Текст книги "Ядерное лето 39-го (сборник)"

Автор книги: Андрей Уланов

Соавторы: Андрей Мартьянов,Виктор Точинов,Сергей Анисимов,Алла Гореликова,Людмила и Александр Белаш,Александр Тюрин,Вадим Шарапов,Владимир Кантровский,Дмитрий Токарев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– А он…

– Он человек хороший, – он чуть усмехнулся, непонятно было только – искренне или невесело, – человек хороший…

* * *

Они тихо проскользнули с черной лестницы в комнату. Дядя Митя достал из стоявшего на столе чемоданчика бутылку, хлеб и колбасу, оглянулся по сторонам, поискал взглядом и достал стакан и чашку, почему-то стоявшие на шкафу. Остановившаяся посреди комнаты Ксеничка не знала, что ей делать, но он сказал: «Присаживайся, присаживайся, в ногах правды нет» – и она послушно опустилась на кровать, только теперь заметив, что сетка прикрыта одним только тощим голым матрасом.

Нарезав хлеба и колбасы, дядя Митя налил себе и ей и протянул чашку:

– Вот… осторожно, это коньяк… С днем свадьбы тебя… Ксеничка залпом проглотила коньяк и тут же закашлялась, да так, что из глаз брызнули слезы. Он сел рядом, похлопал ее по спине, обнял.

– Знаешь, не думал, что так получится… но ты со мной, и тебе больше бояться нечего, – он замолчал и посмотрел в черное окно, в котором отражалась желтая лампочка. Ксеничка дотронулась до его плеча и тихо сказала:

– Поцелуйте… поцелуй меня, пожалуйста…

Он помедлил, и она, закрыв глаза, сама потянулась к нему губами…

* * *

Когда он вернулся, она еще не просыпалась. Все в ней, спящей, было совсем еще детским – и ладошки, сложенные под головой, и тихонькое посапывание, да и сама она, свернувшаяся калачиком. Тулупчик, которым он укрыл ее, когда уходил, почти сполз на пол. Он поставил принесенный с собою чемодан на стол, легонько потормошил ее за плечо, и она тут же проснулась и села на кровати, прижавшись спиной к стене.

– Тихо, тихо… все хорошо, это я. – Он сел на стул. – Вот посмотри, здесь вещи в чемодане… подбери, в чем поедешь.

– А… а откуда все это?

– Помнишь, в госпитале—Ника и Лика? Я сходил к Лике, пока ты спала, разбудил ее. Это Лика собрала тебе вещи из своих и сестры…

Ксеничка машинально огладила на коленях свое мятое платье, нерешительно посмотрела на чемодан, и Митя поторопил ее:

– У нас маловато времени… лучше будет, если нас увидит как можно меньше народу. Ты переоденься – он махнул рукой, показывая на чемодан, – а я пока на кухне покурю…

Когда минут через двадцать он вернулся, Ксеничка как раз заканчивала застегивать беленькую блузку. Все ей было почти впору и на первое время вполне могло сойти.

– Как приедем на место, обошьем тебя по размеру, – закончил он вслух свою мысль, и Ксеничка с благодарностью улыбнулась ему. Она начала было сворачивать косу в привычную «ракушку» на затылке, стала искать на столе шпильки, но потом, спохватившись, что их нет, так и замерла – видно было, как задрожала ее рука.

– А это все куда? – спросила она негромко и показала на оставшиеся в чемодане вещи. – Это же нужно вернуть…

– Это все уже твое… собирайся и пойдем.

Когда они спускались по лестнице, Ксеничка замерла у двери своей квартиры и сжала Митину руку.

– Ну-ну, пойдем, пойдем… нам нужно спешить. И не нужно плакать, – он вытер ей глаза и прижал к себе, обняв за хрупкие плечи. – Пойдем же… – Он вновь подхватил чемоданы. Ускоряя шаг, они пошли, пошли от двери, двери ее дома, двери, за которой уже никто и никогда не будет ждать ее из школы, двери, за которой никогда не прозвучит столь нелюбимое: «Ну где же тебя носит?» – и любимое мамино: «Доброе утро!»…

Идти им было далеко, на левый берег, на Сортировку. Холодный ветер на мосту силился сбить с ног, но Митя шагал, широко ступая, чуть впереди, прикрывая ее от порывов ветра, а она шла следом и все глядела на спину его перетянутой ремнями шинели. Она шла следом и не замечала даже, что по щекам ее катятся слезы – то ли от ветра, то ли от всего того, что оставалось сейчас позади…

Людмила Белаш Александр Белаш
Ночная смена (Киноповесть)

Было прозрачное иссиня-серое осеннее утро. Царила тишь. Только слабо и сипло свистел ветер, поднимая то крутящуюся вихрем, то летящую волнами пыль, затевая хороводы порыжевших, выцветших бумажек и рваных полиэтиленовых пакетов. Сор, палая листва, наносы сухой грязи жались к выщербленным железобетонным поребрикам с торчащими усами тонкой ржавой арматуры. Иссохший бурьян и мертвая, примятая дождем трава заполонили давно неухоженные газоны и клумбы, почти терявшиеся в победившей дикой поросли. Исчахли и обнажились нижние ветви елей у крыльца. Окна административного корпуса посерели от насевшей пыли, кое-где выбитые стекла обнажали неподвижную и непроглядную темноту пустых комнат.

Длинные заводские корпуса вдоль широкого проезда замерли в бездыханном сне. Толстое волнистое стекло громадных, в два этажа, окон тоже стало пепельно-матовым, его пересекали молнии трещин. Местами проемы в стальной обвязке, краска на которой вспузырилась и отошла осыпающейся скорлупой от ржавого металла, были закрыты вместо стекол потемневшими и покоробившими фанерными щитами на болтах-стяжках или же лоскутами витой железной сетки.

Тишина. Один ветер пел свою заунывную песню, играя мусором и гоняя по захламленному безлюдному пространству вуали летучей пыли. Замки на воротах цехов. Где-то вздрагивал и приподнимался порывами ветра изъеденный коррозией лист жести, беспрерывно и монотонно ударяясь о крышу, и звук этот плыл в мертвом воздухе, заполняя пространство. Бюст мужчины с волевым крепким лицом, стоящий посреди клумбы на квадратном надолбе, был обколот – такие пощечины оставляет разве что лом.

– В Москве семь часов утра, – бодро объявил голос радио в пустоте. За забором, огораживающим пустынный завод, раздалось шарканье шагов и невнятный разговор, в котором среди бормотания прозвучал протяжный зевок, потом долгий вздох и надсадный кашель.

По улице проехал автофургон, затем к дому с почтовым ящиком подрулил пикап с белой полосой наискось на боку и орлом с фельдъегерскими рожками – ПОЧТА РОССИИ – на дверце; мужчина, выметнувшись из-за руля, подсунул свой жесткий парусиновый мешок под ящик. Запоры щелкнули, торба слегка отвисла, приняв небогатый груз почты.

Почтовый пикап встроился в редкий поток машин, взбиравшихся на путепровод над громадной канавой, по дну которой натужно дымящий тепловоз волок череду лоснящихся черных цистерн. Городской гул нарастал, движение становилось гуще; на площади, в центре которой высился граненый штык-обелиск, уже вертелась карусель автобусов, грузовиков и легковушек. На зеленый призыв светофора со стоном тронулся и заторопился троллейбус, за ним спешно ринулись «газели», иномарки, лобастая фура с козырьком-обтекателем над кабиной и табличкой «ПУСТОЙ» за ветровым стеклом. Двухсекционный автобус – «папа с мамой» – разинул двери-челюсти и вытошнил на остановку кишащий человеческий обвал с его будничными репликами: «Ты куда прешь?! что, обождать нельзя?!» – «Да сзади толкают, чего вы орете?!»

– Да ладно вам, хорош с утра заводиться, – бросил Вадим, парень в облегающей вязаной шапке, небрежно распахнутой черной куртке на синтепоне и джинсах; сходя с автобусных ступеней слегка приплясывающим шагом, он широко вскидывал колени и пристраивал к уху дутую пуговицу на тонком проводке. Вадим замешкался на пути тех, кто стремился хлынуть в салон. На миг он задержал посадку, за что удостоился криков: «Ты выходишь или нет?! Встал тут!» Кто-то мельком оглянулся, неприязненно поморщившись, когда из наушников Вадима, вывернувшегося между лезущих в автобус людей, ударила лязгающая техномузыка – такое впору танцевать между станков у конвейера.

Вадим, сразу забыв о перепалке в пассажирской толчее, зашагал к зеву подземного перехода, все так же бросая вперед ноги и чуток вихляясь на ходу. Покачивая головой в такт ритму, он делал губами немое «уа-уа»; взгляд его был расплывчат – еще не сошла с глаз пелена недавнего сна – и напоминал о трансе, сомнамбулизме и тому подобных состояниях.

Достав сигаретную пачку, Вадим недовольно убедился, что она пуста. Смяв плотную бумажную коробочку в комок, он поискал глазами подходящую мишень и, сощурясь, быстрым движением метнул отслужившую упаковку сквозь разорвавшееся на миг людское скопище в далеко стоящую урну. Толстый краснолицый мужчина хмуро и зорко проследил путь комка от руки до урны и с удивлением покачал головой – надо ж, попал! Вадим, перехватив взгляд, с улыбочкой пожал плечами и развел руками – вот, мол, как ловко!

* * *

В многолюдном тоннеле, разветвленном буквой Y, вдоль стен тянулись слитные ряды ларьков – часть пока закрыта рольставнями, другие распахнуты. За витринами пестрели плотно разложенные товары – шапки, майки, лифчики, трусики, часы, куклы, ламинированные булки и коржики. Отгородив выпяченными задами свое скудное хозяйство от прохожих, грузные тетки с хрустом раскладывали вдоль кафельных стен листы пластика и выставляли из клетчатых сумок кто алебастровые вазочки, кто стопки шерстяных носков; банки солений, жареный арахис в стаканчиках. Вадим, упоенный музыкой, гибко лавировал между идущими, на ходу приценился к орешкам, засунул голову в табачный киоск и вынырнул с пачкой сигарет, зубами отрывая ленту оболочки. Музыка настойчивым, ударным ритмом прорывалась в его быстрых, но невнимательных взглядах, в слабых рывках головой. Казалось, весь тоннель почти незаметно пританцовывал вместе с Вадимом, и парень даже полуприкрыл глаза от удовольствия, улыбаясь блаженно и криво.

Гул нарастал. Топот десятков, сотен ног приглушил его мелодию в плеере; откуда-то над головами идущих сиропной струйкой полилась другая музыка – старинная, медленно-переливчатая, слитная с певучим и высоким женским голосом.

Быстро, но без спешки, ни с кем не сталкиваясь, некий высокий молодой человек шел сквозь поток пешеходов так размеренно и скромно, словно хотел попасть в резонанс с общим движением и раствориться в нем. Он был в немодной матерчатой кепке, распахнутом длинном пальто с заправленным в карманы и обвисшим сзади широким поясом; под серым пальто виднелся двубортный пиджак стариковского фасона, брюки с подчеркнутыми стрелками лежали на добротных, но давно и топорно сшитых ботинках. Он нес коричневый чемодан с приклепанными накладками на уголках, не иначе как вынутый из-под бабушкиной кровати—такие фибровые уродцы, оклеенные изнутри чем-то вроде блеклых обоев в цветочек, обычно хранят «смертную» одежду пенсионеров, тряпки, сберегаемые из жалости и жадности, а также целые династии моли.

Музыка, сопровождавшая Вадима, вдруг сбилась, превращаясь в тянущиеся, басовитые обрывки, между ними явственно стало возникать мерное, гулкое маршевое биение, и вот – торжественно и грозно зазвучали трубы. Сталкиваясь с прохожими, Вадим целеустремленно потянулся к одной из витрин – она светила сквозь мельтешащие фигуры, словно покачиваясь в ритме его петляющих шагов. Все ближе. Рядом. Вплотную!

Вадим улыбнулся, медленно двигаясь вдоль полок и неотрывно глядя на яркие коробки, где старинные краснозвездные танки стояли среди иззелена-желтых трав, а командир в шлеме, по пояс поднявшись из открытого люка, зорко высматривал в бинокль – что там дымится в степях у Халхин-Гола?.. А вот экипаж у бронемашины. Орудийные расчеты готовы открыть огонь, и уже вскинута рука, взмах которой означает залп. Ладный «ястребок» косо прорезает белые облака, а вдали по голубизне падает, растягивая грязный дымный хвост, черный хищник из легиона «Кондор». Фигурки солдат из набора выставлены в ряд – офицер зовет в атаку, подняв свой ТТ, бойцы встали из окопа – иглы штыков нацелены вперед. Вадим заставил себя оторваться от манящей экспозиции и, расставаясь, оглянулся на нее через плечо.

Пока Вадим брезгливо и туманно озирал на ходу бомжа, притулившегося в сыром углу, пытаясь угадать, жив ли тот, человек с чемоданом, оглядевшись коротко и пристально, посмотрел на свои наручные часы. 07:32. По губам его пробежала бледная улыбка нежности – и вновь лицо стало замкнутым и безразличным.

Он остановился закурить, скрыв осторожные глаза под козырьком кепки – распахнув картонную коробку «Герцеговины Флор», выбрал белыми пальцами папиросу, красиво и умело смял мундштук, чиркнул колесиком массивной бензиновой зажигалки и стильно пустил дым, любуясь сизой струей. Чемодан стоял за урной.

Вадим двинулся к выходу из тоннеля; парень в кепке повернул в другую сторону.

Чемодан остался.

Люди шли и шли, ежеминутно меняясь, галдя, покупая. Автобусы прижимались к остановке, вываливая новые людские массы. Ручьи и потоки пешеходов кишели, растекаясь от павильона по тротуарам, замедляясь у ларьков, вливаясь в магазины.

– Клав, это ты, что ли, приволокла? – тетка с полотенцами кивнула на чемодан соседке; та помотала головой, пожав плечами.

Согнувшись у старого, из кладовки вынутого чемодана, тетка с полотенцами потрогала черную ручку, попробовала поднять – о, тяжеловат! – потом пригнулась, приблизив ухо к чемодану.

Внутри отчетливо раздавалось звучное тиканье—тик-так, тик-так.

– А… – обернулась она к соседке с алебастровыми вазочками и амурчиками, но тут тиканье оборвалось щелчком.

Грохот взрыва сдернул с места все, что стояло, лежало, двигалось в тоннеле. Огненная волна прошла стремительно клубящимся палящим поршнем, разбрасывая клочья людей и вещей, срывая с потолка жестяные плафоны люминесцентных ламп. Когда вспышка угасла, в подземном переходе воцарился дымный мрак с лохмотьями мятущегося пламени; вместо недавнего гомона звучал истошный крик, чей-то сбивающийся на всхлипы визг, мычание боли и вопли: «Помогииитеее!..»

Среди пылающего хлама, в который превратилось содержимое витрин, горели изорванные картонные коробки с танками и самолетами, и плавилась, обтекая огнем, черная фигурка офицера, поднимающего в бой солдат.

* * *

Ветер, подметавший территорию безлюдного завода, замер, будто прислушиваясь к далекой пульсации сирены. Взгляд бюста на постаменте был устремлен туда, откуда доносился звук тревоги. Из, казалось бы, навек заглохшей трубы с сипением заструился пар. Что-то неясно загудело в закрытом пустом цехе, словно начало раскручиваться маховое колесо, изнутри по стеклам проползла расплывчатая тень; затем окна озарились шуршащей голубоватой вспышкой, как будто от сварки.

Крыльцо обсажено елями. Почти беззвучный полет вверх по ступеням. Дверь распахнулась. Полутемный коридор побежал навстречу, в унисон торопливым шагам мелькая провалами дверей, где на миг открывались и исчезали кабинеты с бледными квадратами оконного света на пустом запыленном полу. Поворот. Лестница. Где-то в глубине здания ритмично всплескивала дрожь телефонного звонка. Мелькнувший силуэт ворвался в дверь, донесся отрывистый, чуть хрипловатый голос:

– Где? Площадь Победы?

Парень в матерчатой кепке, идущий по улочке с густо натыканными магазинчиками, вздрогнул на ходу и резко оглянулся через плечо, как на окрик, прошептав с ухмылкой нескрываемого злорадства:

– Вот так. Тик-так!

* * *

Часы незримо шли сухой дребезжащей поступью дешевого китайского будильника; шаги мерно отсчитывали залитые бестеневым светом проходы среди морозильных ларей, набитых крабовыми палочками, заиндевелыми окорочками и окоченевшей стручковой фасолью. Скользкие плитки проходов уходили в белую даль магазина, в мясной отдел, где за скошенными стеклами витрин громоздились сосиски и колбасы, а поверх них маячили желтые головы продавщиц. Видеокамеры величиной с яйцо глядели вдоль стеллажей на груды пакетных супов и шеренги растворимого кофе. Тик-так, тик-так.

Хладнокровно жующий молодой мужчина с наголо обритым черепом, несгибаемой выправкой киногероя и окаймляющей рот тонкой черной рамочкой стильных усов и бородки остановился в проходе и красиво вскинул руку, чтобы браслет часов выпростался из-под кипенно-белой манжеты. Он с видом наполеоновского маршала, угадывающего момент атаки, покосился на циферблат – темный костюм сидел на нем идеально, а бейдж «ОХРАНА» величиной с ладонь сиял, как ценник на манекене.

– Дмитревна, запускай, – едва кивнул он сизой головой. Прошаркав к дверям, мелкая согбенная бабулька в синем халате отперла задвижку, и в магазин, озабоченно бормоча, полезли люди с опухшими, щетинистыми лицами, неряшливые и нечистые, кто зажав в руке замусоленные мятые десятки, кто на ходу пересчитывая монеты в ладони, шевеля губами и тупо хмурясь. Среди них через никелированный турникет в зал протолкался и Вадим, своим свежим видом выделявшийся из похмельной братии. Немного оскалясь в нарочито глуповатой улыбке, он наклонил набок голову, криво глянув на бейдж охранника; тот безразлично смерил Вадима скользящим взглядом и, сцепив руки за спиной, установился на расставленных на ширину плеч ногах. Из прохода неспешно выступил второй безлико выглаженный парень с бейджем, и охранники переглянулись, жуя почти в такт, словно говорили на беззвучном языке.

Ханыги отползали от водочного отдела и выстраивались к кассе. Вадим нес бутылку, крепко взяв за горло и с недоверием рассматривая этикетку.

– И пакет, – сказал он кассирше.

На кассе висели пакеты с изображением верблюда на фоне грандиозного завода и надписью: «ТРУД ДЕЛАЕТ ГОРБАТЫМ».

Вадим возился с пакетом, пробуя засунуть в него непослушную бутылку, а синяя бабушка, расталкивая ранних покупателей плещущим ведром и волоча за собой по полу мокрые лохмотья швабры, сварливо приговаривала про себя:

– За вами мыть впятером не успеешь. Кто будет ноги вытирать? Кому тряпку постелили? Молодой, а с утра водку жрать…

– Иди ты дальше, – беззлобно бросил Вадим, совладав с бутылкой.

– Кончай, Дмитревна, – проплыл мимо охранник. – Ты чего, не выспалась?

– До кишок достанут, – оживился Вадим на слово поддержки, но секъюрити не удостоил его вниманием, зато синяя бабушка забурчала вслед:

– Поживешь, сколько я – тогда и обзывайся. Чтоб мне тут всякие говорили!.. У меня муж без ног, я сама из детдома.

В сердцах она махнула шваброй. Вадим легко увернулся от шлепнувшей по полу водянистой бороды.

– Из дурдома. Че, был день открытых дверей? И много вас убежало?

Но уборщица удалялась, пугая шваброй посетителей и горячо, но глухо продолжая с болезненной гордостью мученицы рассказывать историю своих мытарств, при этом угрожающе оглядываясь на Вадима:

– Кости варили с картошкой… Поешь косточки-то, поешь!.. Бычий хвост ели…

Вадим немного задержался поглядеть, как охранник непринужденно и сильно, как за дверную ручку, взялся за рукав криворотого дедка:

– Отец, платим за вермишель.

– Где?! – встопорщился дед с возмущением.

– Быстренько платим, не будем смотреть по карманам. Вадим полюбовался, как у парня с бейджем все здорово получается.

На выходе он с удивленным интересом отследил два микроавтобуса «скорой помощи», с воем мчащихся друг за другом. И вообще сирен на улице звучало как-то слишком много.

* * *

На стоянке перед офисом внимание Вадима привлекла редкостная черная автомашина довоенной марки; оглядев ее со всех сторон, Вадим заглянул в офис с опаской, на всякий случай так же придурковато улыбаясь. Здесь охранник был седой, с газетой, в камуфле на широком крепком теле отставника.

– К кому?

Вадим поглядел на стенные часы. Минутная стрелка, щелкнув и дернувшись, перевалила на новую отметку.

– К Брыкину. У меня тут сестра работает.

– Сумочку показываем, паспорт достаем, – сухо и привычно велел охранник, уставясь на Вадима немигающим взглядом питона. – Кто сестра?

– Лида, секретарша.

Лидка скатилась в вестибюль по лестнице – на невообразимых шпильках, с густым слоем оптимизма на лице, в штампованных пластмассовых очочках, зависших на кончике носа, отчего она всегда держала голову вскинутой, как цапля в зоопарке.

– Сергеич, я ж тебе сказала – брат придет!

– А я за так и пущу, что брат, – Сергеич расплылся от удовольствия созерцать гладкую, аппетитную секретульку. – У меня все записаны, – прихлопнул он ладонью по амбарной книге и добавил строже: – Потому что терроризм.

– Ты на Вадьку погляди! – тыкала Лидка наманикюренными перстами. – Где тут терроризм?!.. Ты водку принес? – нахмурилась она.

– Во! – Вадим тряхнул сумкой.

– Ну, идем.

Взгляд охранника провожал Лидку с прицелом на арбузы ягодиц, перекатывавшихся из стороны в сторону под дешевым сукном самострочной, в обтяжку, юбки. Тонкие лодыжки, мощные икры с рисунками-цветками на чулках, толстые ляжки – Лидка покоряла вызывающей, дразнящей плотью.

– Вадька, всегда ты опаздываешь, – песочила она братишку. – Я тебе когда велела прийти, а? А сейчас сколько?

– Да я вовремя приехал, – оправдывался он, – но вкругаля идти пришлось, всю площадь обходить. Ты знаешь, что там было? Взрыв в переходе! кто-то бомбу заложил… Все оцепили, кругом менты. А ведь я там шел минут за десять до того! Чуть бы задержался – и готово. Прямо не верится.

– Мастер ты на отговорки; лучше молчи, чем врать-то.

– Кто врать, я?! – вскипятился Вадим. – Ты не слышала, как бахнуло? Новости погляди, там покажут!

– Есть мне время ерундой заниматься, новости смотреть… Я шефу говорила про тебя, – от кипучего характера Лидка обгоняла Вадима в спешной ходьбе по коридору. – Он не против. Сразу ставь на столик. У нас как у людей, все через стакан начинают. Шапку дурацкую – сними. Блин, ну ты постригся!..

– Нормально, – Вадим огладил короткие ершистые волосы, озираясь на девок, проходящих мимо с кипами скоросшивателей; девчонки пошептались и, оказавшись позади, расхохотались.

– Выпрямись, а то как крючок гнутый. Ну-ка, сделай радость на лице! Представь, что миллион выиграл. Нет, два! Ну вот, теперь похож на человека. Пал Андреич, привела! – Лидка втянула Вадима в кабинет.

Лидкин шеф так плотно занимал собой помещение, что входящие невольно плющились по стенке; одна Лидка вела себя тут вольготно, как рыба в аквариуме. Круглоголовый Пал Андреич издал горлом одобрительный звук и сделал толстой пятерней какой-то неопределенный гребущий жест, словно перебирая струны; спохватившись, Вадим выдернул бутылку и водрузил ее на стол.

– А! – кивнула шарообразная голова. – Лидок, дай стакашки. Закусь, чего там?

– Сырок, лучок, балычок.

– Ставь.

Отворив литую дверцу сейфа, Лидка извлекла десертную тарелку с объедками. Шевеля пузом, Пал Андреич скрутил пробку и набулькал себе граммов сто.

– Ты че, не пьешь?.. Не стой как чужой, наливай. Ну, за поколение «пепси»! – сглотнув дозу, Лидкин шеф захрустел повядшей половинкой луковицы. – Значит, Вадик. Мне Лидунчик про тебя доложила.

Вадиму ни соглашаться, ни даже говорить не требовалось – только слушать.

– Короче, принят. Завтра в ночь приступай. Завод… – шеф, не глядя, ощупал на столе бумаги, вынул лист, заглянул в него и сморщился. – Лидок, найди-ка…

– Вот, – безошибочно выхватив, Лидка подала нужную бумажку.

– Ага, оно. Улица Третья Промышленная, БМЗ, сам найдешь. Дед там в охране сидит, он все покажет. Завод на слом опечатан, чтоб никто лишний не шлялся, ясно? Что пропадет – с тебя вычту. Ты что, немой?

– Так точно! – браво брякнул Вадим, изображая понимающего и надежного служаку.

– Ну, клоун! – укоризненно покачал щеками шеф. – Лид, откуда у тебя такой брательник?

– Он двоюродный.

– А я думал – юродивый. Ни кожи, ни рожи. Только для тебя беру, учти. Мне с улицы никого не надо. Надо с вэо, ты понял? «Рогачка», диплом – это все кошка чхнула, нет ничто. Чувствуешь? – рявкнул он и загоготал. Вадим растерялся, на его лице вновь проступила жалкая улыбочка. – Сторож из тебя, как из дерьма пельмень. Иди, работай.

* * *

Вадим красовался у трельяжа в новеньком, коробящемся на плечах мышастом комбинезоне с маскировочными разводьями и почетными нашивками – на груди желтым по черному «ОХРАНА», круглая блямба в виде раскинувшей крылья пучеглазой совы над строкой «СПЕЦИАЛЬНОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ», на плече латунная эмблема в форме щита со звездой и латинскими литерами.

Можно подбочениться, заложить пальцы за ремень и вскинуть голову, железно сомкнув губы и глядя на всех змеиными глазами. А еще лучше надеть темные очки – или зеркальные! Вадим примерил – супермен! Резиновая дубинка воинственно и тяжело висела в петле на поясе – как ее выхватывают? Вот так. И многозначительно похлопывают по левой ладони.

Он описал дубинкой стремительный круг, затем быструю сложную петлю; словно игрок в гольф, перехватил орудие двумя руками и винтом развернулся на месте – о-па! И еще – снизу вверх, и сразу вниз и влево. Вот как мы умеем.

Он не сдержал гордую улыбку, любуясь собой в зеркале, потом крутанул дубиной небрежно, как-то очень залихватски – и она, вырвавшись из руки на половине взмаха, полетела в сторону. Вадим резко выбросил руку и поймал ее в полете, но длинная и вредная палка свободным концом звучно брякнула по телефонному столику, свалив баллон дезодоранта, рожок для ботинок, флакон и книжку расчетов за электричество.

– Вадя, ты что там творишь? – в тревоге выглянула с кухни мать. – Ты своим дубьем все переколотишь! Телефон не разбил?!

– Да не, мам, ничего! Это я случайно, – Вадим поспешно восстанавливал порядок, нарушенный резиновой палкой.

– Ты на работе так не развернись случайно. Засветишь в глаз напарнику – по судам затаскают. Климов своим «москвичом» кошке хвост переехал – когда, отец?!

– В прошлом году! – отозвался из комнаты батя.

– …и до сих пор не расплатился!

– Таких кошек не бывает. Скажи еще – «москвич» продал за ту кошку.

– Не «москвич», зато вторую дачу с машиной навоза и емкостью – продал. И сервант продал, на остановке его объявление висело. Кошка была элитная, породистая… отец, сколько долларов стоила?

– Тысячу! или две!

– Надо было в сейф кошку запереть, а не по улице гулять, – Вадиму представилась кошка персидская в сейфе, как она там ест с тарелки, а Пал Андреич с Лидкой внутрь заглядывают. – Ее чего, с помойными котами скрещиваться выпустили?

– На руках вынесли, воздухом подышать, а она спрыгнула.

– Нарядился? – вышел в прихожую отец. – Дай погляжу, какой ты в форме. «Поворотись-ка, сынку…» А ничего, красиво смотришься. Тебе шлем какой-нибудь дали?

– А как же! – Вадим горделиво нахлобучил кепи на свою куцую стрижку.

– Вылитый полицай.

– Бать, ты иногда скажешь, как гроб закроешь, – скуксился Вадим.

– А уши у нее отстегиваются? а она теплая? – озаботилась мать, подходя ближе и вытирая руки о фартук.

– Ма, я не маленький!

– А голова простынет? Ты о здоровье думай, пока молодой, потом поздно будет. Дядя Витя знаешь почему такой, все лицо набок? это ему в форточку надуло! Возьми свою вязаную шапочку; если станет холодно – надень. И шарф.

– И еще шубу! три штуки, одну на другую!..

Обреченно понимая, что предки не отвяжутся, пока не добьются своего, и комкая во рту новый язвительный ответ, Вадим со стонущим вздохом пронырнул к себе в комнату, схватил и смял шарф, наметился пихнуть его в карман, но воровато оглянулся и затолкал шарф под подушку.

– Я взял! – выкрикнул он бодрым голосом исполнительного человека.

– Зима придет – тебе должны дать тулуп. Сходи и попроси заранее.

Чтобы не гавкнуть что-нибудь особо едкое и дерзкое, Вадим для успокоения уставился на свои полочки. Там красиво стояли модели – танки, броневики, самолеты, шеренгой выстроились стойкие оловянные солдаты, а стена за коллекцией была оклеена советскими рублями.

– Ты слушай, что мать говорит, – назидательно молвил отец. – По КЗОТу спецодежду обеспечивает работодатель.

– Ой, ну достали, сдаюсь! – нервно закрутился Вадим.

– Зря дубинкой не маши. Сейчас такие люди, что убьют не глядя. Вон в переходе чего натворили с бомбой, ужас! еще пятеро в больнице умерли. Где твой свисток? Чуть что – свисти громче и беги от них.

– Чао, я погнал! – еле пробился Вадим к выходу.

– Куда?! еду забыл!

Рыча, Вадим цапнул сумку с «тормозком» и вырвался из квартиры, но, постояв на площадке, пошел не вниз, а вверх. Этажом выше он позвонил в чужую дверь и встал, сделав гримасу, приличествующую безжалостному и сильному стражу порядка, опустив козырек кепи до носа.

– Кто там? – опасливо спросили из-за двери.

– Гражданка Пилишина здесь проживает? – пробасил Вадим измененным голосом. – Откройте, милиция.

– Вадь, это ты?.. – в проем высунулась Иришка, утконосая девушка с мелкими глазками, на тонких ножках, щуплая, чернявая и прилизанная.

– А ты как узнала? – задрав козырек, обиженно спросил Вадим.

– По ушам. Таких ни у кого нет, – мило съязвила Иришка. – Почему в форме?

– Вот, – Вадим встал пофотогеничней, чтоб все было видно и смотрелось выгодно: и комбез, и дубина, и берцы. – Я теперь служу в охране. Военно-промышленный объект. Спецавтобусом до КПП, система пропусков, потом в бункер, – он понизил голос, – под землю. Сдал отпечатки пальцев и крови пятьдесят кубиков.

– Кровь… а зачем? – заинтригованная Иришка на шаг выступила к нему, пряча свои бледные и неощипанные курьи ножки под полами халатика.

– Чтоб опознать останки в случае чего, по белкам. Про взрыв на площади слыхала? Там все подбирают, будут экспертизу делать – чьи клочки. И у нас на работе…

– Что, в бункере опасно? – тихо спросила Иришка.

– Извини, подписка о неразглашении, – Вадим повыше вздернул голову и выпятил кадык.

– От радиации трусы свинцовые – надел? – спросила соседка совсем уже шепотом и прыснула тонким смешком.

– Иди ты, – расстроился Вадим, увядая; картинная поза его сошла на нет.

– По белкам… – безжалостно хихикала Иришка. – Тебя по желткам опознают!

– Заболтался я, автобус ждет, – Вадим сумел вновь посуроветь. – Бай-бай, пошел служить Отечеству. Жив буду – зайду.

– Вадя! Ты это… – нахмурилась Иришка, перегнувшись через перила вслед убегавшему, – сперва дезактивируйся! Вам молоко за вредность выдают?

– Оно тебе нужней! – заорал Вадим снизу, издалека. – Выпей литр, заешь крапивой!!

С лязгом тройного замка растворилась железная дверь по следу Вадика, и дряхлая седая голова в очках пронзительно заскрипела, брызгая слюной с синюшных губ:

– Не кричите! Здесь пожилые люди спят!

– В семь вечера спят только на кладбище!! – зычно отбрехнувшись, Вадим вылетел из подъезда, грохнув дверью на прощание.

* * *

В автобусе – конечно, в заурядном рейсовом ЛиАЗе – «скотовозе», завывающем и трясущемся всеми сочленениями, – Вадим держался молодцом, на уровне военного курсанта. Садиться не стал, поскольку с дубиной сидеть неудобно. Всех рассматривал свысока и искоса, ожидая, не бросит ли кто вызывающий взгляд. Он был уверен, что все смотрят на него – и точно, кое-кто, кроме кондуктора, обратил на него внимание. Опять девчонки шептались, фыркая и – никаких сомнений! – насмешливо стреляя в его сторону глазами.

На одном из поворотов Вадиму открылась пригородная равнина – над проблеском речной излучины четко чернел сквозной решетчатый пролет железнодорожного моста, а за рекой, над затуманенным полем, играло красными сполохами неясное далекое зарево.

Автобус выгрузил его под путепроводом и, пьяно кренясь, ушел дальше по маршруту. Перед Вадимом простиралась улица с подслеповатыми огнями редких фонарей, скупо освещавших старые трехэтажки с большими мутными окнами. Пешеходов почти не было, машин – и того меньше. Слева в замусоренном скверике, рядом с высохшей чашей фонтана, стоял на тумбе неизвестный цементный мужчина в кителе, коренастый и бравый, покрытый облупившейся бронзовкой. Проверив по табличке, что это 3-я Промышленная ул., Вадим побрел, потерянно поглядывая по сторонам. Наконец навстречу ему попалась толстая женщина, охотно и длинно объяснившая здешнюю географию: