Текст книги "Побег обреченных"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

СЕМУШКИН

На похороны Людмилы Семушкин не поехал.

Считая себя натурой впечатлительной, он в принципе старался избегать какой-либо причастности к жизненным неурядицам. Навещать Ракитина тоже не хотелось: там надо было определенным образом держаться, соболезновать, то есть опять-таки угнетать психику, и без того донельзя расстроенную посещением морга, откуда он возвратился потрясенным до онемения. И поразил его не столько факт внезапности этой смерти, сколько очевидная ее непредсказуемость и непреложность.

Таким образом, Семушкин вывел истину: событие смерти непреложно, непредсказуемо и очевидно, после чего разочарованно уяснил и очевидность своего открытия, тут же забыв о нем.

Еще с детства Григорий тяготел к реальности, данной ему исключительно в приятных ощущениях. От иных же всячески уклонялся, а если уклониться не удавалось, то, претерпев напасть, в дальнейшем внимания на ней не заострял. Но кое-что, к изрядному неудовольствию, оседало в памяти прочно.

И вот, возвратившись из морга, вспомнилось, как пяти лет от роду пришел он с отцом в обсерваторию, куда родителя временно командировали от завода для производства квалифицированных слесарных работ.

Малолетнего Гришу с почетом усадили на высокий вертящийся стул, и он восторженно приник к холодному окуляру в уверенности презабавного зрелища Луны, звездочек, а увидел страшное: чуткую, черную бездну в сияющих колючих гроздьях, вдруг гулко и грозно устремившуюся навстречу ему.

Он отпрянул в смятении. После расплакался. Но объяснить толком причину испуга недоумевающим взрослым так и не смог.

Впоследствии он прилежно изучал астрономию, внимал телепередачам об успехах освоения околоземного пространства, свыкшись в конце концов с мыслью, что небо – всего лишь преддверие Вселенной, но больше подходить к телескопу не желал, помня тот детский ужас, который вновь вернулся к нему по неясной причине в беленом домике, особнячком ютившемся на больничной территории.

Однако жена Тася, в тонкости тайных переживаний Семушкина не посвященная, настаивала:

– Навестил бы Сашку-то… Ведь один… А, Гриш?

– Ну, Тася, ну неделикатно, – отбивался Семушкин. – Может, ему и надо побыть одному… Потом, знаешь, сочувствием тоже сводят в могилу… Завтра к тому же планерка, я должен подготовиться, то-се, выспаться, быть в форме… Отстань, дорогая!

– Да… – спохватилась Тася, куском замши вытирая пыль с пианино. – С Испанией теперь как? Едет он?.. Сына-то с кем оставить?

Семушкин внимательно посмотрел на жену, на руки ее, заботливо переставляющие подсвечники, на серый налет пыли, обметавший тряпку…

– Сходил бы. – Она открыла форточку, брезгливо сморщив нос, потрясла замшевым лоскутом. – А?

– Времени сейчас сколько? – Семушкин взглянул на часы. – Шесть? На часок если…

– Только не пей там, – напутствовала рассудительная Тася.

Но Семушкин уже не слышал ее. Он водил щеткой по башмакам, и в голове его, в такт движениям руки, сновало челноком: изменилось у Ракитина с Испанией, нет?

Мыслишка была мутненькой, противной, но мозг не стыдлив, как оправдывался Григорий, позволяя мысли крепнуть и развиваться…

По пути к дому Ракитина он задержался на том злосчастном месте, где еще различались среди прибитой к бортику тротуара грязи крупицы стекла и оранжевые осколки пластмассы.

Глядя на осколки, Григорий преисполнился философической удрученности, но и одновременно ощущения какого-то личного тревожного счастья.

К большому удивлению Семушкина, в Ракитине не замечалось ни надломленности, ни растерянности, переживаний он не выказывал, разговор вел ровно, без срывов, пусть и немногословно. Лишь как-то болезненно щурился, будто вспоминал что-то, а вспомнить не мог.

«Держится», – думал Григорий, с невольным состраданием всматриваясь в осунувшееся, как бы чуть постаревшее лицо приятеля, в устало запавшие глаза с хмурой, внимательной отчужденностью взгляда исподлобья.

– С сыном-то что решили? – начал Семушкин, невольно теряясь в застойной, настороженной тишине, заполонившей квартиру.

– У родителей ее.

– Ясно, – кивнул Григорий. – Да и правильно, в общем, женская рука, забота… А тут поездка на полгода… Или так и оставишь им парня?

– Не знаю… – Ракитин понуро огляделся по сторонам. – Ничего не знаю пока, Гриш. А ехать, думаю, надо. Здесь, – покривился, – невмоготу.

– Ну да… – уныло подтвердил Семушкин. – Время – лекарь… перемена обстановки… Слушай, а дело-то закрыли?

– Какое?

– С аварией… Все-таки – гибель…

– Ну… По показаниям наезд совершила она, а причина смерти – инсульт. Прорвался сосуд с тонкой стенкой. Отчего – неясно. То ли… Ясно, конечно! – закончил Ракитин со злой убежденностью. – Из-за меня все…

– Саня… брось, не казнись. – Семушкин поднялся, положил руку ему на плечо. – Это – случай. Несчастный, дурацкий… Давай вот разберемся: ты пьян был? Нет. Или надо, чтобы строго по правилам, чтобы как стеклышко? Но и стеклышко порой вдребезги… Судьба это!

– Ты себе веришь? – повернулся к нему Ракитин.

– Конечно, какие вопросы?

– Есть вопрос. – Ракитин сгорбил плечи. Сплел пальцы вокруг колена. – Относительно Испании. Если надо тебе туда позарез – откажусь. И снимем вопрос окончательно.

– Саня, не сходи с ума.

– Извини…

От Ракитина Семушкин вернулся молчаливым и грозно-задумчивым.

– Ну как он там? – поинтересовалась Тася. – Едет?

– Говорит… необходимо развеяться, – пожал плечами Григорий.

– К Ритке Лесиной не наведывается? – Тася отклеивала перед зеркалом ресницы. – За утешениями? За утехами, вернее?

– Я в грязном белье не копаюсь, – проронил Семушкин высокомерно. – Моя пижама где, кстати?

– В шкафу. – Она закусила губу. Сказала медленно: – Значит, выкрутился твой приятель. От ответственности ушел… Жена? Новую найдет, не привыкать…

– Ладно тебе, – вяло возразил Семушкин. – Не так и просто ему… Спать давай. На работу завтра.

– Спать ты любитель! – согласилась Тася, в сердцах тряхнув серьгой – вторую она успела снять. – И большой любитель! – Затем как бы в задумчивости произнесла: – С квартирой как быть? Пять тысяч долларов долга по всем этим взяткам… Кредит – до Нового года. Раздеты камнем…

– Ну а при чем здесь Сашка? – спросил Семушкин раздраженно.

– Сашка ни при чем… А вот если бы в Испанию поехал ты…

– Если бы, если бы! – подскочил Семушкин. – Ну… я понимаю тебя! А что делать? Сказать ему в лоб: откажись, мол, а то деньги мне нужны, а ты – того, обойдешься? Или, – продолжил потухшим голосом, – звонить, сообщать кому следует, что пересели они тогда? Где, мол, наказание виновного?..

– Пора спать, – твердо оборвала его Тася.

Григорий посмотрел на жену. И сник.

Вот так и всегда… Он сказал, и дело теперь за ней… И будет так всегда. И не уйти, не порвать ему с этой женщиной, как бы ни старался, – с чужой, нелюбимой, но подчинившей его навек.

Дочь ответственного начальничка… Вот весь секрет брака. Где только теперь ответственный начальник, сметенный бурями перестроек и прочих реформ новейшей истории?.. Ау! А вот дочь его здесь, рядом.

Искоса вгляделся в ее напряженное лицо – кукольное, неживое, давно утратившее ту смазливость, которой он некогда оправдывал женитьбу, – дескать, ничего, симпатичная, остальное приложится… Нарисованное лицо.

Выщипанные брови с симметричными линиями изгибов, крем на дрябловатой коже шеи и щек, блеклые без спасительной помады губы и такие же блеклые глаза – пустые и круглые. А завтра, подведенные тенями, тушью, под пластиковой сенью ресниц, они лживо и очаровательно изменятся – будут томны, доброжелательны…

Он машинально переложил подушку, уставился на красивый импортный узор наволочки. И понял: все, пропал. Не уйти, не вырваться. А почему? Детей нет – она упрямилась: мол, вначале – карьера, квартира, устроение быта; а теперь поздно, не может… Впрочем, зачем они, дети? Неразбериха, грязь, беспорядок…

Влип. Привык. К волевой Тасе, безоговорочному ее главенству, к ухоженности, бездумию, к себе – каким стал…

– Спать! – Она погасила ночник, являвший собой бронзового воина, одной рукой придерживавшего взмыленного коня, а другой, вместо меча, вздымавшего клеть с электролампой в застеклении. Отвернулась к стене. Потом внезапно приподнялась, поцеловала Семушкина в лоб и вновь улеглась на место.

Однако Григорию не спалось. Он встал, принял снотворное, затем вновь улегся, но сон по-прежнему не шел, и, ворочаясь в темноте, он безуспешно подминал поудобнее выскальзывающую из-под головы компактную поролоновую подушку, благотворно влияющую, согласно заверениям рекламы, на шейный отдел позвоночника и обеспечивающую здоровый сон.

Внезапно, словно бы извне снизошедшим откровением вспыхнуло: «Совесть!»

Может… она? В ней дело? Но помилуйте, он-то при чем? Не он же развел эту грязь, доносы… Он жертва! Обстоятельств, Таськи проклятой…

Чувствуя, что никакого действия снотворное не оказывает, он снова сходил на кухню, проглотил еще одну таблетку, а после, подогнув под себя ноги и закутавшись в простыню, уселся на кровати в позе медитирующего йога, впав в тяжкое раздумье.

«В конце концов жизнь – борьба, – текли размышления. – Вольная, классическая, карате – вперемешку. Заметим – за материальные блага. И неземное блаженство – оно тоже, между прочим, из области материи… Поскольку говорят о нем в приложении к определенным вещам и штучкам».

Замерев в темноте, настороженно покосился в сторону супруги, прислушался к ее дыханию – Тася не спала.

Семушкин знал наверняка – не спала, как знал и то, о чем она сейчас думает, перебирая и взвешивая его слова…

И до ломоты в висках смыкал веки, преследуемый воспоминанием об увиденном как-то в бумагах жены анонимном конверте с адресом места работы покойной теперь Людмилы…

Тогда он промолчал, струсил. Промолчит и сегодня. Да и. стоит ли говорить что-либо? Стоит ли противостоять тому, без чего он уже не он?

Влип.

Некий незримый наблюдатель, чье присутствие Григорий чувствовал столь же отчетливо, как и читал его мысли, с брезгливой насмешкой взирая на него, думал сейчас о нелепой муке сознания собственной алчности и раскаяния в ней, о неотвязном страхе потерять либо себя, либо нажитое…

Но от этого невидимого мудрого существа, знавшего каждое движение его души и существовавшего как бы извне, Григорий предпочел отмежеваться, погрузившись в колодец одинокой интимной отрешенности.

«Я – несчастнейший из людей», – выбравшись из пустоты колодца, заключил он неожиданно, чувствуя пощипывание в носу и неудержно навернувшиеся слезы.

После чего припал к подушке – и заснул.

Какие сны снились Семушкину в ту ночь на излете к рассвету, неизвестно, но проснулся он грустным.

ПОЛ АСТАТТИ

К Москве Астатти начал уже потихонечку привыкать. Странный, аляповатый город, такой удивительно разный в многоликости архитектурной и, главное, – человеческой, причем даже не внешней, а потаенной, заключавшейся в том многообразии типов, характеров и судеб, что поражали его нередкой противоположностью своих индивидуальностей и раздробленностью устремлений. Еще нигде ему не доводилось видеть столь разных людей. Может, как думалось Полу, причиной тому была тяжкая плита коммунистической идеологии, под гнетом которой, деформируясь каждый по-своему в личностном поиске истины, люди вырабатывали собственные ценности в мировоззрении, далеком от каких-либо стандартов. А потому трудно было найти здесь приверженцев критериев как чисто западных, так и восточных. Как понял Астатти, религия коммунизма – этой социальной асимптоты – уже давно утратила главенство над умами и перед своим окончательным крахом носила характер чисто обрядовый, но, рухнув, не обрела замены, и общество мало-помалу склонялось перед идолом золотого тельца, который извечно существовал вне конкуренции во всех временах, ибо, в отличие от религий, идей и учений, был прост и незыблем и с ног на голову не ставился никакими усилиями.

Полу повезло: в первый же час своего бегства от мафии он познакомился в метро с молодой привлекательной женщиной, спросив у нее, где находится в городе приличная пиццерия; далее пригласил даму, сносно объяснявшуюся по-английски, составить ему компанию и уже за столиком, попивая сухое вино в ожидании блюда, выяснил, что новую знакомую зовут Лена, живет она в двухкомнатной квартире с ребенком, мужа-предпринимателя год назад убили гангстеры, и приходится Лене работать за триста долларов в месяц секретаршей в какой-то микроскопической компании. Судьба, как уяснил Астатти, по нынешним российским временам, – самая что ни на есть банальная.

Пол, в свою очередь, поведал следующую легенду: дескать, прибыл в Россию с целью продажи электротоваров, производимых его фирмой, однако глубоко разочаровался в русских партнерах, на поверку оказавшихся плотно связанными с организованной преступностью, а потому, разорвав с ними деловые отношения в боязни недобросовестных расчетов и обмана, ищет теперь других, порядочных людей, но вот незадача – проблема с жильем… Нет, он, конечно, может остановиться в отеле, но, имея намерение проникнуться тайнами быта обычных российских граждан, мечтает снять комнату у каких-нибудь честных нуждающихся обывателей…

– Хотите, поживите у меня, – внезапно предложила Лена. – Комнаты раздельные… Ребенок вас не смутит?

Астатти с горячностью заверил, что, мол, ноу проблем! – и вскоре оказался в уютной квартирке Лены, наотрез отказавшейся от какой-либо платы за постой.

– Разберемся, – загадочно ответила дама.

Вечер провели в ресторане, откуда с охапкой дивных черно-красных роз приехали на такси без опознавательных знаков, именовавшемся «леваком», домой.

Выпив на кухне чашку чаю и поцеловав даме на прощание ручку, Пол отправился в свою комнату, решив не допускать никаких сексуальных поползновений к своей спасительнице, однако, едва он смежил веки, дверь открылась, восхитительно прошуршал в темноте сброшенный халат, послышался тонкий аромат отменных духов, горячее женское тело прильнуло к нему, и пряди волос нежно коснулись его груди…

И тут, впервые за все дни его пребывания в России, он почувствовал наконец расслабленное, бездумное отдохновение…

…Леночка – тактичная, коммуникабельная, чистоплотная и на удивление хозяйственная – Пола очаровала. К тому же он уяснил, что стремления понравиться ему у нее нет, равно как и охоты задавать вопросы; доброжелательность ее была природной, а уж как нечаянная любовница она показалась Астатти подарком судьбы – лучшей и более желанной женщины, как ни странно, у него еще не было.

Пол Астатти не без опаски и обескураженности вдруг обнаружил в себе некое постоянное чувство, логически охарактеризованное им влюбленностью… Этой способности в себе он до сего момента не подозревал.

Леночка быстро перезнакомила его со своими приятелями – молодыми людьми из различных общественных сфер, оказавшимися весьма небезынтересными для пытливого ума Астатти; время текло весело и забавно, хотя лихорадочный вопрос: как подойти к Ракитину? – занозой сидел в сознании Пола; однако явно затянувшееся пребывание в России уже не тяготило его – в Лениной квартирке он обрел спокойствие, безмятежность и, главное, желание остаться с этой женщиной как можно дольше. А там уж – как будет, так будет.

Астатти купил факс, благодаря которому легко решал проблемы своего американского бизнеса, открыл частный счет на имя Лены в местном банке, куда переводились деньги из-за рубежа, необходимые для текущих расходов, – словом, в считанные дни им была создана вполне твердая база для дальнейших, пока еще неясных действий.

Позавтракав, Пол подхватил помойное ведро и спустился с ним во двор: в доме – о, варварство! – не было мусоросборника, и приходилось каждодневно ходить к переполненным вонючим бакам, стоявшим прямо напротив подъезда.

Опорожнив емкость с отходами, он отправился в обратный путь, но вдруг почувствовал легкий толчок в спину, а далее, на какие-то секунды утратив ориентацию, в пространстве, да и вообще представление об окружающем мире, превратившемся неожиданно в пестрый, смазанный фон, оказался на заднем сиденье просторной машины с затемненными стеклами, с ужасом сознавая, что, как во сне, выплывает из зыбкого полумрака перед его лицом зловещая ухмылка бандита Кузьмы…

– Ты вроде итальянец, а уходишь как-то по-английски, – произнес криминальный босс с дружелюбным недоумением. – Может, в Лондоне такое – норма, но у нас это, Пол, неуважение к принимающей стороне, понимаешь?

– Что вы хотите? – ледяным тоном осведомился Астатти. Боковым зрением он усмотрел, что машина окружена какими-то людьми, разыгрывающими, вероятно, для прохожих, видимость непринужденной беседы.

– Что я хочу? – повторил Кузьма, как бы в задумчивости оттопырив кончиком языка щеку. – Чтобы соблюдались хотя бы приличия, вот что хочу. Тебя сюда отправили мои дружки, и я за тебя в ответе, ясно?

– Я самостоятельный человек… – начал Астатти.

– Никто не отрицает, – поспешно согласился бандит. – Но случись с тобой что – объясняться придется мне. Не хочешь со мной контактов? Пожалуйста! Но тогда позвони Боре, скажи, что уходишь в автономное плавание… И своим компаньонам скажи.

– Уже сказал, – угрюмо произнес Астатти.

– Кому?

– Компаньонам.

– А Боре – нет… А ведь Боря мне счет в случае чего предъявит… Видишь, как ты меня подставляешь?

– Хорошо, я позвоню Борису.

– Это – первое, – продолжил бандит. – Теперь – второе. Как понимаю, посвящать меня в дело ты не хочешь. Ладно. Только учти: в квартире у этого типа мы побывали, каждую мелочь сфотографировали, вот… – Он вытащил из кармана пачку фотокарточек. – Посмотри, если что нужно, принесем.

Астатти внимательно рассмотрел фотографии. Сказал:

– Того, что нужно мне, здесь нет.

– Вот так! – глубокомысленно подытожил Кузьма. – А ты в одиночку воевать собрался… Ну, воюй! Свои услуги навязывать не собираюсь. Но дело ты не поднимешь, только время потратишь, а то и в дерьмо какое вляпаешься, если с левыми людишками завяжешься по простоте… Потому предлагаю так: ничего вы спрашивать не стану, но обо всем, что в руках этого типчика побывает, тебе расскажу. А там – сам решишь, что тебе надобно. Теперь ты спросишь, возможно, чего это я такой настырный в своей любезности? Так я отвечу, Пол. Помощь мне от тебя вскоре потребуется. Но разговор о ней позже будет, когда свою состоятельность мы тебе наглядно докажем… Тем более операция предстоит тонкая, с банковскими манипуляциями связанная. Большие денежки постирать надо… И тебе интересно будет, и нам… Как?

– Пожалуйста… – равнодушно ответил Астатти.

– Ну, вот! – озарился оскалом кривой ухмылки бандит. – Значит, будем на связи. А, кстати, чего там – на связи? Ты к нам давай, живешь тут, как негр, в трущобе этой… Или Римма не по нраву? Заменим Римулю! Я тебе смотр устрою прямо сегодня, выбирай, гость дорогой!

– Мне… интереснее здесь, – сказал Астатти. – Хочу почувствовать реальную русскую жизнь.

– Ах, вот как! Ну, коли в дерьме нравится… – Кузьма протянул ему свою короткопалую длань, как-то странно, кончиками пальцев поскребшись о ладонь Астатти, с омерзением принявшего руку обратно.

Нет, не нуждался Пол в роскоши свежеотстроенного коттеджа, с витающим в его атмосфере запашком крови, на которой замешен был каждый кирпич, с насекомым по имени Римма и с другими насекомыми, оснащенными алчными челюстями и длинными ядовитыми жалами…

Он, Пол, хорошо знал мафию, повадки ее и законы. Но, хотя работал с ней всю свою жизнь, глубоко презирал этих убийц и насильников, даже не понимающих, что они творят и какая им предстоит плата за все свершенное. Он – одиночка-интеллектуал, оправдывал свое сотрудничество с подонками жестокостью этого мира, беспощадного к совестливым и слабым… Но в крови умудрился не запачкаться ни разу.

Кузьма согнутым пальцем постучал в окно.

Дверца открылась, и Пол вышел из машины. Один из коротко остриженных гангстеров с глумливым уважением протянул ему мусорное ведро.

С понимающей усмешкой исчадию ада кивнув, Астатти ведро принял и неторопливо побрел к подъезду.

Ни одному слову Кузьмы он не поверил. Просьбу о помощи в банковских аферах расценил как затравочку, обоснование мотива явно навязываемого сотрудничества.

«А что, если сегодня – обратно? – подумалось с тоской. – Провались оно пропадом…»

Но он тут же взял себя в руки.

Да, с ним хотят сыграть. Нечестно и жестко. Что же, давайте сыграем. Еще не было такой игры, в которой бы он потерпел фиаско. Главное – изжить в себе страх. Но что есть страх? Отсутствие информации. Увы, он, Астатти, и в самом деле тактической информацией не владеет. Но, в отличие от Кузьмы, владеет информацией стратегической, а она-то и есть – верховный, непобедимый козырь.