Текст книги "Билет до Крупяновки (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Например, про Москву.

Типа, Крупяновку ему с боем дали возможность посетить, а Москву нет. Закрытый город. Москва, Москва…

Я бы, вообще, еще подумал, стоит ли возвращаться.

Впрочем, все это верно, если Крупяновка ‒ обычный населенный пункт. Если она существует, в ней ходит транспорт и живут люди. А если она именно что ничто? Выход, по словам Мишки? Не понятно только, выход куда?

Я вздохнул, повел плечами и обнаружил, что стою у почтового отделения. Три ступеньки ‒ и ты внутри. О как! Ноги сами привели. Пришлось прислониться к стене у вывески. Будем исполнять алгоритм. «Отделение работает с восьми ноль-ноль до двадцати двух ноль-ноль». Что там надо-то? А, да, ждем трех человек, заходим четвертыми…

Первая, толстенькая женщина появилась почти сразу. Брякнула дверью, скрылась в здании. Худого мужчину с портфелем, ставшего номером вторым, я ждал, наверное, минуту. Он посмотрел на меня с подозрением, но прошел в отделение, так ничего и не сказав. А вот третий номер уже что-то не торопился.

Три минуты. Пять минут. Я отлип от стены. Улица в одну и в другую сторону была пустынна. Даже удивительно. Прокатил и растаял автомобиль. Третий человек! Эй, третий человек! Вас ждут у крыльца почтового отделения!

Никого.

Сунув руки в карманы, я прогулялся метров на двадцать туда и обратно. Из почты вышла старушка и посеменила прочь. Почти сразу за старушкой появилась из двери женщина в коричневом пальто. За руку она держала девочку лет семи в расстегнутой светлой курточке, а девочка держала перевязанный бечевкой пакет. Девочка была рада, женщина ‒ не очень. Они удалились, но я успел услышать, как девочка спросила: «Это папа нам прислал? Да? Это мой подарок?».

Потом где-то за квартал показалась темная фигура, и ее медленное приближение заставило меня гадать, пройдет она мимо или все же заглянет на почту. Я решил: заглянет. Фигура исчезла в недалеком подъезде.

М-да. Я почувствовал, что замерз. Я походил у крыльца еще, пока улицу не перебежал крупный парень.

‒ Че там, закрыто? ‒ спросил он меня, кивнув на окна почты.

‒ Открыто, ‒ сказал я.

‒ А ты че?

‒ Человека жду.

‒ А, понял.

Парень взбежал на крыльцо. Третий! Я уже приготовился подняться за ним, как из почты вышла толстенькая женщина, получившая от меня первый номер. Я растерялся. Так считается или не считается? Или мне начинать отсчет сначала? Или надо опять ждать третьего, пока в отделении наберется необходимое число? Инструкцию на этот случай Мишка мне не дал.

Я подумал и решил, что, так как речь была о входящих, выходящие значения не имеют. После трех человек я в любом случае получался четвертым. Значит, условие соблюдено.

Я шагнул в дверь.

Длинная стойка, выгибаясь, делила помещение на две неравные части. В окошках за стеклами торчали головы работниц. Блестели весы. Свешивались на нитках, как удавленники, подписные каталоги. Плакаты просили помнить индекс, потому что он ускоряет доставку письма, и подписываться на журнал «Знамя». У окон стояли столы. На лавках и стульях, ожидая очереди, сидели желающие отправить или получить корреспонденцию. Некоторые посетители расположились вдоль стойки.

Я углядел на одном из столов подставку с бланками и пересек небольшой зал.

‒ Юноша! Юноша! ‒ крикнула мне какая-то женщина. ‒ Вы за мной будете!

‒ Я не буду стоять, ‒ сказал я.

Я выдернул бланк. Он оказался на пересылку телеграммы. Годится ведь? Годится. Мишка сказал, любой бланк. Я двинулся к выходу, как дорогу мне заступил старичок с тростью.

‒ Ай-яй-яй! ‒ сказал он, качая седой головой.

‒ Что? ‒ спросил я.

‒ Воруем?

Взгляд светлых глаз старичка был ласков, словно он застал меня за безобидным и умиляющим занятием.

‒ Я только взял бланк, ‒ сказал я.

‒ Да-да, ‒ закивал старичок. ‒ Так все и происходит, молодой человек. Сначала бланки, потом ‒ марки, заказные письма, форменные пуговицы, ведра, фонари, чужие жены, наконец. Это путь в никуда, да-да. Между тем, бланков в городе ‒ не хватает.

Я кивнул на стол, с которого взял карточку.

‒ Там целый десяток еще.

Старичок улыбнулся.

‒ А твое какое дело?

Он поймал меня за запястье. Лицо его сделалось хищным.

‒ Граждане! ‒ закричал он, воздев мою руку с бланком. ‒ Вот тот вор, что наши бланки крадет! Смотрите! Я его поймал!

Люди заоборачивались. Кто-то привстал, кто-то сделал шаг в моем направлении. Я, честно говоря, перетрухнул.

‒ Это же простой бланк! ‒ воскликнул я.

Я выдернул руку из пальцев старичка. Тот ощерился вставными зубами и ударил меня своей тростью.

‒ Получи!

Удар пришелся по плечу. Надо сказать, был он довольно болезненным. Я едва не выронил бланк.

‒ Вы с ума сошли?

‒ Вор!

Трость стукнула меня по бедру. Люди с лавок, стульев и от стойки двинулись ко мне, сбиваясь в толпу. На их лицах читалось желание если не растерзать меня, то точно не дать мне выскользнуть наружу.

‒ Да это же бланк всего лишь! ‒ крикнул я.

‒ Вор!

‒ Негодяй!

‒ Убийца! ‒ крикнул кто-то из толпы.

Старичок замахнулся снова, но мне повезло поднырнуть под его руку. Я таранил дверь лбом и вылетел на крыльцо.

‒ А-а-а!

Толпа ринулась за мной. Дверь отделения затрещала под напором тел. Я побежал, не оглядываясь. С ума сошли! ‒ звенело у меня в голове. Из-за бланка! Еще старичок этот! Отмахав два квартала на пределе скорости и свернув в случайный двор, я затаился на земле у какой-то деревянной сараюшки. Кусты и несколько ржавых бочек надежно прикрыли меня от случайного взгляда, но дали беспрепятственно наблюдать появление преследователей в зазоре между домами. Минуты три я, успокаивая дыхание, таращился в пустоту. Никого. Никто не пробегал по улице мимо, никто, прижимаясь к стенам, не скользил во двор. Никто даже тенью не появлялся на открытом пространстве.

Ф-фу! Я оглянулся назад, проверяя пути к отступлению. Там наклонялся забор, в заборе имелась дыра. Если что, выскочу туда, подумалось мне. Бланк в кулаке смялся. Я расправил его на коленке, разгладил и, вспомнив указание Мишки, отщипнул уголок. Ну вот, это условие выполнено.

Теперь ‒ почтовый ящик.

Еще с минуту я выжидал, потом осторожно приподнялся, а затем встал во весь рост. Никого. Может, опомнились? Может, сейчас как раз старичка волтузят? Ну, за то, что народ с панталыку сбил? Я дошагал до прорехи между домами и остановился. Прислушался. Что-то тихо. Нет, понятно, сама улочка была тихая, сонная, но тишина отчего-то показалась мне нехорошей. Я запараноил. Мне вдруг подумалось: а что, если мои преследователи все еще стоят буквально в пяти метрах от меня, просто сгрудились на углу в надежде, что я сам себя выдам? Надо мне это?

Ох, Мишка! Это все ты со своим: «Тебе могут помешать».

Я чуть ли не на цыпочках отвернул прочь и выбрался в переулок, отходящий от улицы перпендикуляром. От греха подальше. Метров пять я еще оглядывался, потом пошел уже спокойно, удаляясь от толпы и сумасшедшего почтового отделения. Солнце порадовало, выглянуло, обмело дома. Зачирикали воробьи. Прибавилось и людей, спешащих куда-то по своим делам. Кто в магазин, кто на перекресток. Никто даже взгляда подозрительного не бросил.

Хорошо!

Я заметил почтовый ящик и перебежал улицу. Никто, опять же, не закричал: «Ловите! У него ворованный бланк!». Никто не кинулся за мной следом. Шаг. Еще шаг. Жестяной, покрашенный синей краской ящик с гербом и «клювиком», закрывающим щель для опускания корреспонденции, очутился передо мной.

Я почувствовал себя Исаевым-Штирлицем. Или нет, пастором Шлагом. То есть, разведчиком-любителем. Обмер весь внутри. Еще и бланк чуть не потерял, пытаясь просунуть его мимо щели. Как там? «Тетя Эльза гостила у нас в Берне Лозанне…»

Ну-ка! Пустая карточка упала и упокоилась, наконец, в брюхе ящика. О, какое облегчение! Я сунул руки в карманы куртки и фальшиво засвистел, изображая случайного, праздношатающегося типа. Я не я, лошадь не моя. И бланк не мой, граждане! Свист ‒ это дурь, понятно, но остановиться я почему-то не мог. Свистел-насвистывал.

Дурак, что хотите!

Нет, с Мишкиным алгоритмом следовало заканчивать! А то люди бросаются, губы «Вологду» свистят. Сориентировавшись, я потопал к вокзалу. Третий этап ‒ и все! Потом только билет под крышу «грибка» и останется определить.

И все! Все! И Мишка…

Мне вдруг расхотелось идти к вокзалу. Я остановился. Мне подумалось: а что, если… что, если это навсегда? Мишка получит свой билет и уедет. В Крупяновку или не в Крупяновку ‒ это не важно. Важно, что навсегда.

Вдруг ‒ навсегда?

Получается, он этого хочет? А я? Я этого хочу? Я же не хочу! И кто из нас ‒ свинья?

‒ Эй, парень!

Оказалось, что я встал в узком месте и закрыл проход. К кулинарии, к парикмахерской и вообще вдаль по улице. На меня обиженно смотрела женщина с сумочкой на сгибе локтя. Брови к переносице, губы ‒ гузкой. Завитые волосы. Легкое, короткое пальто.

‒ Простите.

Я отступил. Женщина прошла, но через шаг крутнулась на каблуке. Словно ей в голову пришла какая-то мысль.

‒ Ты чего стоишь? ‒ спросила она.

‒ Вам какое дело? ‒ ответил я.

Женщина усмехнулась.

‒ Ершистый, да? Хочешь большой, но чистой любви?

Мои губы сами расплылись в улыбке.

‒ Я фильм видел. Я знаю, что дальше.

‒ И что дальше? ‒ женщина, изучая меня, закинула сумочку на плечо.

‒ Кузнец! ‒ сказал я.

Женщина хохотнула.

‒ Ишь ты! Сколько тебе?

‒ Шестнадцать! ‒ соврал я.

‒ А мне ‒ двадцать пять. Хочешь приятно провести время?

‒ С кузнецом?

‒ Со мной.

‒ Вы серьезно?

‒ А что? ‒ Женщина оглянулась по сторонам. ‒ Думаешь, я часто кому-то это предлагаю?

‒ Нет, но…

‒ Ты мне понравился.

‒ Я ‒ несовершеннолетний, вообще-то, ‒ сказал я.

‒ Сможешь рассказать ребятам в школе, ‒ женщина подмигнула. ‒ У них будут фантазии, а у тебя ‒ я.

‒ У меня девушка есть.

Женщина подступила ко мне.

‒ Твой опыт ей тоже пригодится. Я ‒ Жанна.

Она подала мне руку. Я пожал тонкие пальцы.

‒ Мишка, ‒ назвался я именем друга.

‒ Ну, что, пошли, Миша? ‒ приобняла меня Жанна. ‒ Я тебе и перекусить найду. Котлет с пюре хочешь?

Близость женщины меня, понятно, взволновала. Все мои мысли приняли определенное направление. От Жанны пахло духами и еще чем-то туманящим. Ее грудь прижималась к моему плечу. Плечо сделалось сверхчувствительное.

‒ Так-то мне на вокзал… ‒ пробормотал я.

‒ Какой вокзал? ‒ возмутилась женщина. ‒ Не нужен тебе никакой вокзал! ‒ Она потянула меня. ‒ Пойдем, пойдем, Миша!

‒ Куда?

‒ Ко мне!

‒ Я…

И тут меня словно по темечку стукнуло. Так вот оно что! ‒ понял я и уперся. Все в ту же копилочку! На почте не получилось, решили меня таким способом остановить! Неужели прав Мишка, и все делается, чтобы он не попал в Крупяновку? Что за идиотизм творится?

‒ Ну, Миша! ‒ дернула меня Жанна.

‒ Простите, ‒ сказал я.

У меня получилось ловко выскользнуть из захвата.

‒ Миша! ‒ притопнул Жаннин каблучок.

‒ Я не могу, ‒ сказал я.

‒ Все ты можешь!

Жанна попыталась вновь схватить меня, но я был быстрее, отступил, пропуская мимо лица растопыренные пальцы с накрашенными ногтями, и побежал.

‒ Пока!

‒ Урод! ‒ надрывно крикнула Жанна.

Меня это почему-то развеселило. Я оглянулся и махнул ей рукой.

‒ Еще увидимся!

‒ Я тебе денег дам!

Я захохотал. Дома понеслись мимо, отпечатываясь смазанными пятнами на сетчатке глаз. Дома, люди, автомобили. Ну, Мишка! Смотри, до чего доходит! Я прыгнул через кусты. Лицо за мутным стеклом киоска «Союзпечати» всплыло вверх. Сбоку раздался тревожный автобусный гудок. Здание вокзала с железнодорожными кассами вылетело мне навстречу. Я чуть не повалил урну, запнулся на ступеньке и схватился за длинный поручень.

Открыто! Уже хорошо. Разобраться уже с этим билетом…

Я закопался в карманах, потому что не помнил, есть у меня деньги при себе или нет. Билет за просто так не подадут. Блин, как бы домой возвращаться не пришлось. Ага! В одном кармане нашелся бумажный рубль, из другого я с трудом выковырял монетку в две копейки. Живем!

В кассовом зале было пусто, работали оба окошка.

Я подышал, вытер потные ладони о брюки и шагнул к кассам. Ах, черт! Надо же еще бросить монетку! Я отвернул в сторону.

‒ Вам чего? Билет? ‒ приподнялась за стеклом женщина-кассир.

‒ Да, ‒ кивнул я, ‒ сейчас.

Рядом с плакатом об опасности перехода железнодорожных путей в неположенном месте я ногтем подбросил монетку. Две копейки кувыркнулись в воздухе и легли на ладонь гербом. Орел. Следующий бросок. Решка. Еще один. Снова орел. Да чего они чередуются-то?

Кассир стукнула пальцем по стеклу.

‒ Парень!

Я обернулся.

‒ Через десять минут у меня перерыв! ‒ сказала кассир.

‒ А в левой кассе? ‒ спросил я.

‒ Там нет никого.

‒ Но будет?

‒ Через полчаса.

‒ Я быстро, ‒ сказал я. ‒ Мне нужно подумать.

Две копейки, хоть убейте, никак не хотели выпадать три раза одной и той же стороной. Ну, заколдованные, что ты скажешь? Решка, решка, орел, решка, орел, решка, орел, орел, решка, решка, орел, орел, решка. Дыши на них, не дыши, три, не три, у них все свое: орел, решка, орел, орел, решка…

Я подкинул монету, наверное, раз сорок и ни разу не получил нужного результата. К тому же я вдруг осознал, что не помню, к какому окошку в каком случае подходить. Вот засада! Три орла ‒ левое? Или три орла ‒ правое?

Я вспотел.

Зал так и оставался пустым. За окном беззвучно прошмыгнул локомотив. Заглянул, приоткрыв дверь, милиционер. Если он и обратил на меня внимание, то без какого-либо интереса. Я подбросил монету еще раз тридцать и, наконец, дождался момента, когда выпали три решки подряд. Только вот к какой они вели кассе?

Впрочем, растерянность моя продолжалась недолго. Судьба распорядилась сама. В окошке правой кассы я обнаружил табличку: «Перерыв». Женщина-кассир дожидаться меня не стала. Поэтому я встал к левой кассе и заодно изучил расписание. От нашего города до Крупяновки было семь остановок, и предпоследней значилась Еламня, поселок едва на пятьсот человек. Билет до нее стоил не пятьдесят семь, а пятьдесят одну копейку. Я подумал, что Мишка от Еламни, возможно, пойдет пешком.

Или проедет «зайцем»?

Да хоть как!

Я вновь разозлился на своего друга. Всего-то ‒ билет купить! Ага. Давай, Вовчик! Ну, погоняют тебя толпой по городу. А кого не гоняют? Спорт! Зарядка! Тренировка! Ну, женщина прилипнет к тебе как банный лист. Так ведь тоже ‒ чего плохого? Грудь не помацал ‒ лох. Не каждый день предлагают.

‒ Заткнись! ‒ прошипел я Мишкиному голосу в голове. Заткнись, ради всего хорошего!

Голос умолк. Испугался.

А приобретение билета прошло неожиданно гладко. Худая женщина-кассир с тусклым, усталым взглядом спросила: «Куда?». Я сказал: «До Крупяновки». Потом поправился: «Простите, до Еламни». Женщина спросила: «Один?». Я сказал: «Да. На завтра». Женщина сказала: «Пятьдесят одна копейка».

Простучал билетный аппарат.

И все.

Сорок девять копеек сдачи ‒ две двадцатикопеечные монеты, одна номиналом в пять копеек, одна в три копейки и одна ‒ в одну. И билет. Светло-коричневый прямоугольник с номером, маршрутом и датой, пробитой в верхнем углу.

Остался последний-последний пункт, думал я, шагая от вокзала к дому. «Грибок». Интересно, Мишка забежит попрощаться? Есть у него элементарное чувство благодарности? Как он, вообще, себя будет чувствовать ‒ с билетом, но теряя меня?

Или заглянет, скажет: «Прощай» и рванет на вокзал?

Почему-то я все больше был уверен, что Мишка исчезнет по-настоящему. Доберется до своей Крупяновки и исчезнет. Глупость, скажете? А вы когда-нибудь верили в невозможное? Невозможное случается время от времени, между прочим. Оно случается, потому что не такое уж и невозможное. Как тросик с инопланетного корабля.

Небо потемнело. Заморосило. Я застегнул куртку, предварительно спрятав билет в карман. На углу дома меня ждала Таня.

‒ Вовка! ‒ Она бросилась ко мне, я даже не успел ничего понять. ‒ Я тебя весь день ищу!

‒ На меня объявили охоту? ‒ спросил я.

Таня улыбнулась. Невысокая. Стройная. В бежевом плащике.

‒ Я. Я объявила на тебя охоту.

Я развел руки.

‒ Вот я.

‒ Пошли! ‒ поймала мою ладонь Таня.

‒ Куда?

‒ Ко мне!

‒ С чего это?

‒ Мама уехала на дачу к тете Любе. У тети Любы какой-то небывалый урожай всего, и она не справляется.

‒ Кабачки атакуют?

Таня рассмеялась. Ее всегда смешили мои шутки.

‒ Ага. Военные действия.

Мы развернулись, и детская площадка с «грибком» принялась отдаляться от меня. Фонарь, освещавший ее, вдруг погас. Я вывернул руку из Таниной ладони.

‒ Тань, мне на секундочку.

‒ Нет!

Я удивился ее голосу. В нем прорезались стальные, ранее не ведомые мне нотки. Словно мою девушку подменили.

‒ Тань, тут одной ногой там…

‒ Тебе нельзя!

Таня смотрела на меня, и на ее лице дрожали губы, а в глазах что-то дергалось.

‒ Таня.

‒ Не ходи!

‒ Куда «не ходи»?

‒ Куда ты хочешь, не ходи.

Я оглянулся на «грибок».

‒ Что может случиться?

‒ Все!

‒ Тань.

Я попробовал взять ее за руку, но она сердито отшагнула, словно устанавливая между нами границу.

‒ Ты серьезно? ‒ спросил я.

‒ Не ходи, хорошо?

Таня заглянула мне в глаза.

‒ Я не понимаю, ‒ сказал я. ‒ Я должен.

‒ Нет-нет-нет, ‒ замотала головой Таня. ‒ Ты ничего не должен. ‒ Ее речь стала быстрой, торопливой. ‒ Ты же не обещал. Ты просто выразил согласие помочь. Но ты мог столкнуться с препятствиями, которые были непреодолимыми. Что тут поделаешь? Ничего не поделаешь. Такое бывает. Проезд закрыт. Автобус ушел. Столб повалился, и провода электрические, понимаешь?

Она умолкла.

‒ Таня, ‒ прошептал я, ‒ неужели ты тоже с ними?

Мне чудился заговор, мне чудилось какое-то жуткое сообщество, которое скрытно захватило власть в городе и подчинило всех себе, лишь бы не дать Мишке выехать в Крупяновку. Зачем? Почему? Что происходит? Мне вдруг показалось, что я болен, что у меня серьезная болезнь мозга, менингит или еще что-то. Я, возможно, брежу, вижу то, чего нет, и слышу то, чего никто никогда не говорил мне.

‒ Таня…

‒ Все, пошли, пошли! ‒ Таня подступила ко мне, почти повисла, обнимая за шею. ‒ Пошли! Ничего плохого не случится.

‒ Но я…

‒ Вовка, ты слышишь меня? Пошли.

Я стоял, как осел. Самое упрямое животное. Что-то во мне переворачивалось, рушилось, рассыпалось на осколки.

‒ Так нельзя, ‒ сказал я.

‒ Можно.

‒ Что вы все ‒ как с цепи? А помочь человеку?

‒ Вова, ‒ сказала Таня, ‒ если ты сейчас… если ты… То между нами все кончено, вот! ‒ выкрикнула она.

‒ Таня!

Таня, не оборачиваясь, пошла прочь от дома, от детской площадки, от меня.

‒ Я тебя догоню! ‒ крикнул я.

До «грибка» было два десятка метров. Пять секунд, и я нырнул в царство неплотно пригнанных дощечек и паутины. Пальцы сжали билет. Куда его? Куда? Я нашел щель и поспешно затолкал Мишкин пропуск в Крупяновку так, чтобы его можно было подцепить за уголок. Видно? Видно. Вынимаемо? Вынимаемо. Все? Кажется, все.

Как ни странно, я испытал облегчение. Не тоску, не тревогу, не сожаление, не чувство утраты. До них было далеко. Одно облегчение.

И Мишки я больше не видел.

Прошло двадцать лет.

Странно, да? Я нередко думал о том, были ли эти годы взаправду, жил ли я в это время по-настоящему. Нет, конечно, вокруг все грандиозно переменилось. Компьютеры, телефоны, банкоматы, банковские карточки, бытовая техника, интернет. В городе выросли три торговых центра и два новых микрорайона. И строилось еще два.

Столько всего произошло в стране и в мире!

Но все же…

Мне казалось, что все события, случившиеся со мной за эти двадцать лет, можно уместить в один день. Или в два. Нечего вспомнить. Как будто прокатился экспрессом. А иногда думалось, что так, как я, себя, наверное, чувствует человек, которому вживили в мозг искусственные воспоминания. Да, он помнит, что что-то такое происходило, и вроде бы даже с ним, но эмоционального отклика это не вызывает.

Вот еще хорошее сравнение. Все эти двадцать лет моего существования вполне можно было записать словами: «Прошло двадцать лет».

Смысл бы не потерялся.

Новости, конечно, были. Мишка пропал. Через четыре года Таня вышла за меня замуж. Мы расписались в местном Загсе. У нас родились два сына. Одного мы назвали Дмитрием, другого ‒ Владимиром. Димке недавно исполнилось пятнадцать, серьезный молодой человек. Вовке-младшему было одиннадцать. У него имелся школьный друг Санжар, который, приходя к нам, вываливал на меня новости про Гитлера и Антарктиду, подземные туннели под Европой и призраков, которые ходят за людьми по пятам и показываются в зеркале за плечом. Зачем показываются? Чтобы, понятно, сердце в пятки ушло.

Слушать его было забавно. Даже покалывало в груди. Некоторые враки я узнавал. Они совсем не изменились за двадцать лет.

Да, было по-разному. И ругались мы с Таней, и чуть ли не развелись однажды. И ситуации были сложные, почти бедственные. Ломало, как всю страну. Но как-то постепенно все устаканилось, стерпелось, срослось, вырулило. Даже Мишку мы периодически упоминали. Правда, в основном, в контексте, какой он был дурак. Где он и что с ним ‒ эти вопросы мы старались обходить. Был. Сплыл. Что еще скажешь? Тетя Наташа с тетей Ирой молчали про Мишку, будто его и не существовало. Время от времени меня такая тоска брала, что я вставал ночью и долго сидел на кухне в темноте. Меня одолевали странные мысли. В память о Мишке мне хотелось повторить наш пеший поход через Людовиновку, и я даже принимался составлять список необходимых вещей и продуктов, записывая их на салфетке. Сыновей я планировал взять с собой, чтобы показать одну из наших с Мишкой авантюр. Так сказать, по памятным местам. Вот куда папка ваш ввязывался! Останавливал меня страх, что и Димка, и Вовка посчитали бы мое начинание родительской придурью.

А еще я пытался вспомнить алгоритм, с которым покупал Мишке билет. Я помнил, что был на почте, а потом на вокзале, но что делать и в каком порядке, напрочь отсутствовало в моей голове. Хоть под гипнозом восстанавливай.

Ложился я под утро, и Таня сонно гладила меня по плечу.

А в Крупяновку мы ездили дважды. Один раз ‒ с Димкой в больницу. Другой раз ‒ на какой-то концерт. Ничего особенного. Чуть побольше нашего городок.

В общем, такие вот двадцать лет. А тут Вовка вечером подошел ко мне с планшетом и спросил:

‒ Пап, ты никакого Филатова не знаешь?

‒ Нет, ‒ ответил я, мысленно перебрав в уме всех знакомых. ‒ А что?

‒ Мне письмо на почту странное пришло.

‒ Спам?

‒ Пап, спам ‒ это реклама, в основном, а тут письмо натуральное.

Я хмыкнул.

‒ Скончался наш далекий родственник и оставил нам целое состояние?

‒ Нет, это я знаю, ‒ сказал сын с улыбкой. ‒ Таких родственников у меня второй десяток пошел. Ты вот сам почитай.

Он плюхнул планшет на мои ладони.

Письмо было короткое: «Привет, Вовка! Скучал без меня? Как тебе живется в этом твоем симуляторе? Как жизнь вообще?».

Я прогнал экран вниз. Ничего. Ни текста дальше, ни подписи.

Адрес электронной почты, с которого пришло письмо, содержал лишь фамилию и намек на имя. Филатов-м-собака-мейл-точка-ру.

‒ Это, наверное, какой-то твой друг, ‒ сказал я.

‒ Пап, я в симуляторы не играю! ‒ назидательно произнес Вовка.

‒ А я? ‒ спросил я.

‒ Так у тебя твой мейл вообще буквы да цифры, ничего не понятно, а у меня: Владимир Смирнов. Может, это меня с тобой перепутали?

‒ Или с каким-то другим Смирновым.

‒ Или с тобой!

Вовка бывает упрямым, как осел. Ослик белобрысый.

‒ Да нет у меня…

Я умолк. Мишка! ‒ прострелило во мне. Это мог быть Мишка! Что, если это он вслепую лупит письмами по похожим адресам? Только я совершенно не помнил его фамилии. Мог он быть Филатовым? Вполне мог.

Мне стало жарко.

‒ Вовка, ‒ сказал я севшим голосом, ‒ мы можем ответить?

‒ Пожалуйста, ‒ сказал сын.

‒ Напиши…

‒ Сам и напиши!

Я кивнул, подумал и нажал на планшете на клавишу «ответить». «Мишка?» ‒ написал я и отправил письмо по обратному адресу.

‒ Пап, ты просто мастер красноречия, ‒ сказал Вовка, заглядывавший мне через плечо. ‒ Этот, как его… ну, древний грек который…

‒ Архимед?

‒ Не, другой. Мы проходили недавно. Цицерон!

‒ Цицерон ‒ древний римлянин, олух! ‒ сказал, шествуя мимо, Димка. ‒ А древний грек ‒ это Демосфен или Аристотель.

‒ Ну и что!

Если я был мастером красноречия, то Вовка был мастером аргументации.

‒ Вообще, «Мишка?» ‒ это самый информативный вопрос, который я мог себе позволить, ‒ объяснил я младшему сыну. ‒ Как долго ждать ответа?

Вовка пожал плечами.

‒ Если твой Мишка на связи…

Планшет блямкнул.

‒ О, ответил, ‒ сказал сын.

‒ Ответил?

Я торопливо открыл новое сообщение.

«Если ты тот Вовка, которого я знаю, ‒ значилось там, ‒ напиши, какая предпоследняя станция?».

‒ Ну у вас и ребусы, ‒ сказал Вовка. ‒ Пап, а ты тот Вовка?

Я улыбнулся. Вокруг вдруг стало тепло и светло. И радостно. Словно инопланетяне спустили тросик.

«Еламня», ‒ написал я.

Письмо отправилось. А из кухни в комнату заглянула Таня и прищурилась на меня.

‒ Что случилось? ‒ спросила она.

Красивая даже в фартуке поверх домашнего платья. Скрывать от нее я ничего не стал. Да и не хотел.

‒ Похоже, Мишка, ‒ сказал я, приподняв планшет.

‒ Тот самый? ‒ спросила Таня.

‒ Мы еще не знаем, ‒ ответил за меня Вовка.

‒ Ох, когда-то это должно было случиться. Если он сюда явится… ‒ Таня качнула головой.

‒ То что? ‒ спросил я.

Таня вздохнула.

‒ Кому-то придется идти за продуктами. Курицы у нас нет. А еще бы хорошо купить палку сырокопченой. И сыр. И сметаны. А если уж салаты делать… Димка! ‒ крикнула она, отклоняясь в коридор. ‒ Собирайся, в супермаркет вместе со мной пойдешь!

‒ Вот вы неугомонные, ‒ забухтел из своей комнаты старший сын. ‒ Вовку возьмите, ему полезно.

‒ Это тебе полезно, ‒ сказала Таня. ‒ Сидишь в своих соцсетях безвылазно.

‒ Все, вылезаю.

Вовка захихикал. Я приземлил его рядом с собой.

‒ Мишка, ‒ сказал я, ‒ был мой самый лучший друг. Как твой Санжар.

‒ И где он сейчас? ‒ спросил Вовка.

‒ Это загадочная история.

Сын посмотрел на меня.

‒ Пап, у тебя рот до ушей. Твой друг что, пропадал?

Я кивнул.

‒ Уехал в Крупяновку.

‒ В нашу Крупяновку?

‒ Ага.

‒ Так до нее на электричке ‒ полчаса.

‒ Ну, он был уверен, что это не совсем Крупяновка, а что-то вроде закрытой зоны. Его в нее не пускали.

Вовка вытаращил на меня глаза.

‒ Серьезно?

Судя по выражению его лица, он не мог решить, потешаюсь я над ним или просто тронулся умом.

‒ О, мы даже пытались пробраться в нее пешком! ‒ сказал я.

‒ Пап!

Вовка заколотил меня кулаками по плечу.

‒ Чего? Чего? ‒ я предпринял не слишком активные попытки защититься, принимая часть ударов ладонью. ‒ Я не шучу.

‒ Но это же не был «закрытый» город!

‒ Есть такое слово, Вовка, как «парадокс». Для всех Крупяновка была обычным городом, а для Мишки ‒ непонятно чем.

‒ Так не бывает!

‒ Подожди, ‒ сказал я, увидев пришедшее на планшет сообщение.

‒ Что? Письмо?

‒ Ага.

Я открыл почту. Сын прижался ко мне, чтобы тоже иметь возможность прочитать. Ох, никакого такта. Лезет любопытным носом в переписку отца.

«Привет, Вовка! ‒ писал Мишка. ‒ Я наконец-то тебя нашел! Это было трудно. Но ты же знаешь, мне упорства не занимать. Не скажу, что там, где я оказался, плохо, очень даже хорошо, но по-другому, все здесь взаимно и ответственно самосовершенствуются. Люди хорошие, но настоящих друзей я среди них так и не нашел. Зовут симулякром, представь? А вообще, знаешь, в чем прикол? Меня не выпускали в Крупяновку, а теперь не пускают обратно! Говорят, нефиг каналы к симуляциям реальности прокладывать! А что у тебя?».

«Прошло двадцать лет», ‒ написал я.

‒ Эй! ‒ крикнула из прихожей Таня. ‒ Мы ушли в магазин.

В дверном проеме мелькнул Димка.

‒ Мы поняли! ‒ отозвался Вовка.

Щелкнула входная дверь. Вовка посмотрел на меня.

‒ Так твой друг… он действительно?

‒ Не знаю, ‒ сказал я.

‒ Может, у него игра такая?

‒ Может быть.

Почтовый браузер блямкнул, извещая о новом письме. Мы оба склонились к планшету.

«Ничего себе! ‒ писал Мишка. ‒ Двадцать лет! А у нас тут едва полгода прошло. Так-то весело: антигравитационные мобили, орбитальные лифты, сообщество миров, на Марс тут довелось попасть по случаю. Но все равно чего-то не хватает».

«А инопланетяне?» ‒ написал я.

«Я же говорю, сообщество миров! ‒ ответил Мишка. ‒ Шесть инопланетных рас, те, кто больше нам симпатизируют, называют себя лиллмаа. Остальные ‒ ну, так себе. Есть разумный рассол».

‒ Круто, ‒ сказал Вовка. ‒ У твоего друга с фантазией все в порядке, пап.

«Круто», ‒ написал я.

«Только я хочу вернуться», ‒ написал Мишка после паузы.

Я защелкал клавишами.

«Тебе ж запретили».

Письмо отправилось. Новое сообщение появилось чуть ли не сразу.

«Есть способ, Вовка. Только мне нужна помощь изнутри».

Мы с сыном переглянулись.

‒ Пап, ты опять улыбаешься!

‒ Он хочет вернуться! ‒ сказал я. ‒ А ему ‒ пятнадцать, если он не врет!

Вовка рассмеялся, а потом посерьезнел.

‒ А если и правда?

‒ Хочется верить в чудеса? ‒ спросил я его.

‒ А вдруг? ‒ сказал Вовка, боднув головой мое плечо.

‒ Посмотрим.

«Я готов», ‒ написал я.

Мне подумалось, как бы то ни было, каким бы Мишка не вернулся, взрослым или пятнадцатилетним, я вновь обрету друга. Это наполнило меня такой радостью, таким теплом, таким ощущением правильности всего и вся, что я обнял Вовку и потерся щекой о его коротко стриженую макушку.

‒ Пап! ‒ завертелся сын, выросший уже из «телячьих нежностей».

‒ Все-все.

Не разреветься бы.

Планшет булькнул. Вовка открыл письмо, протянув вперед меня руку.

«Алгоритм такой…» ‒ писал Мишка.

Над моей головой словно повис тросик. И чтобы дотянуться до него, нужно было всего лишь встать на цыпочки.