне и самому пора сходить к какому-нибудь специалисту. Но потом понял, что голос знает даже то, что не знаю я. Так мы и познакомились с Рене. Однако мы с ним до сих пор не понимаем, как такое произошло.
– Я тебе позже расскажу, – улыбнулась Маша.
– Ну что же. Рене сказал мне, что он, возможно, найдёт ответ на этот вопрос здесь, в этой квартире. Кажется, он был прав. Пожалуй, это и всё, что тут можно сказать.
–Хорошо, – сказала Маша, – теперь, прежде чем рассказать тебе всё остальное, я хочу спросить тебя один вопрос. Если рассматривать БИМП как организацию, её Директора, руководство БИМПа, колонистов планеты – то к кому из них ты испытываешь... скажем так, преданность или симпатию?
– Преданность...
Карлос несколько секунд прижал палец к губам.
– Никому не говорите, но Квинт – просто старый брюзга. Сколько раз он лежал под моими пальцами, и от него только и слышно ворчание: админ наглый идиот, кондитер просто псих, эта новая ищейка тупа как пробка, все его подчинённые копают под него, а все колонисты сплошь бездари и бестолочи... Но бог с ним, главное, чтобы он хорошо управлял БИМПом. Я считаю, что мы делаем важную работу.
– Что ж, Карлос. В таком случае я расскажу тебе и нашу часть истории.
И следующие полчаса Маша рассказывала Карлосу (и, получается, Рене) ситуацию со взрывом электронной тюрьмы.
– И вот мы вошли сюда, – закончила она.
Несколько секунд в комнате висело молчание.
– Тут Рене хочет что-то спросить, – сказал, наконец, Карлос, – точнее, Джеймс. Я немного обижен, потому что я только сейчас узнал, каков его псевдоним. Странно было называть меня своим другом и не сказать, что он – великий Чейз. Но вопрос передам. Он спрашивает...
Он немного помолчал.
– Он спрашивает, раз мы здесь, то где же тогда Ари?
В это же самое время Квинт задавал себе вопрос, подобный вопросу Карлоса – не сходить ли к другому специалисту и ему.
Майрус Квинт, Директор земного филиала БИМПа, не был злым. То ли в соответствии с детскими сказками, то ли с веяниями новомодной психологии, злость стала считаться синонимом чего-то вредного или не приводящего к хорошим последствиям. Однако этот взгляд ограничен: существует и множество других эмоциональных проявлений человека, которые наносят урон как самому индивидууму, так и тем, кто живёт вокруг.
Например, зависть. Зависть – это не злость, однако человек проникнутый завистью, будет вершить несправедливость начиная с детского сада, где будет жаловаться на одногодков за то, что у них игрушки лучше, и заканчивая седой старостью, где станет ворчать и ставить палки в колёса молодёжи. Но это не о Квинте, завистником он не был.
Ещё одно из таких состояний мальчиша-плохиша – это безразличие. Иногда безразличие даже кажется положительной чертой – например, когда ребёнок просто сидит и даёт маме отдохнуть, а не бегает вокруг, круша всё, что под руку попадается. Но эта беда проявит себя позже – когда ребёнку будет сорок лет, и он по-прежнему будет сидеть у мамы на ручках. Но это, опять же, не о Майрусе Квинте.
Квинт был обходителен и благосклонен. Он пожимал руки людям и улыбался им. Он знал по именам сотрудников вокруг себя и даже временами выписывал им премии. Он старался работать хорошо, вовремя посылал отчёты руководству и держал статистику ненайденных потеряшек на максимально низком уровне. Да и ругался он редко – только в моменты духовного просветления и телесного удовольствия. В общем, он был хорошим для людей вокруг.
Впрочем, тут мы ошиблись. Согласно его внутреннему пониманию, вокруг Майруса Квинта не было людей – вокруг были враги. Враги кивали ему, проходя мимо, враги приносили ему кофе, враги населяли планету там, внизу, прибывали на неё и убывали восвояси. Враги лежали в его постели, давали ему указания и просили этих указаний. И Квинт как никто понимал, что злиться на своих врагов бессмысленно.
Он боялся своих врагов – а кто в здравом уме не будет бояться врагов? Но свою жизнь он провёл, выстраивая свою линию обороны против полчищ недругов вокруг него. Он поднялся по карьерной лестнице, чтобы эффективнее противостоять атакам. Он был вежлив и почтителен, чтобы вносить хаос и замешательство в ряды противника. Он не позволял поймать себя на сделанном, чтобы никто не мог обвинить его в агрессии.
И он выжил. И не только выжил, а ещё и преуспел – не это ли оказалось доказательством правильности его действий?
А недавний террористический акт – взрыв тюрьмы и побег заключённых – пробил в его обороне опасную брешь. И поэтому эту брешь требовалось залатать как можно скорее, а затем сделать работу над ошибками и организовать работу так, чтобы подобное не имело возможности произойти опять.
Возможно, стирание из базы номеров самых опасных заключённых – тех, что слабо поддавались внушению, а также сильных миссионеров, – было ошибкой: их теперь не найти. С другой стороны, их не найдёт никто другой. Хотя однажды эта выскочка нашла Лиса... Пусть теперь ищет всех этих заключённых, может, кого-то и найдёт. А после этого загадочно пропадёт и она с дружками. Она слишком опасна, хоть и наивна как пень.
"Интересное мнение".
Майрус Квинт встрепенулся от собственной мысли. Конечно, его мнение интересное – оно логично обосновано и соответствует окружающей действительности. Оно просто прекрасно.
"Сильные люди нужны, чтобы делегировать им обязанности".
Квинт вскочил из кресла. А вот эта мысль была совершенным безумием! Делегировать обязанности... врагу... Чтобы завтра тебя похоронили без почестей и в грязи...
"Эта ситуация совсем расшатала мой разум", – подумал Директор. Он вышел в личную ванную комнату, соседствующую с его кабинетом, и подставил голову под струю холодной воды. Вода ли помогла, или стресс начал сдавать позиции, но странные мысли в голове больше не появлялись.
Директор прошёл в кабинет и, пытаясь отвлечься, принялся за работу: акты о довольствии, приказы о перемещении персонала, просьбы об отгулах и премиях... Текучка заполнила его внимание, и оно более не возвращалось к голосам изнутри.
Так продолжалось до вечера. Квинт поужинал, ещё немного поработал в личное время, но так и не доделал того, что хотел. Он попросту хотел спать. Однако сразу спать ложиться он не любил: вечернее, свободное от работы и лишних глаз время он проводил за чтением, просмотром фильмов, слушанием музыки и иной столь же не требующей постоянного надзора деятельности. Квинт затребовал у обслуживающего персонала ужин и отослал всех домой. Ужин он уминал уже в постели за телевизором – спальня его находилась здесь же, рядом с рабочим кабинетом. Через час он уже спал.
Автоматы отключили свет и телевизор, распылили в воздухе тонкий цветочный запах с тонизирующим эффектом и поставили будильник на обычное время.
Однако через два часа, в полной темноте капсулы Директора его тело дёрнулось, потом дёрнулось ещё раз. Голова продолжала спать.
Правая рука поднялась, передвинулась, будто подвешенная на верёвочках, и аккуратно, ладонью, легла на лицо. Пальцы на руке зашевелись, будто чужие, заскребли по лицу и, наконец, достигли своей цели: указательный палец зацепил правое веко и приоткрыл его.
Веко не закрылось: за ним смотрел в пустоту неподвижный, ничего не выражающий глаз Директора.
Правая рука дёрнулась обратно, к её движениям присоединилась левая рука: обе они оперлись ладонями о перину и попытались, подобно домкратам, приподнять туловище. С первого раза это не получилось, и тогда неведомый кукловод решил сделать иначе, он перевалил туловище набок, скинул обе ноги с кровати ипопытался поднять туловище снова. Голова свесилась на плечах, словно у дохлого цыплёнка, но теперь туловище сидело.
Пару минут кукловод думал, а затем просто дал телу стечь с кровати: видно, понял, что попытки заставить непослушное тело встать – высший пилотаж, ему не доступный даже после нескольких часов ночного обучения.
Тело с одним открытым глазом неуклюже, задевая раскляченными ногами стулья, поползло в сторону рабочего стола. Взгромоздившись на кресло перед столешницей и поддерживая голову одной рукой, тело взяло другой рукой ручку из настольного прибора и зажало её в кулак.
После нескольких минут мучений ручка была взяла так, чтобы ею можно было что-то написать. Левая рука, оставив голову, шлёпнулась на стопку листов бумаги, лежащую в металлической корзинке на столе и стянула из неё один лист. Затем рука принялась корябать по бумаге что-то, напоминающее буквы. Буквы выглядели, будто их рисовал ребёнок с синдромом Дауна, но рука упорно продолжала корябать строку за строкой.
Наконец, рука остановилась. Левая рука стала неуклюже рыскать в ящиках стола, пока не нашла конверт. Ещё полчаса прошло, пока правая рука как можно более аккуратно старалась вывести на нём адрес.
Наконец, долгая мучительная работа была завершена. Правая рука разжалась, выпустив ручку, засунула бумагу в конверт и кинула в корзинку для исходящей корреспонденции.
Неведомый кукловод аккуратно как мог стащил тело на пол, и оно поползло, забавно елозя ногами и руками, обратно в постель, где и упокоилось в глубоком сне до самого утра.
Утром, ещё до будильника, в рабочий кабинет Директора пришла администратор. Поджав губы, осмотрела учинённый им бардак, положила ручку на место, поправила стулья, закрыла ящики и обратила внимание на письмо в корзине исходящей корреспонденции. Адрес, написанный корявыми пьяными буквами, ей ни о чём не говорил: Россия, Санкт-Петербург, Лесной проспект, 39-7. Администратор снова поджала губы. Она не любила пьянства ни в каком проявлении. Но кто она такая – если Директор хочет не просыхая писать письма в какую-то там Россию, пусть пишет и приобретает репутацию, которую заслужит.
Она взяла письмо и отнесла его в почтовую службу. А Майрус Квинт проснулся с утра разбитый, невыспавшийся и подавленный. Но что было тому причиной – осталось для него тайной. Одно хорошо – странные мысли более не появлялись в его голове.
В каждой комнате квартиры было по кровати, и наговорившиеся до позднего вечера Маша и Карлос (а также Рене и Дима) решили не идти на ночь в офисы БИМПа и домой, а переночевать здесь. По старому, ещё дисковому телефону, что стоял в квартире на столике с белой салфеткой, Маша позвонила Гектору и предупредила, что задержится.
Утром пора было уходить, но самый главный вопрос за болтовнёй Маша и Рене пока не обсудили.
– Мы должны найти Аристотеля и понять, что делать дальше. Рене, вы можете подсказать что-нибудь умное?
– Он говорит, – ответил Карлос, – что с моей помощью должен собрать некоторые данные, чтобы выдвинуть затем разумные идеи. Он предлагает встретиться здесь или созвониться через денёк-другой.
– Пусть будет так, – кивнула Маша, а нам с Димой желательно бы посетить Эрмитаж для поддержания легенды.
