Текст книги "Билет до Крупяновки (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Это один из тех странных рассказов, которые пишутся сами. Почти. В нем нет ничего особенного, ему просто есть о чем поговорить.

Кокоулин Андрей Алексеевич

Кокоулин Андрей Алексеевич

Билет до Крупяновки

Мы сидели над спуском к берегу.

Спуск был сначала крутой, а затем пологий, земля, трава, песок. У самого обрыва какой-то добрый человек поставил две лавки, с которых наблюдать за открывающимся простором, за рекой, за отмелью, за далекими полями и кромкой леса была сама благодать. Присмотришься ‒ и увидишь даже Людовиновку, что находится в двух километрах, холм в дорожной петле, расчесанные поля и несколько ближних домишек.

Сентябрь. Туманы, облака. Туманы ходили странные, слоистые, и из них, как из другого измерения, вырастали опоры линии электропередач.

Вечером, понятно, лавочки занимали парни и девчонки постарше, а бывало, что и старики, но нам с Танькой хватало и утренних часов. Даже не так. Нам хватало получаса перед школой или перед тем, как Тане отправиться к матери на ферму, а мне ‒ к Леониду Федоровичу на развоз.

Сидишь так: сам, Таня с моей курткой на плечиках, метрах в двадцати Зыя течет ‒ речка ленивая, медленная, широкая, но местами мелкая, по грудь. В июле до отмели и вовсе можно добраться, трусов не намочив. Но это не важно. Сидишь, смотришь. Ветерок обдувает. От человека под боком тепло. Кайф. Даже говорить не о чем. То есть, незачем говорить. Танька, в этом смысле, родная душа, понятливая. Мне иногда кажется, что мы так вот однажды прорастем друг в друга на лавочке и не сможем разъединиться. Были Танька и Вовка, стали Танькавовк или Вовкатаньк. Смешно, если подумать.

Мишка, конечно, другое дело.

Мишка ‒ друг, но когда он появляется, весь созерцательный настрой идет коту под хвост. Или другому какому животному. Тому, что покрупнее. Потому что Мишка молчать не может. Не умеет. Голова у него все время генерирует какие-то бредовые, фантастические идеи, которые он почерпнул из фильмов, книг и журналов и обязан кому-нибудь поведать. То есть, не кому-то, а конкретно мне.

Кто еще согласится такое слушать?

Например, однажды он под страшным секретом рассказал мне о том, что в Антарктиде существует целая подземная высокоразвитая цивилизация. Немцы еще в войну установили контакт с ее представителями, сам Гитлер к ним плавал на подводной лодке, было целых три экспедиции, и Гитлер просил у них супероружие за золото для войны с нами, но обломался, потому что антарктидцы быстро поняли, с кем имеют дело.

«А сейчас там ‒ научный обмен!» ‒ таращил глаза Мишка.

В другой раз он божился, что если мысленно пожелать, чтобы тебя взяли к себе инопланетяне, то они обязательно вышлют невидимый корабль. Только там хитро устроено. Инопланетяне кого угодно к себе не берут, а только того, кто по-настоящему этого хочет. Надо выбрать тихое, безлюдное место. И открытое. Поле. Взгорок. Корабль повисает над тобой и спускает невидимый тросик. Точно над твоей головой. Просто так его, конечно, не ухватить. Все рассчитано на то, чтобы дотянуться до него ты мог только на цыпочках, на самом-самом последнем миллиметре. И еще нужно поверить, что ты вот-вот оторвешься от земли.

Тогда ‒ хлоп! ‒ и ты на корабле.

Мы с Мишкой, наверное, час потом танцевали на цыпочках на речном берегу. Весь песок изрыли. Помню, небо было летнее, высокое, голубое-голубое.

«Еще чуть-чуть! ‒ кричал Мишка, вытягиваясь на цыпочках рядом. ‒ Я почти достал! У меня палец мазнул по кончику!».

«Я тоже чувствую!» ‒ уверял его я.

Мне действительно казалось тогда, что я совсем близок к тому, чтобы тоже ухватить тросик. Кружились голова и бездонное небо над ней, от близости чуда подсасывало в животе. Всего-то и требовалось ‒ выстоять на носках секунду или две. Песок только предательски продавливался под ногами.

«Улетели», ‒ сказал потом Мишка, когда у нас ничего не получилось.

«Но еще прилетят?» ‒ спросил я.

«Позже. Не сразу».

Когда на Новый Год показали «Чародеев» с Абдуловым, Мишка сказал, что точно знает, как проходить сквозь стены. В фильме все неправильно изобразили, специально, чтобы никто не воспользовался. Не дураки же! Чтобы каждый умел, ага, держи карман шире.

На самом деле, с разбега ничего не делается. Не работает с разбега! Там среда плотная, с разбега можно только переломаться. А еще лоб расшибить. С мозгом. Типа, Абдулов с пяти метров ‒ в стену.

Нет, убеждал меня Мишка, надо продавливать, втираться, медленно и дыша животом. Ты понял, Вовка? Животом!

У нас были новогодние каникулы, и мы два дня при минус двенадцати настойчиво пытались пободать сначала угол Мишкиного дома (он хотел попасть к себе в квартиру), потом магазинный торец, потом кирпичный забор, огораживающий сквер, и, наконец, коллегиально согласились на то, чтобы пропихнуться хотя бы сквозь дерево, растущее на краю детской площадки с покосившимся желто-коричневым «грибком».

Понятно, что ничего у нас не получилось, хотя Мишка уверял, что почти прошел через дерево, но испугался одеревенеть.

Потом он объявил, что мы вообще не с того края взялись, зачем-то сразу выбрали твердые предметы, стены, кирпичи всякие. Воздух! С воздуха надо начинать! Воздух наименее плотный. За ним ‒ вода. И уже после…

А еще у Мишки была мечта.

Он мечтал выбраться из нашего городка с населением в восемь тысяч человек в другую жизнь. При этом разговоров про Москву или Ленинград не было. Для начала он хотел попасть хотя бы в Крупяновку.

Ни я, ни Танька, да и вообще никто, с кем мы были знакомы, не могли понять этого страстного Мишкиного желания. Чего мы в Крупяновке не видели? Ну, дома покрупнее, людей побольше, грязь жирнее, и автобусов не шесть штук на два маршрута, а десяток или даже два десятка. Еще и таксомоторы, наверное, имеются.

И что?

Плюс Крупяновки ‒ ветка железнодорожная сквозная, в том смысле, что не наш тупик с электричкой по понедельникам, средам и пятницам, а можно в любой конец страны дунуть. И в любой день. Хочешь, в Калининград, хочешь, во Владивосток. С пересадками, понятно, но все же. Правда, смысл такого действия от меня ускользал. Где я там возьму Зыю, рыбалку, уху на Печальном островке, колхоз «Путеводный» и молокозавод «Привет»? А родителей? А Таньку? Ни Людовиновки тебе, ни Степановки с Федоровкой, не говоря уже о живописных развалинах двух особняков. Живи в пустоте.

Нет, я знал, что в других местах ‒ свои достопримечательности, и не хуже наших. Только никакой связи с ними не ощущал.

Шоферы с автобазы, возившие в Крупяновку арматуру с литейно-механического и колхозные удобрения и зерно, тоже пожимали плечами. Ничего сногсшибательного в районном центре они не видели.

Мишка же маялся.

У него была твердокаменная уверенность, что в Крупяновку ему путь закрыт. Почему, не понятно. Но закрыт. И вообще куда бы то ни было. Просто в Крупяновку ‒ в особенности. Переубедить его в этом не представлялось возможным. Беги, плыви, уезжай автобусом или на попутке. Нет, не пустят.

«Привет, Крупяновка, о!», ‒ напевал Мишка время от времени на манер «Гудбай, Америки» от «Наутилуса». Крутая песня. Чуть ли не из каждого окна: «Мне стали слишком малы…». Вот только прощаться с Крупяновкой Мишка был не готов. Он хотел с ней встречаться. Поэтому «где я не буду никогда» он опускал, мычал неразборчиво.

Я говорил ему, что ему тогда уж лучше напевать шлягер от «Секрета». Мишка ‒ Крупяновка, Крупяновка ‒ Мишка. Привет, сегодня дождь и скверно, а мы не виделись, наверно…

Хотя, если уж быть совсем честным, с Крупяновкой Мишке действительно фатально не везло. То невовремя затевался дорожный ремонт, то от короткого замыкания случалась авария на подстанции, обесточивавшая железнодорожную ветку, то Зыя вдруг разливалась ни с того ни с сего, создавая опасность подтопления путей, а намеченная поездка со знакомым водителем срывалась в последний момент из-за того, что тот ломал ногу.

Мишка мрачно шутил, что еще немного упорства с его стороны, и пойдут стихийные бедствия и эпидемии. Я, конечно, посоветовал ему не драматизировать. В большинстве случаев страдал-то не только мой друг, а и прочие люди.

‒ А так-то, наверное, из-за тебя весь наш город в опасности, ‒ пошутил я.

Мишка задумался.

‒ Возможно.

Тем не менее, попыток добраться до Крупяновки он не оставил. Это же Мишка. На моей памяти он уже четвертый год планы строил. Во всяком случае, с картой нашего, Крупяновского, района не расставался. Я видел ее дважды или трижды. Простыня в половину стола, если разложить. Каких там только значков не было нарисовано его рукой! Пунктиры маршрутов, даты, точки, обведенные кружками, стрелки, квадратики пустые, квадратики закрашенные, домики, строй елок и даже череп с костями.

После того, как я познакомился с Таней, времени на дружбу с Мишкой мне стало катастрофически не хватать. Это понятно, это жизнь. Но он бесился и ревновал. Как-то, весной уже, подкараулил меня на выходе из подъезда, растрепанный, угловатый, мрачный, отвел под «грибок» и прямо спросил, все ли между нами кончено.

‒ Мишка, ты дурак? ‒ вот что я ответил на его вопрос.

Он усмехнулся.

‒ Тогда помоги мне попасть в Крупяновку, ‒ сказал он.

‒ Блин, Мишка. Пятьдесят семь копеек ‒ и ты там, ‒ сказал я, имея в виду билет на электричку.

Но Мишка покачал головой.

‒ Не получится.

‒ Почему?

‒ Не получится, и все. Что я, не знаю, что ли?

‒ Ну, давай я возьму билет, а сядешь ты, ‒ предложил я.

‒ Нет, ‒ сказал Мишка, ‒ мы пойдем как бы в поход.

‒ Чего?

‒ По прямой до Крупяновки ‒ тридцать семь километров. Если три километра в час по пересеченной местности…

‒ Ты сдурел? ‒ спросил я.

Мишка посмотрел на меня так, словно сдурел я.

‒ Это два дня похода ‒ максимум, Вовка. Я запасся, ‒ с жаром заговорил он. ‒ Карта, компас, продукты, все есть! Ты палатку свою возьмешь. Но она нам, возможно, и не понадобится. Пойдем от деревни к деревне. От Людовиновки до Зверевки ‒ пять километров, потом до Острожья ‒ два, потом чуть в сторону ‒ Сухарево, это еще три кэмэ. От Сухарево идем к Лопаткам, четыре кэмэ, от Лопаток ‒ к Выгулу, пять кэмэ. ‒ Он скривился. ‒ Но Выгул, наверное, заброшен.

‒ А так все людные места.

‒ Да, все деревни живые. Потом Светлое, до него самый долгий переход ‒ восемь километров, плюс там еще речка. Но дальше остаются Карловка, Езинка и Покрова. А в километре от Покровов ‒ Крупяновка.

‒ По лесам…

‒ Зачем по лесам? ‒ удивился Мишка. ‒ По проселкам, по грунтовкам. Я же говорю: от деревни к деревне.

‒ И кто меня отпустит? ‒ спросил я, мысленно, впрочем, уже смирившись с Мишкиной инициативой.

К тому же я чувствовал себя виноватым перед ним. Ну и Таня, что немаловажно, на выходные уезжала к родственникам на чей-то юбилей.

‒ Тетя Галя уже дала согласие, ‒ объявил Мишка.

‒ Серьезно?

Моя мама (тетя Галя ‒ для Мишки) не любила, когда я пропадал из ее поля зрения или поля зрения кого-нибудь из знакомых даже на час. А тут ‒ два дня? С палаткой по деревням до Крупяновки?

‒ Я сказал ей, что мы с дядей отправляемся, ‒ сказал Мишка. ‒ Он ‒ турист-любитель и натуралист, у нас много общего, он решил устроить нам до Крупяновки тест на самостоятельность. Облегченный, конечно.

‒ И мама поверила? ‒ спросил я.

Мишка пожал плечами.

‒ Ты что ей, дядю предъявил? ‒ округлил глаза я.

Мишка кивнул.

Вообще-то, он ‒ сирота. Это все знают. Родители у него погибли в одной из экспедиций, оба были геологами. Вертолет, возвращающий с маршрута их исследовательскую партию, попал в туман и разбился о сопку. Никто не выжил. Мишке тогда было три года, и все одиннадцать лет потом он мыкался по двум далеким родственницам, тете Ире и тете Наташе, к которым переходил, как вымпел передовика производства.

Обе женщины были одинокие, и когда у одной намечалось что-то вроде сполоха семейной жизни, Мишка отправлялся к другой. Мне он говорил, что это даже здорово ‒ жить на два дома. Кормят от пуза, не пристают с расспросами по учебе, во всем предоставили самому себе. Только глаза у него при этом делались тоскливые.

Периодически избранники тети Иры и тети Наташи, конечно, пытались блеснуть воспитательными талантами. Кто-то брал Мишку с собой на рыбалку, кто-то учил навыкам автослесаря и игре на гитаре, кто-то использовал лишние (Мишкины) руки на приусадебном участке. Что из этого получилось? Ничего. Был и получился Мишка со своим характером и желанием все же когда-нибудь попасть в Крупяновку.

Очередным претендентом на руку и жилплощадь тети Наташи оказался лысоватый, низенький мужичок, которого Мишка и представил (издалека) моей маме. От мужичка требовалось кивать, и он кивал.

‒ Сходишь со мной, ‒ сказал Мишка, ‒ и будешь дальше любиться со своей Танькой сколько угодно. Я мешать не буду.

‒ Мишка…

‒ Можем даже отдружиться.

‒ Вот дурак! ‒ Я постучал кулаком по своему лбу. ‒ Совсем дурак, да? Танька ‒ это одно, ты ‒ другое.

Мишка шмыгнул носом.

‒ Спасибо.

‒ Вот чучело!

Я шутливо напал на него. Несколько минут мы боролись, потом Мишке удалась подсечка, я свалился, но увлек его за собой. Мы лежали в песке у «грибка». Мне было удивительно хорошо. Мишке, кажется, тоже. Всякое недопонимание между нами исчезло. Таня ‒ это Таня, моя Таня. А дружба ‒ это дружба.

‒ В эту субботу, ага? ‒ повернул голову Мишка.

‒ Да, я готов, ‒ сказал я.

‒ Будет круто, ‒ пообещал Мишка.

‒ Представляю, какой переполох сейчас в Крупяновке.

‒ Почему?

‒ Ну, представь, что они подслушивали. Все пропало, Мишка Скамусов выдвигается, все на оборонные рубежи!

Мишка фыркнул.

‒ Ага, обходные дороги копать.

‒ Не копать, а прокладывать.

‒ Не, лучше им Крупяновку перенести.

‒ За триста километров!

‒ Это была бы проблема, ‒ сказал задумчиво Мишка.

Я захохотал, пихая его ладонью в плечо.

‒ Миха, блин!

‒ Ну а чо? ‒ Мишка заулыбался. ‒ Знаешь, рабочая версия. Среди всех тех, что есть у меня в голове…

Он прыснул и захохотал сам.

Кончался апрель. Все цвело и пахло. Танька уехала к родственникам. Мама весь вечер пятницы помогала мне собираться.

‒ Значит, ‒ проговаривала она то ли для меня, то ли для себя, пакуя мне в рюкзак сменное белье, ‒ в воду не суйся, в лес далеко не отходи, слушайся Ивана Степановича…

‒ Кого?

Мама выпрямилась. Сдвинула брови.

‒ Ивана Степановича, вы же с ним…

‒ А, дядю Ваню! ‒ Я вовремя сообразил, о ком идет речь. ‒ Но он же не нянькой с нами идет! Он, чисто, контрольный орган.

‒ Именно, что не нянькой!

Мама закончила с бельем, добавила вязаную кофту и оглядела комнату, словно в поисках того, чем бы еще наполнить мой рюкзак.

‒ Куртку тебе положить?

Я замотал головой.

‒ Мам, я на себе.

‒ Я теплую дам.

‒ Мам, куда мне теплую? Конец апреля. Посмотри, какая теплынь! Я бы вообще в футболке одной…

‒ Я тебе дам ‒ в футболке! ‒ пригрозила мама. ‒ Возьмешь синюю, с капюшоном.

‒ Она ‒ жаркая!

‒ Потерпишь. Спички нужны?

‒ Это уже Мишкина забота, ‒ сказал я, пытаясь приподнять рюкзак за лямки.

‒ Куда? ‒ Мама хлопнула меня по тыльной стороне ладони. ‒ Рано! Ничего еще не собрано! Мишка Мишкой, а у тебя своя голова на плечах! Мишка твой тоже не Сократ. ‒ Она заходила по комнате, ныряя в ящики комода и шкафа. ‒ Все ему куда-то надо.

‒ В Крупяновку.

‒ Хоть в Москву. Значит, носки ‒ две пары, бинт, вата, йод, аспирин… Шарф. Да, я дам тебе термос, только ты с ним будь поосторожней. Гэдээровский. Разобьешь колбу, даже не возвращайся!

‒ Может тогда лучше без него? ‒ осторожно спросил я.

‒ Ты мне поговори!

Мама сбегала к кладовке и вернулась с банкой китайской свинины и банкой самодельного салата из капусты и огурцов. Китайская тушенка в мерах безопасности не нуждалась, потому что находилась в жестяном корпусе, а вот салат получил обмотку из шарфа. Рюкзак был пересобран. Пока мама искала термос, я взвесил в руках то, что мне светило тащить до самой Крупяновки, и мысленно взвыл.

Потом взвыл в голос:

‒ Ма-ам! Куда я такую тяжесть?

‒ Ничего не тяжело! ‒ крикнула из кухни мама. ‒ Вы два дня будете в походе!

Я поворошил рюкзачное нутро и наткнулся на пакет с перловкой, зашуршавшей в пальцах.

‒ А перловку зачем?

‒ Знаешь, какая каша на костре получается?

‒ Мы не будем костер разжигать!

‒ Будете, ‒ заявила мама. ‒ Что я, тебя не знаю что ли? Или Мишку твоего? Кстати, возьмешь маленькую кастрюльку.

‒ Что-о?

‒ И сделай из проволоки ручку для нее. Повесите на рогатину, перловку с тушенкой сварите.

‒ Ма-ам!

Уговоры и мой псих были бесполезны. В результате я сделал ручку и получил кастрюлю прибавком ко всему набору, что уже ждал меня в рюкзаке. В термос был залит горячий сладкий чай. В обкладке из газет и полотенца гэдээровский сосуд поместился у горловины. Мама затянула шнурок.

Ты готов, Вова!

Увидев меня утром, Мишка несколько прибалдел. Мы встретились у старого деревянного моста, что был уже непроезжий, но для пешеходов вроде еще годился. Мост вел в Людовиновку и в Кармановку, которая находилась выше по течению Зыи. Светило раннее, заспанное солнце. Мишка обошел меня кругом. Я с пухлым рюкзаком, навьюченный мамой как в последний поход, явно представлял собой нечто диковинное и ни разу не виданное.

‒ Ну, Вован, нет слов, ‒ только и сказал Мишка.

Рюкзака у него не было, только спортивная сумка с длинными лямками, которую легко повесить на плечо. Все, что там, похоже, уместилось, это трусы да майка. Ну, может, еще бутылка лимонада.

‒ Мой рюкзак нести будем по очереди, ‒ сказал я.

Мишка оценил угрожающий тон моего голоса.

‒ Без проблем. Час ‒ и меняемся, ‒ сказал он. ‒ С моей стороны тоже не все гладко.

‒ В смысле?

Мишка наклонился к моему уху.

‒ Дядя Ваня все же пойдет с нами, ‒ проговорил он, словно передавая пароль.

‒ И где он? ‒ спросил я, оглядываясь.

‒ Во-он, ‒ кивнул Мишка, на застывшую на середине моста фигуру.

‒ А ему-то чего в Крупяновку?

На мой вопрос последовало пожатие плечами.

Мы пошли. Дерево моста поскрипывало под ногами. В щели между досками, в разошедшиеся стыки пролетов, сквозь балки и перекрытия было видно, как под нами, метрах в трех, темным потоком бежит вода. Щели казались большими. Неверный шаг ‒ и ага. Хотя мне с моим рюкзаком провалиться, пожалуй, было невозможно, а вот застрять ‒ только в путь. Ручка кастрюли упиралась под лопатку.

Дядя Ваня, несмотря на погоду, был в ватнике. Серые штаны, кирзовые сапоги, кепка. Из всего снаряжения при нем имелась лишь палка, приспособленная для ходьбы. Получалось, что в нашей небольшой группе экипирован по-походному был только я.

Как дурак.

‒ О, Вовыч, ‒ дядя Ваня отлип от шатких перил и пожал мне руку, как взрослому, ‒ куда собрался?

‒ С вами, ‒ хмуро ответил я.

‒ Мы ж по деревням.

‒ Это все мама.

Дядя Ваня потер нос рукавом ватника.

‒ Мама ‒ это святое. ‒ Он улыбнулся железнозубым ртом и подмигнул. ‒ Ну, что, щеглы, в полет?

‒ В полет! ‒ ответил Мишка.

Мост быстро кончился. Началась грунтовка, поросшая по обочинам репейником и иван-чаем. Я поддернул рюкзак.

‒ Не тяжело, Вовыч? ‒ поинтересовался дядя Ваня.

Он вышагивал, чуть кособочась, палка вылетала вперед, вонзаясь в гравий.

‒ Мишка скоро сменит, ‒ выдохнул я.

‒ Чего там тебе наложили?

‒ Тушенка, перловка, сухари, салат, бутерброды. Белье.

‒ Так это… ‒ дядя Ваня похлопал меня по рюкзаку. ‒ Может, облегчим груз?

‒ Как облегчим? ‒ спросил я.

‒ На бутерброды, Вовыч. Схарчим на свежем воздухе. В ознаменование, так сказать, начала путешествия. Миха, ты как?

Мишка пожал плечами.

‒ Так-то легче будет. В себе лучше, чем на себе.

‒ Ну, Вовыч, расчехляй! ‒ скомандовал дядя Ваня.

Я есть не хотел, но за компанию бутерброд из куска батона, намазанного маслом, и отреза вареной колбасы ушел влет. Мы отступили с дороги, чтобы проехал трактор. Трактор вез пустой прицеп. Деревянные борта страшно гремели. Дядя Ваня не удержался и стукнул по прицепу палкой. Еще и припечатал тракториста крепким словцом.

‒ Тарахтелка!

Дальше нам встретились крупная женщина в телеге, которую везла меланхоличная лошадь, и троица деревенских мальчишек лет двенадцати, спешащих к Зые с удочками. Догонял их белобрысый шкет лет шести с эмалированным ведром, раскрасневшийся, но упорный. Сандалии шлепали по обочине.

Дядя Ваня, доев бутерброд, вытер пальцы о штаны.

‒ Да, ‒ сказал он, вздохнув, ‒ как в детстве.

Взгляд его ушел в небо. Я тоже вздернул голову. Небо выгибалось, протаивало слоями, обнаруживая удивительную глубину. Низко висело солнце, далекое и словно прохладное. Мишка, посмотрев на нас, пошел вперед.

‒ Нам надо торопиться! ‒ крикнул он.

‒ И куда же? ‒ спросил дядя Ваня.

Мишка не ответил. Я пошел за ним следом. Рюкзак почему-то стал тяжелее, чем до того, как из него достали бутерброды. Чудеса.

‒ В Людовиновке магазин ‒ с девяти, ‒ сказал дядя Ваня. ‒ Чего раньше времени-то? От кого бежим?

‒ У нас потом ‒ Зверевка, ‒ сказал я, обернувшись.

‒ Зверевка!

Дядя Ваня сплюнул и, перехватив палку, захромал за нами.

‒ Бывал я в этой Зверевке, ‒ донесся его голос, ‒ бабы ‒ дикие, мужики ‒ странные, и этот… храм там у них!

‒ И что? ‒ спросил я.

‒ Ну дак… ‒ Дядя Ваня растерялся от моего вопроса. ‒ Непорядок это, Вовыч. В свете строительства светлого будущего… Представь, коммунизм ‒ и храм! Это как если бы сладкое и соленое.

Мы прошли мимо лужка, на котором под присмотром мальчишки-пастуха паслись коровы. Коровы были задумчивые. Мальчишка-пастух в брезентовой куртке, резиновых сапогах и с кнутом на плече жевал травинку. Он тоже был задумчив. В общем, и пастух, и животные друг друга стоили. Грунтовка повернула, отщепила от себя узкую колею. Надвинулся лес. Молодые березки и осинки встали, прикрываясь малинником. Деревянные столбы поверх них тянули электрические провода.

Мишка сбавил ход, чтобы я его догнал.

‒ Ну, как? ‒ спросил он.

‒ В смысле? ‒ уточнил я.

‒ Тяжело?

Я поддернул лямки.

‒ Нормально.

‒ Еще где-то кэмэ до Людовиновки, ‒ сообщил Мишка.

‒ Круто.

Я перевел дыхание.

‒ Эй, щеглы! ‒ позвал сзади дядя Ваня. ‒ Вы серьезно в Крупяновку намылились? До упора?

‒ Да, дядь Ваня! ‒ крикнул Мишка.

‒ А электричкой что, не судьба?

‒ Не судьба!

‒ А автобусом?

‒ Не доедет.

‒ Как не доедет? ‒ удивился дядя Ваня.

‒ Сломается, ‒ уверенно сказал Мишка.

‒ Это почему?

‒ Потому что! Я уже четыре года в Крупяновку попасть не могу!

Дядя Ваня присвистнул.

‒ Серьезно? ‒ он почесал затылок под кепкой. ‒ Это как это? Заворачивают или само так получается?

‒ Получается, ‒ буркнул Мишка.

Дзынкнув звонком, мимо нас прокатил велосипедист. Лес отступил, справа вытянулось поле, зеленеющее всходами, слева наметилась вырубка, полная перепаханной земли, коры и завалов из сучьев.

‒ А я в Крупяновке был, ‒ сказал дядя Ваня.

‒ Вам повезло, ‒ сказал Мишка.

‒ Не, точно был.

‒ Я верю.

‒ А я не был, ‒ сказал я.

‒ И ничего не потерял, ‒ успокоил меня дядя Ваня. ‒ Крупный город ‒ это масштаб. Больше улиц, больше транспорта, больше заводов и домов. А так все то же. ‒ Он повернулся к Мишке. ‒ А ты, Миха, решил, значит, огородами?

‒ Какими огородами? ‒ не понял Мишка.

‒ Ну, если напрямую не получается, то умный человек ищет обходной путь. Скрытный. Огородами, в общем.

Мишка кивнул. Но тут же нахмурился.

‒ Огородами. Если повезет.

Дядя Ваня рассмеялся.

‒ А что, думаешь, тебя и тут ждут? Кордон выставили с автоматчиками? Фотокарточки разослали?

‒ Все может быть, ‒ уклончиво ответил Мишка.

‒ Ситуация нетривиальная, ‒ добавил я.

Слово «нетривиально» было одним из моих любимых в ту весну, и я старался употребить его при каждом удобном случае. Мне чудился в нем какой-то французский оттенок. Дартаньян, Гасконь, Шарлеруа. Ну, понимаете. Не то, чтобы я хотел быть ближе к Франции, как Мишка с его Крупяновкой, просто это возносило меня ко временам мушкетеров и кардинала Ришелье, алмазным подвескам, тысяче чертей.

А вместо Констанции была Танька.

‒ Ну, то, что нетривиальная, это само собой, ‒ сказал дядя Ваня. ‒ Только все мы хоть сейчас можем отправиться в Крупяновку.

‒ Мы и идем, ‒ сказал Мишка.

‒ Ну, если в этом смысле…

Первые здания в Людовиновке стояли на небольшом возвышении, и видно их было даже с реки. Одно было полуразобранным коровником, другое представляло собой сложенный из силикатного кирпича плодоовощной склад, третье было жилым бараком, в который обычно селили сезонных работников.

‒ Ух, дошли! ‒ сказал дядя Ваня.

Мы остановились на земляном пятачке. Здесь разворачивался то ли лесовоз, то ли еще какая-то габаритная техника, и метра три травы и кустов были счищены с обочины, корни смотрели в небо. До Людовиновки ‒ шагов двести.

‒ Ну, щеглы, у кого часы есть?

Дядя Ваня оглядел нас, как будто мы были новобранцы, а он ‒ видавший виды старшина. Или даже капитан. Ни у меня, ни у Мишки часов не было. Тогда дядя Ваня вынул из кармана штанов свои. Они были без ремешка.

‒ Ага, ‒ сказал дядя Ваня, ‒ видите?

Мы сунулись к протянутой ладони. Я кое-как разглядел надпись «Рекорд» под стеклом на циферблате. В серебристом корпусе секундная стрелка шустрила по кругу. Минутная подбиралась к двенадцати. Часовая стыла у девяти.

‒ Без пяти девять, ‒ сказал Мишка. ‒ И что?

‒ Мы ‒ вовремя, ‒ сказал дядя Ваня, пряча часы обратно в карман, ‒ не спешили и дошли. А это значит что? Перерыв.

‒ Какой перерыв? ‒ запротестовал Мишка.

Он оглянулся на меня.

‒ Мих, я бы тоже, ‒ сказал я, чувствуя ломоту в плечах. ‒ Десять минут.

‒ Блин!

Мишка сделал заход на дорогу. Я даже подумал мельком, что он решил ловить попутку. Дались мы ему, да? Любой грузовик или трактор ‒ и счастливо оставаться, парни! Можете отдыхать!

Но потом он вернулся.

‒ До Зверевки ‒ без перерывов, ‒ наставил на меня палец Мишка.

В глазах его застыло напряженное ожидание.

‒ Хорошо, ‒ сказал я.

Мы двинулись к домам.

‒ Я, вообще, если сейчас подкреплюсь, до самой Крупяновки отмашу ‒ только меня и видели, ‒ объявил дядя Ваня. ‒ Человеку горючее нужно. Без горючего человек не способен на подвиги. Мне грамм двести самого обычного портвейна…

Мимо по колдобинам проскакал «уазик».

‒ …и я буду как новенький, ‒ закончил дядя Ваня.

Знакомый ему магазин располагался у автобусной остановки. Одноэтажное деревянное строение, выкрашенное в голубой цвет, встретило нас раскрытой дверью. Внутри буквой «г» был выстроен прилавок, за прилавком к потолку устремлялись полки, заполненные стеклянными банками с березовым и яблочным соком и консервами из морской капусты. Отдельным набором, через проход во внутренние помещения, на полках стояли бутылки с водкой и вином.

Дядя Ваня, уперев руки в прилавок, под взглядом продавщицы с минуту разглядывал ценники. Я отдыхал, уперев рюкзак в косяк. Мишка хмурился на коричнево-красную коровью печень за стеклом.

‒ Эх, дай-ка мне «Агдаму», хорошая, ‒ сказал дядя Ваня.

Он выложил на чашку весов две рублевые бумажки и три копейки.

‒ Чего с утра-то? ‒ недовольно спросила продавщица, двинувшись в сторону алкогольных полок.

Она была крупная. Халат на ней был несвежий.

‒ Жизнь, ‒ ответил дядя Ваня. ‒ Нога вот побаливает, а градус боль снимает. Это уже проверено.

‒ Ага, ‒ скептически хмыкнула продавщица.

Но бутылку на прилавок поставила. Деньги исчезли в ее руке. Дядя Ваня забрал «Агдам», повертел.

‒ Хорошая, а штопор у тебя найдется?

‒ Ты здесь, что ли, пить собрался? ‒ надвинулась продавщица.

‒ Ты что! Там, на лавочке, ‒ кивнул в сторону двери дядя Ваня. ‒ Говорю же, боль снять!

‒ Боль!

Штопор шлепнулся на поверхность прилавка.

‒ Благодарствую! ‒ наклонился дядя Ваня.

Пока он возился с пластиковой пробкой, продавщица обратила внимание на меня и Мишку.

‒ А вам что, ребята?

‒ Мы с ним, ‒ глазами показал я на дядю Ваню.

‒ Может, тоже что-то купите?

‒ Жвачка есть? ‒ спросил Мишка.

‒ Ага! ‒ уперла в бок руку женщина. ‒ Кто нам сюда жвачку повезет? У нас хлеб свежий, и тот раз в три дня!

‒ Тогда ничего не надо.

Дядя Ваня тем временем в неуклюжей пантомиме выкрутил пробку. Он раздергал пластик, освобождая штопор.

‒ Все, спасибо.

Инструмент прибился к весам. Короткопалая пятерня дяди Вани обхватила бутылку «Агдама» за горло.

‒ Вы хоть скажите, кто из вас кого сопровождает? А? ‒ крикнула продавщица.

‒ Да я, я! ‒ сказал дядя Ваня, шагнув на крыльцо. ‒ Этим щеглам понадобилось в Крупяновку, а под рукой ‒ только я с больной ногой!

‒ Так на автобус…

‒ Не хотят они автобусом!

‒ Мы ‒ пешком, ‒ подтвердил Мишка.

‒ Натуралисты мы, ‒ сказал я.

‒ Кто?

На лавочке дядя Ваня торопливо хлебнул портвейна, выдохнул, понюхал рукав ватника, и лицо его разгладилось и словно посвежело.

‒ О, ребята, теперь другое дело, ‒ сказал он.

‒ Тогда пошли? ‒ произнес Мишка.

‒ Погоди. Вот ты сразу!

Дядя Ваня огладил ладонью сколоченный из досок стол, поставленный тут же для любителей посиделок. Видно было, что стол много претерпел. Кромки были в зарубках, на поверхности ножом нацарапали и неумело зачеркали матерное слово, какой-то местный художник попытался в порыве вдохновения изобразить то ли женщину, то ли русалку. Несколько папиросных ожогов пятнали доски.

‒ Да, Миха, ‒ сказал я, ‒ посидим пять минут.

‒ Пять минут?

‒ Ага, ‒ я стянул рюкзак и сел напротив дяди Вани, всячески напуская на себя усталый вид.

Не то, чтобы я совсем выбился из сил, но первоначальный энтузиазм и желание помочь Мишке с Крупяновкой у меня пропали.

Дурацкий рюкзак!

‒ Вот! Понимает парень! ‒ оценил дядя Ваня.

Бутылка «Агдама» пролила содержимое в его глотку. Наш сопровождающий вытер губы и потянул Мишку на сиденье рядом с собой.

‒ Не мельтеши, Миха. Мы вон, уже два километра отмахали.

Мой друг неохотно сел.

‒ Два из сорока, ‒ сказал он.

‒ Всего-то!

Дядя Ваня вновь приложился к бутылке. Крякнул. Посмотрел, сколько осталось. Оставалось чуть больше половины.

‒ Какой у нас план?

Мишка пересказал дяде Ване все то, что объяснял мне. Людовиновка, Зверевка, Острожье, Сухарево, Лопатки, Выгул, Светлое, Карловка, Езинка, Покрова.

И ‒ Крупяновка.

‒ О! ‒ сказал дядя Ваня. Его лицо приняло уважительное выражение. ‒ Это основательный подход.

‒ Нам сегодня нужно добраться до Светлого, ‒ сказал Мишка. ‒ И тогда останется всего двенадцать километров. Но если ночевать в Выгуле, то двадцать.

Дядя Ваня покивал.

‒ А если назад? ‒ Его помутневшие глаза уставились на Мишку.

‒ В смысле, после Крупяновки ‒ обратно?

‒ Не, ‒ сказал дядя Ваня, ‒ сейчас.

Мишка поднялся. Щеки его пошли злыми, красными пятнами.

‒ Если вы так, ‒ сказал он, ‒ то мы дальше одни пойдем!

‒ Не гони! ‒ погрозил пальцем дядя Ваня. ‒ Ишь! Одни они пойдут! До Зверевки я, так уж и быть…

Он сморщился, ладонь его цепанула ватник на груди.

‒ Вот воротит меня от этой Зверевки! ‒ заявил он. ‒ Не лежит душа! С этой, с колокольни каждые полчаса ‒ бомм!

‒ Мы можем сразу до Острожья, ‒ сказал я.

Дядя Ваня задумался.

‒ Это годится.

Он решительно прикрутил пробку обратно на бутылку, спрятал портвейн куда-то за пазуху и подхватил палку. Я закинул рюкзак на плечо. Мишка помог мне со второй лямкой. Кастрюля врезалась в бок. Тут и не хочешь, а скривишься.