Текст книги "Не гламур. Страсти по Маргарите"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вы тоже очень красивая, – улыбнулась я Кате, хотя сама так же ревностно проследила взглядом за той самой девушкой, которая, по сути, спровоцировала меня на участие в этой авантюре.

– Но не на фоне вас с Розой, – вздохнула Катюша. – К тому же я – русая…

А потом появилась Люся.

Если бы я была мужчиной, мне нравились бы исключительно пышнотелые голубоглазые блондинки! Но у Люси глаза были даже не голубые – фиалковые. Светлые кудряшки красиво обрамляли матовую кожу лица. Пухлые губы карминного цвета совсем не нуждались в помаде. А походка была легкой, изящной и чуть-чуть ленивой. Этакая Мэрилин Монро и Ханна Шигула в одном флаконе, только лучше.

Люся села в одно из кресел в центре студии, небрежно поправила подол юбки и развернула карамельку. Это невинное действо было таким логичным, так соответствовало всему ее образу, что я невольно залюбовалась. А потом произошла и вовсе замечательная вещь, после которой я влюбилась в эту девчонку окончательно и бесповоротно. Люся, вероятно, спиной почувствовав чуть снисходительный взгляд одной из нас (это была танцовщица Ника), даже не повернувшись, а лишь склонив голову набок, царственно произнесла:

– Запомните, милая: худая корова – еще не газель! Ее последние слова утонули в дружном хохоте всей студии. Гоготал даже Валентин.

А Люся за секунду стала всеобщей любимицей.

* * *

Воспоминания о кастинге снова больно ранили. Я вдруг запоздало сообразила, что в историю с порнофото вляпалась не только я. Разве легче моим подругам? Учительнице Кате, например? Или Маше Верхогляд – парламентарию от своей глухой псковской деревни с многочисленными родственниками? Или Розе Аслановой? Не думаю, что командир летного экипажа, увидев свою стюардессу не в форме, а в форменном безобразии, захочет держать ее в своей команде…

Так, а знают ли девчонки о том, что случилось? Конечно, нет. Иначе бы… Господи, ведь нужно же срочно предупредить! Неприятности-то уже начались: вон у Кати в школе уже родительское собрание…

– Маргоша, ты сегодня какая-то излишне серьезная, – оторвал меня от тяжелых мыслей Мишка. – За «висяк» с иконой нагорело?

Я оторвала глаза от кипы бумаг на столе. За украденную и ненайденную икону из одного из соборов города мне предстояло получить втык еще только дня через три, но забота Лосева приятно порадовала.

– Да нет, Мишка, что-то голова сегодня болит.

– Это из-за вьюги, давление меняется. К весне…

Я поняла, что у меня совершенно нет сил и времени размышлять, кто из моих коллег подсунул мне этот злосчастный журнал: нужно было срочно предупредить девчонок.

Я выскочила в коридор и вздохнула с облегчением – возле курилки никого не было. Быстро набрала номер мобильника Пчелкиной:

– Мила, привет, ты где?

– Привет, Ритуся, только что домой ввалилась. У меня на работе компьютер сломался, а на днях – аудит, вот я все бумаги домой и привезла. Теперь сидеть до ночи…

Люся – бухгалтер в очень солидной фирме. У нее, если послушать, что ни день – то квартальный или балансовый отчеты… Как можно во всех этих цифрах разбираться, видеть в них даже какую-то музыку и при этом оставаться очаровательной, женственной Люсей Пчелкиной? Я лично без калькулятора даже на рынок не хожу, и всегда у меня дебет с кредитом не сходится.

– У тебя все… нормально? – я затаила дыхание.

– Да где ж нормально: я ведь тебе говорю – грядет аудиторская проверка.

– Ну, а… вообще?

– Ты кого – Костю имеешь в виду? – мягко спросила Люся. – Нормально, Ритуся, вчера с цветами встречал, сегодня уже два раза позвонил.

Мне, честно говоря, Костя Пчелкиной совершенно не нравится. (Хотя я, объективности ради, его ни разу не видела.) И дело не в том, что он на семь лет ее моложе: в конце концов Люсечке ни за что не дашь ее тридцать четыре. Но какой-то, кажется мне, он все-таки приспособленец. С друзьями ее не знакомит, на ночь ни разу не остался («Мама будет волноваться…»), дарит исключительно цветы и конфеты. Люся с ним уже год, но прогресса – никакого. Прогресс – не в смысле жениться, а просто как-то все вялотекуще.

– Слушай, Милка, а если я к тебе сейчас приеду?

– Здорово. У тебя что – выходной?

– Да нет, просто «окно» образовалось.

– Давай. Только, знаешь… – слегка смутилась подруга.

– Знаю: две «картошки», эклер и кусок шоколадного с орехами! Если эклеров нет – булочку со сливками. Покупать только в твоей «Сластене».

– Ишь ты, запомнила! – ахнула Люся. – Знаешь, я без сладкого как-то соображаю туго, – это уже вроде как извиняясь.

* * *

В дверях своего кабинета я столкнулась с зареванной девицей, которая, глянув затравленно, быстро выскочила в коридор.

– Чья такая? – спросила я машинально, собирая бумаги со стола.

– Во ты даешь! – удивился Лосев. – Она же при тебе к Николаю на допрос пришла. Совсем ты, Рита, плоха сегодня…

– Да? Надо ж – не заметила.

– И вы даже не слышали, как я допрос вел? – обиженно протянул Николаша.

– Ах, да, краем уха слышала, – сделала я вид, что вспоминаю.

– Ну ты, Ритка, совсем!.. Да ради тебя Колька тут такой концерт устроил. Ну чистый прокурор! Он ее, представляешь, так запугал, что вынудил наркодилера сдать.

– У нее, наверное, ломка началась, – автоматически осадила я Лосева. – Вот и наговорила бог знает что, лишь бы уйти поскорее и ширнуться.

– Ну, не без этого, конечно. Но ты бы слышала Николая! Сыпал статьями, призывал к разуму, обвинял. О, как он обвинял! Какой прокурор – чистый прокуратор!..

Я мельком взглянула на пунцового от гордости Николашу. Негодяй: похоже, судьба этой бледной восемнадцатилетней девчонки его совсем не волновала, он был рад хорошо составленному протоколу и эффекту, произведенному на коллег. Посмотрела на Мишку: тот уже накручивал телефон очередной визави. Ишь ты – «чистый прокуратор»…

Похоже, они решили меня сегодня доконать.

– Парни, все, до завтра. У меня важная встреча с источником.

Кажется, я хлопнула дверью.

* * *

Весна, похоже, потерялась где-то на пути к нашему городу. Обычно я, родившаяся в марте, люблю эти последние февральские дни – предвестники весны. Световой день уже значительно увеличился, городские птицы – синицы и воробьи – тенькают и чирикают во все свои маленькие горлышки, по-особому пахнет мокрым снегом, а в парках появляются истинно левитановские сиреневые тени.

Но уж коль непруха – так с утра.

Выйдя на улицу, я поняла, что ждать чего-то хорошего сегодня не приходится. Обложное небо повисло где-то на уровне последних – пятых – этажей центра города, в лицо больно швыряло острыми струями дождя со снегом. Не доходя до машины, я наступила в ледяное крошево прямо у тротуара, – зачерпнув полные ботинки воды.

Одна отрада – оказаться в машине. И пусть у меня затрапезная «пятерка» – моя «Фросечка» меня всегда вывезет. (Как и любая женщина-водитель со стажем, я даю машинам имена. Первую старую «копейку» звали «рупия»: из-за оголтелой любви моей мамы к индийским фильмам вообще и к Раджу Капуру, в частности; а вот вторая у меня – «Фрося»).

Я разогрела мотор, включила радио «Шансон», и в салон – самое приятное событие за день – полился голос Паши Кашина:

 
Ты не достроил на песке
безумно дивный, чудный город…
 

Не забыть бы тормознуть у «Сластены».

Вспомнив о Пчелкиной да после песни Кашина, я немного пришла в себя. Сейчас мы с Люськой все обмозгуем и что-нибудь придумаем.

…Уже с пирожными я шла к машине, как вдруг что-то задержало мой взгляд. Рядом с кондитерской расположился газетный «ручник»: его продукция лежала на широкой фанере, прикрытая от мокрого снега полиэтиленом. Торговля, похоже, не шла: парень замерз и безнадежным взглядом провожал редких прохожих.

Я решительно развернулась и направилась к продавцу. Он сразу оживился, надеясь сбагрить хоть какую-то газету, хоть японские кроссворды за три рубля.

Я бегло пробежала глазами по цветным обложкам, выискивая злосчастный номер журнала «Дамский поклонник». В углу стеллажа даже пришлось варежкой отгрести снег.

– Спрашивайте, дамочка, я подскажу… – Продавец притоптывал на месте от холода, дул в перчатки без пальцев. – Хотите последнюю Донцову? У нее сейчас новый цикл – про Ивана Подушкина. Все хвалят. Или вы Донцову не читаете? Возьмите Устинову – только она испортилась: не сравнить с первыми романами…

– Да нет, молодой человек: того, что мне нужно, у вас нет.

– У меня есть все, вы спрашивайте. Я нерешительно вынула из сумки журнал, показав край обложки:

– Вот, последний номер…

– Есть, конечно, журнал дорогой, мы такие под снег не выкладываем: товарный вид потеряется.

И он полез куда-то под прилавок, вернее, под фанерный щит.

«А если скупить весь тираж? – вдруг мелькнуло у меня в голове. – Скупить – и дело с концом».

– И почем?

– Я же говорю – дорогой, по пятьдесят рублей.

– И много их у вас?

– Осталось семь штук, а что?

Так, двести я уже истратила на пирожные, еще триста пятьдесят… Так никакой зарплаты не хватит. Но я уже решительно полезла за кошельком.

– Давайте. Все семь.

– Ух ты! – изумился продавец. – Вы мне трехдневную выручку в мороз делаете. – Потом внимательно посмотрел на меня: – А что там особенного – в этом номере?

– Да ничего особенного – советы по засолке огурцов. Парень вытащил из-под прилавка пачку журналов и, прежде чем передать мне, внимательно посмотрел на обложку. Я инстинктивно натянула капюшон дубленой куртки на глаза. Продавец подержал журналы на руке, словно взвешивая, потом взял верхний, сунул его назад под прилавок:

– С вас – триста.

– Вы же сказали – по полтиннику. Что – скидка оптовому покупателю? – я сделала попытку пошутить, хотя изменившийся вид парня мне совсем не понравился и к шуткам он явно не располагал. Продавец набычился, засопел, и улыбка его стала какой-то гаденькой.

– Зачем же? Я таким дорогим шлюхам скидок не делаю, это они готовы за всех и каждого заплатить. А журнальчик один я себе на память оставлю – не обеднею на полтинник. Зато буду всем говорить, что одна из моих покупательниц – порнозвезда. Автограф не оставите?

Я швырнула три сотенные на мокрый прилавок, выхватила из рук у мерзкого человека пачку журналов и почти бегом бросилась к машине.

– Что, весь тираж хотела скупить, погремушка? Каждому трахальщику – по экземпляру?

Я резко обернулась. Ах ты…

– Нет, дорогой, не весь. По экземпляру в каждой розничной точке оставлю онанисту недоделанному. Чтоб было на что по вечерам в туалете сперму спускать… Ведь каждый дрочит, как он хочет, не так ли?

Краем глаза я почти с удовлетворением увидела, как этот сукин сын открыл рот, как рыба, и медленно осел на нечто, похожее на заснеженный картофельный ящик. Чтоб ты еще и задницу себе отморозил, вместе со всеми причиндалами, урод невостребованный!

* * *

– Рита, батюшки! Ну ничего себе!..

Люся смотрела на меня так, словно я появилась не через дверь, заранее предупредив, а влетела в форточку на метле или вывалилась из дымохода.

– Ты о чем?

– Класс! Я такого даже не ожидала…

Неужели она уже знает о журнале? Тогда чего прикидывалась по телефону: «Эклеры, булочки со сливками…»

– Ри-и-та! Ты – майор?!

Тьфу ты, Господи! Я только сейчас поняла, что стою перед Люськой в форме.

– Ты же знаешь, что я – следователь.

– Знаю. Но – форма, звезды. Вот это да!

На самом деле форму я ношу очень редко, благо нам не запрещают ходить «по гражданке». Но сегодня утром, перед работой, заезжала к отцу. А отец – полковник милиции Альберт Иванович Лаппа – к форме относится со стариковским пиететом и не понимает, как милиционер может носить «эти лямочки-рюшечки».

Отец с мамой развелись рано, когда мне было восемь. И при разводе я досталась отцу. Мама – аккомпаниатор из бывшего «Ленконцерта» – не очень переживала по этому поводу: она мнила себя крупным деятелем культуры, артисткой с большой буквы, вечно моталась по провинциальным гастролям, и до меня ей было дела мало. Из детства остались воспоминания: запах пудры, когда она прижималась ко мне щекой при редких встречах, вечные заламывания рук («Ах, у меня мигрень!»), раздоры с отцом («И кто поймет нас, людей искусства!»).

С отцом было хорошо. Он не проверял уроки: «Ритка, ты взрослый парень, сама должна понимать, что учиться – надо». Не загонял рано домой, потому как сам приходил поздно. А если не приходил, то звонил: «Не пугайся: луна – не страшная, а за портьерами – никого нет». А иногда притаскивал домой весь свой отдел. Какие детективные истории я знаю с детства!..

Не удивительно, что я стала следователем. А от мамы получила в наследство музыкальный слух. До пианино дело не дошло, но на гитаре научилась играть сама. Просто однажды провела рукой по струнам, и вдруг зазвучала песня, папина любимая: «Растаял в далеком тумане Рыбачий…»

Мама после этого сходила замуж, но сейчас живет одна. К пенсии ее вдруг обуяла страсть к активной воспитательной деятельности, и она теперь периодически достает меня своими нравоучениями. Суть которых в основном сводится к тому, что мы с отцом – неблагодарные люди, она потратила на нас свои лучшие годы, а могла бы сделать сольную карьеру, ездила бы, как некоторые, по заграницам, а не прозябала в нищете на грошовую пенсию. После каждого такого звонка я начинаю пересчитывать сторублевки в кошельке. Их там, как всегда, оказывается мало, но я выгребаю все и везу матушке. Она забирает с обиженным видом: «И что прикажешь мне на эти деньги купить? Крупы перловой? Вот, вырастила дочь…»

После очередного внепланового заезда к матери я, как правило, звоню отцу: «Пап, у тебя когда зарплата?» Он начинает хихикать: «Что, Эмма опять все подчистила? Ладно, приезжай: нам с Оскаром много не надо».

Оскар – это самая умная в мире немецкая овчарка.

Вот и сегодня утром я заезжала к отцу за тысячей рублей (от которой у меня – увы! – уже почти ничего не осталось). Отсюда и выгляжу я сегодня по полной форме – то есть в форме с погонами.

Я прошла четким шагом на Люсину кухню, чтобы сунуть пирожные в холодильник, по пути отметив, что у таких женщин, как Пчелкина, и кухни – соответствующие: с веселенькими занавесками, с фиалками в горшках на подоконнике. Села на табуретку, закурила и швырнула на стол журнал:

– Ты только будь спокойна…

Люся уставилась на обложку и застыла. Я внимательно следила за выражением ее лица. И без того румяные щеки подруги порозовели еще больше, глаза округлились. Она так долго не отрывала глаз от обложки, что я уже начала злиться.

– Ну, как? – я затянулась сигаретой и вдруг поймала себя на мысли, что очень боюсь того момента, когда Люся, наконец, поднимет на меня глаза. Она все-таки их подняла:

– Р-и-та. А ты… зачем это сделала? Из-за денег? Мать твою! Прямо приклеилась к обложке!

– Да ты журнал-то открой! Там, где постеры. Только спокойно…

Люся в недоумении раскрыла журнал. На первом постере, как я помнила, была она – в полный рост. Я отошла к форточке, став к Люсе спиной. Пусть насладится зрелищем.

Прошла минута, другая… Огонь сигареты дошел до фильтра и неприятно обжег пальцы.

За спиной раздавались странные звуки. Вздыхает? Истерично всхлипывает?

Я осторожно обернулась.

Люся правой рукой – уже, наверное, по двадцатому разу – перелистывала страницы постера с нашей обнаженкой, а левой доставала последнее пирожное (я так и не донесла коробку до холодильника). Пальцы, рот, щеки – все было в шоколадных крошках и креме. Причем последний кусок заварного теста она просто заталкивала в рот пальцами.

Меня передернуло:

– Ты что делаешь? Тебя же сейчас вырвет…

Наконец Люсечка подняла на меня свои фиалковые глаза (такой цвет – оттого что на свои цветы каждый день смотрит?):

– Извини, Рита, когда мне плохо, мне нужно много сладкого.

– Тебе плохо? О, Господи, зачем ты столько съела? Тебе очень плохо?

– А тебе – хорошо? – тихо спросила Люся и, наконец, заплакала.

* * *

– Хватит! – рявкнула я через полчаса, обессиленная вразумлениями и уговорами. – В конце концов я тоже в этом журнале, причем на обложке. Костя твой перебесится, а если бросит – туда ему и дорога. А вот как с работой будем разбираться? Мне теперь хоть в управлении не появляйся. У Кати, это я точно знаю, уже сегодня будут проблемы в школе.

– А девчонки знают? – всхлипнула Люся.

– Откуда? Что они – порножурналы покупают?

– Так нужно же срочно предупредить! – наконец пришла в себя Пчелкина. – Может, все вместе что-нибудь придумаем?

– Хоть бы версия какая – откуда эта гадость? – вздохнула я.

– Ясно откуда – с кастинга.

– Но кто посмел?

Мы, не сговариваясь, схватили записные книжки и сели обзванивать девчонок по мобильникам.

– Вау! У Люси – день рождения? – зачирикала Ника.

– Одеваться в любое или как на Пасху? – уточнила Маша.

* * *

За Люсю я уже не переживала: та свое отплакала. Как поведет себя оставшаяся пятерка?

Заплакала единственная – маленькая Оля:

– Что я маме скажу? Как объясню?

Роза долго и хмуро рассматривала фотографии, потом тяжко вздохнула, вытащила из сумочки фляжку, сделала глоток:

– Да-а. Казанские братки меня за это по головке не погладят…

– «Казанские»? Это которые «тамбовские»? – уточнила Маша.

– При чем тут «тамбовские»? Я братьев имела в виду – родственников. Город такой есть – Казань. Откуда я родом.

– Ой, девочки, – всплеснула руками Маша. – А у нас в деревне случай был – одна в подоле принесла…

– И что такого? – насторожилась Оля.

– Так от нее вся деревня отвернулась. Но это, – вздохнула Маша, кивнув на журнал, – по-моему, еще хуже…

– Дай глотнуть, – решительно протянула руку к Розиной фляге Катя. – Боже, какая гадость! Что это?

– Текила. Кактусовая водка. Лично мне помогает, – Роза сделала еще глоток.

– От чего? – удивилась Катя.

– От всего.

– Знаете, девчонки, – сказала Ника, еще раз пролистав свой экземпляр (каждой как раз досталось по журналу) – а я думаю: все это – классно! Такая реклама! Люди деньги предлагают, чтобы на обложку или на постер попасть, а тут – за бесплатно. Лично я думаю, – сладко потянулась она, – меня теперь замучают приглашениями в дорогие ночные клубы.

– Тебя сначала из этого выгонят, – желчно заметила Роза. – Не каждому директору понравится, что его танцовщица в таком виде в порножурнале печатается. За клиентов ведь, наверное, борьба идет…

– Ты думаешь, выгонят? – расстроилась Ника.

– Нас всех выгонят, – отрезала я. – Поганой метлой.

– А меня и выгонять не надо. Я сама не смогу в свой класс войти, – печально подвела черту Катя Розова.

– А что делать будешь? – спросила Оля.

– Не знаю… Может, в какой-нибудь частный детсад устроиться? Если до него, конечно, слухи не дойдут: ведь у меня потребуют характеристику с предыдущего места работы.

– Да… – протянула Роза. – Рите легче всего. Может в какое-нибудь сыскное бюро устроиться. Или собственное создать.

– Ага – «мисс Марпл и К». Знаешь, у нас в стране частный сыск не очень-то приветствуется. Можно и на статью напороться…

– Ну, я, наверное, так бухгалтером и останусь. Только места предыдущего очень жаль – мне такого больше не найти, – вздохнула Люся.

– А мне что – опять в деревню возвращаться? – скривилась Маша. – Хвосты коровам вязать, навоз ботами месить? Господи, да легче руки на себя наложить, – хлюпнула она носом.

– Ой, мамочки! – снова заплакала Оля. – Что же я маме-то скажу?..

* * *

– Ладно, девчонки, мы собрались не для того, чтобы слюни распускать, – решила я как-то направить разговор в конструктивное русло. – Как могла появиться в журнале эта гадость? У кого какие версии?

– Ну, – протянула Люся, – мы же победили в кастинге? Победили. Нас на фотосессию приглашали? Приглашали. Снимали? Снимали. Вот отсюда и фотографии.

– Но ведь мы снимались только для Вортко! Лично мне в редакции еще накануне сказали, что все будет чинно-благородно, что даже в «Явке с повинной», кроме редактора, никто снимков не увидит! – зло сказала Роза.

– Зато теперь – в «Дамском поклоннике», в полный рост, – вздохнула Катя.

– А может, это – монтаж? – с надеждой спросила Оленька Клюева.

– Ты что – с дуба рухнула? – взвилась Маша. – Я все-таки фотолаборантом в «Цветном мире» работаю, я бы монтаж сразу распознала. К тому же… на фото – я. Как садилась голой задницей в кресло, как забрасывала ноги на подлокотник – так все и пропечатано…

– Если бы это был монтаж, девчонки, я бы сейчас не выслушивала все эти ваши стоны, – кажется, я входила в раж. – Я бы уже с утра стояла перед этим гадом со снятым с предохранителя «Макаровым»: «За дискредитацию офицера… Молись, сука!»

– Ой, Ри-та… – поежилась Оля.

– Как бы здорово было, если бы это был монтаж! – продолжала я. – Ну, поржали бы мои мужики на работе – наконец-то, дескать, рассмотрели «комиссарское тело», ну, объяснительную бы написала, зато честь была бы спасена. А так, милые, как ни крути – лохи мы, самые настоящие лохи! Сами лоханулись, сами кашу заварили, самим и расхлебывать…

– А ведь Маргоша права, – решительно поднялась с места Ника. – Убить этого пидараса мало.

– Кого? – уточнила я.

– Как – кого? Про кого ты только что говорила.

– А про кого я говорила?

– Ну, про этого… – Ника театрально вытянула вперед правую руку: – «Молись, сука!»

– Но я никого конкретного не имела в виду. Я не знаю – кто этот гаденыш…

– Здрась-те… – Ника обвела всех взглядом. – И вы, что ли, не догадываетесь?

– Нет.

– Не-а…

– Да вы что, все в оргазме, что ли? Совсем от сексуального удовольствия ополоумели! Это же фотограф! Валентин. У него же у единственного наша пленка со съемки. Вот он, видно, и решил подзаработать – сдал фотки в конкурирующую фирму: в порножурналах, говорят, гонорары-то высокие…

– А почему он – пидарас? – в раздумье уточнила Роза.

– Розамунда, ну ты прикинь: я перед ним и в такой позе, и в разэтакой – а у него ни один мускул не дрогнул. Один раз, правда, уточнил: «А вы готовы, Вероника, в таком виде предстать перед миллионной аудиторией?» – «Конечно, – говорю, – главное, чтоб на роль Маргариты выбрали. Ведь там, на балу Сатаны, даже младшие ведьмы – голые». Ну, думаю, после этого телефончик попросит. Ни фига!

– А может, он – женат… – предположила я.

– Тем более – пидарас. Быть женатым и не реагировать на чужое женское тело?

– Что ж ему – на всех кидаться? – вступилась за фотографа Маша. – Вообще-то, нас он тоже голыми фотографировал. И тоже разговоры разговаривал. У меня, например, уточнил: не будет ли возражать мой муж, если меня, голую, кроме него, увидит еще кто-то.

– А ты?

– Я сказала, что мужа – нет, а искусство – больше, чем муж, искусство – это жизнь.

– Нет, ну точно – гомик! – вконец разозлилась Ника. – Ну ни на кого – в том числе на вас – не среагировал. Да за одно это его убить мало!

…В редакцию к Валентину решили ехать завтра с утра. В качестве парламентариев выбрали меня, Машу и Нику. Маша сразу засобиралась домой.

– Да посиди еще, – гостеприимная Пчелкина уже в третий раз пошла заваривать кофе. – Рано, девяти нет.

– Не, мы в нашей деревне привыкли ложиться с курами.

– В каком смысле? – обалдела Катя.

– В таком, что встаем – с петухами.

* * *

Припарковав «Фросю», я вошла в свой подъезд. И вот только сейчас, ближе к ночи, у дверей собственной квартиры меня проняло. Все утро я в тупом бессилии разглядывала наши фотографии в порножурнале, ругалась с газетным «ручником», утирала сопли девчонкам, строила планы мести. А ведь, по сути, мы так ни до чего и не додумались. И что нам даст завтрашний визит к фотографу? Скорей всего – ничего. Отмщение не наступит. И скорей всего придется расставаться со службой, с погонами. А ведь как я мечтала об этой майорской звезде, как трудно, если бы кто знал, продвигаться по служебной лестнице, когда ты – «баба-мент».

Доставая ключ из сумочки, я почувствовала предательское пощипывание возле глаз. Только бы не расплакаться. Вот когда войду в квартиру… А там – никого. И никто не узнает, как мне обидно и тяжело, никто не подоткнет теплый плед у ног, не погладит по голове, не предложит чаю с клюквенным вареньем на ночь…

Ключ не попадал в скважину, потому что соленая влага уже обожгла глаза, готовясь выплеснуться наружу. Только не здесь, не на лестнице. Вот когда войду в квартиру…

Дверь распахнулась сама собой, и я фактически рухнула на руки подполковнику милиции Вихрову.

– Ты как… здесь? – хлюпнула я носом. – Сегодня же – понедельник?

– Кто обидел мою лапушку? – лихо пропустил он подкол. От низкого баритона «агента 007», по слухам, сходила с ума не одна мадам этого города.

– Ты почему здесь… сегодня? И не позвонил? – Я пыталась спрятать мокрые глаза.

– Выпала командировка в Самару – у них там, кажется, наш «Библиотекарь» засветился; кстати, похоже, он и к твоему делу с украденными иконами близко-близко, а рейс отменили. До утра. А ты, между прочим, почему-то мобильник отключила…

Мобильник я действительно отключила еще у Милки: боялась, что позвонят из отдела. Вихрова я жду всегда, как кошка, считая дни до очередной встречи; но сегодня не была уверена, что готова к его внепротокольному визиту.

– Ну и ехал бы домой – с женой бы переночевал…

– Риточка, это – пошло. Ну ты же все знаешь, мы же уже давно обо всем договорились…

Он подошел сзади и уткнулся лицом мне в затылок. Я хотела напомнить Вихрову, что вообще-то это он со мной договаривался, а я – возражала, но запах его волос, рук уже заполнили все пространство вокруг меня, вызвав знакомый горловой спазм и судорогу в плечах. В какую-то долю секунды я подумала, что – сильная и сейчас вырвусь из этого сладкого плена, а потом крикну ему, что отныне я – порнозвезда, а отнюдь не возлюбленная лучшего опера нашего угро, но вырваться не давали его сильные смуглые руки, а крик был погашен неотвратимо надвинувшимися губами…

«Ну и пусть… – промелькнула в остатках сознания мысль. – В последний раз…»

* * *

– Твоя работа? – мы, не сговариваясь, одновременно швырнули на стол Валентина три экземпляра «Дамского поклонника».

Парень отложил в сторону сигарету и стал внимательно рассматривать обложку и постеры.

– Только не вздумай врать, что не твоя, сучонок! – Ника плюхнулась в кресло и достала из сумочки свою пачку.

– Вероника Стрельцова, это – не интеллигентно. – Он снова взял из пепельницы сигарету, затянулся, делая вид, что не видит, как Ника судорожно ищет зажигалку.

– Так твоя или нет? – меня он тоже уже начал выводить из себя.

– Моя, вы же знаете. А что – классная работа! – Он любовно провел ладонью по моей фигуре на обложке.

– Меня передернуло.

– Нет, ты посмотри, Рита, он еще и фиглярствует, гаденыш, – задохнулась Ника.

– Убить тебя мало! – вставила Маша.

– Девки, да вы чего? – Официально-вальяжный тон все-таки слетел с Валентина.

– Ах, это мы – чего, а ты – ничего? – завелась Машка. – Сейчас прикончим на месте, тогда узнаешь – чего! Рита, доставай пистолет.

Я инстинктивно дернула руку к боку… Тьфу ты: совсем меня Верхогляд с панталыку сбила: мы ведь пришли всего лишь узнать, откуда фото в журнале; да и «Макарова» у меня с собой нет.

– Не понял… – Валентин неуверенно стал сползать со стула.

– Поймешь, когда уборщица придет твои мозги со стенки соскребать…

– Погоди, Маша… Ответьте нам, уважаемый, как эксклюзивная съемка с фотосессии для кастинга, предназначенная только для глаз режиссера Вортко, оказалась в этом журнале?

Валентин, все еще поглядывая с опаской на Верхогляд, снова взял в руки журнал. Минуты две он рассматривал логотип издания, выходные данные, потом поднял на меня глаза.

– Это не моя работа.

– Гад, ты же только что сказал, что твоя! – взвилась Ника.

– Да, снимал я, – рассердился Валентин. – А к публикации в этом издании никакого отношения не имею.

– Мы с девчонками переглянулись.

– А кто имеет?

– Откуда я знаю? Мое дело – снимать, а дальше – хоть потоп…

– Какое-то время мы молчали.

– …Что – плохо, девчонки? – неожиданно участливо спросил фотограф. – Я вас понимаю – сам женат.

– Да что ты, Валечка, понимаешь, – вдруг утробным голосом сказала Машка. – У тебя хоть жена есть… А кто нас теперь, таких, возьмет?..

– Девки, ну я правда не при делах… У меня даже мысли ни одной нет, как это получилось…

– Слушай… – Я поняла, что мы зашли в тупик, а Валентин уже не враг и даже сочувствует. – Ну, вспомни: может, ты негативы кому-то давал посмотреть, а этот кто-то – скопировал…

– Рита, – Валентин устало затянулся новой сигаретой (а я поразилась, что всех нас он помнит по именам), – сейчас нет такого понятия – негатив, это было в моей юности. Я работаю «на цифру»: отснял, принес, бильд-редактор все перекачал в свой компьютер и адью! И там все под своим файлом и похоронено.

– Но кто-то в эту «могилку» заглядывал? – не унималась я.

– Так все на пресс-конференции вас видели…

– На какой такой пресс-конференции? – встрепенулась Ника.

– Да на обычной. Наш редактор Обнорский вместе с режиссером Вортко созвали пресс-конференцию для журналюг: один рассказывал, как фильм собирается снимать, другой – как с помощью газеты проходит народный кастинг на роль Маргариты. Ваши – в смысле мои, в смысле – ваши – фото на дисплее показывали… Не все, конечно… – Валентин кашлянул. – Только портреты-«крупняки». Вот и все…

– А кто в пресс-конференции участвовал?

– Да много щелкоперов. У нас в секретарской список…

– Принеси… – вскочили мы разом.

– Да ладно. – Валентин нехотя встал. – Только что это даст?

Минут через десять он принес ксерокопию списка участников пресс-конференции по поводу начала съемок фильма «Мастер и Маргарита».

Седьмым в списке (седьмым!) был редактор «Дамского поклонника» господин Ворошилов.

В редакции журнала мы были через полтора часа.

* * *

– Батюшки! Ну, свезло же мне, грешнику, одновременно лицезреть – а я и не мечтал о таком! – сразу трех из своих семи благодетельниц, в одночасье поправивших все мои финансово-издательские дела…

Плешиво-рыжий черт (я до этого никогда не думала, что даже плешь у мужчин может намекать на изначальный цвет волос) сразу задал тон в разговоре. Он повел себя так, что мы не могли рта открыть, а он – вещал:

– Что, рыбоньки мои, пришли за сатисфакцией? А чего так поздно? Я лично вас, Маргарита Альбертовна, еще вчера с утра поджидал, как только тираж по розничным точкам развезли. Я ведь даже свои кровные, – рискуя бизнесом! – типографии заплатил за то, чтобы формы не разбирали. А знаете, как это сложно? А когда вечером пришел сигнал, что тираж улетел за день, дал отмашку на доптираж! Сладкие вы мои, да я в ноги готов упасть каждой из вас: вот выручили-то! Вот подсобили! Подарили молодому человеку обеспеченную старость!..

Ворошилову было около сорока. Он издевался по полной схеме.

Мы переглянулись с девчонками. В глазах Маши читалось: Рита, он – сумасшедший? В глазах Ники: Рита, может, карету с «Пряжки» вызвать?

Видно, Ворошилову не по душе стали наши переглядки, он, гаденько захихикав, повысил голос:

– Нет, лапушки, это не я – дурак, это вы – недоразвитые. – Он кинул в рот жвачку и стал противно причмокивать. – Знаете, есть такой анекдот. – Он внимательно посмотрел на нас и, увидев, что мы, шокированные, молчим, продолжил: – Бегут по влагалищу сперматозоиды. Впереди – быстрые, сильные молодцы, а за ними – бледненький, хиленький, непоспевающий. Ну не угнаться ему за силачами! И в какой-то момент он выкрикнул: «Стоп! Впереди-то – презерватив!» Молодцы разворачиваются и – назад. Бежит этот хилый вперед к яйцеклетке и думает: «Вот так и рождаются умные люди…»