Текст книги "Брайтон бич авеню"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

ИЗ ЖИЗНИ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО

С Сан-Франциско для Алика Бернацкого начался его стабильный этап жизни по подвалам Америки.

Земляки из Свердловска, арендовавшие дом, отвели в нем для Алика благоустроенное подземелье, и стало оно первым в цепи иных, последующих – выше Алик уже не забирался.

В Сан-Франциско Адольф прокрутил баранку такси около двух лет. Результат – пятнадцать тысяч сбережений, подержанный «линкольн», сто сорок два контакта с разными дамами и всего лишь три случая гонореи, излеченной по карточке бесплатного медицинского обслуживания для неимущих.

Приятели Алика, в чьем доме он проживал, окончили курсы и колледжи, трудоустроились в фирмы, на твердые зарплаты, и вскоре дом покинули, разъехавшись по иным штатам. Прибыли другие жильцы, заключившие новый договор с лэнд-лордом[4]4
  Домовладелец.


[Закрыть]. Новые съемщики отнеслись к Бернацкому неприязненно, велели в течение месяца подвал освободить. Алик пообещал, не особенно расстроившись. Конечно, причин для радости не было: приятелям он платил чепуху, пятьдесят баксов[5]5
  Доллары (жарг.)


[Закрыть] в неделю, снять приличное жилье за такие деньги – абсурд, однако существовали обеспеченные знакомые дамы, жаждавшие замужества, десяток обещаний впрок на данную тему Алик уже раздал, так что выбор бесплатного прибежища имелся обширный. А собрать два чемодана с барахлом – больше у него не прибавилось, – пять минут.

Наверное бы, и прожил Бернацкий свой месяц жилищной форы, взвешивая кандидатуры подруг и удобства их адресов, не случись непредвиденного… Хотя, истины ради, заметим: часто непредвиденные ситуации создаются сознательно.

Сознательно действовал и Адольф, пригубивший немало сортов пива вкупе с крепкими напитками в одном из баров даун-тауна, то бишь, центра города, и севший за руль автомобиля, дабы отправиться в родимый подвал на отдых.

Рулил он уверенно, но агрессивно, сразу же, трогаясь с места, протаранил проезжавший мимо «ниссан», каким-то образом перевернувшийся на крышу.

Осознав тяжесть происшествия, Алик, загасив габаритные огни, попытался скрыться. Шансы, как ему казалось, для этого имелись. Водитель «ниссана» не скоро выберется из машины, превратившейся в клетку, а через два переулка – оживленная трасса, на которой легко затеряться… А там уж – пьян ты или нет, разницы никакой. Никогда не остановит тебя полиция даже для проверки документов; полицейский просто не имеет на это права, если водитель не нарушает правил движения. А их Алик более решил не нарушать.

Столкновение с «ниссаном», в котором ехал, кстати, лейтенант конной полиции, незамеченным, однако, не осталось: свидетелями оказались два стража порядка, несущие патрульную службу пешим образом неподалеку от бара, и в эфир тотчас же полетели приметы разбойничьего «линкольна». Алик еще и мили не проехал, а весь район уже замыкался в кольцо с планомерным прочесыванием примыкающих улиц и магистралей.

Бернацкий же давил носком модного ковбойского сапожка на акселератор, внимая цыганским напевам под аккомпанемент бубенцов и гитар, гремевшим на всю мощь в четырех динамиках стереомагнитолы. Проехав шесть блоков, он вдруг узрел фиолетовые огни полицейских машин в зеркалах заднего вида и даже различил настырный вой сирен сквозь плотную разухабистую музыку.

Заставить себя отрезветь? Оценить содеянное? Нет!

Разгоряченный свободолюбивыми мелодиями и текущим в крови алкоголем, Адольф, решив бесшабашно уйти от погони, вдавил педаль акселератора до упора в пол.

Мощный, как танк, и стремительный, как торпеда, «линкольн», круша тяжелым бампером японские легковушки и раздвигая солидные американские кары, вылетел из сонного переулка под «кирпич» на однос тороннюю улицу и с жутким ревом помчался по ней в неизвестном даже для таксиста Алика направлении, пытаясь уйти таким манером из сжимающегося кольца преследования.

Вой сирен уже слышался со всех сторон, властно перекрывая цыганские страдания и выкрики, но Алик бесстрашно гнал машину наперекор всем правилам и препятствиям.

Впоследствии капитан полиции, принимавший участие в задержании всесокрушающего «линкольна», скажет, что такие гонки на протяжении всей своей жизни если и видел, то лишь в голливудских боевиках, равно как и остальные причастные к операции полицейские свято убежденные, что от них пытается уйти какой-то матерый гангстер, к которому при первой же возможности следует применить всю огненную мощь имеющегося оружия…

В какой-то миг обретя чувство реальности, Алик попытался схитрить, выстроившись на парковку в просвет между машинами, однако в просвете этом находился гидрант[6]6
  – Уличный пожарный кран.


[Закрыть], стоянка возле которого запрещалась категорически, и чугунную колонку гидранта Алик, наскочив колесом на тротуар, опрокинул, как кеглю.

В воздух незамедлительно рванул столб воды, выброшенной из подземных труб, и Бернацкого полицейские обнаружили, как кита китобои, – по фонтану.

Стрелять однако не стали: «гангстер», вывалившийся из двери, ползал на четвереньках возле «линкольна», отыскивая потерянные очки, и являл собой зрелище смехотворно-беспомощное.

О дальнейших событиях помнилось Адольфу смутно, а были они таковы: уяснив, что разбирательство с задержанным бессмысленно, полицейские в порядке мести и в целях профилактики очень грамотно, не оставляя следов, Бернацкого отмутузили, после чего поместили в камеру, где, очухавшись, он начал грозить и ругаться, обзывая служителей закона оскорбительно и даже грязно, и соответственно нарвался на ответную реакцию в форме повторной экзекуции.

Сознание померкло вновь. Очнувшись в очередной раз, Алик потребовал погасить свет, ибо тот мешал ему спать, однако свет не гасили, никто на зов не являлся, и тогда, разодрав рулон туалетной бумаги, висевший возле унитаза, Бернацкий занавесил решетку бумажными лоскутами, после чего погрузился в сон.

Пробуждение, естественно, было безрадостным. По совокупности свершенного грозил Бернацкому немалый тюремный срок: пьяная езда, двенадцать поврежденных машин, оскорбление полиции, попытка скрыться…

О своем будущем Бернацкий думал не без содрогания.

Молоденький полицейский надзиратель принес ему весьма приличный завтрак из ближайшего ресторана и даже – две банки пива, последнее – внемля проникновенной мольбе мучавшегося похмельем Адольфа.

Вскоре Алик стоял перед судьей, зачитывавшим ему перечень перипетий криминального инцидента. Интонация, равно как и выражение лица судьи, ничего хорошего не обещали.

«Боже, – подумалось тогда Алику. – Проехать полмира, перенести незнамо что и в итоге закончить жизнь в чужедальней тюряге… Да никогда!»

– Господин судья. Сэр. Мистер, – произнес Алик горько. —

Главное в любом преступлении – причина. Могу ли я изложить причину?

Судья выразил согласие.

И Алик, преодолевая языковой барьер, довольно складно поведал историю о смерти его больной одинокой мамы в Советском Союзе – империи зла, куда он, конечно же, не может выехать даже для того, чтобы проститься с дорогими останками…

Да, произошел есте твенный срыв, надлом… Господин судья, обратившись к компьютеру, без труда проверит: ни одного преступления не совершил честнейший Адольф Бернацкий до дня вчерашнего, ни одного… Он раскаивается, он молит о пощаде, он…

Американцы сентиментальны. Это явствует из дальнейшего разговора сторон.

– Что же с вами делать? – сказал судья. – Расходы по разбитым машинам оплатит страховая компания. Но я вас наказываю штрафом в триста тысяч долла…

– Я получаю пособие, – отозвался Бернацкий грустно. – Я слаб материально.

О пятнадцати тысячах наличными он распространяться не стал, равно как и о своей подпольной работе в такси.

– Я лишаю вас водительской лицензии…

– Но тогда… у меня нет возможности устроиться на работу,

– парировал Бернацкий.

– Вы будете в течение полугода раз в две недели отмечаться в полицейском участке! – рассвирепел судья и долбанул молотком по кафедре.

Вечером на радостях Бернацкий пригласил к себе в подвал двух безнравственных женщин и устроил грандиозный праздник в честь избавления от темницы.

Проснулся утром с гудящей головой. Девицы испарились.

Через некоторое время открылось, что испарились также часы, золотые цепочки, перстень с бриллиантом и все пятнадцать тысяч наличными, лежавшие под ковром.

Оцепенело анализируя такое открытие, горя желанием вызвать полицию, но одновременно опасаясь, что за поощрение проституции его опять поволокут в суд, Бернацкий расслышал наконец чей-то голос, и принадлежал голос новой ответственной съемщице дома.

Голос поведал Бернацкому о всем нехорошем, что в Алике наличествовало, и ни о чем положительном не упомянул, подытожив: завтра к утру подвал освободить!

Опохмеляясь остатками из бутылок и дожевывая зачерствелую закусь, Алик, обращаясь к потолку, матерно крыл Америку – жестокую, бессердечную, битком набитую жуликами, корыстолюбцами, насквозь прогнившую, лицемерную, очевидно зараженную скрытой юдофобией… И насчет юдофобии за примером далеко ходить не надо, новые жильцы пример ярчайший и убедительный!

И почему он когда-то не согласился на эмиграцию в Израиль: все там свои в этой теплой фруктово-овощной республике, даже телевидение советское принимается, и жилье дается, и деньги…

Или в ЮАР бы махнул… Эксплуатировал бы черное большинство, жил бы барином в собственном особняке…

Заметим, что о достоинствах жизни в Израиле и в ЮАР

Бернацкий знал со слов ему же подобных неудачников, далее Брайтон-Бич-авеню в своей американской эпопее не перемещавшихся, а ограничивающихся маршрутом: винный магазин – пляж – квартира и благотворительная контора.

В разгар критического нецензурного монолога, обращенного к потолку, раздался телефонный звонок.

Звонили прежние соседи, ныне – жители Нью-Йорка. Тепло справлялись:

– Как ты там, Алик?

– Плохо, – сознался Алик, всхлипнув.

И – поведал о злоключениях своих.

– А давай к нам! – предложили друзья.

– У нас как раз подвал пустует. А испанцы здешние наверняка про тебя позабыли, так что не бойся.

И Алик сей же миг начал собирать чемоданы. Теперь его ждал новый подвал. Подвал Нью-Йорка. В штат Калифорния отныне возврата не было. За нарушение исполнения судебного приговора Алик регистрировался на компьютере как преступник, должный быть осужденным на тюремный срок, а потому появляться в этих краях представляло отныне значительную опасность. Да и зачем? Ему вполне хватит территории остальных Соединенных Штатов. И что западное побережье, что восточное…

У новых жильцов Алик из соображений скорее практических, нежели мстительных, позаимствовал цветной телевизор со встроенным видео и кое-что из гардероба, решив, что в Нью-Йорке это ему пригодится и многое сэкономит.

ДРОБЫЗГАЛОВ

Из прокуратуры оперуполномоченный Евгений Дробызгалов вышел задумчив и – опустошенно, бессильно злобен.

Плюнул рассеянно на ступени учреждения и, прищурившись досадливо, натянул на лоб козырек кожаной кепочки.

Сбылись худшие опасения, сбылись! Щенок, безусый мальчишка, сменивший вышедшего на пенсию прежнего покладистого прокурора из отдела надзора, оказался буквоедом, не склонным ни к каким компромиссам.

Щенок в новом темно-синем мундирчике держался важно, подчеркнуто представлялся по имени-отчеству, попытки фамильярности типа свойского «ты» надменно отклонял и рассуждал как робот, запрограммированный исключительно на тему конкретного юридического вопроса.

Впервые столкнувшись с этим типом, опытный сыщик Дробызгалов, мгновенно отметив излишнюю категоричность недавнего выпускника юрфака, подумал: ничего, пооботрется, пообтешется; затем же, столкнувшись с ним повторно и на сей раз слегка поконфликтовав, решил – уже со вскипающей злостью, что не сносить чинуше головы, однако ошибся в своем пророчестве: щенка, напротив, повысили через год в звании, характер его не изменился, а к делу он стал относиться еще более рьяно и дотошно. Отношения между ним и Дробыглавовым накалились до предела. Впрочем, в общении прокурор оставался корректен и ровен, взрывался Евгений.

Прокурор мерно отчитывал оперуполномоченного за ошибки в работе, подробно разбирал поступившие жалобы и цеплялся за каждую неточность в деле, доводя Дробызгалова до немого исступления.

В органах Евгений служил уже пятнадцать лет, придя в милицию сразу же из армии, опыт имел большой и всесторонний, и стояло за этим опытом многое: люди, судьбы, удачи и превратности, познание тонкостей работы и, конечно же, самые разнообразные объяснения прокуратуре, вплоть до показаний о применении огнестрельного оружия, что повлекло смерть нападавшего на Дробызгалова преступника. Преступник, говоря по правде, был всего-навсего пьяным хулиганом, вооруженным ломом.

Поначалу Дробызгалов решил договориться с бузотером по-мирному, однако не вышло: хулиган, занеся лом, целенаправленно двигался на Евгения, и потому пришлось пальнуть из «макарова». Впервые.

В человека. Дробызгалов запомнил все отчетливо, в том числе свой лихорадочный испуг, смешанный с легким удивлением, ибо выстрел в грудь нападавшего показался словно бы холостым: хулиган даже не пошатнулся, продолжая упорное движение вперед с высоко занесенной над остриженной «под горшок» головой железякой. И пришлось тогда Дробызгалову бежать прочь с единственной смятенной мыслью: патроны – брак! Но нет.

Промчавшись вслед за ним метров двадцать, хулиган упал. И вот, нескоро и с опаской приблизившись к лежащему на тротуаре телу, различил Дробызгалов маленькую темную дырочку на свитере, липко набухающую кровью…

Ох, и потаскали же его тогда в эту прокуратуру, и потаскали… Что, зачем, почему… Хорошо, прокурор еще нормальный был, вникал… А попадись этому молокососу…

Дробызгалов цыкнул сквозь зубы вязкой слюной досады и посмотрел на часы. Начальник управления наверняка на месте и наверняка ждет его… И предстоит объясниться с ним, ибо сопляк в прокурорском кителе допек сегодня Дробызгалова вконец и нарвался на откровенный разговор с нецензурными определениями в свой адрес, после чего побежал жаловаться начальству на милицейского хама. А прокурорское начальство, конечно же, наябедничало начальству Дробызгалова. Оперативно, убедительно, на повышенных тонах. Суть же конфликта между Дробызгаловым и прокурором сводилась к следующему.

Миша Аверин, он же Мордашка, осведомитель Дробызгалова, попал в долги к Груше – крупному квартирному вору, у которого взял на выкуп товара изрядную сумму, и, хотя долг возвратил полностью, протянул с его отдачей лишних три дня, за что уголовник потребовал проценты. Однако не деньгами.

– Мы люди свои, – мирно сказал Груша Мордашке, – так что «фанеры» не надо, а сдай богатого фраера. Наколка на хату, и мы в расчете.

Информацию о таком предложении Аверин передал Дробызгалову немедленно. И порешили: предложение принять. Милицейскому начальству гуляющий на свободе Груша надоел, так что перспектива прихватить его на горяченьком, да еще и с подручными, представлялась заманчивой. Оставалось лишь выбрать подходящую квартирку и продумать детали «отмаза» от подозрений со стороны уголовников для Михаила.

Кандидатуру для ограбления наметил он же, предложив в жертву некоего Петю Кита, своего конкурента по бизнесу.

Накануне Петя Кит выкупил партию часов «Ролекс», искусно подделанных под оригинальные изделия. Часов было около двухсот штук, статья о спекулляции вполне проходила, а для воров такой товар тоже представлял немалый интерес. Так что в итоге операции Груша со своей командой привлекался бы к ответственности за кражу с проникновением в жилище, а Кит – уплывал бы за спекуляцию в дальние океаны…

Наводка с «Ролексом» Грушу вдохновила, однако он потребовал, чтобы наводчик участвовал в деле. План «отмаза» такого поворота событий не предусматривал. Михаил уперся, но под ножом бандитов согласился.

– Вдруг мы запамятовали чего, вдруг не то заберем, – дружелюбно объяснил ему Груша. – Боишься? Хорошо. Десять процентов товара – твои. Нет? Ладно, я добрый. Будешь в общей доле.

Вход в квартиру Пети Кита преграждала стальная дверь с сейфовым замком. Ворам пришлось на веревках спускаться с крыши на балкон девятого этажа. Квартиру ограбили, но на улице началась операция захвата, прошедшая крайне удачно. Группу оперативники взяли с поличным, после артистично, пусть и экспромтом, сымитировали побег с места преступления наводчика Мордашки, но… кто знал, что на одном из уголовников висело дело, расследуемое прокуратурой? Потянулись нити, началось копание в подробностях, и – выплыл факт присутствия некоего Михаила Аверина при ограблении квартиры спекулянта… В этот факт, как оголодавший бродячий пес в кусок парного мяса, вцепился дотошный молоденький прокурорчик, требуя у Дробызгалова непременной выдачи соучастника.

– Не соучастник, наш человек, – терпеливо втолковывал чиновному долдону Дробызгалов, с ненавистью впиваясь взглядом в его розовые, молочные щечки. – Внештатник, так сказать…

– Подследственный Кротов, – строго чеканил на это слуга закона, имея в виду Петю Кита, – показал: ваш внештатник – профессиональный спекулянт, вращающийся в среде организованной преступности, махровых бандитов…

– Выполняет работу, – корректировал Дробызгалов.

– Какая работа! Наживается под вашей опекой! – недоумевал молокосос.

Ну, что скажешь! Тут-то Дробызгалов не выдержал. Обозвал прокурора индюком, ничего не смыслящим в оперативной работе, да и не только индюком, и тот, оскорбленный, ринулся плакаться в жилетку начальства. Впрочем, не сразу. Сначала все здоровые сосуды его физиономии налились кровью от гнева праведного, и он указал Дробызгалову на дверь.

Разговор же прокурора с начальством был Евгению известен, пусть и не присутствовал он при этом разговоре.

Оперуполномоченный знал стереотипы прокурорского мышления.

Наверняка поведал молодой да ранний своему патрону о Дробызгалове как о грубияне и беспринципном типе, потакающем уголовникам, а начальство в ответ: э, дескать, у них в милиции темна вода, у них где закон начинается, а где криминал – не разобрать, а вообще-то… того, надо им хвост прищемить. Надо!

И прищемим.

Им, прокурорам, плевать, какой кровью раскрытия даются, им

– чтобы на бумаге порядок был, а там – хоть солнце красное не всходи. Будь бы по их, и осведомителей они упразднили, хотя без армии стукачей раскрываемость вообще бы на нулевой отметке застопорилась. Это обыватель полагает, с забавным детективчиком под абажуром нежась, что умный следователь все распутывает да отважный сыщик… Нет, всякие «мордашки» в основном… Пусть и праздная у некоторых из них жизнь, и аморальная… Но как по льду, из которого лезвия отточенные торчат, идут они каждый день, каждый час… Да и кто из нормальных людей согласится в стукачи?… А он, Дробызгалов, он что от своей доблестной службы имеет? Вздрючки, четыре часа сна в сутки и – голую зарплату, которую тот же Мордашка в самый свой неудачный день лежа на диване делает. И мысль, все более неотвязную и жгучую: когда же на пенсию? И – выйду ли, дотяну? Чем завершится эта гонка сумасшедшая, где на любом метре – или колдобина, или подножка?

Вон вчера… Пришел человек по повестке, а вернее, жулик, знающий – несдобровать ему, а в кармане жулика – тысяча. За дверью же – люди из ГУБХСС, которым он только что заявление о вымогательстве взятки накатал… Хорошо, нутром учуял Дробызгалов неладное, да и у провокатора нервы сдали – нет чтобы взятку куда-нибудь тихо между бумаг сунуть, когда Дробызгалов отвернется, попытался всучить по-наглому, нахрапом, чем и выдал себя, а прояви хитроумие и выдержку, плыл бы сейчас милицейский ворог его к причалу спецзоны в тюремной ладье…

И ведь не докажешь, что имел как оперуполномоченный слишком весомые аргументы против мошенника, оттого и затеял тот вероломную пакость… И так – каждый день. Эх, пенсия, ты – финишная ленточка для марафонца, но марафонцу что? – сошел с дистанции – и пусть, а ему куда? Ни специальности, ни образования стоящего, водительские права и то любительские…

Размышляя подобным образом, вошел Дробызгалов в кабинет полковника, сразу же уловив на себе со стены неодобрительный взгляд основоположника ЧК Дзержинского, рыцаря пролетарской революции.

Полковник тоже посмотрел на Дробызгалова без радушия.

Полковник был назначен сюда несколько лет назад, но отношений с подчиненными наладить так и не сумел, ибо считали его дилетантом без шанса на перспективу. Раньше полковник служил в госбезопасности, откуда и был переведен с большой группой старших офицеров в МВД для очередного «укрепления» кадров, но укрепление не состоялось, поскольку специфика милицейской работы оказалась иной и требовала к тому же богатого и именно что милицейского опыта, и при следующей перетасовке руководства завис полковник в кадровом вакууме, откуда угодил в нижние слои

– управлять Дробызгаловым и ему подобными, что тоже имели на своем невысоком районном уровне опять-таки неведомые полковнику стиль и методы работы.

Сознавая личную некомпетентность, полковник гонора не выказывал, осторожничал, даже когда резкость произнести хотел, взгляд отводил и бубнил отчужденно, лишь в интонации подчеркивая свою неприязнь к тому или иному факту.

– Ну так… зачем же вы себе позволяете оскорбления, а?…

В адрес работников прокуратуры? – промямлил полковник.

– Товарищ полковник… – Дробызгалов приложил руку к груди. – Этот прокурор… он же… – И последовала нелестная характеристика молодого прокурора.

Характеристику полковник выслушал бесстрастно, а вернее, как почувствовал Дробызгалов, – пропустил ее мимо ушей. И еще уяснил оперуполномоченный благодаря изощренному своему нюху: в затаенном молчании начальства кроется нечто большее, нежели личное нерасположение и служебное недовольство.

– Ставится вопрос о вашей профпригодности, – откликаясь на нехорошие предчувствия подчиненного, молвил бесцветно полковник. – Мне предложено подготовить материалы…

– Кем… ставится? – вырвалось у Дробызгалова невольно, хотя яснее ясного было, что инициатива по вопросу о пригодности строптивого оперуполномоченного к службе лично полковнику и принадлежит.

– Предложено, – повторил тот, как тупым топором рубанул.

– Но…

– Провалили этого вашего… Аверина…

– Да не провалил, обеспечил все, что мог… Если бы не прокуратура…

– Ну, так или иначе… Потом – что-то у вас сплошные срывы… Вчера вот… со взяткой…

– Да ведь провокация!

– Выговор у вас за пьянку…

Да, тут не отвертишься. Задержал Дробызгалова патруль, когда в форме, дурак, в метро ехал. Всего-то за запах, а пострадал. Но когда было! Четыре года назад, этот полковник еще шпионов ловил или настроениями интеллигенции занимался…

– В общем, – подытожил начальник иезуитски-стеснительно, – подумайте: может, перейти…

– Куда? – спросил Дробызгалов с надеждой.

– Ну, я не знаю… С оперативной работой что-то у вас не ладится… Смотрите… – Полковник как обычно прибегал к обтекаемым формулировкам.

Так. Конец. «Гражданка», сдача удостоверения.

– А с Авериным как? – спросил Дробызгалов по инерции.

– Очевидно, будут судить…

– Но мы же его сами… А потом – это же чепе…

– Чепе, – согласился полковник, вдохнув лицемерно.

Дробызгалов тоже вздохнул. Но – от души. Полковник, конечно же, в случае чего оправдается: дескать, полезно зажравшемуся спекулянту Мордашке попариться в зоне – выйдет, большой авторитет иметь будет, да и страха прибавится, покорности. А виновного в провале оперуполномоченного он, полковник, накажет по всей строгости. А может, и не придется стеснительному полковнику никого наказывать: поймет Дробызгалов деликатный намек, и сам черкнет рапорт об увольнении из органов…

– Разрешите идти? – с ненавистью вопросил Дробызгалов.

– Да, пожалуйста. И… проведите с Авериным этим… воспитательную работу.

– В смысле? – искренне удивился Дробызгалов.

– Чтобы… осознал положение…

Шагая по коридору и нащупывая в кармане ключи от кабинета Дробызгалов оценивал сложившуюся ситуацию.

Мямля-иезуит с прокуратурой ссориться не станет, не с руки ему, тем более сам еле на месте держится – пришел в милицию на большой волне, с начальством своим бывшим, да схлынула волна, и висит он теперь между землей и небом, все отчетливее сознавая: чуть что и – предложат ему почетную пенсию. А она, пенсия, хоть и полковничья, да по нынешним временам инфляции – курам на смех. У Мордашки только в неделю на сигареты такая пенсия уходит.

Опустившись в облезлое казенное кресло за своим письменным столом, Дробызгалов перевел мысли на личные перспективы. Итак, предположим, распрощается он с органами. Куда идти? Просто некуда. А с жильем как? Так и застрянет на пятнадцати коммунальных метрах, где, помимо него, еще жена с ребенком? А детсад? Покуда в милиции, обещали подсобить с очередью, а уйти

– ребенка куда?

Выпить бы вот с горя… Тоже – закавыка! Сейчас пойдешь и возьмешь в любое время у тети Шуры из винного, потому как при удостоверении и власти… А завтра? В очередь? Хотя, с другой стороны, шатания по магазинам с черного хода стали небезопасны

– ущемленные обэхээсники принялись в последнее время рьяно защищать монополию на сферы своего влияния. И та же тетя Шура в любое время им настучит: мол, шуганите участковых и уголовку, а то что за дела? – вас кормить не успеваем, а тут еще и они… А там такая сволота в отделе борьбы этом…

Об отделе борьбы Дробызгалов вспомнил некстати, – словно нарочно позвонил по внутреннему телефону полковник, спросил:

– Что у вам нового по Фридману?

– Работаем с ГУБХСС, – промямлил Дробызгалов. – В контакте…

– Результат?

– Ну… будет! Я, кстати, Аверина хотел подключить вплотную. Он ведь имеет выход на него через сестру, я докладывал… А теперь даже не знаю… Если нарушу это… психологическое равновесие, какая работа?

– Аверину пока ничего не говорите… С прокуратурой я свяжусь, арестовывать его не будем до поры… Н-да, звонили из министерства, дело Фридмана из ГУБХСС передано в КГБ…

«Вот оно что!» – понял Евгений.

– Поэтому так: решите задачу – будет… другой поворот отношения к вам, – закончил полковник.

Дробызгалов покосился с ненавистью на пищавшую короткими гудками трубку. Вот так. Результат любой ценой. Как понимать полковника – ясно: раскрутишь дело с Фридманом – поглядим, может, и милость проявим… А может, и нет, твердых обещаний не дается. Мордашке за помощь в данном вопросе тоже милость – до суда сладко пожрать-попить и с девками всласть в простынях покувыркаться. Ну, на Мордашку-то плевать, он заслужил, барыга, а ему, Дробызгалову, за что такой компот кислый? За что?!

Обэхээсникам и комитетчикам плевать и на Дробызгалова, и на Мордашку. Сливки в случае удачи снимут они, уголовный розыск здесь не более чем подспорье, хотя он-то всю задачу и решает.

Задачу сложнейшую, невыполнимую, потому и свалили дело в район, не сумев справиться даже своими, куда более могучими силами.

Валерий Фридман в свое время был причастен к деятельности цеховиков – севших, но его не выдавших. Ничего, кроме оперативных данных, на Фридмана не имелось, а судя по оперданным, являлся он как бы банкиром тех, кто ныне находился за решеткой или уже отбыл в мир иной, не увидев свободы.

Предполагалось финансирование Фридманом крупных преступных группировок, организация всяческой контрабанды, в том числе и промышленной, но доказательств тому не имелось никаких. Потому ставилась простая по сути задача: выявить тайники, где хранятся ценности.

Но попробуй выяви! В уголовной среде Фридман пользовался немалым авторитетом, созданным ему воротилами теневой экономики, кровно заинтересованными в неприкосновенности своего банкира от домоганий рэкета, а что касалось каких-либо милицейских провокаций, тут бы нашлись заступники из высоких административных сфер – в том числе и правоохранительных, связи у Фридмана были мощные.

Вероятно, как Евгений догадывался, заступники эти быстро бы аннулировали все сегодняшние усилия органов в отношении Фридмана, если бы сам он не нарушил застойную оперативную ситуацию вокруг себя, пожелав эмигрировать из страны.

Желание удовлетворили, одновременно приняв решение: вплотную заняться материальной базой кандидата в американские граждане.

Воплотить это решение в арест Фридмана и изъятие у него ценностей надлежало обэхээсникам и Дробызгалову.

Однако люди из ГУБХСС, сознавая недосягаемость цели, от работы под всякими благовидными предлогами отлынивали, и основной груз лег на плечи Евгения, в свою очередь также не ведавшего, каким образом осуществить намеченное руководством.

Хотя в лени и оперативной несостоятельности упрекнуть себя Дробызгалов не мог. Квартиру Фридмана он исследовал до пылинки, затем – дачу, жилища всех близких «теневику» людей, трясясь при этом от страха, что застанут при незаконном производстве обыска, да ладно застанут – убьют! – однако ни одного тайника не обнаружил. В квартире, правда, нашел за шкафом около тридцати тысяч в бумажном засаленном пакете, но что это? – крохи! И просто снился Евгению тот сладостный миг, когда берет он в руки заветную кубышку, целует ее страстно, а после мчится за постановлением о проведении обыска. А затем входит с понятыми, следует к заветному месту под гневные комментарии хозяина и – захлопывается рот Фридмана, а вернее, открывается в изумлении… А он, Дробызгалов, невозмутимо корректен и загадочен – мол, знай наших, все насквозь видим!

Существовал, однако, вопрос: а вдруг да уплыли уже за рубеж искомые ценности? Но визу Фридман получил недавно, с получением ее находился под контролем, а до этого момента, целиком завися от произвола властей, вряд ли стал бы предпринимать безоглядный маневр с капиталом… Хотя относительно эффективности контроля Дробызгалов весьма сомневался. Фридмана круглосуточно охранял едва ли не взвод боевых ребят спортивного сложения, имелись у него свои посыльные и связные, мощная автотранспортная база и личная радиосвязь; кроме того, Фридман как представитель фирмы США, владельцем которой являлся его старший брат, встречался с приезжими коммерсантами, крутил дела с совместными предприятиями, и уследить за всей кутерьмой его контактов было задачей невероятной. Конечно, кое-что подслушивалось, записывалось, фирмачей проверяли таможенники, доверенных лиц Фридмана порой задерживали и обрабатывали, но – толку?

– Дробызгалов? Ко мне, срочно! – потребовал полковник по селектору.

Матюкнувшись, Евгений подчинился.

– Звонили из КГБ, – сказал начальник. – По их данным, все деньги вложены Фридманом в очень серьезную партию бриллиантов старинной огранки. Вещи уникальные, дореволюционные. Готовится контрабанда, поняли? Если предотвратите…

– Будем стараться, – откликнулся Евгений не без издевки в интонации, подумав при этом не без удивления, что кого-то, видимо, из ближайшего окружения Фридмана удалось завербовать всерьез и прочно. Работать гэбэ умеет, не перевелись там таланты неумолимого сыска, машина проржавела, но мощь сохранила… Хотя, с другой стороны, на что-либо конкретное комитетчики все равно не вышли. Так, общая информашка…