Текст книги "Памятное. Испытание временем. Книга 2"
Автор книги: Андрей Громыко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
– Как вам, не писателю, это удается?
– Это пытка, – отвечал он. – Надо вымучить из себя три листа черновиков, чтобы написать одну страницу. Моя дочь Элизабет печатает их на машинке, и я исправляю текст еще трижды. В сущности, я без конца переделываю. Поверьте мне, это страшная работа.
Автор самым тщательным образом работал над рукописью и не прекращал этой работы даже в гранках, когда получал оттиски набора. Он проявлял исключительное внимание к литературной форме и стилю, стремился, чтобы в его труде чувствовалась гармоническая завершенность. Взяв пример с классиков, он предпочитал заголовки из одного слова. Вот названия трех томов его мемуаров: «Призыв», «Единство» и «Спасение». Мемуары де Голля были мне присланы и пополнили мою домашнюю библиотеку.
Он любил свое Коломбе. Потому и завещал похоронить себя здесь, на тихом местном кладбище. Шарль Андре Жозеф Мари де Голль – именно таким было полное имя генерала – навсегда останется в памяти тех, кто его знал.
Де Голль и Рузвельт
Несмотря на мои попытки выяснить, в чем причина тех довольно прохладных отношений, которые сложились у Рузвельта с де Голлем, ничего из этого долго не получалось. Не раз я пытался выяснить существо их отчужденности у некоторых американских государственных деятелей, еще до кончины Рузвельта. Нелегко было получить убедительный ответ на данный вопрос.
Но вот как-то мне представился случай откровенно поговорить с Государственным секретарем США Стеттиниусом. Задал я тот же вопрос ему. Он неожиданно довольно прямолинейно стал рассуждать:
– Генерал де Голль – человек амбициозный. Он думает, что судьба Франции будет определяться только им. Согласно донесениям американских послов из некоторых стран Европы, особенно из Англии, где находится де Голль, генерал считает почти наверняка, что ключевой фигурой послевоенной Франции будет он. Конечно, дело французов выбирать своих лидеров. Ни один американец не думает по-другому, в том числе и президент США. Но похоже, что де Голль больше внимания уделяет именно своему будущему положению, чем увеличению вклада французов в ускорение нашей общей победы над Гитлером. Де Голль – фактически генерал без армии, хотя его имя среди соотечественников обладает определенной притягательной силой.
Такая откровенная критика генерала сражающейся Франции – нашей союзницы в войне, да еще из уст высокого официального представителя США, конечно, настораживала.
– Похоже на то, – продолжал Стеттиниус, – что генерал все же переоценивает свое влияние на Францию и тех французов, которые ведут доступными им средствами борьбу против гитлеровских оккупантов. Кроме того, Франция, как и многие страны Европы, вообще не может быстро по-настоящему встать на ноги без помощи США. За годы оккупации ее промышленность оказалась парализованной. Спрашивается, при чьей помощи она может быть возрождена? Не надеяться же в этом на де Голля. Англия тоже не в состоянии оказать какое-либо эффективное содействие в восстановлении экономики Франции. Она сама сильно изранена, и потребуется время, чтобы выправить ее хозяйство и настроить его на мирный лад.
Помолчав, он продолжал:
– Единственная страна, которая может оказать реальное содействие французам в налаживании мирной жизни, – это США. Никаких планов экономического подчинения Франции у Соединенных Штатов нет. На все это я, как человек, пришедший в политику из большого бизнеса, смотрю реалистически.
Мне часто доводилось беседовать со Стеттиниусом, но в этот раз степень его откровенности превзошла ожидания.
– Конечно, оказывая помощь Франции, – утверждал он, – США будут на эту европейскую страну переключать часть своих ресурсов, причем значительную. Ну и что же? То, что мы станем посылать, пойдет туда не просто как подарок. В конечном счете, если учесть и политическую сторону проблемы, выгода окажется взаимной.
Хотя война еще не закончилась, но в рассуждениях Стеттиниуса по этой проблеме уже проступали ростки будущего «плана Маршалла», который с самого начала своего действия приносил США прямые дивиденды, не только политические, но и экономические.
– Кроме того, ведь США вынуждены будут помогать и некоторым другим государствам Европы после победы над Германией, – говорил Стеттиниус. – В Вашингтоне, конечно, отдают себе отчет в том, что Советский Союз, несущий основное бремя борьбы против фашизма, тоже хотел бы завоевать расположение французов. Но ведь ему предстоит колоссальный объем своих дел. Он должен будет поднимать из руин собственное хозяйство, которому нанесен неслыханный урон. Но один он все это, наверно, не в состоянии сделать. Одним словом, у Вашингтона нет каких-либо возражений против де Голля и против того, чтобы он был во главе государства. Но он не должен слишком выпячивать свое положение, принижая роль США.
Тут я напомнил Стеттиниусу о твердых обещаниях США и Англии открыть второй фронт и задал в связи с этим вопрос:
– Каждый француз знает, что национальная свобода для его страны может быть результатом успехов прежде всего Советского Союза, его армии. Наверно, в оккупированной Франции гадают, с какой стороны придет свобода в Европу и кто ее принесет. Советские люди ценят все, что делают США и другие союзники для оказания помощи Советскому Союзу в войне. Но ведь второго фронта, о необходимости которого мы постоянно говорим и твердые обещания открыть который вы уже давно дали, еще нет. Когда же вы и Англия начнете высадку своих войск в Европе?
Стеттиниус пустился в рассуждения:
– С точки зрения положения, которое существует сегодня, логика советской позиции безупречна. Но открытие второго фронта не за горами. Час, когда наши силы высадятся на Европейском континенте, приближается. Через какое-то время роль союзных западных держав будет видна еще более четко.
Я спросил Государственного секретаря:
– Каково ваше мнение о позиции Англии относительно того, что вы назвали амбициями де Голля?
Он ответил:
– Де Голль в Англии в общем прижился. Но Лондон, конечно, не может не считаться с позицией Вашингтона.
Резюмируя сказанное, Стеттиниус заявил:
– После Сталинграда и после явного перелома в войне в пользу союзников вопрос о Франции, в конце концов, не будет основным.
Таким образом, своими рассуждениями Стеттиниус в ходе беседы подтвердил, что прохладное отношение администрации США, прежде всего самого Рузвельта, к де Голлю было связано с ожидаемой ситуацией, которая может сложиться во Франции и вокруг нее после окончания войны. Известно, что последующие события полностью не устранили холодок в отношениях между Вашингтоном и Парижем, хотя после окончания войны они стали ровнее.
На конференции в Сан-Франциско, где создавалась ООН, Франция уже не дистанцировалась от США. Хотя она неплохо сотрудничала по основным вопросам на конференции и с Советским Союзом. Политический баланс сил на конференции, в конечном счете, складывался даже в более выгодном плане для Советского Союза, чем для США. Ибо надо было утверждать принцип единогласия пяти держав – постоянных членов Совета Безопасности. Известно, что этот принцип удалось отстоять. Он вошел в историю как «право вето» и получил полное отражение в Уставе ООН. Франция в это внесла положительный вклад.
«Франция выполнит свой долг»
С удовлетворением вспоминаю о встречах и беседах с крупным государственным деятелем Франции Кув де Мюрвилем, который при де Голле в течение десяти лет был министром иностранных дел (1958–1968), затем короткое время занимал пост премьер-министра (1968–1969). В 1966 году он сопровождал президента де Голля в его официальной поездке в СССР, а годом раньше приезжал в нашу страну с официальным визитом в качестве министра иностранных дел. Как близкий к де Голлю человек, он, несомненно, разделял и его взгляды на развитие советско-французских отношений.
Заслуживает того, чтобы его выделить, и такой сподвижник де Голля, как Андре Мальро. Этот деятель стал заметной фигурой на политической арене Франции в послевоенное время. Он входил в состав первого правительства Шарля де Голля (1944–1946) в качестве руководителя пропагандистских служб голлистской партии, а в 1959–1969 годах занимал пост министра культуры.
Не так уж часто у выдающихся деятелей культуры их естественное призвание сочетается с политикой в прямом смысле этого слова. Крупный политический пост в правительстве и призвание, скажем, литератора, художника, композитора, артиста – явление не частое во все времена. И это относится, пожалуй, ко всем странам.
Могут сказать, а как же с Нероном, римским императором середины I века, который был известен любовью к поэзии и музыке? Да, был известен, что не мешало ему прослыть в истории крайне порочной личностью. Говорили, что он даже играл на музыкальном инструменте при виде обильно льющейся человеческой крови, хотя это, быть может, больше легенда, чем правда. Нерона древние источники называют если не сумасшедшим, то, во всяком случае, ненормальным. Закономерен и его конец: циник, развратник, садист и убийца в облике венценосца, считавший себя поэтом, живописцем, ваятелем и музыкантом, был убит собственными слугами, приближенными, воинами-центурионами. Перед смертью он патетически воскликнул:
– Какой великий артист погибает!
Но исключения все же бывают. Иоганн Вольфганг Гёте – гениальный поэт и в то же время государственный деятель – не единственное тому доказательство.
Видимо, никто не будет оспаривать, что одним из подобных исключений являлся и Мальро. Имя известного французского писателя, активного борца против фашизма, командира эскадрильи иностранных летчиков-добровольцев, сражавшихся на стороне республиканской Испании, а в годы Второй мировой войны – участника движения Сопротивления, стоявшего во главе армейской бригады, останется в памяти людей.
Мальро был глубоко убежден, что, заняв министерское кресло, он сделает для культуры страны больше, чем если будет творить только в области литературы. О его пребывании на посту министра немало написано, а еще больше рассказано.
Хотелось бы воспроизвести вкратце одну беседу с Мальро. Состоялась она во время нашей встречи в дни моего официального визита во Францию.
Первое, что бросилось в глаза, – это скромность собеседника. Да, скромность. Мальро, будучи признанным писателем, одним из образованнейших людей Франции, вовсе не пытался подчеркивать свою роль ни в годы войны, ни в послевоенный период.
Он говорил о других людях, о политике и обстановке в мире, высказывался по вопросам культуры, культурных связей между Советским Союзом и Францией. Стоило мне задать ему какой-либо вопрос, и он весьма охотно на него отвечал, слова, фразы у него лились свободно, но в то же время весьма обдуманно. В нем воплощался образ человека высокой интеллигентности.
Само собой разумеется, что так называемого германского вопроса мы не могли не затронуть. Мальро как будто этого ожидал.
– Советский Союз, Франция и их союзники по минувшей войне, – сказал он, – должны сделать все необходимое для того, чтобы не появились новые гитлеры. Кровавая оргия самого Гитлера закончена. Этого хватит и для Европы и для мира.
А потом обратил мысль в сторону нашей страны.
– Великая цена заплачена за победу, особенно вашим, советским народом, – подчеркнул министр.
Говорил он тихим голосом, несколько скороговоркой, и, как мне тогда показалось, голос этот был не голосом оратора-трибуна, а скорее человека, привыкшего вести откровенную, задушевную беседу у камина.
Я спросил его:
– Верите ли вы в то, что деятели, которые направляют политику Североатлантического блока, не допустят возрождения милитаризма в Западной Германии, где есть еще немало нацистов?
Мальро сказал:
– Франция выполнит свой долг.
Это, согласитесь, яркая фраза, и звучит она несколько афористично.
Затем он добавил:
– Генералу де Голлю можно верить.
Тогда я заметил:
– Ведь не один де Голль будет определять курс Североатлантического союза?
Мальро с этим согласился:
– Безусловно, не один.
Однако он вновь подчеркнул:
– У де Голля прочно сформировалось определенное мнение о немцах, которое никто не сможет поколебать.
Задал я Мальро и такой вопрос:
– Как вы совмещаете выполнение обязанностей министра со своей творческой работой?
Он, улыбнувшись, сказал:
– Я ожидал от вас этого вопроса. Что же, могу свести свой ответ к тому, что для творческой работы почти не остается времени, поскольку его поглощает общественная деятельность. А ей надо уделять внимание, и немалое.
Мальро откровенно заявил:
– Я очень горжусь тем, что у меня постоянные контакты с деятелями советской культуры. Например, я высоко ценю общественную деятельность советского публициста Ильи Эренбурга.
Он так его назвал. Мы стояли в просторном зале. В руках держали чашечки кофе – обычный атрибут дипломатических раутов. В Париже, как нас уверяли, пьют «кофе по-французски». Секрета его приготовления нет никакого, просто кладут в одну чашечку двойной «заряд» этого продукта, и напиток получается крепким. Но мне казалось, он мало чем отличался от обычного эспрессо – черного кофе, так широко распространенного во всем мире. Есть кофе капучино – с горячими сбитыми сливками; придуман его рецепт итальянскими монахами, потому и название такое, в переводе значит – «монашеское», но популярность оно приобрело почему-то в буфетах… Секретариата ООН.
Мальро сказал:
– Я верю в то, что деятели культуры, в какой бы области они ни творили, могут сослужить хорошую службу отечеству, если отдают свой талант, духовные силы на пользу мира.
Говорил он так, будто в мире или по крайней мере в Европе всего одно государство и один народ. А в то же время Европа и мир уже являлись свидетелями все убыстряющейся гонки вооружений, накопления ядерного оружия и вынашивания реваншистских планов.
Похоже было на то, что крупный художник слова, вписавший в историю Франции достойную ее народа страницу, возможно, не во всем разбирался досконально, но трезвость его суждений по принципиальным вопросам была похвальной. Франция имеет основания гордиться тем, что среди ее заслуженных сынов значится имя талантливого писателя Андре Мальро, хорошо знакомое и советским людям.
Помпиду в Заславле и Пицунде
С кончиной Шарля де Голля линия на развитие добрых отношений между СССР и Францией в общем продолжалась. Политическую эстафету принял Жорж Помпиду, который в 1969 году одержал победу на досрочных президентских выборах, состоявшихся после того, как де Голль принял решение отойти от государственной деятельности.
Конечно, каждый француз, независимо от социального положения, равно как и внешний мир, вольно или невольно сопоставлял эти две фигуры: внушительную и колоритную личность де Голля и более скромную – Помпиду, который, будучи премьер-министром Франции еще при де Голле, попадал в поле зрения французов в той мере, в какой этого хотел Елисейский дворец, где в президентском кресле восседал ветеран, чье имя стало символом движения Сопротивления. Слова де Голля в годы войны действительно ловил каждый патриотически настроенный француз. В то же время Помпиду являлся человеком сравнительно малоизвестным, а за пределами Франции его знали еще меньше.
Но история не всегда шагает проторенной дорогой. Случается, она делает и скачки. При этом может не только оттеснить на обочину сильную личность и заставить ее славу померкнуть, но и вынести на поверхность внутренней жизни страны и даже на международную арену людей, не пользовавшихся ранее большой известностью.
Так было и с Помпиду. Его имя и деятельность далеко не сразу стали достоянием миллионов людей. Характерно, что ему даже тогда, когда он уже был президентом и опирался на довольно прочное большинство в парламенте, приходилось заботиться о том, чтобы и внешне выглядеть в глазах французской публики в наиболее выгодном для себя свете.
Характерен такой эпизод. В январе 1973 года Помпиду прибыл в Советский Союз с неофициальным визитом. Встречали его в Заславле, близ Минска. Погода стояла холодная, дул сильный, пронизывающий ветер. Президент вышел из самолета в легком пальто, без головного убора. Сопровождавшие его лица тоже были одеты «по-парижски».
После коротких приветствий, видя, что Помпиду явно начинает поеживаться, мы с Л.И. Брежневым предложили ему одеться потеплее. У нас была приготовлена для него, учитывая погоду, меховая шапка.
– Возьмите, пожалуйста, голове будет теплее, – сказал я.
Президент категорически отказался и, лукаво подмигнув, кивая на фотографов и кинооператоров, сказал:
– У нас головные уборы не в моде. Что подумают обо мне французские телезрители?
Правда, позднее, уже в резиденции, вдали от назойливых журналистов, он ушанку взял и на короткие прогулки по заснеженному парку одевался вполне «по-русски».
Задача давать оценку взглядов и действий Помпиду в области внутренней политики не входит в мои планы. По понятным причинам более уместным считаю набросать некоторые штрихи к портрету этого государственного деятеля, напомнив о его некоторых делах в области внешней политики.
Помпиду явился наследником политического капитала, который накопила страна при де Голле. Работа вместе с де Голлем, поддержка линии генерала, собственный вклад в управление страной в качестве премьер-министра обеспечили Помпиду заметное место в жизни французского общества. Всей своей предшествующей деятельностью он оказался подготовленным, чтобы стать главой государства.
Советское руководство, как и при де Голле, делало все, чтобы добрые отношения, сложившиеся с Францией после разгрома фашистской Германии, не только сохранялись, но и получили дальнейшее развитие.
Важными вехами на пути такого развития стали контакты государственных и общественных деятелей двух стран. Особое значение имели в семидесятых годах встречи на высшем уровне с участием Брежнева и Помпиду. На этих встречах неизменно доминировали две мысли, органически связанные между собой. Во-первых, СССР и Франция должны сделать все, чтобы не допустить новой войны в Европе и в мире. И во-вторых, необходимо так строить практические отношения между двумя государствами, чтобы они отвечали интересам разрядки и международной безопасности.
На всех беседах деятелей СССР и Франции неизменно в той или иной форме возникал вопрос:
– А как должно обстоять дело с недопущением агрессии с немецкой земли, то есть с выполнением одного из важнейших решений Потсдамской конференции?
С советской стороны всегда подчеркивалось, что оба германских государства – ГДР и ФРГ – должны быть миролюбивыми.
В принципиальном плане с французской стороны тоже отмечалось, что и ФРГ должна проводить политику, которая отвечает интересам мира. А мы каждый раз в этих случаях обращали внимание французских собеседников на то, что сами обязательства по блоку НАТО, принятые на себя Федеративной Республикой Германией, вовсе не гарантируют проведение ею такой политики. Однако от них следовали на это разъяснения, фигурально выражаясь, вполне отвечавшие классическим требованиям такого стиля в искусстве, как рококо, с его завитками, ответвлениями, переплетениями, за которыми часто терялась основная нить рассуждений.
Правда, затем делались дополнительные пояснения, которые шли в общем в правильном направлении.
Однако после встреч и бесед на эту тему у нас всегда оставался какой-то осадок, и мы спрашивали себя:
– Неужели французы уже успели запамятовать или, во всяком случае, начали забывать ту истину, что две континентальные державы Европы – Советский Союз и Франция – кровно заинтересованы, причем больше, чем когда-либо раньше, в сохранении мира? Почему наши собеседники какие-то сугубо тактические соображения ставят выше фундаментальных требований недопущения новой войны?
В беседах с деятелями Франции мы говорили:
– Сами немцы в Западной Германии не могут не быть заинтересованы в сохранении мира в Европе.
Советский Союз, советское руководство считали и считают, что оба германских государства должны строго выполнять решения Потсдамской конференции. Эту мысль мы подчеркивали всегда, делаем это и сегодня.
При моих встречах с Помпиду, в том числе и во время визитов в Париж, он справедливо отмечал:
– Необходимо развивать экономические отношения между СССР и Францией.
Разговоры на эту тему интересовали обе стороны. Я от имени нашей страны указывал собеседнику:
– Для успешного развития советско-французских экономических связей могло бы стать полезным, чтобы правительство Франции практически содействовало этому.
Помпиду в общем с пониманием относился к такому пожеланию. Но факты свидетельствовали о том, что правительство Франции в этом вопросе действовало ниже своего потенциала. В последующем, когда в кресло президента сел Жискар д’Эстэн, мы также повторили эти пожелания, да и в настоящее время они сохраняют силу.
Глубокие, но в то же время грустные впечатления остались у меня от состоявшейся в марте 1974 года в Пицунде (Кавказ) последней встречи Помпиду с Брежневым, в которой я принимал участие. Помпиду в тот момент уже был серьезно болен. В аэропорту Адлера, что возле Сочи, Помпиду и Брежнев, министр иностранных дел Франции Мишель Жобер и я встретились радушно. Помпиду улыбался, фразы и жесты источали высшую степень приветливости, одним словом – настоящий француз. Но всех нас поразил прямо-таки восковой цвет его лица. С ним прибыл персонал, который оказывал ему медицинское содействие. Однако невозможно было скрыть то, что беспощадный недуг уже отсчитывает последние недели, а может быть, и дни президента.
От Адлера до Пицунды мы добрались вертолетом. Чувствовалось, что президент устал. Обычный свободный разговор и минимальная живость лица требовали от него усилий. Временами в нем замечалась какая-то ненатуральная сосредоточенность, и в эти мгновения ощущалось, что хотя он и внимательно смотрит, но взгляд направлен не на внешний мир. Вглядывался он скорее внутрь себя. В ходе переговоров с учетом состояния его здоровья режим соблюдался самый щадящий, все пожелания президента учитывались.
Однако интеллект Помпиду осечек не давал. Мысли выражались им четко и ясно. Все переговоры и беседы проходили, как обычно, в деловой и дружественной атмосфере.
В том же порядке, который соблюдался при встрече Помпиду и прибывших с ним лиц, мы все во главе с Брежневым провожали президента от Пицунды до Адлера. Нелегко было наблюдать, как президент садился в автомашину и выходил из нее. Несмотря на все старания, скрыть боль, которая мучила его в эти моменты, ему не удавалось. А лицо выражало настоящее страдание.
Таким он и запомнился. А через три недели его не стало.
Помпиду по праву занял свое место среди выдающихся государственных деятелей Франции. Вполне понятно и оправданно создание во французской столице Культурного центра Помпиду – в память об этом ушедшем из жизни крупном деятеле французского государства.
