Текст книги "Побег обреченных"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

ИЗ ЖИЗНИ ЮРЫ ШМАКИНА, РОССИЙСКОГО АЛКОГОЛИКА

Очнувшись утром на больничной койке, Юра Шмакин, на время выведенный из строя приемом внутрь инсектицидного препарата, почувствовал себя вполне здоровым человеком и тотчас потребовал завтрак и срочную выписку.

Нутро уже начинало свербить от недостатка блаженно расширяющего сосуды и затмевающего скуку трезвого сознания алкоголя, хотя с деньгами на приобретение горючего дело обстояло печально.

Юра заклинал пожилую толстую нянечку быстрее принести ему верхнюю одежду, ссылаясь на ответственную работу, опоздать на которую – преступление!

В самом деле, до открытия винного магазина оставался неполный час, машина с пивом уже находилась в дороге, а желающие поучаствовать в ее разгрузке Юрины конкуренты уже наверняка были на подходе к заветной железной двери склада, и промедление означало агонию трезвого умопомрачения.

Проглотив пластилиновую больничную овсянку и запив ее желтенькой сладковатой водицей, отрекомендованной как чай, Юра, на ходу подтягивая штаны, бросился переулками к винной лавке, чудом успев к раздаче рабочих мест.

Перетащив ящики, получил свои пять бутылок «Жигулевского» и побрел неторопливо, укрыв емкости полой куртки, как наседка крылом птенцов, на заветное бревнышко, лежавшее во дворе дома.

И вот он – первый глоток живого блаженства, от которого осеклось дыхание, бросилась в щеки кровь и воспарила душа…

Стреляя у прохожих сигареты, Юра, пригревшийся на весеннем солнышке, бездумно и сладко кайфовал, покуда последняя опустевшая бутылка не позвала к действию.

Пришла пора приниматься за дела. А более всего дел у человека без определенных занятий, которым являлся и Шмакин.

– Под лежачий камень портвейн не течет, – вздохнул Юра, поднимаясь с бревна…

В первую очередь была сдана порожняя посуда, а после пробил час отправляться на вещевой рынок – там, разнося взятые на комиссию сигареты и чебуреки вдоль рядов с томящимися под навесами торговцами, Юре предстояло заработать себе на вечернюю выпивку, ибо закуска – три чебурека – в любом случае полагалась ему бесплатно.

– Юрок! – позвала его разбитная торговка Галина, специализирующаяся на синтетических париках и азиатской косметике. – Будь другом, сгоняй за парой бутылок и закусоном… стакан за мной! Подружек по ряду угощу. День рождения сегодня.

«Вот оно! – ударило в голове Юры. – Пошел козырь!»

Молнией метнулся Шмакин в коммерческий киоск за ликером и водкой, оттуда к мангалам, где в картонные тарелки сгрузил усатый восточный человек шипящий шашлык, залив его томатной пастой и ссыпав в расплывающуюся ее жижу подвядшие колечки сырого лука и сморщенные солоноватые дольки мякоти прошлогодних огурцов.

Затем же в мгновение ока предстал Шмакин услужливым джинном перед щедрой Галиной и сказал подобающее поздравление, сказал с душой, неформально, хоть и нецензурщины пришлось подпустить для убедительности в слове; и плеснулась в стакан водочка, и – у-ух, провалилась в желудок, всплеснулась в нем пламенем фиолетовым, а за ней, корябая горло, полез измазанный томатной сукровицей шашлык, и сделано было главное дело, закреплен почин дня, а уж дальше как карте угодно лечь; главное – теперь и не боязно с заделом таким!

Звучали вокруг разговоры торговок:

– Трусов у меня зависло – на дивизию хватит!

– А ты на оптовый с ними выйди, я там на прошлой неделе все прокисшее имущество спустила! Или по магазинам раскидай…

– Да потом эти капканы проверять… И так времени нет! К зубнику записалась к тому же… Три дня точно вылетят! Разор!

– А у гинеколога была?

– Да, техосмотр прошла.

Распространив чебуреки с табачными изделиями и верхушку с продажи упрятав в карман, под конец торгового дня вновь очутился Юра у полога, под которым собирала неверной рукой пьяненькая именинница Галина разноцветные скальпы и красители ланит, запихивая их в обтрепанные пластиковые торбы, и вновь подфартило Шмакину: попросила его торговка подсобить ей донести ввиду расплывчатого ее состояния товары до дома, обещаясь при том помощника вознаградить. Чем, правда, не уточнила, и спросил осторожный Шмакин небрежно, словно бы и с неохотой, о вещи как бы непринципиальной вовсе:

– Выпить-то дома есть?

– Х-хо! – донесся надменный ответ. – Чего уж чего…

Да, выдался день! Прошел не по-лысому!

Юра, не ощущая тяжести груза, волок баулы с неликвидами, сметая ими окурки и обертки с тротуара, и следовал доносящимся из-за спины руководящим командам:

– Направо тут… Яма, гляди… вот блин! (Звук падения тела.) Колготки новые… э-эх! Прямо давай! Первый подъезд. Лифт не работает, падла. На пятый этаж переться…

– Справимся, – покладисто отвечал Шмакин. – Мы спортсмены…

– Ага, блин… Скалолазы.

Они едва успели войти в квартиру, как раздался звонок в дверь – прибыли Галины приятельницы.

Цветы, звон бутылок, посуды, спешно накрываемый стол…

– Я, может, пойду? – риторически вопросил Юра хозяйку.

– Сиди уж… Ты – парень свой… – донесся ожидаемый ответ.

И – понеслось!

Предусмотрительно конфисковав из алкогольного неконтролируемого изобилия бутылку коньяку и водки и запрятав их в туалетный бачок с целью изъятия по уходу, Юра позволил себе расслабиться и вскоре плыл в каком-то радужном тумане, наполненном неясными лицами, пятнами закуски на тарелках и отчетливо выступающими из тумана бутылочными горлышками, перемещение которых им непроизвольно, но остро и болезненно отслеживалось.

И вдруг из искрящейся райской пелены, заволокшей премерзкий обыденный мир безысходности и страданий, выплыло к Юре лицо прелестной незнакомки с чертами, несколько смазанными от дыма сигареты, зажатой в ее густо алеющих помадой губах.

И что-то ему незнакомка говорила, а Юра бойко ей отвечал, восторженно осознавая приближение невероятного романа, и мир дробился, исчезал, затем вновь трудно формировался в каких-то неотчетливых образованиях; горлышки заветных сосудов проваливались во мглу неизбежных отлучек, не всегда из них возвращаясь; но в какой-то момент Юра внезапно очнулся, обнаружив себя на улице стоящим на ногах, причем первая лихорадочная мысль о запрятанных в бачке коньяке и водке, мгновенно полыхнувшая в мозгу, сменилась облегчением помилованного висельника: каждый из рукавов куртки оттягивала тяжесть трофеев.

«Вот это – автопилот!» – восхищенно подумал он, слепо осматриваясь в незнакомом пространстве, но тут почувствовал поцелуй в щеку и, отпрянув испуганно, услышал вдруг пьяный и хриплый женский голос:

– Родители к тетке уехали, не бойся… Завтра днем возвратятся…

Шмакин внутренне подобрался, уже бесповоротно трезвея. Мелькнуло: «Как бы не намотать чего…»

– А гондоны есть? – произнес в темноту.

– Найдутся!

В голове Юры вновь помутилось от забытого уже чувства сексуального возбуждения. Встревоженно подумалось, как бы орудие секса не дало осечку…

Между тем незнакомка, чье лицо различалось в темноте едва угадываемым пятном, решительно взяла Шма-кина за руку и двинулась с ним по известному ей маршруту, приведшему их сначала в непроницаемый мрак какого-то подъезда, а после – в квартиру.

Провожатая включила свет, больно резанувший Юру по глазам, и, так и не дав разглядеть себя, скрылась в ванной, обронив:

– Иди в кухню, щас дернем…

Пройдя на кухню, Шмакин присел на табурет и, прислушиваясь к журчанию лившейся в ванной воды, механическим жестом достал из рукава бутылку, крутанул хрупко треснувшую пробку с горлышка, произведя долгий глоток, на сей раз, как кислота, разъевший взвешенную муть, обволакивающую сознание.

Да, задавшийся день продолжался…

Смутный образ красавицы из уже сгинувшего туманного забытья внезапно обрел в его воображении угнетающе ослепительные черты…

Шмакина бросило в пот.

– Ну, везуха… – прошептал беззвучно, осматривая чистенькую кухню с аккуратными полочками, баночками, отмытым до стерильной выбеленности линолеумом, унылым попугаем в клетке, привязанной к оконному карнизу…

Звук льющейся в ванной воды несколько стих, зато у Юры внезапно и грозно забурчало в животе, и он почувствовал нестерпимую резь в кишечнике, остолбенело привстав с табурета с судорожно зажатой в руке бутылкой…

В следующий момент ему нестерпимо захотелось пукнуть, будто внутри его содрогался неведомый вулкан, ища выхода гневно клокочущим тазам…

«Проклятые чебуреки! – подумалось растерянно. – Травят народ!..»

Отставив сосуд, он дернулся в туалет, но тут журчание воды в ванной оборвалось, наступившая тишина заложила уши, Юра метнулся к двери одной из комнат, растворил ее, углядев сбоку от входа трюмо с многочисленными пузырьками, дезодорантами, баночками кремов…

Схватив наугад один из пузырьков с пахучими жидкостями, отвинтил пробку и, пританцовывая с выпученными глазами, просунул, сдернув брюки, в глубь комнаты зад, дав наконец волю изнемогающей натуре…

Попутно припомнился детский стишок-считалочка:

 
В этой маленькой избушке
Кто-то перднул, как из пушки…
Раз-два-три…
Это точно будешь ты!
 

Раздавшийся звук, подобный выстрелу из орудия крупного калибра, ошеломил Шмакина, не подозревавшего о таких способностях не только собственного, но и вообще человеческого организма в принципе.

Он ошалело замер, принюхиваясь…

«А запах!..» – вспомнилась фраза из восторженной телевизионной рекламы чего-то такого…

Юра принялся дезориентированными движениями руки разбрызгивать вокруг себя жидкость из пузырька, с недоумением соображая, что в углу комнаты внезапно зажегся свет и на него, судорожно вцепившись пальцами в края одеял, уставились полными сонного ужаса глазами пожилые мужчина и женщина…

Потерянным жестом Юра плеснул жидкость в их сторону, отчего белизна пододеяльников покрылась внезапно черными крапинами…

Он посмотрел на пузырек…

Чернила.

– Какого они тут хрена?.. – озадаченно вопросил Юра неизвестно кого, а далее, спешно поддернув сползшие штаны, рванул на кухню, сграбастал со стола початую бутылку и, боковым зрением усмотрев раскрывающуюся дверь ванной, слыша растерянные проклятия, раздавшиеся в комнате, рванул на себя входную дверь и, сверзившись на лестнице, скатился вниз, бросившись в гущу мокрых голых кустов. Пробравшись не без труда через их хлесткую путаную преграду, очутился в каком-то переулке.

Задавшийся день остался в прошлом. Нынешний грозил быть куда как суровее.

Но Юра не унывал. Да и как унывать, когда в каждом рукаве по поллитре отборного озверина!

Выйдя на магистральную улицу, он сориентировался в ночном пространстве города и не спеша побрел домой.

Досада, конечно, была.

«А может, я избегнул СПИДа? – утешал он себя. – Ведь эти современные женщины…»

Он оглянулся: за спиной слышался какой-то ритмичный шорох, похожий на осторожные шаги и легкое сопение…

За Юрой следовал бездомный здоровенный пес, внешне смахивающий на свирепую кавказскую овчарку.

«Кажется… я попал!» – подумал Юра не без содрогания.

Замерев, произнес заискивающе, трудно ворочая языком:

– Что, песик? Бомжуем?

Собака доверчиво ткнулась в дрогнувшие Юрины колени лобастой неприкаянной головой.

– Сидеть… – неуверенно скомандовал Юра. Пес неторопливо исполнил команду.

«Ученый…»

– Ну, рядом давай, – произнес Шмакин, отправляясь в дальнейший путь.

Собака шаг в шаг последовала за обретенным хозяином.

Дойдя до знакомого скверика, Юра уселся на заветное бревнышко и достал из рукава бутылку.

Пес, зевая, улегся возле его ног.

Идти домой Шмакину не хотелось.

Пелена городского смога, развеянная усилием стихии, открыла небо в сиянии звезд; ночная тишина засыпающего города баюкала слух, стояло безветрие, и легкий морозец только бодрил, не докучая обычной студеной промозглостью сырой весенней ночи.

Путаные мысли посещали Шмакина, не обретая завершенности в парализующей его сознание эйфории, заключавшей в себе, вероятно, и главный смысл такого же путаного Юриного бытия.

ВЛАСОВ

Проведя плановую встречу с одним из агентов, живших поблизости от Ракитина, затянувшуюся до полуночи, Николай Власов, спустившись к машине, подумал, что, вероятно, имеет смысл проведать ребят из наружки, дежуривших возле дома незадачливого подполковника.

Власов полагал, что его личное присутствие, во-первых, подбодрит подчиненных, а во-вторых, лишний раз подчеркнет неусыпный контроль за их действиями начальника, способствуя таким образом укреплению дисциплины и вообще бдительности.

Два прапорщика, сидевшие в зашторенном микроавтобусе, готовились к поздней трапезе: на одном из сидений была расстелена газетка со снедью, стояли граненые стаканы, а значит, как понял Власов, где-то таилась категорически исключенная служебными правилами водчонка, испить которой после напряженного дня ему бы явно не помешало.

– Ну, как наш клиент? – вопросил Николай у служивых.

– Вроде как на боковую откинулся… – донесся ответ.

– Ничего интересного?

– Абсолютно!

– Ну, тогда разливайте, – заключил Николай.

– Ммм…

– Не слышали боевого приказа?

– Есть, товарищ подполковник!

Была выпита одна бутылка, затем вторая; Власовым овладела приятная расслабленность, и, откинувшись на сиденье в пелене щипавшего глаза табачного чада, он не без удовольствия прислушивался к байкам, которые безостановочно травили в полумраке салона весельчаки-прапора.

– Ну, чего? Врежем еще? – предложил один из них. – А, Николай Васильевич? Дайте ключи от вашей машины, мы вмиг сгоняем. У метро палатки круглосуточно отоваривают…

Власов посмотрел на часы. Пора было ехать домой, но, с другой стороны, не хотелось… Опять кислая физиономия жены, упреки по поводу запашка… Вернется попозже, когда благоверная отойдет ко сну, так оно лучше будет.

Он вытащил из бумажника деньги. Сказал:

– Сок купите, ребята, жажда заела. И ключи – вот. Сцепление не рвите, диск слабенький, еле дышит…

Оставшись в салоне, он прислушался к мертвой тишине в динамиках аппаратуры акустического контроля. Ракитин наверняка спал.

Машину, оборудованную спецтехникой, использовали, в общем-то, для подстраховки, поскольку квартира круглосуточно прослушивалась сидевшими на Лубянке операторами.

Внезапно захотелось помочиться.

Открыв дверцу «рафика», он вышел в непроглядную ночную темень, обогнул голую поросль боярышника, расстегнул брюки, но тут в затуманенный алкоголем мозг ударил бичом зловещий полушепот, донесшийся из беспросветного мрака:

– С-стоять, с-сука!

Власов оторопело замер, соображая, что оставил в машине оружие.

Замельтешили мысли о происках хитроумных врагов… Неужели его подловили тепленьким?

– Лежать, с-сука, а то ур-рою… – последовало грозное распоряжение.

Пришлось подчиниться.

Изнемогая от бессильной ненависти и унижения, Николай с расстегнутыми штанами осторожно встал на колени, чувствуя, как от соприкосновения с почвой брюки мгновенно напитываются какой-то мерзейшей сыростью, а затем лег в холодную жижу размокшей земли. В нос ударил зловонный запашок: видимо, жильцы дома выгуливали здесь своих четвероногих питомцев…

– Вот так, – одобрил голос, а затем на какой-то взвинченной ноте, исключающей любые пререкания, продолжил: – А теперь ползи! Слух пропал?! Или не учили тебя, сволочь легавую?! Ползи, говорят!

Сцепив зубы, Власов пополз по морозной жиже, думая: «Точно, отследили… Но кто? Дадут вот сейчас по балде ломом…»

– О, хорошо ползешь, вишь, какой умник, – с издевочкой поощрил голос его усердие.

Неожиданно Власов уперся головой в какой-то лохматый темный ком и, обмерев испуганно трепыхнувшимся сердцем, в следующий миг почувствовал на лице жаркую влагу шершаво лизнувшего его в нос собачьего языка…

Незнакомый голос произнес с какой-то недоуменной на сей раз интонацией:

– Э, мужик, ты чего это, а? Бухой, да? Встать-то можешь?

Николай медленно поднялся на ноги, различая перед собой большую собаку и какого-то патлатого нетрезвого малого, в ком не без удивления распознал соседа Ракитина.

Тут-то дошло, кому предназначались все эти безапелляционные команды…

– Часы потерял, – застегивая штаны, сипло поведал Власов ночному дрессировщику бездомных собак.

– Нашел?

– Угу, – отозвался Власов угрюмо.

– Тогда бывай, кореш! – Юра неверной походкой направился к подъезду. Следом за ним потрусил и пес.

Отдуваясь от ярости и напрасно пытаясь стряхнуть с одежды липкую едкую грязь, Власов ввалился в «рафик» и, только достав из-под сиденья наручную сумочку с документами и пистолетом, несколько поостыл… Затем матюгнулся беспомощно, осознав, что так и не сумел справить нужду. Впрочем, позыв сам собою прошел.

В освещенном усилиями наружки, потратившейся на лампочки, зеве подъезда на лестничной площадке перед лифтами виднелся покачивающийся Юра, что-то выговаривающий виляющей хвостом собаке; после двери лифта растворились, пес шустро нырнул в кабину, и Шмакин, растерянно раскрывший рот, замахал руками, призывая его, решившего, видимо, разделить с ним кров, обратно, однако в следующую секунду двери сомкнулись, и, судя по Юриным глазам, постепенно воздеваемым к потолку, собака поехала на верхние этажи без надлежащего сопровождения.

Дверца «рафика» растворилась.

– Ну, как тут? – полюбопытствовал один из прапорщиков. – Без чрезвычайных происшествий?

– Наливай, – процедил Власов сквозь зубы, глядя на растерянно топчущегося у лифта Шмакина.

Глотнул водки, запил ее апельсиновым соком, приникнув губами к небрежно надорванному уголку пакета и ощущая потекшую по подбородку приторную струйку.

Между тем двери лифта раскрылись, гневно шевельнулись губы Юры, отчитывающего возвратившегося пса-путешественника, не желавшего выходить наружу; после Шмакин, вероятно, уловив движение смыкающихся створок, ринулся, распихивая их локтями, внутрь кабины, и лифт снова тронулся в вышину.

– Чего это он? – спросил Власова второй прапорщик.

– Собаку привел, – кратко пояснил Николай.

– О, чудик…

– Еще какой! – злобно подтвердил Власов.

Включилась аппаратура.

В динамике послышался щелчок замка, затем прозвучал удрученный голос Шмакина:

– Ну, понравился я тебе, сука ты такая!.. А ну, брысь! От-т… ведь…

Пес, судя по всему, проскользнул в раскрытую дверь.

– Ах ты, падла легавая… Ну, хрен с тобой! До утра спи… Куда поперся, вот комната… Чебурек будешь? Лапу давай! Во… Теперь – заслужил. А это нет… коньяк тебе не положен…

Бульканье.

– Давай и мы, – предложил Власов сослуживцам.

Через час, осилив, видимо, имевшийся у него в наличии алкоголь, Юра прервал свое нечленораздельное бормотание, обращенное к псу, погрузившись в сон.

– Ну, счастливо, парни, – сказал Власов, вставая с сиденья. – Удач! – Запнулся.

В динамике послышался настороженный собачий рык, затем хлопнула дверь, еще одна, и в салоне «рафика» внезапно прозвучал отчаянный женский вопль…

Яростный лай, снова вопль, лязг запоров, еще чьи-то визги…

– Женщина только что в подъезд вошла; случайно не ее ли?.. – донеслось до Власова предположение сослуживца.

Вопли, проклятия и крики усилились. Затем неизвестный мужской голос констатировал:

– Да Юрка это… Точно! Пса привел, а входную дверь не закрыл… Во, глядите!

Судя по всему, благодарный пес, разделив совместную трапезу с уснувшим хозяином, принялся чутко нести сторожевую службу и, заслышав на лестнице шаги, выскочил из квартиры на площадку, тяпнув запоздало вернувшуюся соседку. Выбежавших ей на помощь жильцов он, надо полагать, кусал уже с перепугу.

– Куда кобель-то делся?

– Удрал, зараза…

– Где алкаш этот, змееныш поганый?!

Понеслись дальнейшие проклятия, адресуемые не столько псу, сколько непутевому Юре, ведущему рассеянный образ жизни.

– А может, собака-то бешеная?! – раздалось восклицание через сдержанный всхлип. – В травмпункт теперь надо! Во, вернулась домой со смены!

В этот момент Власов, неотрывно наблюдавший за подъездом, увидел, как из него выскочил злосчастный пес и, осмотревшись затравленно, юркнул с поджатым хвостом в темень кустов, растворившись в них.

Еле сдерживая смех, прапорщики наблюдали, как следом за псом, исчезнувшим в путаных московских дворах, потянулась в ночь вереница покусанных матерившихся жильцов, направлявшихся на уколы.

Власов веселья подчиненных не разделял. Он мрачно раздумывал, что со всем этим цирком пора бы и в самом деле завязывать. Решительным образом!

Хватит цацкаться с Ракитиным! Тем более рапорт о своем увольнении из ФАПСИ подполковник подал, а значит, пока решение не принято, он все еще является военнослужащим, совершившим преступление в виде незаконного пересечения госграницы. А потому его, Ракитина, надо грубо брать за шиворот и вывозить на объект, где безо всяких юридических проволочек, реверансов и оглядок на нормы законности перебрать по косточкам, получив не просто наиправдивеишие ответы на интересующие вопросы, но и доскональную исповедь о всей прожитой жизни.

«С утра – к Шурыгину! – подумал он, скрежетнув зубами в непоколебимой уже обретенности плана жестких дальнейших действий. – Пусть дает «о'кей» на потрошение. Хватит! А там я ему устрою… «лежать-ползи»!»