Текст книги "Воробей, том 1 (СИ)"

Автор книги: Андрей Дай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

После отставки жизнь у блестящего гусара, выражаясь его же собственными словами: несколько потускнела. Он, как и прежде, был завсегдатаем большинства приличных салонов столицы, отмечался участником вакханалистических гульбищ гвардейских офицеров и продолжал раздражать господ волшебством обращения и обольщения прекрасных дам. Казалось бы – чего ему еще? Дом – полная чаша. Добрая и прощающая все его проделки супруга из княжеского рода. Сын. Две очаровательные дочери – близняшки. Капитал, превышающий шесть миллионов. Живи и радуйся.

Он не жаловался. И внешне никак не изменился, даже сменив доломан на партикулярное платье. Просто вместо аксельбантов на груди появились бриллианты в запонках. И если бы не общался с ним много лет, не дружил семьями и не относился бы к нему скорее как к брату, чем как к партнеру по банковскому бизнесу, так и я не разглядел бы. Как пропал шальной блеск в глазах. И какой он стал... тусклый.

Диагноз было поставить совсем не сложно. Осторожно задал Вениамину парочку вопросов, выслушал ожидаемо шутливые ответы и все понял.

– Как дела, брат? – спросил я его.

– О! Гера! У меня все просто превосходно! – блеснул идеально белыми зубами отставной гусар. – Давеча у кошки Милы родились четверо котят, так мне на весь вечер нашлось занятие. Выдумывали с Викой и Лизой имена для новых членов семьи. Остается надеяться, что хотя бы с полом котят я не ошибся. Ха-ха-ха.

– Как я посмотрю, жизнь в свете к лету и вовсе завяла, раз главным событием становится какая-то домашняя кошка.

– Истинно так, мой друг, – охотно отозвался Асташев. – Истинно так. Жетоны в поезда в Крым и в Германию раскуплены до самого августа. Кто с императрицей Марией Федоровной, кто с их высочествами. А я, как видишь, с кошками. Хи-хи.

Симптомы знакомые и в наше время вполне распространенные. После смерти императора Николая множество людей остались, что называется, за бортом уплывающего в грядущее парохода. Да даже и те, кто таки смог быстро сменить покровителя, чувствовали себя на новых местах не особенно удобно. Вокруг Никсы всегда кипела жизнь. Всегда что-то происходило, что-то менялось. Теперь же пошло такое время, словно стрелки часов замедлили бег. И летние отпуска тут не причем.

Так вот и Веня. Просто отбился от стаи. Однако, к его чести, он не замкнулся в себе, не опустил руки. Словно та, пресловутая, лягушка, попавшая в кувшин с молоком, Асташев непрерывно «шевелил лапками», одолевая друзей и даже просто знакомцев какими-то совершенно фантасмагорическими прожектами.

То порывался отправиться на Аляску открывать новые золотые прииски. После, захотел выстроить целый флот специальных, не боящихся карстовых льдов, пароходов с тем, чтобы, следуя северным морским путем, снабжать жителей Русской Америки всем необходимым. И каждый раз мне приходилось усаживать пылкого прожектера за счеты и требовать посчитать потребность паровых машин в угле, или стоимость инструментов и их доставки на Аляску...

Отдельной строкой стоял наш с ним Сибирский Торгово-Промышленный банк. Впервые об открытии столичного отделения Асташев заговорил еще в семьдесят третьем. В самый разгар очередного мирового финансового кризиса.

Нужно сказать, год предыдущий, одна тысяча восемьсот семьдесят второй, тоже был не особенно удачным для российской экономики. Европа активно переходила на золотой стандарт и в обслуживание кредитов наши серебряные рубли брали все менее охотно. Франция ввалила в казну Германской Империи первый транш контрибуции, вызвав тем настоящий финансовый заворот кишок. Берлин пребывал в экстазе. Им казалось, теперь средств хватит на все. На любые проекты или потребности...

Два миллиарда франков. Мир был потрясен до глубины души. Никогда еще размер контрибуции не выражался такими, поистине астрономическими цифрами. Однако же, в этом заборе из нулей пряталась коварная ловушка. Я, мы с Рейтерном, как и прочие любители посчитать чужие деньги, немедленно перевели «французскую дань» на рубли, и удивились. Семьсот миллионов?! Позвольте! Но это ведь всего на всего – один годовой бюджет Российской Империи! И даже слегка меньше бюджета Германии. Чего же тут колоссального? С чего весь этот экстаз?

Тем не менее, единовременное вливание в германскую экономику весьма крупных сумм здорово ударило по нашей финансовой стабильности. Рушились многолетние торговые связи. Доходы от внешней торговли падали. Тем более, что мы как раз тогда занимались агрессивной скупкой стремительно дешевеющего серебра, для чего изымали из оборота все деньги, до которых могли дотянуться.

Газета «Новости», подводя итоги деятельности Нижегородской ярмарки, писала: «Нижегородская ярмарка кончилась. Увы, результаты её в этом году так печальны, как никогда. Торговли почти не было, привезённые товары остались на руках и если не пролежат до будущей ярмарки, то будут проданы с убытком. Кроме того, указывают на множество банкротств, побегов и протесты векселей». Об Одесской ярмарке: «Завтра последний день нашей одесской ярмарки, продолжавшейся до первого октября в течение двух недель. В нынешнем году она дошла, кажется, до последних пределов ничтожества». Там же сообщалось: «Наши железные дороги в нынешнем году переживают решительный кризис, сказавшийся в повальном понижении доходности этих предприятий. В самом деле, сборы ж. д. падают с каждым месяцем и представляют уже весьма крупные недоборы сравнительно с прошлым годом». Купцам просто некуда стало возить товары.

«Истекший год, – писали «Санкт-Петербургские ведомости», подводя годовые итоги, – не может быть причислен к благоприятному в экономическом отношении. Затруднения чувствовались и в торговле, и в денежном обращении». В обзоре газеты «Новости» писали: «Старый биржевой год завещал новому «тяжёлую ликвидацию и недостаток денег»... «Сделки на бирже второго января были из рук вон вялы. Зала была полна продавцами бумаг и блистала отсутствием покупателей... Если мы сравним курсовой бюллетень за конец декабря истекшего года, то увидим только одно: курсы на все бумаги пятятся назад».

Газета «Современные известия» писала: «Двадцать девятаго и тридцатаго сентября московская биржа находилась в страшном переполохе: подобной паники не замечал никто из старожилов московской биржи. Сделок не было положительно никаких; самые лучшие бумаги не покупались никем, денег нельзя было найти ни за какие проценты: несколько дней тому назад частный дисконт доходил до двенадцати с половиною процентов, и то денег нет». Несколько дней спустя та же газета констатировала, что Московская контора Государственного банка совершенно неожиданно, не предупредив никого, прекратила учёт векселей и переучёт их от частных банков.

Я сохранил вырезки из газет в своем личном архиве. Чтобы помнить. Чтобы не забыть и потомкам передать простую истину: деньги – это кровь экономики. И если ты, в гордыне своей, решился играться с силами, объять которые не в состоянии, знай! Ты едва не убил свою страну!

О, а как в том же семьдесят втором все хорошо начиналось. Газетные полосы были полны энтузиазма. С пахнущих цинковой краской листов выливались целые потоки восторга, а то и откровенной лести.

Общий оборот внешней торговли достиг к январю семьдесят второго семьсот семьдесят миллионов рублей, тем самым увеличившись с года шестьдесят седьмого почти в два раза. Зимние ярмарки семьдесят первого отработали с рекордными итогами. Одна Нижегородская переварила товаров без малого на двести миллионов! Общий оборот внутренней торговли превысил два с половиной миллиарда рублей! Мы с Николаем торжествовали. Наши с ним реформы давали первые результаты.

Январская газета «Новости» писала: «Банковое дело усиливается у нас с каждым годом всё более и более. Возникновение новых банков ясно доказывает, что они становятся необходимыми вместе с развитием промышленности и торговли, что кредит получает всё большее значение... Но банковская горячка и акционерная игра получили всюду такое развитие, что постоянное учреждение новых банков и предприятий обратилось в некоторую страсть». Из годового обзора газеты «Биржа»: «В минувшем году образовано девять земельных банков, десять коммерческих и пятнадцать обществ взаимного кредита. Число общественных банков тоже увеличилось на четырнадцать. Кроме банковых установлений, в прошедшем году учредилось множество каменноугольных, горных компаний и заводов механического производства. Истинным чемпионом в этом выступают сибирские провинции».

Это я тоже сохранил. Пусть в газете ни слова не говорилось о Томской губернии, но уж мне-то подсказок и не нужно было. У меня на рабочем столе отчеты губернаторов со всех краев Державы горой были навалены. К концу второй недели чтения этой беллетристики, я окончательно возненавидел фантастику. Вкупе с сочинявшими ее губернаторами.

И тем страшнее был удар семьдесят третьего. Из двадцати пяти банков, созданных в первые годы восьмидесятых, половина потерпела крах. В том числе: Херсонский, Керченский, Курский, Рыбинский хлеботорговый... Наш СТПБ удержался единственно нашими с Асташевым вливаниями. Кокорев готов был в ноги пасть, с тем только, чтоб я согласился вложить не менее полумиллиона в его Волжско-Камский коммерческий банк. Василию Александровичу я, конечно же, помог, но всю банковскую систему целиком облагодетельствовать не мог.

А в мае семьдесят третьего на фондовой бирже в Вене случился обвал. И в точности по той же причине, что и у нас. Из-за «перегретости» рынков. Только наш кризис вызвали наши с императором действиям, а в Австрии и Германии вследствие стремительного роста кредитов. Понадеявшись на «бездонный» французский долг, банкиры выдали огромные кредиты, по которым многие из потребителей просто не смогли рассчитаться. Европу охватила паника. Вкладчики требовали от банков возврата средств со счетов. Вслед за Веной обрушились рынки в Амстердаме, Берлине и Цюрихе. После того, как германские банки отказали в продлении долга американским компаниям, кризис перекинулся через океан, в САСШ.

К осени сдалась крупнейшая инвестиционная компания Америки, Jay Cooke & Co. Из-за ужасающего падения котировок на несколько дней закрылась Нью-Йоркская фондовая биржа. Начались банкротства банков. Оставшиеся на плаву финансовые институты приостановили выдачу кредитов. Словно эпидемия, по стране распространилась безработица. Газеты сообщали, что до трети всего трудоспособного населения САСШ встали в очереди на биржи труда. Американский посланник, впервые в истории мировой дипломатии, просил разрешения правления Русско-Американской компании на вывоз на Аляску хотя бы нескольких сотен тысяч рабочих. Договорились на сто двадцать. И только под обещание Ротшильдов списать остатки огроменного внешнего долга Империи. К холодным берегам богатых на презренный металл земель отправились первые пароходы, и уже скоро мир узнал какова она на самом деле – золотая лихорадка!

Наша экономика держалась на честном слове. И, как ни странно, на Законе о равноправии религий. Старообрядцы вдруг выкопали дедовы кубышки, и влили в финансовую систему почти миллиард рублей. О, да! Это было неожиданно, и весьма действенно. По сути, обираемые две сотни лет, загоняемые в самые, что ни на есть, медвежьи углы – эти люди реанимировали то, что я, по собственной глупости, едва не угробил.

И тут пришел Асташев и предложил открыть в Санкт-Петербурге отделение нашего банка. Сказать по правде, момент был просто великолепным. Нужда в деньгах была такая, что мы легко захватили бы рынок кредитов и подвинули в сторону менее успешных конкурентов. Однако СТПБ был неразрывно связан с моим именем, а наживать капитал на костях других, я решительно не желал.

Все прошло. Скупленное серебро обратилось в новенькие рублевые монетки, которыми мы аккуратно наполнили скудеющие рынки. В разоренной кризисом Европе купили десятки готовых заводов и современное оборудование еще для сотен. Уже в январе семьдесят четвертого ассигнации, впервые с момента их ввода в России, стали обмениваться на серебро по курсу один к одному. Парижские газеты причислили меня к «отцам русского экономического чуда». Эти вырезки у меня тоже в архиве. Как знак моей благодарности к вмешавшемуся в судьбу Родины Вседержителю. Я-то точно знал, что столь быстрое восстановление – самое настоящее Чудо. А на чудеса у нас действует исключительная божественная монополия.

Времена изменились. Теперь открытие представительства нашего банка в столице будет восприниматься обществом совершенно по-другому. Как именно – огромный вопрос. Но вот я лично, узнав о ком-то из министров, крупном акционере какого либо банка, способствующем обустройству филиала на финансовом рынке Санкт-Петербурга, решил бы, что вельможа собирается на покой. Для меня, выходца из двадцать первого века, вполне нормально, когда чиновник, готовясь уйти в отставку, создает себе теплое местечко.

К слову сказать, и сейчас, хотя занятие коммерческой деятельностью и не считается достойным аристократа, все-таки банковское дело стоит несколько особняком. Множество вполне уважаемых в высшем свете господ – выходцы из купеческих семей, перешедших от прямых спекуляций к кредитно-финансовым операциям. Успешная же игра на бирже и вовсе тема постоянных сплетен и обсуждений в мужских клубах и модных салонах. Получение дохода, делание денег из денег выглядит чем-то изящным. Чистым от сугубо купеческого лихоимства и мошеннических манипуляций.

Это в немалой степени послужило причиной взрывом рванувшей в стране акционерной лихорадке. Нашими с Николаем Вторым стараниями, за год открывались десятки новых акционерных обществ. Строилось тысячи заводов, с аукционов, проводимых министерством Государственных Имуществ, продавались концессии на разработку сотни месторождений. Железные дороги, мода на которые возникла еще при Александре Освободителе, в царствование Николая Великого приобрела прямо-таки эпидемиологические масштабы. Старые аристократические семьи, привыкшие жить исключительно на доходы с неприлично больших земельных владений, на фоне более смелых, вложивших средства в какое-нибудь производство, уже не выглядели такими недоступно богатыми. В экономику Державы вливались все новые и новые извлеченные из тайников и снятые со счетов деньги. Так что и я, активно занявшись продвижением нашей с Наденькой фирмы, не боялся выглядеть белой вороной.

А теперь добавим сюда мое не слишком устойчивое положение при Регентском Совете. И прозрачный намек на мою скорую отставку становится вполне реальным вариантом развития событий. Доморощенные салонные аналитики сделают выводы и донесут их до нужных ушей. Те – следующим. И уже через пару дней мои враги получат информацию, на основании которой начнут предпринимать какие-то действия. А раз основываться они станут на заведомо неверной информации, то и задуманные ими гадости к успеху не приведут. Любой же провал врага – это мой успех. Чего еще надо-то?

Одной из причин того, что затеять что-то серьезное в Санкт-Петербурге мы с Надеждой Ивановной решили именно весной, было банальное время! Летом ничего сколько-нибудь значимого обычно в столицах не происходило. Большинство чиновников, из тех, что принимают решения и способны подсунуть нужные бумаги на подпись власть предержащим, в отпусках до августа. Путешествуют по Европе, или по берегам Черного моря. А без одобрения действительно важных вельмож у нас большие предприятия не зачинают.

В шестьдесят шестом, министр почт и телеграфов, обер-гофмейстер двора, внук фельдмаршала Кутузова, Иван Матвеевич Толстой сумел пролоббировать передачу концессии на строительство Козлово-Воронежской железной дороги местному земству. А так как сами земцы строительного опыта и желания этим заниматься не имели, строить дорогу они, по совету того же Толстого, поручили некоему Самуилу Соломоновичу Полякову. Через год, прежде известный лишь в весьма узких кругах, Поляков получил, при той же протекции, подряд на возведение пути от Ельца до Грязей. Чуть позже, линия была продлена до Орла. Самуил Соломонович заранее скупил акции обеих дорог, а затем с огромной выгодой реализовал их в Лондоне. Не забыв поблагодарить добродетеля, естественно. К шестьдесят девятому Поляков вошел в список богатейших людей России.

Каждый подрядчик имел тайного или явного высокопоставленного акционера, продвигающего в Зимнем дворце интересы своего «наперсника». Для братьев Башмаковых – это министр внутренних дел, а после – министр Госимуществ, граф Валуев и брат императрицы-матери, герцог Гессенский, для Дервиза и Мекка – министр двора граф Адлерберг, для Ефимовича – фаворитка Александра Второго княжна Долгорукая. И хотя формально на конкурсах оценивали предлагаемую стоимость версты железнодорожного пути, проработанность проекта, опытность инженера и подрядчиков, фактически шел конкурс влиятельных покровителей.

С воцарением Николая список лиц, способных продавить нужное решение изменился. А практика лоббирования – нет. Другое дело, что одновременно с назначением товарищем Председателя Совета министров Державы, мне кто-либо из лоббистов оказался без надобности. Теперь же, после майского заседания Регентского Совета, и того подавно.

Широкой публике стала известна лишь, так сказать, видимая часть айсберга. Газеты будущим же, после «исторических решений» Совета, днем опубликовали известия о принятом пакете законов и об оставлении Военно-хирургической академии в ведомстве Милютина. Но было и еще кое-что, оставшееся в тени.

Во-первых, пусть и с перевесом в один голос, Совет проголосовал за временное отстранение князя Горчакова с поста министра Иностранных Дел Империи. Канцлеру пока сохранили высочайший, по Табелю о Рангах, гражданский чин и даже место в Регентском Совете. Однако, Бульдожка, с присущей ему прямотой, прямо в лицо старому чиновнику заявил, что, дескать, пора тому побеспокоиться о своем здоровье, а не изнурять себя сидением на заседаниях.

С политической точки зрения, опала князя Горчакова означала лишь одно: Россия более не намерена была принимать во внимание мнение иных держав, переданных дипломатическими методами. Покровительственное отношение к новорожденной по историческим меркам Германской Империи кануло в Лету. Одновременно, в связи с «уходом» Горчакова, предавалось забвению и его противостояние с Бисмарком.

Было и еще кое-что, о чем европейские страны ставились в известность этаким, весьма нужно признать – экстравагантным, способом. Дело в том, что шестого июня семьдесят третьего года, во время визита императора и канцлера в Вену, Николай Второй и Франц Иосиф подписали в Шенбруннском дворце соглашение. Позже, осенью того же года, к документу добавил подпись кайзер Вильгельм. Пакет документов стал называться «Пакт о Союзе Трех Императоров». По замыслу Горчакова, он должен был стать основой для нового договора о дружбе и военном союзе. Включающего, кроме военной, еще и экономические статьи. Ну, светлейший князь Александр Михайлович, у нас известный фантазер. Иногда до наивности. И чтоб в этом убедиться, довольно прочесть собственно сам текст Соглашения.

Документ не особенно большой, чтоб его было затруднительно изучать: «Е.в. император всероссийский и Е.в. император австрийский, король венгерский, желая осуществить на практике ту идею, которая руководит их сердечным согласием, имея целью упрочить мир, господствующий ныне в Европе, и стремясь отдалить возможность войны, которая могла бы его нарушить, убежденные, что эта цель наилучше может быть достигнута лишь прямым и личным соглашением между государями, соглашением, независимым от перемен, какие могли бы произойти в их правительствах, договорились о нижеследующих пунктах:

1. Их величества обещают друг другу, даже когда в требованиях интересов их государств окажется некоторое разногласие по поводу частных вопросов, сговориться так, чтобы эти разногласия не могли одержать верх над соображениями высшего порядка, какими они озабочены. Их величествами решено не допускать, чтобы кому-либо удалось разлучить их на почве принципов, считаемых ими за единственно способные обеспечить и, если нужно, принудительно поддержать европейский мир против всяких потрясений, откуда бы таковые ни проистекали.

2.На тот случай, если бы нападение со стороны третьей державы грозило нарушить европейский мир, их величества взаимно обязуются, не ища и не заключая новых союзов, сначала сговориться между собой, чтобы условиться относительно образа действий, какого следует держаться сообща.

3.Если бы вследствие сего соглашения явилась необходимость в военных действиях, таковые должны сообразовываться с особой конвенцией, которую предстоит заключить их величествам.

4.Если бы одна из высоких договаривающихся сторон, стремясь вернуть себе полную независимость действий, пожелала денонсировать настоящий акт, то она обязана предупредит о том за два года, чтобы дать другой стороне время принять меры, какие она сочтет уместными».

Вот собственно и весь «великий» пакт об все европейском мире. Как говориться: чтоб решить проблему, нужно собраться и хорошенько поговорить. Ни о каком военном союзе, или даже о примитивном пакте о ненападении и речи нет. А Горчаков считал эту бумажку – особенно когда к пакту присоединилась Германия – едва ли не главнейшим своим достижением на посту главы внешнеполитического ведомства. Ну и кто у нас наиглавнейший фантазер?

Никса с самого начала отнесся к документу, мягко говоря, скептически. А я и подавно. Сами посудите: о чем могли договориться Германия и Россия, которые Австрию хорошенько взгрели всего-то семь лет назад? Да и вообще. Идея силового «принуждения к миру», по моему личному мнению, сама по себе ущербна. Никто никогда не воюет только ради войны. Непременно есть причины, и почти всегда они касаются экономики. Это означает, что пока в мире существуют деньги, боевые действия так же будут случаться вновь и вновь.

С тех пор, как это соглашение о намерении что-то обсудить было подписано, в мире много чего изменилось. Венгры, прежде настроенные к Российской Империи вполне дружелюбно, и с удовольствием принимавшие финансовую помощь на борьбу с венским престолом, свое мнение переменили на противоположное. Удивительно, но это совпало в точности с моментом, когда денежная река истощилась. В Шенбруннском замке даже всерьез обсуждалась возможность войны с Россией...

Умер Николай Второй, а Берлин, ни на кого не оглядываясь, объявил войну Франции. Теперь и мы, устами Регентского Совета, заявили об обособленности своей внешней политики. Соответствующие бумаги будут розданы послам ведущих государств, и приведут к последствиям куда более значимым, чем пресловутая денонсация Парижского трактата. Ибо заявление это означает лишь одно: мы, Россия, Империя, достаточно сильны, чтоб совершать действия без оглядки на мнение кого бы то ни было.

Второе решение Регентского Совета готовилось без моего участия. И стало для меня настоящим сюрпризом. Все члены, за исключением как бы и без того отвергнутого Горчакова, были единодушны во мнении, что полномочия Совета Министров Империи, и его Председателя – в частности, явно недостаточны. И что негоже министрам и прочим чиновникам по любому пустяку надоедать Регенту. Всяческие мелочи, вроде составления годового бюджета страны или дозволений на открытие очередного акционерного общества, вполне может взять на себя канцелярия первого министра. Это же касается внесений изменений в Кодекс Законов Державы.

– Ныне научные достижения так быстро меняют уклад нашей жизни, что только диву даешься, – без единого нецензурного словечка, что уже само по себе было для него не характерно, посетовал великий князь Константин. – Что-то из этого потребует от нас вносить изменения и в основные законы страны. Так кому же, как не устремленному в грядущее графу Лерхе, пристало этим заняться? Он давеча натуральнейшим образом меня огорошил вопросом: стану ли устанавливать в своем кабинете в Мраморном этот его новейший телеграф...

– Телефон, ваше императорское высочество, – тихонько поправил я генерал-адмирала.

– Телефон, мать его, – фыркнул тот. – Телефон! Сказывал, будто бы можно будет разговаривать с другими, у кого это тоже есть, словно бы рядом сидишь. Ясно вам? Телефон! А мы в комиссиях статьи в каком-нибудь вшивом уложении по году обговариваем. Да после еще столько же высочайше утверждаем. Телефон, господа! Наука! А мы все по старинке, комиссионерно, как чухонцы какие-то, прости Господи!

И телефон, опять-таки неожиданно для меня, в одночасье стал модной штучкой. Это, конечно, совсем другая история, к майскому заседанию вершителей судеб отношения не имеющая. Но не могу не признаться. Было приятно, едрешкин корень. Мнилось, что надобно будет уговаривать, рассказывать, а кое-кого и принуждать к его использованию. Боялся, что наши вельможи, даже – либералы, на самом-то деле отъявленные ретрограды, станут противиться внедрению совершенно новой для них техники. Ан – нет. Князь Константин, Дагмар, князь Владимир прямо там, на Совете, изъявили желание обзавестись телефонной линией. А следом за ними и прочие вельможи в очередь выстроились. Так что осенью у организованной нами с широко известным в узких кругах господином Вернером фон Сименсом первой в мире телефонной компании Siemens&Lerche ожидается «аnschlag». А после, я намерен был еще и электростанцию в предместьях Санкт-Петербурга выстроить. Простейшая лампочка, куда больше телефона, мир изменила...

Но это так – к слову. На деле же, князь Константин, требуя дополнительных полномочий Совету Министров, мягко говоря, кривил душой. Потому как большая часть того, что должно было бы прибавиться, у меня и без того уже было. А то, чего не было, вроде составления прожектов новых и изменения старых законов – и даром не нужно. И так у нас этих, законодателей, так много, что девать некуда.

Формально в Российской Империи правом на, так сказать, законодательную инициативу обладали Сенат, Государственный Совет, Министерство Юстиции и Второе отделение Его Императорского Величества канцелярии. Реально, начиная с правления Александра Второго, хоть сколько-нибудь важные реформы готовились в тиши уютных кабинетов дворцов. Сначала – большей частью, в Мраморном. После, уже при Николае Втором, в Зимнем.

Сенат задумывался царем Петром Великим как некий орган, где виднейшие мужи Державы станут измышлять и реализовывать делами прожекты по возвеличиванию Империи. Но уже при Петре же стал простой околопрестольной говорильней. Местом, где плелись изощренные интриги, и создавались заговоры. Не мудрено, что к началу девятнадцатого века Сенат и вовсе перестал исполнять какие-нибудь функции. Став в конце концов, при Николае Первом, этакой почетной богадельней, где заседали престарелые, ни на что более не годные, чиновники трех высших классов по Табелю. Ничего не решавшие, ни за что не отвечавшие, и никем всерьез не воспринимавшиеся.

Однако реформы Александра Второго коснулись и вяло умирающего Сената. Именно туда передали все судебные дела, связанные с преступившими Закон гражданскими администраторами пяти высших классов. По сути, детище Петра стало не более чем Верховным Судом, чьи решения признавались окончательными и кои обжаловать было более негде. Или, что вернее: Сенат стал высшей кассационной инстанцией страны. Были образованы Гражданский и Уголовный кассационные департаменты, обладающие правом толковать запутанное законодательство, руководствуясь, что называется, «духом», а не только «словом». В семьдесят втором, по настоянию князя Владимира, было создано особое присутствие Правительствующего Сената, занимавшееся рассмотрением политических дел в качестве суда первой инстанции.

С Госсоветом, как и с Сенатом, тоже получилось ни шатко, ни валко. Но это уже чадо, рожденное не Петром, а другим видным реформатором органов государственного управления Империи – Михаилом Михайловичем Сперанским.

Идея была не плоха. Одного только граф Сперанский не учел – чтоб что-то к лучшему изменить, нужно очень этого хотеть. А чего хотели те три десятка назначенных лично императором вельмож, что заседали в Госсовете? Внимания царя, денег и власти. Нужды народа, а часто и страны, в этом списке вообще не присутствуют. Заметили?

Полномочия Госсовета предусматривали рассмотрение новых законов, изменения в старых, контроль за работой внутреннего управления – с правом производства судебных слушаний над провинившимися, составление ежегодной государственной росписи доходов и расходов, и отчетов по ее исполнению. На деле, вельможи создавали комиссии, тянули время и гнобили проштрафившихся губернаторов и министерских. И... Да собственно и все. Бюджет как верстался в недрах министерства финансов, так и продолжал верстаться. Контролем занималось Контрольное управление и жандармы, а новые законы... В кабинетах. Я уже говорил.

К середине века в ведомство канцелярии Госсовета передали дела об учреждении акционерных компаний, выдачу особых привилегий и привилегий об изобретениях. Потом еще и дела о «введении во дворянство и присвоении почетных титулов – княжеского, графского, баронского». И тут выяснилось, что сидение на заседаниях весьма прибыльное дело. Причем, во всех смыслах. Желающих «подмазать», чтоб «поехало» всегда хватало. Как и желающих получить мзду вельмож, которые вынуждены были, так или иначе, проталкивать нужные бумаги через комиссии Госсовета.

Одновременно, тем же «Учреждением», из компетенции Госовета изымалось все, как-нибудь касающееся гражданского и военного управления страной. А чтоб государственные советники не отвлекались на всякие пустяки, комиссию по составлению Законов передали из канцелярии Совета во Второе отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. И без того слабые законотворческие возможности, теперь попросту исчезли, обратившись, в лучшем случае – законосовещательными.

Министерство Юстиции вообще никогда ни единого закона не выпустило. Министр юстиции одновременно был генерал-прокурором Сената, и входил в члены Госсовета. Министерство осуществляло надзор за деятельностью прокуроров и судей, но в законотворчество не лезло. А канцелярия императора – она и есть канцелярия. Проверить прожекты на соответствие Кодексу они еще в состоянии. Выдумать что-то новое – увольте. Держат там не за инициативность, а за верность.

А теперь: «Внимание! Вопрос». Если регенты решили передать в Совет министров функцию учреждения акционерных обществ, то что останется Госсовету? И как сильно обрадуются не малой величины господа, когда узнают, что ловкий Воробей перехватил у них этакую-то кормушку?!