Текст книги "Дело о 'красном орле' (Агентство 'Золотая пуля' - Сборник новелл)"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

"Горностаева Валентина Ивановна, 30 лет. Работала в репортерском отделе и отделе расследований. В настоящее время – сотрудница архивно-аналитического отдела. Незамужем. Проживает с матерью, сестрой студенткой медицинского института и племянницей. Обладает неуживчивым характером. Эмоционально не уравновешена, склонна к непредсказуемым поступкам. Язвительна, но в глубине души романтична, хотя эту романтичность часто прячет за нарочитой грубостью. Периодически вокруг Горностаевой возникают слухи о ее нетрадиционной сексуальной ориентации, которые ничем не подтверждаются".

Из служебной характеристики

Лето обрушилось на город небывалой жарой. Под вечер обычно начинались грозы. Они грохотали с такой силой, что казалось – еще немного, и обязательно наступит конец света. Но утром снова вылезало солнце, и от духоты некуда было деться.

Я шла на работу и с грустью думала, что к перемене климата в Петербурге следовало уже привыкнуть, но мой организм упорно сопротивлялся глобальному потеплению, каждая его клеточка молила о прохладе. Больше всего на свете мне хотелось в отпуск. Но из-за того, что Агеева, которая решила сделать золотое армирование, никак не могла определиться с днем операции, сроки моего отпуска все время переносились. Сегодня было уже 10 августа, а я по-прежнему находилась в подвешенном состоянии, и это более всего выводило меня из равновесия. Я проклинала Завгороднюю, которая надоумила Марину Борисовну сделать армирование, Агееву, непременно желающую выглядеть моложе своей дочери, а заодно и тот день, когда впервые переступила порог "Золотой пули".

В последнее время со мной определенно что-то происходило. Не радовали даже отношения со Скрипкой, которые после истории с дуэлью вновь стали прежними и даже лучше. Несколько раз Алексей являлся в Агентство с цветами, чего за ним раньше никогда не водилось. Но странное дело: чем нежнее и внимательнее становился он, тем безразличнее делалась я, словно где-то внутри сломалась маленькая пружинка, и все происходящее воспринималось теперь в искаженном виде. Моя сестра Сашка называла это кризисом тридцатилетнего возраста. Возможно, она была права, хотя мне такое объяснение напоминало медицинский диагноз и потому казалось обидным. "Нет, мне срочно нужно в отпуск!" – подумала я, подходя к дверям Агентства.

***

На часах было 15 минут одиннадцатого.

Я просунула голову в кабинет Спозаранника, чтобы доложить ему таким образом о своем появлении на работе. Глеб, который после очередной реструктуризации именовался куратором архивно-аналитического отдела, посмотрел на меня так, словно я опоздала по крайней мере на два часа.

– Валентина Ивановна!– строго произнес он.– Вам давно надлежит заниматься мониторингами. Помните, что шестьдесят страниц в день – это норма, которую вы можете позволить себе только перевыполнить.

– Уже иду,– буркнула я.

Агеева стояла перед зеркалом и сокрушенно разглядывала себя.

– Нет, с таким лицом невозможно жить,– говорила она.

Реагировать на это замечание не имело смысла, поэтому я включила компьютер и разложила перед собой ворох газет, который предстояло завести в ненавистный мониторинг. С некоторых пор наши отношения с Мариной Борисовной перестали быть доверительными и дружескими. Я не могла простить ей историю со Скрипкой. Впрочем, Агеева вела себя так, будто ничего не произошло.

– Представляешь, Валентина, когда в мое тело вживят золотые нити, оно станет молодым и упругим, а лицо обретет прежнюю привлекательность. Светлана говорила...

Продолжение этого монолога я постаралась не слышать, злорадно подумав о том, что Скрипка все же вернулся ко мне. В течение некоторого времени в нашей комнате было слышно только щелканье клавиш компьютера, потом Агеева подняла голову от монитора и сказала:

– Я звонила в клинику. Лазарь Моисеевич записал меня на третье сентября.

– Так, значит, с понедельника я могу пойти в отпуск?– обрадовалась я.

Очевидно, Марина Борисовна ожидала от меня другой реакции, но я уже лихорадочно писала заявление: "Прошу предоставить очередной отпуск с 13 августа по 3 сентября..."

Просить больше не стоило и пытаться – получить четыре недели сразу в "Золотой пуле" удавалось лишь Спозараннику, да и то не всегда. К концу дня я узнала, что Обнорский подписал мое заявление только на две недели – не иначе, как это были происки Глеба.

Но это уже не могло испортить мне настроения. "Все к лучшему,– думала я.– Оставшиеся дни можно будет взять зимой, поеду на Рождество в Париж или еще куда-нибудь".

С особой торжественностью заявив Спозараннику, что убываю в очередной отпуск, я распрощалась со всеми, кроме Скрипки, который еще вчера уехал добывать для Агентства импортную сантехнику и должен был вернуться не раньше субботы.

***

Домой я летела как на крыльях, радуясь тому, что сегодня пятница и впереди у меня целых две недели отдыха. Сейчас я любила всех: Светку Завгороднюю, Агееву, Скрипку и особенно Лазаря Моисеевича Гольцикера, который назначил день операции на 3 сентября, а не на середину августа. У метро я купила банку малины и бутылку пива. Сочетание продуктов довольно странное, но упрекать меня в этом было некому, потому что домашние мои находились в отъезде.

Сашка каким-то чудом умудрилась выиграть путевку в университетском профкоме и укатила на месяц в Крым, а мать с племянницей уже месяц пили парное молоко в Новгородской области. В квартире царил полнейший кавардак, но, по моему глубокому убеждению, начинать отпуск с генеральной уборки глупо. Поэтому я включила видеомагнитофон, поставила кассету со "Служебным романом" и, усевшись в кресло с малиной и пивом, стала размышлять о том, как распорядиться долгожданной свободой.

О том, чтобы остаться в городе, не могло быть и речи. Хотелось к морю, но в таком случае следовало заранее позаботиться либо о путевке, либо о билете на юг, а в железнодорожных кассах творится сейчас нечто невообразимое. Так ничего и не придумав, я легла спать.

***

На следующий день я уехала в Репино.

Весь день провалявшись на пляже, окончательно одурев от солнца и от запаха тины, зеленым ковром устилавшей кромку берега, я решила не возвращаться в город и отправилась в ближайший цансионат. Взятых с собою пяти тысяч хватило на оплату пятидневного пребывания здесь. Ужин не входил в оплаченную путевку, поэтому, выпив кофе в баре, где толклись отдыхающие, я отправилась в номер. Он был крошечный, но вполне уютный. С наслаждением приняв душ, я улеглась поверх девственно чистой постели и стала листать забытый прежними постояльцами журнал со странным названием "Энотека". Как выяснилось, это непонятное слово означало собрание вин, само собой разумеется не каких-нибудь там плебейских, а очень дорогих и изысканных.

Ознакомившись с тем, что едят и пьют в элитных ресторанах, я решила позвонить Скрипке.

– Привет, Горностаева! Ты куда пропала?– спросил Алексей.– Я тебе целый день звонил.

Отметив про себя этот отрадный факт, я сказала ему, что пребываю в пятизвездном отеле на берегу Средиземного моря.

– Ну и как тебе там?– поинтересовался Скрипка.

– Прекрасно. На ужин подавали фуа гра и белое "Шардонне".

– Фуа что?– не понял он.

– Ты исключительно дремучий тип!– возмутилась я.– Фуа фа – это жареная гусиная печенка под соком из свежих лесных ягод.

– Ясно,– сказал Алексей.– Я, пожалуй, навещу тебя в этом райском уголке, если ты скажешь мне, где он находится.

– Так и быть,– засмеялась я и сообщила ему название пансионата.

***

Утром меня разбудил легкий шум дождя.

Я вышла на лоджию. Небо было пасмурным.

Внизу, накрывшись зонтами и куртками, тянулись к столовой отдыхающие. "Вот и кончилось лето",– подумала я, спускаясь к завтраку и досадуя, что не догадалась взять зонтик.

Около столовой на скамейке-качелях сидела женщина. Она проводила меня взглядом-улыбкой, и лицо ее показалось мне знакомым. Я тщетно пыталась вспомнить, где я могла ее видеть, но, кроме того, что она, возможно, была одной из посетительниц, которых принимала в "Золотой пуле" Агеева, мне ничего не приходило в голову.

Завтрак был скучным. Вместо фуа фа подали кусочек зеленоватого омлета, две лопнувшие сосиски и чай с привкусом питьевой соды (Агеева рассказывала, что когда они в период расцвета стройотрядовского движения ездили проводниками на поездах дальнего следования, то, экономя на пассажирах, добавляли в чай соду – от этого заварка становилась темной, насыщенной).

Соседи за столом тоже попались скучные.

Ребенок, младший член молодой супружеской семьи, капризничал и плевался омлетом. Два молодых парня были мрачными и прыщавыми. Интересно, вот Завгородняя в такой хилой компашке нашла бы себе объект для внимания?

К счастью, небо прояснилась, и я собралась загорать. Выходя из корпуса, снова увидела женщину, которую встретила утром. Она сидела на поваленном стволе сосны и, заметив меня, чуть кивнула головой. Я ничего не понимала, потому что готова была поклясться себе, что никогда прежде не видела эту женщину. И все же она откуда-то меня знала.

Женщина отложила в сторону сумку с рукоделием: тонким крючком она вязала какое-то воздушное бежевое кружево.

– Здравствуйте! снова улыбнулась она.– Вы меня не узнаете? Помните Александро-Невскую лавру, очередь к мощам Пантелеймона-целителя?

И тут я наконец вспомнила. Ну конечно, это была та самая женщина с маленькой складной скамеечкой, которая помогла мне тогда отыскать свое место в очереди. Очередь двигалась крайне медленно, и люди в ней постоянно менялись. Отлучившись на некоторое время, чтобы перекусить и позвонить своим, я уже не узнавала никого, кто стоял рядом, и совсем было отчаялась, когда услышала голос: "Вы стояли вот здесь".

Отправляясь в тот день в Лавру, я не надеялась на какое-то конкретное чудо. Это была совсем другая потребность, которая не имела ничего общего с просьбами. Я вспомнила миг, ради которого мы 14 часов стояли в очереди. На секунду, не более, ты прикасаешься к драгоценной реликвии, и мощная волна вздымает тебя вверх, а сердце мгновенно заполняется радостью.

– Вам помогло?– спросила женщина.

Этот вопрос заставил меня смутиться.

– А вам?– спросила я.

– Я просила здоровья,– грустно улыбнулась она и указала на палочку, стоящую рядом со скамейкой.– Да вы садитесь.

Мою собеседницу звали Нина Викторовна. На вид ей было лет 60 или чуть меньше.

Светлый костюм, собранные в узел каштановые волосы, чуть тронутые помадой губы – во всем ее облике не было ничего запоминающегося. "Интересно, каким чудом она сумела запомнить меня?" – недоумевала я. Нина Викторовна словно почувствовала мой вопрос.

– Я всю жизнь проработала в школе, поэтому у меня профессиональная память на лица.

– И что вы преподавали?– спросила я, чтобы поддержать разговор.

– Историю.

История никогда не входила в число моих любимых предметов, скорее, напротив – она казалась мне скучным нагромождением дат.

Но признаться в этом сейчас я не решилась.

– Жизнь человека кажется подчас бессмысленной; отдельные поступки, мысли, слова – все это напоминает спутанную, изнаночную сторону ковра, узор на котором можно разглядеть только с лицевой стороны.– Нина Викторовна мягко провела рукой по воздушному кружеву.– Так вот, история всегда была для меня способом увидеть другую сторону вышивки или кружева, и этому я пыталась учить своих учеников.

– И вам это удалось?– спросила я, жалея о том, что мне в свое время не повезло с учительницей истории.

– Лучше сказать, удавалось,– поправила меня она.– Вы знаете, Валенька, среди моих учеников есть и такие, которыми по праву можно гордиться.

– Не иначе, как вы учили Владимира Путина,– усмехнулась я.

– Нет, Путина не учила, но начальник Ревизионной палаты Северо-Западного федерального округа Карачаевцев – мой ученик.

Я хотела было сказать, что Карачаевцев – личность скорее одиозная, чем вызывающая уважение, но, взглянув на собеседницу, осеклась:

– Как он учился?

– Средне,– сказала она.– Звезд с неба не хватал, особой популярностью у одноклассников не пользовался. Но мне всегда было обидно за этого мальчика, я чувствовала, что он интереснее, глубже, чем кажется.

– Особенно, когда в качестве полковника КГБ пытал диссидентов,– не удержалась я.

– Не пытал, а допрашивал,– возразила Нина Викторовна.– Ведь нельзя же верить всему, что сегодня пишут в газетах. Вот, полюбуйтесь,– она извлекла из полиэтиленового пакета свежий номер "Вариации",– сколько гадостей льется на голову Карачаевцева, а главное – все неправда.

– По-вашему, он правильно сделал, что забрал под свою резиденцию Дворец бракосочетаний?

– Так ведь должен же быть у начрева достойный офис!– изумилась она и, переводя разговор на другую тему, спросила: – А чем занимаетесь вы?

После всего услышанного я не смогла заставить себя сказать правду и выбрала первое, что пришло мне в голову:

– Я работаю библиографом в Российской национальной библиотеке.

Моя маленькая ложь оказала на Нину Викторовну благотворное действие. Она стала восторгаться возможностью каждый день находиться в обществе книг, расспрашивала меня о том, как живет бывшая Публичка. Поскольку мне приходилось бывать в библиотеке достаточно часто, я с полной ответственностью сказала, что там творится полная неразбериха в связи с переездом в новое здание.

– Да, я читала об этом,– горестно вздохнула Нина Викторовна.– Но вы не расстраивайтесь: профессия библиографа будет востребована всегда.

Я со страхом стала ожидать новых вопросов, на которые уже вряд ли смогла бы ответить, потому что имела весьма туманное представление о том, как работают библиографы.

Но, к счастью, стал накрапывать дождь, и наша беседа закончилась.

***

Случилось так, что мы подружились. Общество старой учительницы было необычайно интересным. Она заново открывала для меня историю, и я с удивлением убеждалась в том, какой интересной может быть эта наука. Мы часто гуляли вместе, я провожала ее на процедуры. Нина Викторовна была одинока, и единственным светом в окошке был для нее любимый племянник, которого после трагической смерти родителей она воспитывала как сына.

– Гене было тогда тринадцать лет,– рассказывала Нина Викторовна.– Я думала, он никогда не оправится после трагедии.

Но Гена всегда был сильным мальчиком, он выстоял. Потом Геннадий окончил университет, работает, правда, не по специальности, но кому в наше время нужны математики. Сейчас он живет отдельно, сделал неплохую карьеру, у него свое дело. Но меня не забывает, без его помощи я бы пропала со своей пенсией и болезнями. Вот и путевку сюда тоже он купил.

Я слушала Нину Викторовну очень внимательно, понимая, что племянника она видит нечасто и скучает по живому общению.

О Василии Карачаевцеве мы больше не говорили, я развлекала ее забавными историями о собственной племяннице, которая к пяти годам превратилась в домашнего тирана, и расспрашивала учительницу о том, как следует воспитывать детей. Несмотря на разницу в возрасте, у нас с ней было много общего. Мы любили одни и те же фильмы и книги и помнили наизусть строки из одних и тех же стихотворений. Единственное, в чем наши мнения не совпадали, было отношение к современной журналистике, которую Нина Викторовна, мягко выражаясь, не жаловала.

– И знаете за что?– с жаром говорила моя собеседница.– Для журналистов факт важнее истины, а событие – важнее человека. Все эти так называемые расследования имеют единственную цель – зацепить, шокировать или, на худой конец, развлечь. Посмотрите, что творится в киосках печати сегодня? Заголовок аршинными буквами на первой полосе: "Целки умирали на кресте!"

И это – об убийстве в монастыре. По-вашему, это смешно?

– По-моему, это ужасно,– отвечала я.– Но вряд ли на основании этого следует делать вывод обо всей журналистике.

Теперь наставала моя очередь горячиться и отстаивать честь своей профессии. Я доказывала ей, что не следует всех стричь под одну гребенку, что "желтая" пресса существует во всех цивилизованных странах, потому что каждый должен иметь право выбора.

– Валя! Успокойтесь,– говорила мне Нина Викторовна.– Что вам до этих писак?

Ведь вы библиограф, а не журналист.– И добавляла: – Знаете, чем хороша работа учителя? Тем, что в качестве профессиональной задачи здесь ставится необходимость если не любить, то уважать каждого своего ученика.

Наша беседа возвращалась в обычное русло, и я жалела о том, что не сказала ей правду о себе. Но момент был упущен, а терять дружбу старой учительницы мне не хотелось.

***

В среду приехал Скрипка. Я обрадовалась его появлению, потому что неожиданно для себя поняла, что успела соскучиться. Но радость моя оказалась преждевременной. С места в карьер Алексей заявил, что не позже пятницы я должна быть в Агентстве.

– Мог бы хотя бы ради приличия сделать вид, что приехал сюда ради меня,– обиделась я.

– А ради кого же?– искренне изумился он.– Шеф велел поехать и уговорить тебя прервать отпуск.

– Интересно, зачем я ему так срочно понадобилась?

– Не знаю,– пожал плечами Скрипка.

Я почти не сомневалась в том, что он врет, но по опыту знала, что допытываться бесполезно.

– Хорошо,– сказала я,– передай Обнорскому, что ты выполнил его поручение.

Увидимся в пятницу.

С этими словами я отвернулась, давая ему понять, что визит завершен.

– Ух и язва ты, Горностаева!– обиделся Скрипка.– Я к тебе, как к человеку, думал, мы вместе вернемся сегодня в город.

– Нет уж, дудки!– заявила я.– У меня еще день оплаченного отдыха.

– Как знаешь,– сказал он, садясь в машину и захлопывая дверцу.

***

Ночью я долго не могла заснуть, размышляя о том, что могло случиться в Агентстве. А утром сразу после завтрака стала готовиться к отъезду. Нина Викторовна была огорчена моим внезапным решением, но из деликатности воздерживалась от вопросов.

Срок ее пребывания в пансионате заканчивался завтра, и она с нетерпением ожидала племянника, который должен был приехать.

– Жалко, что вы уезжаете сегодня,– сказала учительница.– Я бы познакомила вас с Геной, он бы отвез нас вместе на машине.

– Вчера я уже отказалась от такой возможности,– ответила я.

– Этот молодой человек, который приезжал,– ваш друг?– осторожно спросила она.

– Нет, это друг моей бывшей подруги,– ответила я.

– Жаль,– сказала Нина Викторовна,– он такой славный и, по-моему, уехал очень расстроенным.

– Вам показалось,– усмехнулась я, подумав о том, что "славный" по отношению к Скрипке – явное преувеличение.

Мы тепло попрощались и обменялись номерами телефонов.

Перед самым моим уходом на станцию Нина Викторовна протянула мне маленький пакетик.

– Возьмите, Валя, на память. Я люблю от нечего делать вязать крючком маленькие милые пустячки. А потом дарю их приятным людям. Это – воротничок для блузки. Некоторое время назад я подарила такой же одной симпатичной даме. Она заходила к Геночке по делам и увидела, как я рукодельничаю. Представляете, пришла в такой восторг от моего кружева, что я решила подарить его ей. Она хотела деньги дать, но я не взяла. Пусть носит на радость. И вы – возьмите. Мне от этого только приятно. А вам, думаю, пойдет...

Сидя в электричке, я вспоминала Нину Викторовну, знакомство с которой стало самым ярким эпизодом моего летнего отдыха.

***

– Как ты к этому относишься?– спросила меня Агеева, когда в пятницу я появилась на работе.

– Положительно,– ответила я, полагая, что речь идет о золотом армировании.

– Да ты совсем ненормальная, Валентина, ввязаться в такую авантюру...

Договорить Марина Борисовна не успела, потому что на пороге возникла фигура Обнорского.

– Ну что, Горностаева, достукалась?– привычно пошутил шеф.– Пойдем потолкуем.

Предчувствуя недоброе, я пошла за ним.

В кабинете уже сидели Спозаранник, Повзло и Скрипка, который упорно делал вид, что не замечает меня. Ничего хорошего это не предвещало. Обнорский опустился в кресло и придвинул к себе пепельницу.

– Пока вы, госпожа Горностаева, любовались репинскими пейзажами,– начал он,– случилось страшное.

Зная склонность Андрея Викторовича к подобным словесным конструкциям, я молчала, ожидая продолжения.

– Валентина Ивановна!– продолжил за Обнорского Глеб.– Поскольку составление мониторингов кажется вам занятием утомительным, мы решили внести разнообразие в вашу жизнь.

Привычка Спозаранника выражаться эвфемизмами всегда выводила меня из себя, но сейчас я не среагировала даже на нее.

Поэтому паузу Глебу пришлось нарушить самому, что он и сделал весьма эффектно.

– Вам срочно предстоит стать горничной в квартире начальника Ревизионной палаты Карачаевцева.

От неожиданности я подавилась табачным дымом.

– Вы что, совсем рехнулись?– вырвалось у меня.

Спозаранник поморщился, он не любил грубых выражений. Строгим голосом он начал говорить о том, что если бы я внимательнее относилась к своим обязанностям по составлению мониторинга рынка недвижимости, то от моего внимания вряд ли укрылся бы факт приобретения начревом новой квартиры.

– Ну и что?– спросила я и подумала о Нине Викторовне.

– А то,– сказал Глеб,– что роскошная восьмикомнатная квартира на Дворцовой набережной, стоимость которой вместе с ремонтом составляет не менее ста тысяч долларов, досталась ему практически за копейки.

Мои секретные источники располагают информацией о том, что столь удачным приобретением Карачаевцев обязан некоему депутату Зайчикову, который до того, как занять место в ЗакСе, подрабатывал черным маклером и имеет большой опыт криминального расселения бывших коммунальных квартир.

– Между прочим, Зайчиков,– вступил в разговор Повзло,– является правой рукой небезызвестного Алексея Калугина, он же – Леха Склеп.

– Ну и что?– снова спросила я, краснея при воспоминании о своем плавании на яхте "Фетида" в обществе Калугина.

– Ты что, Горностаева, совсем уже не врубаешься?– взорвался Обнорский.Склеп близок к опальному Вересовскому, и, если удастся доказать, что Карачаевцев таким образом получил от него взятку, карьере начрева конец.

От всего услышанного мне стало тошно.

Я понимала, что Обнорский, имевший давние счеты с Карачаевцевым, который лишил его заслуженного ордена за поимку преступника, не упустит возможности вывести начрева на чистую воду.

– Во вторник,– заговорил Повзло,– в сводке прошла информация о том, что горничная супруги Карачаевцева Марианны Цаплиной попала в автомобильную аварию.

Месяц ей придется провести в больнице. Мы подумали, что этой ситуацией надо воспользоваться. Нужны факты, без которых публикация материала чревата неприятными последствиями. Мы должны узнать правду об этой квартире. Внедрить туда своего человека – это единственный шанс.

– Каким образом?– поинтересовалась я.– Дать объявление в газете? Или ты собираешься прямо позвонить Цаплиной и предложить ей в качестве горничной сотрудника "Золотой пули"?

– Нет, конечно,– смутился Николай.– Но, учитывая твой богатый опыт внедрения, выбор пал на тебя.

– Спасибо за оказанную честь,– церемонно поклонилась я.

– Не ерничай, Горностаева,– сделал мне замечание Обнорский.

Здесь он снова пришел в хорошее расположение духа и произнес свой любимый монолог о том, что, когда отечество в опасности, каждый мальчишка с фауст-патроном нам дороже... Ну и так далее. На сей раз его слова не произвели обычного эффекта. Затея с горничной казалась мне абсолютно бесперспективной и в высшей степени дурацкой.

– Думать всем!– прозвучал зычный голос шефа.

На этой оптимистической ноте совещание закончилось.

***

– Ты что, не мог мне сразу сказать?– напустилась я в коридоре на Скрипку.

– А что бы это изменило?– резонно заметил он.– Так ты спокойно прожила "еще один день оплаченного отпуска".

– Слушай,– миролюбиво спросила я,– а разве нельзя каким-нибудь другим путем разузнать все об этой злосчастной квартире? Ведь наверняка существуют официальные сведения о том, кто ее купил и сколько за нее заплачено?

– Не будь наивной. Она занесена в специальный закрытый реестр ГБР, как и все подобные квартиры, да и владелец ее – наверняка лицо подставное. История с горничной мне и самому не очень нравится, но, пожалуй, это все-таки шанс. Да не переживай ты раньше времени,– добавил Алексей, глядя на мое расстроенное лицо.– Может, сходим куда-нибудь вечером? Фуа гра не обещаю, но что-нибудь придумаем...

Я была благодарна Леше за его попытку утешить меня, но сегодня вечером с юга возвращалась Сашка, которую я не видела больше месяца.

***

Дома я узнала множество новых подробностей из экспедиционной жизни моей черной, как головешка, сестры. И про ловлю пеленгасов на острове Бульбек, и про скалы-гроты мыса Турханкут...

Мы выпили привезенную ею бутылку "Белого муската красного камня" и, памятуя о том, что градус понижать нельзя, перешли на водку, когда наконец сестра поинтересовалась моими делами. Я рассказала ей про Нину Викторовну и про квартиру Карачаевцева. Идея внедрить меня туда в качестве горничной вызвала у сестры приступ гомерического смеха.

– Знал бы Обнорский, что дома ты берешься за уборку лишь в самых крайних случаях,– сказала она.

– Вечно ты смотришь на проблему с какой-то непонятной стороны,разозлилась я.– Нет, чтобы посоветовать что-нибудь.

– Говно вопрос,– процитировала Сашка нового крымского знакомого "дикого прапора" из кефального хозяйства.– Позвони своей Нине Викторовне.

Честно признаться, эта мысль была первой, которая пришла в голову и мне, но я гнала ее от себя. В том, что Нина Викторовна была учительницей Карачаевцева, я видела странное совпадение, которое по каким-то причинам тревожило меня.

– Нет, это невозможно. Да и что я ей скажу – помогите добыть компромат на вашего ученика? И это после того, как я знаю о ее отношении к газетным разоблачениям? Да ты сама-то понимаешь, что говоришь?!– обрушилась я на ни в чем неповинную сестру.

– Ладно, не заводись,– спокойно ответила она.– Не хочешь, так и не звони.

***

На другой день я все-таки позвонила, подсознательно надеясь на то, что трубку никто не возьмет. Но Нина Викторовна оказалась дома. Она чрезвычайно обрадовалась звонку и стала настойчиво приглашать меня в гости.

– Валенька! Приходите в любой день после работы. Я живу на Итальянской – от библиотеки всего десять минут ходьбы.

Ощущая себя волком в овечьей шкуре и краснея от каждого слова, я начала действовать по заранее продуманному плану.

– Знаете, Нина Викторовна, а у меня неприятности...

– Что случилось, моя девочка?

– Да вот, без работы осталась. Фонды библиотеки перевели в новое здание, у нас – большие сокращения. А в новом здании у директора какие-то свои библиографы оказались, вот нас с подружкой – как имеющих минимальный стаж – и сократили.

– Как неприятно,– расстроилась Нина Викторовна.

– Да,– продолжала я врать.– Только-только надумала зимние сапоги новые купить. А тут еще у Манюни день рождения грядет... В общем, мне, к сожалению, не до походов в гости. Надо работу временную искать. Хоть горничной. А потом – выкручусь...

У меня даже ладони вспотели от всей этой словесной гадости. А Нина Викторовна вдруг обрадовалась:

– Валечка, как удачно, что вы позвонили сейчас, а не днем позже. Кажется, я смогу помочь. Не расстраивайтесь. Погуляйте, почитайте, обновите блузку моим воротничком – у молодых женщин от этого должно улучшиться настроение. Завтра я позвоню вам сама.

***

Обнорского в Агентстве не было, он срочно улетел в Москву и должен был вернуться только к вечеру. О Нине Викторовне я рассказала Скрипке, который из моего сбивчивого повествования сделал вывод, что у меня – маленький, но все же шанс. Впрочем, о том, как использовать этот шанс, я не имела ни малейшего представления. И продолжала целый день заниматься мониторингом.

А на второй день позвонила Нина Викторовна:

– Валя, вам ужасно повезло. Марианна Цаплина ищет горничную (ее предыдущая девушка – такой ужас!– попала в аварию) и готова с вами встретиться...

"Ну вот и все!" – подумала я. Хотя что "все" – не понимала сама. Но, как последняя гадина, радостно затрещала в трубку:

– Нина Викторовна, вы – моя спасительница!

– Ну что за глупости, Валя! Мне это ничего не стоило: вы же знаете мои отношения с семьей Карачаевцева.

Я знала, и от этой своей подлости мне стало еще горше. Однако я тут же взяла себя в руки:

– А Цаплина – она какая?

– Ну, Марианна всегда была своевольной и капризной. А работа редактором газеты "Тик-так" только усилила ее диктаторские замашки. Разве такая жена нужна Василию?

Завела целый дом охранников, прислуги – сама макароны отварить не может. Ну да, может, вам это и на руку – вы же девушка хозяйственная, должны понравиться этой росомахе.

"Ага, хозяйственная",– вспомнила я пыль по углам в собственной квартире.

– В общем, как устроитесь, забегайте ко мне в гости,– продолжала милая учительница.– Чайку попьем.

Я с благодарностью пообещала.

***

Утром я впервые пришла в дом Карачаевцева. Суровый охранник на входе придирчиво посмотрел на меня, потом позвонил по радиотелефону:

– Марианна Андреевна, к вам!..

Только после этого пропустил меня внутрь лестничной площадки, отделанной мрамором.

Квартира располагалась на втором этаже, где меня препроводили к еще одному охраннику – молодому, нагловатого вида, амбалу.

Марианна Цагашна встретила меня достаточно благосклонно.

– Мне сказали, что вы работали в Российской национальной библиотеке.

– Да,– скромно потупилась я.– Но той Библиотеки больше нет, она прекратила свое существование с тех пор, как на Московском проспекте открылось новое здание.

– Разве там плохо?– рассеянно спросила она.

Я едва не ляпнула, что по помпезности интерьеров оно напоминает лестничную площадку этого дома, но вовремя сообразила, что вопрос был задан скорее риторически и судьба Библиотеки Цаплину не волнует.

– У вас редкий цвет волос. Цвет меди,– задумчиво разглядывая мою шевелюру, сказала Марианна.– Как вы думаете, если я куплю похожую краску, мне пойдет?

Не могу сказать, что Марианна была откровенной красавицей, но некая чертовщинка в ней определенно была. По всему – она умела нравиться и создавать впечатление. К тому же на свои сорок она не выглядела.

Моя новая хозяйка лениво вела меня по квартире, перечисляя обязанности горничной. За 50 долларов в неделю я должна была поддерживать порядок в комнатах, носить белье в прачечную, гладить, поливать цветы, заботиться о сантехнике, готовить полуфабрикаты на ужин, выгуливать таксу по кличке Бакс. Наставления были подробные – поливать пальмы только теплой водой, с особой осторожностью стирать пыль с антикварных часов и безделушек на камине, не позволять Баксику грызть ножки кресел.

Я шла за Марианной и думала о том, что такое можно увидеть разве что в залах Эрмитажа. Не хватало только стеклянных витрин и табличек с названиями экспонатов.

Все остальное, включая наборный паркет и картины в багетных рамках, имелось в изобилии. Здесь был даже зимний сад, где стоял бильярдный стол.