Текст книги "Ядерное лето 39-го (сборник)"

Автор книги: Андрей Уланов

Соавторы: Андрей Мартьянов,Виктор Точинов,Сергей Анисимов,Алла Гореликова,Людмила и Александр Белаш,Александр Тюрин,Вадим Шарапов,Владимир Кантровский,Дмитрий Токарев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Андрей Мартьянов
Операция «Бранденбург»

Смоленск, 13 марта 1943 года

– Я решительно не понимаю генерал-фельдмаршала, – развел руками высокий лейтенант в очках. – Сказав «А», надо говорить и «Б». Клюге прекрасно понимает, что мы ходим по лезвию бритвы и одновременно рассуждает о кодексе чести: видите ли, убивать человека за обедом – недостойно офицера.

– Но ведь это действительно плохо вяжется с традиционными представлениями, – пожал плечами генерал-майор Хеннинг фон Тресков – хозяин обширного кабинета на втором этаже самого охраняемого здания в центре Смоленска: здесь располагались некоторые отделы штаба группы армий «Центр». – И успех вовсе не был гарантирован. Я разговаривал с шеф-адъютантом фюрера Шмундтом, он сказал, что Гитлер во время поездок на фронт обычно носит легкий бронежилет и фуражку с металлическими вставками. В последнее я готов поверить, поскольку лично держал ее в руках. Фуражка необычно тяжелая…

– Кроме того, господин лейтенант, из-за беспорядочной стрельбы во время банкета могли пострадать офицеры штаба фельдмаршала, – поддержал фон Трескова усевшийся на подоконник господин в штатском. – Представляете последствия? Знаменитая фраза Игнатия Лойолы о цели и средствах в данном случае неприменима – мы не вправе обезглавить фронт, а большинству сотрудников Клюге не так-то просто подыскать замену. Особенно в нынешних обстоятельствах. Придется действовать по резервному плану.

– У вас в Абвере слово «план» обожествлено, – огрызнулся лейтенант. – А сакрализация любого понятия только вредит делу! Меньше планов, больше действий.

На несколько мгновений в кабинете установилась мрачная тишина – только тикали огромные напольные часы. Стрелки показывали четверть десятого утра.

Увы, но тщательно спланированный заговор группы генерала Трескова фактически провалился. Через два часа рейхсканцлер и верховный главнокомандующий Вермахта Адольф Гитлер вылетит из Смоленска в Восточную Пруссию и вновь станет недосягаем – организовать покушение непосредственно в Ставке невозможно чисто с технической точки зрения…

Случай же подвернулся уникальный: после поражения под Сталинградом фюрер выезжал на фронт все реже и реже, предпочитая затворничество в Растенбурге или в берлинской рейхсканцелярии. Когда стало известно, что Гитлер собирается посетить Смоленск, Хеннинг фон Тресков и близкие к нему офицеры поняли, что нельзя упускать столь удобный шанс покончить с человеком, ведущим Германию к катастрофе.

Недовольство фюрером в офицерском корпусе Вермахта спонтанно нарастало после начала кампании на Востоке – один из заговорщиков, барон Рудольф фон Герсдорф, после поездки на фронт в начале декабря 1941 года прямо говорил Трескову: «У меня создалось впечатление, что расстрелы евреев, военнопленных и комиссаров осуждаются офицерским корпусом повсеместно… Расстрелы рассматриваются как позорящие честь германской армии, в особенности ее офицерского корпуса. Виновен в этом только один человек – и вы отлично знаете кто, господин генерал-майор…»

Уже больше года фон Тресков подбирал в штабе группы армий людей, резко недовольных происходящем как на Восточном фронте, так и в Германии вообще. Велись осторожные разговоры, сводившиеся к одной простой мысли: надо что-то менять, и чем быстрее, тем лучше. Менять радикально.

Национал-социалистическое правительство должно быть заменено трезвомыслящими людьми – разумеется, военными, которые сумеют вывести Германию из войны с наименьшими потерями. Никто не хотел повторения 1918 года и нового Версаля – а если дела пойдут так и дальше, то по сравнению с грядущим поражением Версаль покажется детским лепетом: русские и западные союзники ясно дали понять, что их целью является полное уничтожение Германии…

Безусловно, в офицерском корпусе хватало фанатиков, слепо верящих в гений фюрера, на этих даже Сталинградская трагедия не произвела особого впечатления. Но Тресков и его приближенные в январе нынешнего года окончательно поняли: гибель Шестой армии в заснеженных приволжских степях является знаком того, что фюрер утратил контроль над ситуацией. Если бы вовремя был отдан приказ об отступлении, если бы успел Манштейн… Если бы!

Гитлер категорически заявил: «Я не уйду с Волги!». Последствия этого решения налицо – катастрофа.

Тихий ропот в среде старших офицеров и создал почву для обширного заговора, в который оказались вовлечены десятки людей – от адъютанта Трескова лейтенанта Фабиана Шлабрендорфа до высших чинов Абвера. В план покушения посвятили фельдмаршала Ганса фон Клюге, командующего группой армий – и тот, молча согласившись, задал вопрос, ответ на который беспокоил всех:

– А что дальше, господин генерал-майор? Вы понимаете, что вслед за… гм… за этой акцией должно последовать полное изменения государственного устройства? Причем во время тяжелейшей войны. Что дальше, Тресков?

– Вы имеете в виду – кто возглавит правительство и страну?

– И это тоже.

– Люди, не запятнавшие себя тесной связью с режимом. Те, с кем Запад сможет вступить в переговоры.

– Слишком расплывчато. Вы понимаете, что верхушку НСДАП надо убирать полностью? Всех до единого, за редкими исключениями… И прежде всего Гиммлера с его шайкой.

– Безусловно. Пост рейхспрезидента должен занять военный старой школы. Месяц назад я беседовал с генералом Гальдером, он… Он не выдвинул обоснованных возражений. Фон Вицлебен тоже.

– Гальдер или Вицлебен? – Клюге вздернул брови. – Ну хорошо, допустим. А канцлер?

– Альберт Шпеер – талантливый управленец, он сумеет удержать экономику от краха в условиях военного времени. Разумеется, действовать новый канцлер будет под тщательным присмотром армейского руководства.

– Шпеер – близкий друг фюрера. Вы не забыли об этом?

– Нет. Не забыл. Я встречался с рейхсминистром зимой, когда был в Берлине.

– И что же? Впрочем, я догадываюсь, иначе вы не назвали бы его имя. И помните: любая серьезная дестабилизация государства может вызвать обрушение фронтов. Результат окажется фатальным.

– Я знаю, господин генерал-фельдмаршал. Но альтернативы никакой: мы обязаны положить конец этому безумию, иначе Германия погибнет…

* * *

Фон Тресков знал, что в обычное время Гитлер был приветливым и вежливым человеком. Ходили разговоры о его вспышках ярости, но свидетелем таковых генерал ни разу не оказывался, хотя и бывал в Ставке по штабным делам сравнительно часто. Однако прилетевший вчера из Винницы фюрер выглядел мрачно, неулыбчиво и настороженно.

…О неслыханной удачливости рейхсканцлера ходили легенды. Гитлер счастливо избежал более чем десятка покушений – по крайней мере тех, о которых было достоверно известно. Он за минуту до взрыва уходил из помещения, где была заложена бомба, пистолеты давали осечки, а лучшие английские агенты, отправленные в Рейх, чтобы убить фюрера, бездарно проваливались там, где и отстающий школьник не смог бы допустить ошибки. В этом было нечто мистическое – одним чутьем на опасность такое не объяснишь.

Утром 12 марта на смоленском военном аэродроме приземлились сразу шесть самолетов: охрана и техническое обеспечение, от связистов до личных поваров. На тяжелом военном транспорте привезли даже автомобиль. Спустя сорок минут в ясном весеннем небе показался четырехмоторный Fw.200 «Кондор»; он шел один, без сопровождения истребителей – в этом районе опасаться авиации противника не приходилось.

Самолет коснулся полосы. Тресков покосился на адъютанта – Шлабрендорф выглядел абсолютно невозмутимо. По договоренности с фельдмаршалом они должны были посадить важного гостя в свою машину: лейтенант за рулем, на соседнем переднем сиденье, как всегда, непременно устроится камердинер и телохранитель рейхсканцлера Гейнц Линге. Тресков с Гитлером – позади. Было условлено, что выстрелы будут произведены одновременно, сразу после поворота с аэродрома на Смоленск. Шлабрендорф устраняет Линге, а генерал-майор в упор расстреливает фюрера – на столь близком расстоянии никакой бронежилет не спасет. Затем автомобиль изнутри подрывается двумя гранатами: Тресков и лейтенант отлично знали, что их ожидает в случае, если они останутся живы – никаких сомнений, следователи выбьют из заговорщиков имена всех причастных к покушению, и жертв будет стократ больше.

– Черт… – прошептал Шлабрендорф. – Боюсь, ничего не выйдет…

Фюрер и генерал Йодль спустились по трапу на бетон аэродрома, быстро переговорили с встречавшим их Клюге, после чего к самолету подогнали бронированный «Хорьх» с проверенным Эрихом Кемпкой за рулем. Ехать в армейской машине Гитлер категорически отказался – неужели что-то заподозрил?

Кортеж направился в сторону города.

– Вечером, – сказал Тресков лейтенанту. – До четырех пополудни совещание в штабе группы армий, с восьми – обед в офицерском казино. Мне необходимо как можно быстрее переговорить с фельдмаршалом. Предупредите фон Герсдорфа и полковника Штрахвитца, они должны быть готовы.

Второй вариант операции предусматривал покушение во время торжественного банкета, который устраивал Клюге в честь Гитлера, и этот план всеми без исключения был признан наиболее рискованным. Стрелять должны были сразу девять офицеров – уже упомянутые Тресковым начальник разведки штаба Герсдорф, сотрудник оперативного отдела Штрахвитц, братья Георг и Филипп фон Безелагер и еще несколько военных.

– …Вы устроите бойню, – резко сказал генерал-майору Клюге, зайдя в кабинет Трескова перед совещанием. – На банкете будет присутствовать сто двадцать человек, весь мой штаб!

– Следует рассадить их так, чтобы никто не попал на линию огня, – возразил Тресков. – Вы сядете напротив Гитлера, по другую сторону стола. Как только начнется стрельба, падайте на пол, Шлабрендорф вас прикроет.

– А остальные? О них вы подумали? Лишить фронт управления! Кроме того, как согласуется с офицерской честью убийство гостя за обедом? Я вам приказываю, Тресков: акцию отменить. Вернее, перенести. Изменить план. Вспомните о подарке Канариса!

Действительно, неделю назад Смоленск посетил шеф Абвера, посвященный в заговор. «Подарком», о котором говорил Клюге, являлись несколько килограммов новейшей английской взрывчатки – ее сбрасывали с самолетов во Франции для диверсионных групп голлистов и британской агентуры, значительная часть «посылок» оседала на складах разведки. Офицер Абвера Ганс фон Донаньи передал группе Трескова подробные инструкции по обращению с веществом, похожим на пластилин или замазку, а также оставил химические детонаторы. Бомбы они изготовили вместе с лейтенантом Шлабрендорфом, теперь оставалось придумать, каким образом эффективно применить адские машины…

День прошел напряженно – вначале совещание с генералитетом, затем Гитлер со свитой отправился в кратковременную инспекцию по частям, расквартированным в Смоленске. Фюрер был постоянно окружен охраной – не подберешься. Тресков передал Герсдорфу и остальным категоричное распоряжение фельдмаршала: покушения на банкете не устраивать, слишком рискованно.

Поздний обед прошел безмятежно. Гитлер был весел, много шутил, еще больше рассуждал о предстоящей летней кампании, во время которой следовало перехватить у русских инициативу и нанести решающий удар в направлении Москвы – новейшие тяжелые танки уже начали поступать в войска, в жилы Панцерваффе вливается новая кровь. Продолжался банкет три с половиной часа, фюрер говорил, почти не прерываясь.

Возвращение в Растенбург было назначено на завтра. Самолет должен вылететь в одиннадцать утра, провожать фюрера будет все командование фронта.

Тресков назначил Шлабрендорфу и фон Донаньи встречу на половину восьмого, у себя в кабинете. Времени почти не оставалось.

* * *

– Вы договорились с подполковником Брандтом? – Донаньи взглянул на генерал-майора. – Посылка готова.

Абверовец расстегнул портфель и поставил на стол перед Тресковым две бутылки мутного темного стекла с золотисто-белыми этикетками ликера «Куантро». От обычных бутылок они отличались разве что пробками – более крупными, заклеенными черной фольгой.

– Уверены, что сработает? – хмуро поинтересовался Шлабрендорф.

– В случае с Гитлером ни в чем нельзя быть уверенным, – парировал фон Донаньи. – Надо проткнуть шилом обе пробки и привести в действие кислотный взрыватель с замедлителем, он рассчитан на полчаса. Авиакоридор на Растенбург проходит по линии Смоленск-Орша-Молодечно-Вильно и далее на Восточную Пруссию, «Кондор» летит без сопровождения, на высоте около пяти километров. Это должно выглядеть как несчастный случай, авиационная катастрофа – по моим расчетам, взрыв произойдет северо-западнее Минска, над болотами. Искать самолет будут не меньше суток.

– Весьма оптимистичные расчеты, – буркнул Тресков. – Когда «Кондор» должен прибыть в Растенбург?

– В два по поясному времени Смоленска, общее время в полете два часа пятьдесят минут.

– Та-ак… Армейские средства ПВО в Белоруссии будут его отслеживать?

– Разумеется. Но «слепой участок» находится как раз за Минском, вплоть до зоны ответственности виленской противовоздушной обороны. Это только нам на руку. Если к половине третьего из Ставки не придет подтверждение о приземлении, можно звонить в Берлин.

В случае удачи диверсии Хеннинг фон Тресков должен был соединиться со столицей и передать состоящему при штабе ОКВ капитану Людвигу Гере кодовое слово «Бранденбург», запускавшее механизм подготовленного военного путча: гарнизон Берлина поднимается по тревоге, армия нейтрализует части СС, захватывает правительственные учреждения и верхушку НСДАП; временное управление Берлинским округом берет на себя адмирал Вильгельм Канарис, и он же представляет народу новых рейхспрезидента и канцлера – все согласовано и спланировано с точностью до минуты. Взятие власти займет минимальное время, к вечеру страной должны править военные и их ставленники…

– Пора, – Тресков взглянул на часы. – Донаньи, остаетесь здесь. Господин лейтенант, берите посылку.

Шлабрендорф завернул наполненные взрывчаткой бутылки в газету и аккуратно поставил их в портфель. Защелкнуть замочек следовало уже на аэродроме: без ключа его не откроешь.

Автоколонна из тридцати машин промчалась через Смоленск и вышла на загородное шоссе. Погода стояла сумрачная, за ночь нанесло облаков, шел сухой колючий снежок – обычное явление для здешней ранней весны.

Пилоты «Кондора» завели двигатели, самолет фюрера отправлялся третьим в очереди: часть охраны уже вылетела в Восточную Пруссию, остальные транспорты будут взлетать с промежутком в десять минут. Отлично, значит, в зоне прямой видимости других бортов «Кондор» не окажется – это серьезно затруднит грядущие поиски обломков.

– …жду вас седьмого апреля в Ставке, – услышал Тресков слова Гитлера, обращенные к фельдмаршалу. – Благодарю за прием, Клюге.

– Хайль, мой фюрер!

Генерал-майор шагнул чуть вперед и влево, закрывая собой Шлабрендорфа. Лейтенант мгновенным движением открыл портфель, прижал его левой рукой к груди, зажатым в правой ладони шилом быстро проткнул обе пробки «Куант-ро». Клацнул металлический замок. Шлабрендорф подергал крышку портфеля – убедиться, что посылку никто не откроет – и передал портфель фон Трескову.

Гитлер уже поднялся в самолет.

– Брандт, подождите! – Тресков стремительно подошел к трапу и придержал за рукав подполковника ОКВ Гейнца Брандта. – Извините бога ради, едва не забыл! Помните, вчера я просил вас передать подарок в Берлин?

– Конечно же, господин генерал-майор! – обернулся Брандт. – Что еще может послать на день рождения другу фронтовик, кроме хорошего спиртного? Давайте. Уверяю, через два дня посылка будет в Берлине, и мы с полковником Штиффом выпьем за ваше здоровье.

– Большое спасибо, – выдавил неискреннюю улыбку Тресков. – Не знаю, что бы я без вас делал…

Дверь самолета захлопнулась, «Кондор» начал выруливать на полосу. Самолет остановился, взревели моторы, и через полминуты Fw.200 поднялся к серым негостеприимным небесам, оставляя за собой едва различимую полосу выхлопов. Тресков, Шлабрендорф и Ганс фон Клюге проводили его ничего не выражающими взглядами.

– Возвращаемся, – махнул рукой адъютанту фельдмаршал, мельком взглянув на Трескова. Генерал-майор едва заметно кивнул. Дело сделано. Теперь остается лишь надеяться.

* * *

– Перенести портфель в багажное отделение, господин подполковник? – обратился к Брандту унтерштурмфюрер Вольф из числа обслуги рейхсканцлера.

Брандт устроился в кресле в самом хвосте самолета. Передний салон «Кондора» занимали Гитлер, Йодль и несколько наиболее приближенных сотрудников Ставки.

– Конечно, – согласился подполковник и вдруг передумал: – А впрочем, он мне ничуть не мешает, поставлю в ногах. В багажном отсеке дикий холод, а ликер холода боится.

– Да, на высоте температуры минусовые, – согласился Вольф. – Как будет угодно.

На столике перед креслами лежали еженедельные журналы, Брандт взялся за последний выпуск «Вермахта», пролистал, потом уставился в прямоугольный иллюминатор. Самолет чуть потряхивало, он проходил через полосу облаков. Наконец слева по борту засияло солнце – «Кондор» набрал высоту и уверенно лег на курс.

Фюреру подали травяной чай, остальным кофе. Генерал-лейтенанту Альфреду Йодлю внезапно отчаянно хотелось закурить, но это было невозможно – Гитлер категорически запрещал курить в своем присутствии, особенно в самолете.

Личный пилот рейхсканцлера, штандартенфюрер СС и командир правительственной авиаэскадрильи Ганс Баур связался с ПВО Минска и запросил сводку погоды. Движущийся на восток облачный фронт простирался вплоть до Орши и Борисова, укрывая половину Белоруссии; западнее погода резко улучшалась – над Литвой и Восточной Пруссией ясное небо. Активности самолетов противника в тылу германских войск за последние сутки не отмечено. Точка поворота – двадцать седьмой градус восточной долготы, затем «номер первый» на двадцать минут выйдет из зоны наблюдения Минск-Борисов и будет передан ПВО Вильно. В случае непредвиденной опасности истребители поднимутся в воздух в любой момент, экипажи в полной готовности.

– Отбой, – сообщил Баур и щелкнул тумблером рации.

«Кондор» занял эшелон на высоте пять тысяч сто метров и набрал крейсерскую скорость в триста сорок пять километров в час. Штандартенфюрер отлично знал, как вести себя в случае чрезвычайной ситуации – при любой, самой минимальной угрозе, будь то случайное появление вражеской авиации или техническая неисправность, следовало на форсаже уходить к ближайшему военному аэродрому и незамедлительно сажать самолет.

Над Белоруссией изредка летают русские транспорты, сбрасывающие грузы партизанам; далеко не каждый из них фиксируется противовоздушной обороной и перехватывается. Но используемые Советами американские «Дугласы» С-47 слабо вооружены и слишком тихоходны, чтобы угнаться за Fw.200, а ждать появления на таком расстоянии от линии фронта боевых машин не приходится. Однако идет война, может произойти все, что угодно, поэтому Ганс Баур изучил маршрут Винница-Смоленск-Растенбург досконально и проложил воздушную трассу над самыми крупными центрами – любой аэродром Люфтваффе в зоне десятиминутной досягаемости, за исключением «слепого пятна» между Молодечно и Шальчининкаем. Именно туда и следовало бы вызвать эскадрилью истребителей прикрытия, но…

Но зачем? Это глубокий тыл. Тем более, что первые два самолета уже благополучно преодолели Виленский район ПВО и сейчас находятся над Восточной Пруссией.

Подполковник Брандт передвинул портфель с посылкой господину Штиффу из-под кресла к борту, прямиком под иллюминатор. Мимоходом отметил то, на что не обратил внимания в Смоленске – подарок тяжеловат, две бутылки с ликером чересчур увесисты.

Шла сорок пятая минута полета. Судя по всему, Донаньи ошибся, и взрыватель не сработал…

– В чем дело? – громко сказал Брандт, разбудив задремавшего в соседнем кресле советника имперского управления вооружений Штрауба. Наклонился. Послышалось неприятное шипение, из портфеля выбивался сизый дымок, пахнущий какой-то откровенно химической гадостью. – Что…

Брандт и господин советник погибли мгновенно – в последний момент подполковник еще успел заметить ослепительную синевато-белую вспышку. Штрауба поразило осколками и вышвырнуло в полутораметровую дыру, образовавшуюся в фюзеляже.

* * *

Ожидаемого заговорщиками эффекта бомба не произвела – предполагалось, что самолет будет полностью уничтожен в воздухе, но сдетонировала лишь малая часть взрывчатки, и конструкция машины выдержала. «Кондор» резко пошел вниз и влево.

– Держи, держи! – заорал Баур второму пилоту. У него создалось впечатление, что самолет поражен зенитным снарядом. – Гидравлика отказывает! Рация! Черррт!

«Кондор» стремительно терял высоту – четыре с половиной тысячи, четыре, три восемьсот, три триста пятьдесят… Перегрузки были огромные: если бы пилоты, скрупулезно следовавшие инструкциям, не были пристегнуты, их выбросило бы из кресел.

Сигнал бедствия подать не успели, да и некогда было – машина с трудом выровнялась, но тотчас отказали второй и четвертый двигатели, два оставшихся теряли мощность.

– Аварийная посадка! – Баур, не потерявший самообладания, видел внизу покрытые снегом болотистые равнины и черно-зеленые перелески – местность безлюдная и диковатая.

Замелькали голубые искры, электронику закоротило. Кабина наполнилась запахом жженой изоляции.

– Руге, садимся!

Дотянуть до ровного, покрытого тающим снегом поля не вышло – «Кондор» на скорости в триста километров в час врезался в ельник, сразу отвалилось правое крыло, один из двигателей левого сорвался с креплений и с ревом прорубил в подлеске сорокаметровую просеку. Топливо не воспламенилось только чудом.

* * *

В партизанском отряде «Сталинское знамя» с комиссара Шмулевича сильно удивлялись. Нет, вовсе не «не любили», и тем более не «ненавидели», но относились к Шмулевичу странно: каждый понимал, что обойтись без него решительно невозможно, человек он дельный и полезнейший, но очень уж удивительный. Решительно не такой, как все. Достаточно упомянуть, что обращались к нему всегда по имени и отчеству, не «товарищ комиссар» и не «товарищ Шмулевич», а непременно «Семен Эфраимович». На этом он сам настоял, мягко, однако непреклонно, еще летом 1941 года, когда в отряде и было-то всего-навсего четырнадцать человек.

Обитал единоличник Шмулевич в собственном блиндаже, пускай и маленьком, одевался всегда очень чисто и аккуратно, трофейными немецкими шмотками брезговал, иногда предпочитал гражданское (вообразите только – в лесу он вполне мог надеть пиджак с галстуком и светлой рубашкой!), но чаще носил форму майора НКВД, каковым и был в действительности. Разговаривал тихо и вежливо, никто ни разу не слышал, чтобы комиссар повышал голос. К каждому обращался на «вы». В блиндаже содержал массу книг, от классиков марксизма (должность обязывала) до старорежимных изданий Льва Толстого с «ятями» и «ерами».

Роста Семен Эфраимович был среднего, возрастом—чуть за сорок, всегда носил круглые очки в тонкой золотой оправе. Маленькие «гитлеровские» усики под носом были устоявшейся частью облика, прочей растительности на лице не имелось: комиссар аккуратно брился два раза в день и непременно с горячей водой. Все это делало Шмулевича белой вороной и объектом тихих (в основном доброжелательных) насмешек, причем только за глаза – все знали, что с комиссаром шутки плохи. Тихий-то он тихий, но человек абсолютно безжалостный и невероятно умный.

Командовал «Сталинским знаменем» бывший учитель алгебры из третьей средней школы Молодечно Петр Заславский – парень молодой, не военный, до войны лишь дважды бывавший на сборах, но внезапно открывший в себе немалый талант тактика. За два с половиной года действий в глубоком тылу немцев, невзирая на карательные рейды и вдумчивую охоту за партизанами, развернутую противником минувшим летом в Белоруссии, отряд уцелел, значительно пополнился и активно безобразничал на коммуникациях в треугольнике Глубокое-Поставы-Докшицы, доставляя немало головной боли немецкому коменданту Молодечно, ответственному за этот район северной Белоруссии.

Основную базу (опять же по выбору успевшего хорошо ознакомиться с округой Шмулевича) создали в Свенцянских грядах, на островах почти непроходимого болота, откуда берут исток Березина и Сервечь. Впрочем, болото оказалось «непроходимым» исключительно для непосвященных, то есть для немцев – орлы товарища Заславского по осени даже ухитрились притащить сюда угнанное у немцев самоходное артиллерийское орудие «Мардер-II» с почти полным боекомплектом, каковое торжественно доставили в расположение отряда. Для этого пришлось попотеть и положить через топь километровую гать (ее затем сразу же разобрали), зато теперь у «Знамени» имелась собственная артиллерия. Комиссар оценил машину, молча развернулся и ушел к себе – писать представления на награждение отчаянных сорвиголов, тем же вечером отправленные по рации в Москву.

Свенцянские гряды – укрытие надежное, другим отрядам, действующим южнее и западнее, повезло значительно меньше. Неподалеку проходит единственное шоссе Вильно-Полоцк, узкоколейка от Швенчениса на Друю, а вокруг—леса, незамерзающие зимой болота да речушки с топкими берегами. Не зная троп, не подберешься. И напротив, немецкие гарнизоны в Бегомле, Вилейке, Сморгони и других городках находятся в прямой досягаемости; если действовать в меру нагло, до определенной степени осторожно и наносить удары там, где не ждут, можно добиться немалых успехов.

Обладавший хороший памятью Шмулевич знал в лицо и по имени каждого из восьмидесяти двух партизан отряда—работа с кадрами находилась в его ведении. Большинство – белорусы в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет, двадцать девять кадровых военных из числа окруженцев 1941 года, шесть женщин, работающих в «госпитале» и по хозяйству, да еще агентура в близлежащих городках и деревнях. Не много, но и отнюдь не мало, все люди проверенные – этим Шмулевич занимался лично, каждый новичок в отряде отправлялся на длительную беседу к товарищу комиссару.

Заславский знал о Шмулевиче мало – тот был скрытен и не любил рассказывать о своей персоне. С двадцатых годов комиссар работал в НКВД, уголовным следователем в самом Ленинграде. Поздней осенью 1938 года был арестован, но через два месяца выпущен и восстановлен в звании и должности, однако в 1939-м от греха подальше переведен из Ленинграда в провинциальный Молодечно.

Как сказал сам Шмулевич, «органы разобрались, ничего особенного». Какое обвинение? Бросьте, чепуха – ну посмотрите внимательно мне в лицо, в каком это месте я немецкий шпион? Повторяю: разобрались. Будь я шпионом, где бы я сейчас был, здесь или там?

Эвакуировавшуюся в июне 1941 года из Молодечно автоколонну с документацией местного управления НКВД уничтожили с воздуха штурмовики, немцы отрезали дорогу на восток, ничего не оставалось делать, как уходить в лес и либо пробираться к своим через фронт, либо оставаться и организовывать сопротивление. После встречи с Заславским товарищ майор НКВД и показал свои немалые способности. Думаете, это легко сплотить, вооружить и заставить слаженно действовать совершенно разных людей, от гражданских беженцев из Вильно до спасшихся из разбомбленного эшелона доктора с семьей и военинженера из разбитой танковой части? Это очень и очень нелегко! А в довесок попробуйте обеспечить всем необходимым на болотных островах Свенцян – медикаменты, продовольствие, теплые землянки. Кому этим заниматься, кроме Шмулевича? Да никому.

– Вас наркомом ставить надо, – сказал Заславский комиссару уже в ноябре первого года войны. – Как вы все успеваете, Семен Эфраимович? Вы хоть иногда спите?

– Трех-четырех часов в сутки вполне хватает, – комиссар убавил огонь на немецкой спиртовке и обмакнул помазок в помятую кастрюльку с кипяченой водой. – Вот что я думаю, товарищ Заславский: нужна устойчивая связь. Хорошая рация, причем очень хорошая. Трофейная. Я знаю, где взять. Выделите мне десять человек помоложе и посообразительнее, придется прогуляться в Будслав…

Рацию добыли через два дня. Потерь во время операции не было.

– Связисты у них неплохо живут, – сказал вечером Шмулевич опешившему командиру. Выложил на стол пухлый бумажник. – Вот, посмотрите – кажется, немцы получили денежное довольствие, я счел нужным позаимствовать. Пятьсот двадцать рейхсмарок, а не оккупационные фантики.

– Зачем нам здесь деньги?

– Что-нибудь купим.

– У кого??

– У немцев. Или у спекулянтов. В коммерческих магазинах Молодечно достаточно заграничных товаров – немецкий аспирин или шоколад нам очень пригодятся… Передайте деньги Соловью, у него безупречные документы, и он вне подозрений, все-таки полицай. Список я составлю через час.

И так всегда.

Шмулевич умудрялся совмещать нахальные и стремительные атаки на вражеские объекты с непринужденной экспроприацией всего «полезного».

– Я слишком много общался до войны с настоящими бандитами, – пояснил комиссар. – И знаю, как правильно организовать классический налет. Почему бы не попробовать самому? Скажу вам честно, товарищ Заславский, получается неплохо, пускай и с небольшими помарками. Обещаю исправиться.

* * *

Тем утром Шмулевич привычно поднялся в семь, зажег трофейную спиртовку и согрел чай – немецкие брикеты ничем не хуже чая английского. Распорядок дня традиционный: сперва в блиндаж к радистам, за сводкой и сообщениями из Центра. Потом на «штаб» к Заславскому, где собираются все командиры взводов – в отряде все как в армии. Политзанятия – тоже святое. Разумеется, обычная ежедневная хозяйственная инспекция: обеспечение еще важнее политучебы, голодным или больным в бой не пойдешь, в этой сфере должен поддерживаться идеальный порядок.

Руководство отряда, связь и госпиталь расположили на самом крупном острове, двести на четыреста метров. Почва здесь каменистая, пологая возвышенность покрыта купами сосен и берез. Западнее на много километров тянется сплошное болото с чахлыми кривыми березками и чернеющими пятнами гиблых омутов. Прочие острова выстроены в изогнутую линию на северо-восток, еще дальше – полоса бурелома и дремучие дебри до самой Двины. Подходов к базе всего четыре, с разных направлений – возможность немедленной эвакуации и отступления отряда на одну из запасных стоянок предусматривалась в обязательном порядке, тут вам война, а не шуточки в деревенском шинке. То, что немцы отроду не появлялись на Свенцянских болотах, еще ничего не значит: если очень захотят – придут, и вот тогда рассуждать будет поздно.

Что сообщают с Большой земли? На фронтах затишье. Неудивительно – медленно, но верно подступает весенняя распутица. Позиционные бои «местного значения», освобождены два населенных пункта, заявление Народного комиссара иностранных дел… В общем, ничего интересного.