Текст книги "Фантастические рассказы"

Автор книги: Андрей Балабуха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Дубах с места рванул энтокар вверх прямо в седьмой – скоростной горизонт. До дому отсюда около часа лету. Он перевел управление на автоматику, повернул к себе проектор и вставил в него маленькую кассетку книгофильма.

"Пройдет десять, пусть двадцать даже лет, – и не нужно будет ни энтокаров, ни вибропланов, ни карвейров, – подумалось ему. – Это всегда казалось мечтой, недостижимой, как горизонт. Целью, к которой можно лишь асимптотически приближаться, как к скорости света в обычном пространстве. И вот мечта стала реальностью, хотя и отдаленной еще, но уже вполне достижимой и ощутимой. Доживу ли я до этого, – подумал он. – Очень хочетс дожить..."

И вдруг ему стало грустно. Он понял, не только разумом, но всем существом ощутил, что жизнь его уже _сделана_. Как бывает сделана вещь. Может быть, причина крылась в его фанатической почти приверженности одной идее?

"Нет, – сказал он себе. – Нет, так нельзя. Думай о том, как это будет победа".

"Я и думаю, – ответил он себе, – и я сделаю все, чтобы победа пришла скорее. Как делал до сих пор. Как не умею делать иначе. Но все-таки хорошо, что она наступит еще не сегодня. Будь она возможна сегодня сделал бы все, что могу. Но это будет еще нескоро – "телепорт", – как говорит Эзра. И, может быть, я просто не доживу. Ведь победа победе рознь. И бывают сокрушительные победы, – как эта, потому что она отменит меня. Ведь я знаю, как жить для победы. Точнее – как жить для борьбы за победу. Но что делать, когда победа отменяет тебя?.."

На мгновенье его охватило острое сочувствие к пространству пространству, с которым он боролся всю жизнь. Ведь, уничтожив пространство, "телепорт" отменит и Дубаха, координатора Транспортного Совета Ксении.

В это время раздался сигнал вызова.

– Слушаю, – сказал Дубах.

– Говорит Свердлуф. Болл сообщил, что авария ликвидирована и "Дайна" идет своим ходом. Я возвращаю аварийник координатор, – последнее было сказано тоном полувопросительным-полуутвердительным.

– Да, – сказал Дубах, чувствуя, как отходит куда-то его ненужная тоска. – Правильно Гаральд. Спасибо.

"Все-таки молодец этот Болл! С таким пилотом расставаться жаль. Но у Пионеров ему будет только лучше. А на линейных трассах нужны пилоты, не выходящие из графика ни при каких обстоятельствах. Потому что... Зачем объясняю все это себе, – подумал Дубах. – Оправдываюсь? В чем? Разве что-нибудь неясно? Разве я сомневаюсь? Нет. Все правильно. Все идет так. Как должно быть".

Внизу, под энтокаром, стремительно скользила назад травянистая равнина с одинокими купами деревьев, отталкивающихся от своих вытянутых теней. Пространство ее казалось безграничным – от горизонта до горизонта. И столь же безграничное воздушное пространство охватывало точку машины со всех сторон. Но Дубах явно ощущал всю эфемерность, обреченность пространства. Ибо каким бы ни казалось оно могучим, уже существовал маленький белый мышонок, спокойно охорашивающийся в своей клетке. И сейчас Дубах думал об этом с отстраненным спокойствием триумфатора, одержавшего сокрушительную победу.

Андрей Балабуха. Усть-Уртское диво

Чем больше времени проходит со дня, когда явилось нам "усть-уртское диво", тем чаще я вспоминаю и думаю о нем. Интересно, происходит ли то же с остальными? Как-нибудь, когда все мы соберемся вместе, я спрошу об этом. Впрочем, все мы не соберемся никогда. Потому что... Мне кажется, что это должен был пойти туда, но тогда у меня просто не хватило смелости. Да и сейчас – хватило бы? Не знаю. К тому же это неразумно, нерационально, наконец, просто глупо – в чем я был уверен еще тогда, остаюсь убежден и сейчас. И все же...

"Усть-уртское диво..." О нем говорили и писали не много. Была статья в "Технике-молодежи", в разделе "Антология таинственных случаев", с более чем скептическим послесловием; небольшую заметку поместил "Вокруг света"; "Вечерний Усть-Урт" опубликовал взятое у нас интервью, которое с разнообразными комментариями перепечатали несколько молодежных газет... Вот и я хочу об этом написать.

Зачем? Может быть, в надежде, что, описанное, оно отстранится от меня, отделится, уйдет, и не будет больше смутного и тоскливого предутреннего беспокойства. Может быть, чтобы еще раз вспомнить – обо всем, во всех деталях и подробностях, потому что, вспомнив, я, наверное, что-то пойму, найду не замеченный раньше ключ. Может быть, ради оправдания, ибо порой мне кажется, что все мы так и остались на подозрении. Впрочем, не это важно. Я хочу, я должен написать...

Как всегда, разбудил нас в то утро Володька. Хотя "всегда" – это слишком громко сказано. Просто за пять дней похода мы привыкли уже, что он первым вылезает из палатки – этакий полуобнаженный юнги бог – и, звучно шлепая по тугим крышам наших надувных микродомов, орет во всю мочь:

– Вставайте, дьяволы! День пламенеет!

И мы, ворча, что вот не спится ему – и без того, мол, вечно не высыпаешься, так нет же, и в отпуске не дают, находятся тут всякие джеклондоновские сверхчеловека! – выбирались в колючую прохладу рассвета.

Но на этот раз вашему возмущению не было предела. Потому что день еще и не собирался пламенеть, и деревья черными тенями падали в звездную глубину неба.

– Ты что, совсем ополоумел? – не слишком вежливо осведомился Лешка и согнулся, чтобы залезть обратно в палатку.

Я промолчал: не то чтобы мне нечего было сказать – просто я еще не проснулся до конца, что вполне понятно после вчерашней болтовни у костра, затянувшейся часов до трех. Промолчали и Толя с Наташей – думаю, по той же причине. Все-таки будить через два часа – это садизм.

– Сам сейчас ополоумеешь, – нагло пообещал Володька. – А ну-ка пошли, ребята!

Хотя Володька был самым младшим из нас, двадцатилетний студент, мальчишка супротив солидных двадцатисемилетних дядей и тетей, но командовать од умел здорово. Было в его голосе что-то, заставившее нас пойти за ним без особого сопротивления. К счастью, идти пришлось недалеко – каких-нибудь метров сто.

– Это что за фокусы? – холодно поинтересовался Лешка и пообещал: – Ох и заработаешь ты у меня когда-нибудь, супермен, сердцем чую...

– А хороший проектор! – причмокнул Толя. – Где ты его раздобыл?

Действительно, первое, что пришло нам в голову, – это мысль о проекторе. И естественно. Между двумя соснами был натянут экран, а на нем замер фантастический пейзаж в стиле Андрея Соколова. Четкость в глубина изображения вызывали восхищение. Казалось, между соснами-косяками открылась волшебная дверь, ведущая в чужой мир. Багровое солнце заливало густым, словно сжиженным светом темный лесок, волнами уходивший вдаль туда, где вычертились в изумрудно-зеленом небе горы, внизу неопределенно темные, не то исчерна-синие, не то иссиня-зеленые, увенчанные алыми снежными шапками. Справа высилась густо-фиолетовая скала, отбрасывавша ломаную, какую-то даже изорванную тень. Формой она походила на морского конька, стилизованного под новомодные детские игрушки, изображающие зверей, и в этой тени едва ощутимо чувствовалось что-то – не то куст, не то щупальца какого-то животного.

– Замечательно красиво! – Наташа передернула плечами. – Молодец, Володька, днем не рассмотреть было бы!

– Да при чем здесь я! – обиделся Володька. – Я из палатки вылез, отошел сюда, увидел – и побежал вас, чертей, будить!

– А проектор сюда господь бог принес? – невинно полюбопытствовал Лешка.

– В самом деле, Володька, хватит, – поддержал я. – Поиграли – и будет. Мы не в обиде, картинка великолепная...

– Дался вам проектор! Да где он? Где? И где его луч?

Луча и впрямь не было – сразу это как-то не дошло.

Мы переглянулись.

– Может, голограмма? – неуверенно спросила Наташа.

Никто ей не ответил: представления о голографии у нас были одинаково смутные. Кто его знает!..

– Или мираж?.. – предположил я.

– Мираж? – переспросил Толя с убийственным презрением. – Где ты видел мираж ночью? Да еще с таким неземным пейзажем?

– Неземным? – настороженно повторил Володька. – Ты сказал – неземным? Верно ведь! А если это...

– ...мир иной? – съязвил Лешка. – Вогнуто-выпуклые пространства? Тоже мне Гектор Сервадак! Робинзон космоса!

– А я верю, – тихо проговорила Наташа. Наверное, женщины больше нас подготовлены к восприятию чуда. – Это действительно – мир иной. Только какой?

– Бред, – бросил Лешка, помолчал, потом развернул свою мысль более пространно: – Поймите вы, я сам фантастику читаю и почитаю. Но всерьез новая гипотеза может привлекаться лишь тогда, когда ранее известное не объясняет факта. Это – азы корректности. Зачем звать пришельцев из космоса, когда загадки земной истории можно объяснить земными же причинами? Зачем говорить об иных мирах, когда мы еще не выяснили – не галлюцинация ли это? Не мираж ли? Не какое-нибудь наведенное искусственное изображение? Мы не видим луча проектора? Но ведь есть и иные способы создания изображения. Мираж ночью? А вы точно знаете, что ночных миражей не бывает? Можете за это поручиться? Ты? Ты? Ты? – Он поочередно тыкал пальцем в каждого из нас. – Так зачем же зря фантазировать? Это всегда успеется.

Возразить было трудно. Мы стояли, молча вглядываясь в картину.

– Стоп! – сказал вдруг Володька. – Сейчас мы все проверим. Я мигом, ребята! – И он убежал к палаткам.

– А ведь это... диво появилось недавно, – сказал Толя. Так родилось это слово – "диво": усть-уртское диво. – Часа три назад. От силы – четыре. Когда сушняк для костра собирали, я как раз между этими соснами прошел тут еще куст есть, я об пего ободрался, о можжевельник чертов...

– Любопытно. – Лешка закурил, огонек отразился в стеклах очков. Знаете, чего мы не сообразили? Проектор, проектор... А экран? Мы ведь его только вообразили: есть проектор – должен быть и экран. Ведь эта штуковина болтается в воздухе. Правда, сейчас умеют создавать изображения и в воздухе, насколько я знаю.

– Возможно. – Толя похлопал себя по карманам. – Дай-ка сигарету, я свои в палатке оставил. Спасибо. Как вы думаете, почему оно не светит? Ведь там – день, а сюда свет не попадает... Слушайте, а что Володька задумал, а?

– Увидим, – коротко сказала Наташа.

Лешка тем временем обошел сосну, ограничивающую "диво" справа, и сразу же исчез.

– А отсюда ничего не видно. Только сгущение какое-то в воздухе. Сейчас я его ощупаю.

– Давай вместе, – сказал я и пошел к нему.

Уже начинало светать, и мы ориентировались свободнее. Сразу же за деревом начиналось, как сказал Лешка, "сгущение". Воздух быстро, на протяжении каких-нибудь двадцати сантиметров, уплотнялся, превратившись в конце концов в твердую, идеально гладкую, прохладную на ощупь стенку, полукругом идущую от дерева к дереву. Дотянуться до ее верха мы не сумели, даже когда Лешка взобрался ко мне на плечи.

Вернулся Володька в сопровождении Чошки. Чошка – полугодовалый кобелек, если верить Володьке – карельская лайка. Их два брата – одного помета: Чок и Получок. Это охотничьи термины, значения коих я никогда не понимал. Чок – интеллектуал. При любой возможности он садится и предастся размышлениям, уставясь в одну точку, сосредоточенно морща лоб и нос. Наташка утверждает, что это у него "наружные извилины".

Володька притащил свою гордость и предмет всеобщей зависти усть-уртских охотников: скорострельный охотничий "манюфранс" – изящный, легкий, с полупрозрачным прикладом из какого-то пластика. В день восемнадцатилети его подарил Володьке Трумин, сам заядлый охотник, купивший ружье во врем не то конгресса, не то симпозиума в Лионе и потом два года сберегавший дл этого случая.

– Смотрите! – Володька показал пальцем на какую-то точку в зеленом небе "дива". – Видите, птица не птица – летает что-то такое, птеродактиль тамошний?

Приглядевшись, мы убедились, что это не просто точка, а крохотный черный треугольник, по-орлиному пишущий в небе круги. Володька вскинул ружье, прицелился. Грохнуло. Полет треугольничка словно сломался, на мгновенье он замер, а потом наискось скользнул вниз. Володька опустил ружье.

– Ну что, Лешенька? Мираж? Галлюцинация? Диапозитив?

Лешка смолчал.

– Н-да, диво!.. – раздраженно проворчал Толя.

И вдруг мы вздрогнули от Наташиного истошного:

– Чок! Чок!

То ли, пошевелив наружными извилинами, Чок решил принести добычу хозяину, то ли ему просто захотелось рассмотреть поближе, что там такое, трудно сказать. По словам Наташи, он легко, одним прыжком проскочил между соснами – туда, в экран, в картину, в "диво", на миг остановился обалдело и помчался вперед, оставляя на песке ямки следов.

– Чок! – заорал Володька. – Чок! – Он пронзительно засвистел, но Чок игнорировал все наши призывы. Характерец у него всегда был более чем самостоятельный...

В какой момент Володька ринулся вслед за ним, а не заметил – только услышал сдавленное Лешкино: "Стой, кретин!", а потом меня сшибло, и мы оказались на земле – все трое: Лешка, Володька и я.

– Держи его! – скомандовал Лешка, и я рефлекторно вцепился во что-то не то в руку, не то в ногу, успев предварительно получить хороший удар по скуле.

– Вот теперь вы и в самом деле ополоумели! – Над нами стояла Наташа. Она сказала это так отчужденно, что мы сразу остыли.

– Где моя очки? – спросил Лешка, поднимаясь на ноги, вид у него был сконфуженный. – Никто их не видел?

– На. – И Наташа отвернулась, глядя в "диво".

Мы тоже посмотрели туда. Багровое солнце поднялось выше. А из песка фантастически быстро, как в замедленной киносъемке, прорастали какие-то черные стебельки. Вблизи они еще только высовывались на поверхность, по мере удаления становились крупнее и на глазах раскрывались навстречу солнцу, напоминая выгнутые стрекозиные крылья. Чок потерялся в этих проросших зарослях.

Володька вскочил, протянул мне руку. Я тоже поднялся и отряхнул брюки и рубашку от хвои.

– В герои-первопроходцы захотел? – спросил Лешка зло. – А как вернуться, ты подумал? А если там воздух ядовитый?

– Чошка-то там дышал! – возразил Володька.

– Допустим. Но про всякие местные вирусы и прочую мелочь мы понятия не имеем... И вообще, пора кончать эту самодеятельность. Хватит. Так знаете до чего доиграться можно?

– До чего? – наивно спросил Володька.

Лешка промолчал.

– Что ты предлагаешь, Лекс? – поинтересовался я.

– Для начала – пойти позавтракать. И посоветоваться. А там видно будет.

Поминутно оглядываясь, мы молча пошли к палаткам.

За завтраком было решено, что Толя с Наташей отправятся в город. Напрямик отсюда до Греминки километров тридцать, так что, идя налегке, к последней электричке на Усть-Урт успеть можно. Вот только как притащить сюда "научную общественность"? Лешке пришла мысль обратиться к Трумину: он знает нас и должен поверить, а там уже поверят ему – как-никак доктор исторических наук, профессор...

И мы остались втроем.

Володька весь день просидел перед "дивом", хотя кидаться в него очерт голову уже не порывался. Чок не появлялся, даже не вернулся по собственному следу. Что с ним?

Настроение у нас было смутное: и подавленное, и одновременно приподнятое, ибо мы соприкоснулись с чудом, и тревожное, потому что неизвестность всегда порождает тревогу...

Солнце "дива" закатилось около шести часов вечера. Теперь между деревьями повис провал почти абсолютной тьмы, кое-где пронзенной тончайшими жалами мелких и редких звезд. Но чернота этого провала казалась... Как бы это сказать? Живой, пожалуй. Да, другого слова, кажется, не подобрать.

– Ноктовизор бы сюда, – вздохнул Лешка. – В инфракрасном бы посмотреть...

Ноктовизора у нас, увы, не было, и мы пошли ужинать. Темнело. Напряжение наше чуть-чуть слало, и мы понемногу разговорились, потому что надо же было в конце концов – не обменяться мнениями, как утром, а просто поговорить. Лешка выудил из недр своей "абалаковки" плоскую четвертинку коньяка.

– Черт с вами, поглощайте НЗ. Как раз к случаю... Настоящий. Армянский ереванского розлива.

Мы развели растворимый кофе, причем не в обычных кофейных дозах, а в поллитровых эмалированных кружках. Володька обвел это хозяйство глазами и вдруг задумчиво спросил:

– Между прочим, мне только кажется, что мы сегодня не обедали, или это в самом деле так?

Вот что значит остаться без женской заботы! Мы сразу же почувствовали зверский голод, который едва утолили тремя банками тушенки с хлебом.

– Вот тетерь и выпить не грех, – изрек Володька, бросив опустошенную банку в костер. Бумажная обертка вспыхнула, искристо затрещали остатки жира.

Мы по очереди приложились к бутылке. Коньяк и впрямь был хорош.

Володька, слава богу, совсем отошел. Он растянулся на спине, заложив руки за голову и попыхивая зажатой в губах сигаретой.

– А знаете, братцы, что меня больше всего беспокоит? Появилось диво нежданно-негаданно, вдруг, уже при нас. Значит, и исчезнуть может аналогично. Найди мы его уже существующим, было бы спокойнее...

– Логично, – согласился Лешка. – Хотя и не обязательно.

– А я ничего, между прочим, не утверждаю. Я только высказываю свое мнение. Вотум сепаратум, так сказать. Есть у нас свобода слова или нет?

– Есть, – подтвердил я, – есть, Володечка, только ты на всякий случай сплюнь через левое плечо. Троекратно. А то накаркаешь еще...

Володька поплевал.

– И все же что оно такое – наше диво? – вздохнул я. – Неужели действительно выход в какой-то мир, пресловутая нуль-транспортировка?

– Похоже. Во всяком случае мне ничто другое в голову не приходит, сказал Володька. – Меня другое интересует: где те, кто этот самый переход создал?

– А ты уверен, что его кто-то создавал? – спросил Лешка. – Представь: прилетел на Землю какой-нибудь шестиногий и жукоглазый марсианин, увидел шаровую молнию и спросил: "А где те, что создали эту великолепную магнитную бутылку с плазмой?.."

– Спонтанное образование? – удивился я.

– А почему бы и нет? Сам посуди: если бы проход кто-то создал, то воспользовался бы им. Логично?

Я кивнул.

– А может, он им уже воспользовался, только мы не заметили? Или – до того, как мы нашли диво. Или мы его и не можем увидеть? – возразил Володька.

– Цивилизация человеков-невидимок? – В Лешкином голосе опять зазвучало ехидство. – Романы бы тебе писать, дружок!

– Но ведь и обратного утверждать нельзя, – вступился я. – Зря ты язвишь, Лекс.

– Что гадать! Теоретически тут все равно ни до чего не додумаешься. Володька сел, бросил окурок в костер. – Да и не важно это. Не по нашим зубам орешек. Паче того: самая сверхкомпетентная комиссия сразу не разберется, если вообще разберется. А главное – и так ясно. Нам открылс выход в чужой мир. Не земной. И мы – на пороге. Шагнул – и там. Этакое окно в Европу...

– Только где она, Европа твоя? Астрономы радиоисточник с оптическим объектом и то не всегда идентифицировать могут. А тут как?

– Спроси что-нибудь попроще, а? – Володька потянулся, зевнул. Все-таки недоспали мы сегодня крепко, ребята... Лишь бы окошко раньше времени не захлопнулось! Кстати, я там поснимал кое-что. Жаль, что кинокамеры нет, так что в динамике не получится. Но на худой конец сгодится. Две пленки нащелкал, а больше нету – не взял с собой...

– Ты гений! – возгласил Лешка. – Преклоняюсь перед твоим величием!

– А вам не кажется, что мы не о том говорим? – Я встал, прислонилс спиной к дереву. Рельефная кора вдавилась в кожу. Говорить было трудно, каждое слово приходилось напряженно подбирать. – Мы идем по пути наименьшего сопротивления. Конечно, рассуждать о физической природе явления проще – это область категорий рациональных. Но ведь мы с вами в этом некомпетентны, и вряд ли наши суждения будут иметь значение дл кого-то, кроме нас самих.

– А кто компетентен? – спросил Лешка. – Ты знаешь такого?

– Не знаю. И ты не знаешь. Но когда соберут здесь роту ученых надеюсь, в сумме одна компетентная единица получится. И вообще – не перебивай, Лешка, сбиться я и сам могу. По-моему, сейчас главное – область категорий эмоциональных. Мы соприкоснулись с чудом. Перед нами открылась волшебная дверь в...

– Куда? – Лешка порой бывает попросту невыносим.

– Почем я знаю, куда?! А мы сидим тут и спокойненько рассуждаем, как будто решаем, сколько, десятков тысяч ангелов может разместиться на острие швейной иглы. Разве это не парадоксально?

– Что, и тебя заело, Дим? Это похоже на... Черт, забыл, как оно называется! Ну да ладно! Знаете, в музеях есть такие ящики со стеклом, а внутри – фигурки... Какое-нибудь там Ледовое побоище или охота питекантропов на мамонта... В детстве я их ужасно любил. И мне всегда хотелось самому стать таким маленьким-маленьким... Как мальчик с пальчик... Чтобы войти в жизнь этого закрытого мира, Смотреть на нее через стекло – не интересно. Вернее, нет – интересно, но извне видишь всегда не то, что изнутри. Конечно, это я теперь так формулирую. А тогда просто чувствовал – смутно, нутром, как говорится.

Я кивнул. Мне было знакомо подобное ощущение.

– Сантиментщики несчастные, – буркнул Лешка. – Знаю я, к чему ты, Володька, подбиваешься. Не выйдет! Если нужно, я тебя свяжу и сторожить буду, дурня, понял? Я сказал: никакой самодеятельности! Чок вот не вернулся, а с его чутьем это легче, заметь. Может, диво только с нашей стороны видно, какое-нибудь оно одностороннее. Туда можно только хорошо оснащенной, продуманно организованной экспедицией идти. Гусары-одиночки нынче ни к чему. Сам посуди, чего ты добьешься? Ведь если это чужой мир его же исследовать надо, изучать! А что ты можешь один? С твоими возможностями, знаниями? Колумб-третьекурсник... Даже если сумеешь благополучно вернуться, ты не принесешь никакой ценной информации, а лезть туда ради самовыражения – не слишком ли эгоистично! Предположим даже, что ты что-то узнаешь, поймешь. Кому и что это даст, даже если ты вернешься? А это не только не гарантировано, но просто-напросто почти невероятно.

– Можешь не сторожить! – великодушно разрешил Володька. – Не сбегу. Чошку вот жалко...

– Жалко, – согласился Лешка. – Хороший был щен. Почему собаки вечно должны за людей страдать?..

Мы помолчали. Еще по разу приложились к бутылке, потом Лешка размахнулся и бросил ее в темноту – она с треском упала.

– Зря, – сказал я. – Зачем лес загаживать, Лекс?

Лешка не прореагировал.

– Ну, я спать пошел, – сказал он после паузы. – Вы еще долго?

– Нет, – отозвался Володька. – Поболтаем еще чуть-чуть – и тоже на боковую.

Проходя мимо меня, Лешка шепнул:

– Ложись сегодня с ним, Дюдыч. На всякий случай...

Я кивнул.

Володька вытащил из костра ветку, прикурил.

– Знаешь, Дим, меня это порой пугает...

– Что?

– Рассудочность наша. Это – неразумно, то – нерационально. И верно, неразумно и нерационально. Только вот попалось мне, помнится, такое определение... Не то у Веркора, не то еще где-то: человек – существо, способное на алогичные поступки. Скажи, ты никогда Армстронгу не завидовал?

– Терпеть не могу джаз.

– Дурак, я про Нейла! Я вот часто думаю: каково ему было, впервые ступившему на Луну? Впервые в чужом мире – и он вокруг тебя, под ногами... Как я ему завидовал, Дим! Я тогда еще совсем мальчишкой был. Да и сейчас завидую, что греха таить. И Крымову со Скоттом – на Марсе.

– Никогда им не завидовал. Понимаешь, они к этому готовились – долго, тщательно. Без малого всю жизнь. Это мы отсюда им завидуем: ах, сверкающа почва Луны!.. А для них это работа. Тяжелая. И, конечно, интересная. Вот чему можно позавидовать: они место свое нашли, дело свое. А это все романтика, которая, как известно, уволена за выслугой лет.

– Шиш тебе! – Избытком вежливости Володька, увы, не страдал.

Мы опять помолчали. Кофе совсем остыл, и я допил его одним глотком.

– Ну, пошли спать, что ли?

– Иди. Я сейчас, только взгляну еще раз на диво. Эх, Дим, до чего Чошку жалко!.. Может, вместе сходим?

– Сейчас там все равно ничего не видно – темь одна. Попозже надо, когда там рассветет.

– Ладно, иди спи, медведь. Спокойной ночи! И не бойся, не сбегу.

Володька ушел. Я забрался в их палатку – она была просторная, четырехместная, не то что наша с Лешкой "ночлежка". Через открытый вход был виден костер – тлеющие угли, по которым изредка пробегали робкие язычки умирающего огня. От вида гаснущего костра всегда становится неуютно и грустно... Уже засыпая, я услышал, как вернулся Володька. Он проворчал что-то насчет бдительности и опеки и улегся. Через пару минут он уже спал, посапывая и изредка всхрапывая. Тогда и я уснул окончательно.

Когда я проснулся, было еще совсем темно. Я взглянул на часы – четыре. Но спать почему-то уже не хотелось. Я встал и тихонько, чтобы не разбудить Володьку, выбрался из палатки.

"Диво", слава богу, никуда не делось. Рассвет там еще не наступил, и оно сгустком тьмы висело на фоне темного леса. Я долго всматривался в эту черную бездну – так долго, что под конец мне стало мерещиться, будто там, в глубине, движется робкая светящаяся точка, словно кто-то идет с фонарем... Я протер глаза. Точка исчезла.

Вернувшись к палаткам, я постоял в раздумье, покурил. Будить их или нет? Я представил себе сердитую Лешкину физиономию и рассмеялся. Набрав в грудь побольше воздуху, я заорал во всю мочь:

– Вставайте, дьяволы! День пламенеет!

Володька вылетел из палатки, как чертик из табакерки.

– Что случилось?

– Ничего, Володечка, просто я хотел пожелать тебе доброго утра.

Володька аж задохнулся:

– Ну, Димка!..

– Что-то Лешка не просыпается, – сказал я. – Пошли, вытащим его из берлоги!

Лешки в палатке не было. Мы удивленно посмотрели друг на друга:

– Куда его унесло?

– Может, прогуляться решил? С ним бывает. Ничего, скоро вернется.

Через час Лешка еще не вернулся. Мы наскоро позавтракали, петом обнаружил, что у меня кончились сигареты, и полез за ними в палатку. Тогда-то я и обнаружил записку, прижатую "Спидолой".

"Ребята! Я ухожу. Это неразумно, знаю. Но не могу иначе. Чудо происходит лишь один раз, а не то – какое ж оно чудо? И нельзя пропустить его, чтобы потом не каяться всю жизнь, Это эгоистично – я иду для себя, а не для других. Но идти должен.

Я взял твое ружье, Володя, кое-что из продуктов и почти все ваши сигареты – не серчайте.

И не думайте, что я собираюсь жертвовать собой, – уходя, всегда думаешь о возвращении. Я вернусь.

Постарайтесь понять и не осудить.

Ваш Лешка".

Впрочем, записку мы дочитали уже потом. А тогда, переглянувшись, мы ринулись напролом, обдираясь о ветви елей и колючие кусты можжевельника. И – с разгона проскочили между соснами, ограничивавшими "диво". "Диво", которого уже не было.

– Леша! – заорал я, понимая, что это бессмысленно, что он не услышит, что его уже нет нигде в нашем мире. – Лешка! – Я ругался, что-то кричал не помню уже что, но что-то бессмысленное и громкое, а в мыслях билось одно: "Что ты наделал, дурак, что ты наделал?!"

Володька тряс меня за плечо. Лицо у него было совершенно мертвое, глаза сразу ввалились, губы вытянулись в ниточку.

– Это я, – сказал он механическим, странно спокойным и ровным голосом. – Это я должен был пойти, а не он. Он мое место занял. Я болтал, а он пошел. Понимаешь, это я должен был пойти...

Вот, собственно, и все.

К вечеру приехали на мотоцикле Толя с Наташей и привезли в коляске Трумина. Он нам поверил, но...

Началось следствие. Боюсь, следователь до сих пор пребывает в уверенности, что мы злодейски расправились с Лешкой, а потом для отвода глаз придумали всю историю с "дивом". И не судили нас только за полным отсутствием улик.

Еще была академическая комиссия. Работала она долго: снимки, сделанные Володькой, изучались и так и этак; нам устраивали перекрестные допросы почище, чем во время следствия... К единому мнению, как я понимаю, комиссия так и не пришла. Некоторые считали нас мистификаторами или, наоборот, жертвами мистификации; другие утверждали, что "диво" галлюцинация, непонятным образом за фиксированная на пленке, третьи... Пожалуй, один лишь Бармин принял вас и нашу версию всерьез. Но тогда он был одинок в этом мнении. Почти одинок.

С тех пор прошло более двадцати лет.

Иногда, когда я попадаю в Усть-Урт, я заезжаю на это место. Четыре года назад, по предложению Бармина, уже академика, ученого мирового масштаба, нобелевского лауреата, там была поставлена автоматическая станция слежени и огорожена охранная зона. Я смотрю на сосны – теперь из них осталась лишь одна, вторую повалило ветром лет семь назад...

И уезжаю.

Я знаю, ты неправ, Лекс. Знал тогда, уверен в этом и теперь. И все же...

И все же где-то в глубине души, там, на самом две, шевелится странное чувство, похожее на зависть.

Иногда и вижу его во сне. Обросший, истощенный, бредет он, по щиколотку увязая в темном, рыхлом песке, раздвигая руками похожие на выгнутые стрекозиные крылья растения. И тогда мне кажется, что он должен, непременно должен вернуться. Я чувствую это. Может, он уже – вот сейчас, только что – вернулся? Или – сегодня? Завтра?

Ты должен вернуться, Лекс!

Андрей Балабуха. "Гениак"

– Спасибо, – Гранж улыбнулся. Улыбка у него была обворожительная.

Брод тоже улыбнулся, но скупо, краешками губ.

– Пожалуй, это я должен благодарить вас за оказанную честь.

– Вы настолько верите в успех?

– Дело даже не в этом. Благодаря вам я попал в такую компанию... – Брод снова пробежал глазами лежащий перед ним список.

Список и в самом деле был внушительным. Двадцать семь Хортовских лауреатов, шесть Нобелевских...

– И все согласились?

– Не все. – Гранж непонимающе повел плечами. – Трое отказались.

– Почему?

– Брендон сказал, что не хочет рыть могилу самому себе. Кому понадобятся исследователи после рождения "Гениака"? Акоста отказался, не объясняя причин. Дорти заявил, что считает работы по цереброкопированию недостаточно отработанными, а потому не хочет рисковать своей головой.

Но как раз это-то Брода не смущало: цереброкопированием занималс институт Штамба, а в их работу он верил. Смущало Брода совсем другое... В целом же, надо отдать Гранжу должное, проект был задуман с размахом. Мощная электронно-вычислительная машина с объемом памяти, позволяющим вложить в нее чуть ли не всю информацию, накопленную со времен Адама. Но это только базовая память, мертвая, как библиотека конгресса. А затем затем в памятные блоки методом цереброкопирования переносятся личности крупнейших ученых века. Первоначально они записываются каждая на отдельный блок, и только потом между ними постепенно возникают связи, объединяющие их в единое целое – "Гениак". Проект изящный. Но...

– Значит, остальные согласились... – повторил Брод. – Когда я буду вам нужен?

– Копирование – процесс сложный и длительный, а нам нужно обработать сорок семь объектов. (Как легко это у Гранжа получилось – "объектов"! Ведь каждый из них – человек...) Думаю, с вами мы займемся месяца через три. Точнее мы сообщим дополнительно.

– Только не позже, чем за три дня, – сказал Брод к поднялся из-за стола, протягивая Гранжу руку...