Текст книги "Украинские хроники (СИ)"
Автор книги: Андрей Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Андрей Кокоулин
УКРАИНСКИЕ ХРОНИКИ
Лекарь
В Ждановку въехали к вечеру.
От раздолбанного украинского блокпоста тянуло застарелой гарью, ветер рвал целлофан с окон горевшего рядом дома. Грязными наплывами лежал не стаявший снег.
Было тихо. Ухало где-то далеко за, да и то с большими перерывами. Над крыльцом поселкового совета одиноко горела лампочка.
Речник развернул «Ниву», подал Круглову ладонь:
– Ну, все, отметишься в комендатуре, там скажут, где сможешь переночевать. Утром заеду. Паек выдали?
– Выдали.
Круглов выбрался в поздний ноябрь и хлопнул дверцей. «Нива» мигнула стоп-сигналами на повороте и пропала.
– Стоять! – шевельнулась тень у широких каменных ступенек. – Откуда?
– С Ростова, – сказал Круглов.
– Оружие?
– Нет пока.
– Доброволец что ли?
– Почти.
– На свет выйди, – попросила тень.
– Без проблем.
Круглов шагнул под лампочку, сощурился. Тень встала с ящика, превращаясь в средних лет небритого мужика в бушлате и ватных штанах.
– Паспорт есть? Документы?
– Найдем.
Круглов сунул руку за пазуху и достал паспорт с вложенной бумажкой приказа. Мужик, раскрыв книжицу, подсветил фонариком фотографию.
– Ага. Покури здесь пока, – сказал он и скрылся с паспортом в дверях.
Круглов почесал затылок, оглянулся на темнеющее небо, на близкие дома, большинство окон которых были забиты деревянными щитами, затем сел на высокий бетонный бортик и нащупал в кармане куртки початую пачку сигарет.
Одну в рот, другую – за ухо.
Кожей он чувствовал, что в него сейчас целят один или два ствола, поэтому закуривал не торопясь, даже подул на сигаретный кончик, чтобы заалел, разгорелся – пусть видят, не нервничают.
Мужика с паспортом не было с полчаса.
Круглов успел продрогнуть и выкурить сигарету номер два. Даже подумалось: что они там, отделение милиции из паспорта пробивают?
В стороне прошмыгнул, почти сливаясь с забором и кустами на обочине, черный внедорожник. Какая-то женщина, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, прошла между домами.
– Ну, все, порядок, – вернувшийся мужик отдал Круглову паспорт. – Ты это, извини, что долго, связь барахлит.
Круглов пожал плечами.
– Мне бы по поводу ночевки.
– Это к Сергеичу. Налево и почти до упора. Он там еще.
– Спасибо.
Круглов поднялся по ступенькам. Дверь на разболтанной пружине скрипнула, не больно толкнула в плечо.
После квартировавшего в здании территориального батальона остались тряпки, бутылки, гора пакетов то ли из-под еды, то ли из-под какой-то медицинской дряни и стойкий запах дерьма. В полутьме, наступив на пластиковую, громко кракнувшую поллитровку, Круглов чуть не упал. У стен по нужному рукаву коридора лежали щепки, гильзы, крошево штукатурки.
– Разрешите?
Он просунул голову в дверь с выбитым напрочь замком.
– Что? – очнулся лысоватый, худой мужчина в камуфлированных штанах и свитере, скрючившийся под светом лампы на табурете. – Вы ко мне?
Он подслеповато сощурился, трехпалой культей опираясь на заваленный бумагами стол.
– Я – Круглов, – сказал Круглов. – Мне бы устроиться на ночлег.
– Ах, да, – кивнул мужчина, привстав, – это действительно ко мне. Луцкий, Иван Сергеевич.
– Круглов.
Они пожали друг другу руки.
– Что ж, – Иван Сергеевич опустил колпак лампы, осветив лежащую на столе карту Ждановки, испещренную пометками. – Сейчас многие дома пустуют, часть разграблена, отопления нет. Разве что центр…
– Нет-нет, – Круглов подошел к столу, – мне бы частный сектор.
– Там, конечно, люди готовы принять…
Круглов провел ладонью над картой. Пальцы кольнуло.
– Вот здесь.
Луцкий приблизил лицо к указанной точке.
– Я бы не советовал. Это Таранькиных дом.
– И что?
Луцкий помялся.
– Маринка – баба беспутая, – нехотя произнес он. – И майданутая на всю голову. У нас пол-Ждановки таких. Вроде и видели, что здесь террбатовцы творили, а все равно… Расползлись по хатам, шипят… Маринку вроде и трезвой не видели.
Круглов улыбнулся.
– Ну, не отравит же?
– С нее станется, – вздохнул Иван Сергеевич. – Так что?
Он занес оттиск над клочком бумаги.
– Давай, – махнул рукой Круглов.
Печать шлепнулась на листок, оставляя фиолетовое пятно.
– Ей потом по этой бумажке помощь выделят, – сказал Луцкий, что-то дописывая. – Так что ты ей отдай. Может, одумается баба. Дорогу найдешь?
– Да я вон по карте вижу.
– Вот здесь, – показал культей Иван Сергеевич, – двух домов нет – сожгли. Покороче будет, если напрямки. Только все же чего тебе к ней-то? Родственница?
Круглов перебросил рюкзак с плеча на плечо.
– Да нет. Посмотреть хочу.
– Ну, посмотри-посмотри.
Выйдя из поссовета, Круглов легко спустился с крыльца и зашагал по разбитому асфальту в частный сектор.
Фонари не горели. В окнах домов чудились тени, но люди там двигались, или это был зрительный обман, Круглов сказать не мог.
Война, выбитая из поселка, не ушла насовсем – то чернела обгоревшим остовом грузового автомобиля, то белела стащенными в кювет бетонными балками, то звенела вылетающими из-под подошв гильзами. Тишина, необычная для жилого места, тоже была ее заслугой – Круглов не слышал ни собачьего лая, ни бормотания телевизора или радио.
Чем ближе он подходил к нужному дому, тем сильнее покалывало пальцы. У самого забора он их даже сжал и держал сжатыми, пока сетчатый забор не оборвался сваренной из стальных уголков калиткой.
Сдвинув шпингалет, Круглов оказался во дворе, неряшливом, неухоженном, со снегом, лежащим на грядках, и разваленной поленницей. Макушка задела провисшую бельевую веревку. Прищепки заколыхались на ней.
Дом был темен. Круглов, привстав на носки, стукнул костяшками пальцев в окно.
– Хозяйка!
Изнутри к стеклу, помедлив, приблизился огонек.
Осветилось женское лицо, вязаная кофта с воротом. Стукнула форточка.
– Чего вам? Вы кто?
– Мне сказали, вы принимаете на ночлег.
– Вы с бумажкой или без?
– Да, мне дали.
– Сейчас.
Круглов уловил шаги, затем звякнул запор, и женщина возникла в дверном проеме, скрестив руки на худой груди. Свеча, поставленная сбоку, слабо освещала ее плечо.
– Квиток дайте, – сказала она.
В голосе ее сквозило непонятное напряжение.
– Пожалуйста, – Круглов протянул клочок бумаги, выданный Луцким.
Листок был выхвачен, словно это была крупная купюра.
Женщина отвернулась к свече, сгорбилась по-старушечьи, жадно разглядывая подписи и печать.
– Заходите, – спрятав бумажку в вырез кофты, посторонилась она. – В дверь направо.
– Спасибо.
Круглов вошел в едва разбавленную мерцающим светом темноту. Дом пах сыростью и гнилью, из глубины тянуло навозом. Скрипучие половицы прогибались под ногами.
Дверь в жилые комнаты была приоткрыта, из нее выглядывал мальчишка лет шести, большеголовый, белобрысый, в камуфляжной курточке и носках.
– Вы, дядя, к нам?
– К нам, к нам, – сказала женщина.
Она толкнула дверь через плечо Круглова.
Внутри было нищенски-пусто. Безнадежно. Стол. Лавки. Голые полы. Застеленная драным пледом кровать. Такое Круглов видел в деревнях в девяностые. И то не во всех.
В горле набух ком.
Круглов шагнул, Круглов окунулся, неосознанно стараясь держать голову выше. Словно чтобы не нахлебаться этого всего.
– Мне куда?
– Сюда.
Женщина проводила его во вторую комнатку, узкую, с кроватью, окном и шкафом без створок. Стену с порыжелыми обоями украшали цветные, вырезанные из журналов и газет фотографии: президент на трибуне, президент среди солдат, президент кому-то грозит, вскинув кулак. Наверное, в адрес России.
– Чаем угостите?
Лицо женщины выразило сложную гамму чувств, но в конце концов она принужденно кивнула, вцепившись в кофту пальцами.
– Без сахара. Сахара нет.
– Ничего, – улыбнулся Круглов. – Я, если позволите, пока распакуюсь тут. Вас зовут…
– Марина.
– Очень приятно.
Круглов прикрыл за женщиной дверь. Свечу она унесла с собой, и стало темно. Синь в окне лишь слегка обозначила стены.
Рюкзак брякнулся на пол. Вжикнула молния на куртке. Круглов сел на кровать, обхватив ладонями лицо. На миг ему захотелось заплакать, но он справился.
Надо, надо работать, сказал он себе.
Всхлип получился неожиданно, и ему пришлось закусить ребро ладони. Не до крови, но больно. Он посидел еще, собираясь, уталкивая слабость на дно души, затем вышел из своей комнаты в большую. Здесь горел огарок, и мальчишка рядом с ним болтал на лавке ногами.
Где-то за стенкой пощелкивали дрова.
Без верхней одежды Круглов обнаружил, что в доме холодновато.
– Чай-то будешь пить? – спросил он мальчишку.
Тот неопределенно пожал плечами.
– Ясно, – Круглов сел рядом. – Как-то у вас тут зябко.
Мальчишка вдруг рассмеялся. В глазах его отразился свечной огонек.
– А вы, дядя, военный?
Круглов вздохнул.
– Можно сказать и так.
– А где ваше ружье или автомат?
– А мне не нужно. Я другого рода военный.
– Разведчик?
– Скорее, врач. Но особенный.
Мальчишка скривился.
– Стоматолог?
– Вовка! – прикрикнула на ребенка появившаяся из темноты Марина. – Отстань от человека! Извините…
– Андрей, – сказал Круглов.
– Андрей, пойдемте сюда, – сказала она. – Здесь теплее.
– А Вовка?
– Он наказан.
В закутке стоял маленький стол с табуретами, пламенела печная пасть. Печка была сделана из бочки. Ржавая труба, изгибаясь, уходила в дыру над окном. На узких полках стояла посуда – несколько алюминиевых мисок да пара блюдец.
Круглов, испытав приступ боли и жалости, на мгновение отступил в темноту, чтобы не было видно ни глаз его, ни желваков.
– Вы садитесь, – сказала Марина.
Он, чуть выждав, сел, подобрав под табурет ноги.
– Пейте.
Марина подвинула ему жестяную кружку, парок из которой слабо пах чем-то травянисто-кислым. Отсветы свечи делали ее некрасивое лицо испуганным. Чего-то ждущим.
Круглов вспомнил разговор с Луцким.
– Это что? – спросил он.
– Чай. Смородиновый.
– Серьезно?
Он посмотрел, как тискает свою кружку Марина, и бесстрашно отпил. Чай был совсем жиденький, вкуса смородинового не чувствовалось совсем. Хоть катай на языке, хоть обкатайся. Как же они здесь это пьют?
– Вы пейте, пейте, – торопливо сказала Марина, заметив, что он поднимает голову.
– Так гольный.
– Мам! – в закуток припрыгал Вовка, дернул мать за рукав кофты, зашептал что-то на ухо, кося на Круглова из-под челки.
– Погоди!
Марина заслонила Вовку, что-то сунула ему в руки, не понятно, что – Круглов не увидел. Наверное, конфету. Или, скорее, кусок хлеба. Наказанный тут же убежал. По стене, по косому обойному рисунку плеснули тени.
Круглов отхлебнул, затем поднялся.
– Вы куда? – обеспокоенно спросила Марина. – Посидите, что ж вы.
Она игриво развернула худые плечи, стараясь быть обольстительной и развратной. Ей совершенно это не шло. Но пальцы уже выковыряли верхнюю пуговицу из петли. Как висельник, она повисла на нитке.
– Я покурю на крыльце, – сказал Круглов.
– Я открою, – Марина подхватилась за ним следом.
Круглов вдруг только сейчас осознал, что у нее короткая юбка в складку и голые, в пятнах синяков ноги.
Дурочка совсем.
– Марина, вы бы… – начал он, застревая в дверях.
– Нет-нет, все нормально.
Марина подсветила ему путь через сени.
– Вы лучше идите в дом, – сказал Круглов, доставая пачку. – Холодно. Или тоже курите?
Но дверь уже хлопнула, и вопрос сделался не актуальным. Н-да, курила ли ты на ночь, Дездемона?
Сырая, промозглая темень заливала все вокруг. Казалось даже невозможным существование рядом других домов, улиц, людей.
Круглов пожал плечами, запалил сигарету и, для верности досчитав до пяти, прищепил ее к бельевой веревке. Затем, пригибаясь, пошел по стылой земле в обход дома. Один раз под ногу попалось полено, другой раз он больно ударился косточкой о камень, но в целом подобрался к окну в комнатку без приключений. Маленький светодиодный фонарик у него всегда был при себе. Поворот основания фонарика до щелчка – и пятно синеватого света скакнуло сквозь стекло. Оно прыгнуло с подоконника на кровать, а затем метко перекинулось на Вовку, который деловито вскрывал ножом Кругловский рюкзак.
– Воруем?
Голос из-за стекла прозвучал, наверное, глухо, но оттого не менее страшно. Застуканный на месте преступления мальчишка с криком выскочил за порог. Освобожденная банка тушенки покатилась по половицам.
Н-да, подумал Круглов, возвращаясь к крыльцу. Горловину, значит, растянуть не смог, попросил у мамки, чем вспороть ткань. Теперь по его милости зашивать.
Марина, наверное, хотела закрыться от него на крючок, но не успела – они столкнулись уже внутри, в сенях, среди пустоты и тряпок. За отступающей, испуганно глядящей на него женщиной Круглов вошел в жилую половину.
– Зачем же? – спросил он.
– А есть нечего! – выкрикнула Марина, слепыми руками пряча Вовку за спину. – Уже неделю впроголодь живем.
– Так спросили бы.
Круглов сделал шаг, и женщина отступила к стене. Глаза ее сделались тоскливыми.
– Спросишь вас!
Вовка выглянул из-под руки.
– Вы гадкий, – сказал он. – Ватник!
Круглов вздохнул.
– Странные вы.
Развернувшись, он сходил в комнатку, взял рюкзак, подхватил тушенку с пола. Вернулся и, ни слова не говоря, будто гвоздь вбивая, грохнул банку о столешницу. Затем вторую. Марина вздрогнула. За второй – третью. Распустив горловину, выбросил добавкой к тушенке два килограммовых пакета риса, две пачки галет и упаковку сахара.
– Но за это…
Марина скривила губы.
– Сынок, иди спать в маленькую, – сказала она, цепляя Вовку за плечо.
Круглов чудовищным усилием не завыл в голос – так было противно.
– Не надо, – процедил он сквозь зубы. – Вот этого – не надо, понятно? Мне нужен разговор. Откровенный.
– И все?
Марина посмотрела, не веря. Взгляд ее перескочил на продукты, потом вновь на Круглова.
– И рюкзак зашить, – добавил он.
– Это я хоть сейчас!
Облегчение осветило Маринино лицо. Из некрасивого, помертвелого, оно вдруг сделалось ясным, почти одухотворенным.
Рюкзак из рук Круглова перекочевал под свет свечи.
– Я заплатку снутри сделаю, даже не заметите, – сказала Марина. – Только, извините, я продукты поховаю сейчас. Спячу. А то что им на виду…
Она вскочила и торопливо сгребла весь Кругловский паек, прижала к груди. Хлопнула дверь. И куда спрячет? – отстраненно подумал Круглов. Закопает? Или в подпол?
Вовка ковырял в носу.
– Так и живете? – спросил его Круглов.
Мальчик пожал плечами.
– А когда террбат стоял?
– Они все время пьяные были, – сказал Вовка. – Мамка с ними пила, чтоб меня не трогали. А я в сене спал.
– Ясно. А телевизора что, нет?
– Разбили.
– Все, я готова, – Марина появилась в дверях запыхавшаяся, с бутылкой мутной жидкости. Кофта топорщилась в карманах.
– Это зачем? – спросил Круглов, кивнув на бутылку.
– Ну так, откровенный же разговор. На-ка, сынок…
Она выложила перед сыном несколько белоснежных кубиков сахара. Вовка сразу сгреб их себе в кулак, один сунул в рот. Зажмурился.
Как мало надо для счастья!
– Пойдемте к печке, – сказал Круглов.
– Я, наверное, еще подтоплю, – сказала Марина. – Если разговор долгий. Вы же журналист? Или терапевт?
– Почти.
Чай в кружке был уже холодный. Круглов, взболтнув, выпил его махом. Глоток, будто ком снега, по пищеводу скользнул в желудок.
– Вовка, ты ложись! – крикнула Марина, присев у печки.
– Сейчас дососу и лягу, – деловито ответил Вовка.
Марина раздула угли, добавила щепы и два куцых полешка. Отсветы пламени заплясали на лице. Как ей не холодно? – подумал Круглов.
– Свеча еще есть? – спросил он, подмяв табурет.
– Последняя.
Марина, порывшись в оббитой тумбочке, достала искривленный стеариновый столбик. Круглов поджег свечу от вконец захиревшей преемницы, установил в центре стола.
– Садитесь.
Марина села.
– Я выпью? – она вынула из бутылочного горлышка бумажную пробку.
– Как хотите, – сказал Круглов.
Он смягчил голос, добавил в него бархатной глубины. В груди затеплело, нагнетая жар к шее. Вовка выглянул из-за угла, постоял, посмотрел и скрылся.
Марина прямо в кружку с чаем набулькала из бутылки грамм семьдесят. Перед глотком зубы ее звонко стукнули о жестяной край.
– Волнуюсь, – Марина подняла глаза на Круглова. В них стыло странное, застенчивое выражение.
– Ничего, – сказал он, – положите на стол руку.
– Какую? Левую?
– Левую.
Грязная ладонь легла на столешницу. Круглов своей правой накрыл холодные пальцы с неухоженными ногтями.
– Ай!
– Что?
– Колется.
– Так и должно быть.
Марина хихикнула.
– Похоже на свидание. Рука в руке.
– Почти, – сказал Круглов.
– А что мне говорить? – спросила Марина.
Огонек свечи дрожал между ними, отзываясь на дыхание то одного, то другого.
– Что хотите. Где муж ваш?
– Утек. Сгинул. Деньги взял, что были… – Марина отвернулась, сбивая со щеки непрошеную слезу. – Тогда как раз блокпосты появились, а он поехал за чем-то… То ли лежит где, то ли действительно бросил нас с Вовкой…
– А войска украинские?
– А с ними весело было! – с вызовом сказала Марина, глядя Круглову в глаза. – Весело! Тепло! Каждый день грели! Кричи только: героям слава! – и ничего.
Она закусила губу.
– Мы виноваты? – спросил Круглов.
Марина шумно втянула воздух.
– А кто же еще? Кто еще? Это все вы! Вы! Все вам мало!
– Разве? А откуда вы знаете?
– А у меня телевизор был! Там все про вас! Мы плохо жили, мы восстали, мы скинули старую власть. Но вы приютили! А надо было расстрелять!
– Дальше, – попросил Круглов.
Ему, в сущности, уже не надо было ничего делать, грязь, боль, безумие протянулись из Марины к нему. Он только принимал, втягивал в себя слова – жаркие, черные, липкие, страшные, клокочущие.
– Мы – не Россия, поймите вы! – закричала ему в лицо Марина. – Украина – не Россия. Мы сами хотим, отдельно. Дайте нам! Мы ничего у вас не просим. Но вы же начинаете душить, сразу начинаете подло! У вас у самих ничего нет. Не умеете! Россия же сидит на советских запасах. Все разворовали. А когда нечего стало воровать, вы к нам! И труба вам нужна, и заводы наши нужны. Мы считали вас братьями, но вы все время с требованиями, с подковырками. Сдался нам ваш газ! Он даже бесплатный нам не нужен. У нас – дрова! Да, назло вам будем топить дровами! Что, съели?
Марина перевела дух. Хотела вытянуть руку, но Круглов не дал. Глаза ее широко смотрели в пустоту.
– Мы же все содержали! Крым был убыточный, восток был убыточный. Мы всей Украиной давали им жить достойно. Но власть, конечно, воровала. Поэтому майдан, он сам, это волеизъявление, мы прогнали Януковича. И стало лучше, свободней. Воздух очистился. За Януковича были только титушки и ФСБ. Хорошо, что он украл у вас три миллиарда! За это вы послали снайперов и взяли Крым. В нарушение всего! Там люди не голосовали, там был обман, они все сейчас плачут, потому что Россия их подло обманула! Продуктов нет, воды нет, электричества нет. А мы не даем, потому что еще приползут и попросят! Там все разрушено. Под дулами автоматов! Там сейчас в морду дают за русский язык! Да-да! Здесь, в Украине, должен быть украинский. Мы все украинцы. У нас украинский язык. А русский – не государственный, его не будет. Это не запрет, но зачем он нам? Это язык угнетения, язык лжи. Это временная мера, что мы все говорим на нем.
Марина, не глядя, поймала бутылку свободной рукой и хлебнула прямо из горла.
– Мы воруем газ! – она рассмеялась. – Как мы могли? Это ложь! Это же европейский газ. Украина хочет в европейскую цивилизацию, поэтому смешно! А вы навязали нам грабительский договор и хотите, чтобы мы не воровали? Даже если мы и взяли, это же вам даром досталось. Жалко вам, да? Мы – мирные. Мы не жгли. В Одессе была провокация. Там случайно сгорели. Случайно! Но это правильно! Они шли против Украины. Почему? Что страна-то им сделала? Теперь-то, конечно, можно выть! Я бы плюнула на их могилы, на кости их…
Марина моргнула.
– Еще, – сказал Круглов, чувствуя, как пот скользит по лбу и пропитывает брови и ресницы.
Ему казалось, все сказанное Мариной, все пойманное им раздраженно жужжит внутри, в животе, в груди, в горле, колется, жалит, хочет вырваться из ловушки. У каждого слова – острые уголки. Украина. Огонь. Смерть.
Он прикрыл глаза.
– Дальше.
– А дальше что? – усмехнулась Марина. – Дальше вы подняли Донбасс. Мало вам Крыма было! Мало! Самолет сбили, упыри! У всей вашей власти, у вашего Путина руки – по локоть в крови! Ваш «бук», ваши ополченцы! Наших там не было, никто не видел, как стреляли, а фотографии – неправда. И диспетчер – постановка. А самолет должен был упасть на вашей территории, чтобы вы были точно виноваты. Упыри! Кровопийцы! Так и жаждете большой войны. Но у нас нет войны, у нас – контртеррористическая операция. У нас – добровольцы, любящие Украину. И у них есть право уничтожать тех, кто Украину не любит! Кто поддерживает террористов! Даже женщин, даже детей! Потому что они нелюди! Мы к ним со всей душой… Мы не бомбим, не стреляем, но они же ненавидят нас, ненавидят Украину, ненавидят майдан и данную им свободу. Как с такими быть? Конечно, надо лишить их всего! Они не достойны жить. Они не достойны украинской любви. Пусть как хотят, но без нашего электричества, пенсий, денег…
Круглова затрясло, но он сцепил зубы, грудью налег на стол.
– Вы же сами их обстреливаете, чтобы потом сказать, будто это мы, украинцы, обстреливаем. Террористы насилуют и грабят, а у наших – приказ: не поддаваться! Мы защищаем! Голодные, без одежды, со старым советским оружием. Разве солдат не имеет права взять что-то, раз он защищает? Имеет! Но это единичное. Только там всех надо… Мы двадцать лет с ними, один язык, одна страна, а они! Кто они? Предатели! Что им Россия? Их за это надо в лагеря, в рабы, пусть искупают! Надо жестко, надо, чтоб страх был, чтобы мова от зубов… Кто не знает, того вешать! – Марина взвизгнула. – С нами вся Европа. С нами весь мир. ООН! Нас поддержат! Мы вбомбим Донбасс в шахты! И настанет мир! Мир! Украина… Укра… Ук…
Глаза Марины расширились. Рот по-рыбьи беззвучно хлопнул. Она, выпрямившись, застыла.
Круглов отнял руку от ее ладони. Пальцы совсем не чувствовались. В плече засела тупая, ноющая боль.
– Укра… – прошептала Марина.
Взгляд ее, обретая осмысленность, поймал в фокус Круглова. Несколько секунд она словно не могла справиться со своим горлом.
– Украина, – наконец произнесла она слабым голосом, – не Россия…
И скривилась, словно от непонятной горечи.
– Украинцы, – прохрипела она, – исключительная нация.
Ее вдруг перекосило, будто слова отдавали отвратительной тухлятиной. Круглов смотрел, как колеблются в настороженных глазах пойманные свечные огоньки.
– Что? – проговорила Марина тихо. – Что вы сделали со мной? Верните, верните, пожалуйста. Я прошу вас, верните!
– Что вернуть? – спросил Круглов.
– Я не хочу! – вскрикнула Марина. – Вы что, не понимаете? Я хочу сойти с ума! Здесь нельзя без этого! Как жить? Здесь нельзя нормальному, когда тебя вчетвером, впятером, взводом… Среди сумасшедших можно быть только сумасшедшей. Что вы сделали?
Она всхлипнула.
– Марина… – сказал Круглов.
– Верните! – вскинулась женщина. – Пожалуйста! Верните меня туда! На Украину верните, в тот мир! В тот!
Ее худой кулачок стукнул ему в грудь.
Круглов неловко отклонился, потом, поднявшись, неловко выставил руки – и Маринины удары обессилено заклевали предплечья. Один, случайный, правда, достал скулу.
– Верните! Как мне жить? Как? Я не хочу… Понимаете?
– Марина…
Круглов кое-как прижал женщину к себе.
Вовка, прибежавший на крик матери, вцепился ему в ногу.
– Оставьте маму!
– Господи! – заревела Марина, вырываясь. – Почему, Господи?! Я не хочу думать! Я хочу, как раньше. Мне страшно, поймите, страшно!
Круглов все же удержал ее, и она, вздрагивая всем телом, в конце концов наклонилась к нему, прильнула, утонула щекой в плече. Устало, с черным мушками в глазах, он подумал: как бы не упасть, не грохнуться вместе на пол. Потом и не подняться будет.
Затихший Вовка обнимал ногу – не вырвешься.
– Вам надо поспать, – сказал Круглов, отворачивая нос от жестких, немытых Марининых волос. – Вовка, давай, отведи маму…
Он кое-как отлепил их обоих от себя.
– А я покурю на улице. Давайте, ложитесь…
Его шатнуло, но ноги на автопилоте довели до крыльца сквозь сени. Он не сразу даже попал сигаретой в рот. Подавился коротким, кашляющим смешком – вот мазила-то! С пятого или шестого раза закурил.
Тусклые звезды Донбасса мерцали во тьме над головой. Безучастные, холодные.
Затянуться полностью не получилось – его повалило на стылую землю, и сигарета брызнула искрой во мрак.
Круглов задергался, засучил ногами, дыша тяжело и хрипло, выскуливая отдельные слоги и звуки. Слова Марины умирали в нем, раздергивая тело на части, заворачивая руки, разбивая губы о хребет замерзшей грядки, заставляя сжиматься и изворачиваться от боли.
Ватники! – толкалось изнутри. Ла-ла-ла-ла! Уроды! Сжечь! Только люстрация… Доблестная украинская армия… Любишь Украину? Надо любить! Мы тебя заставим… Ще не вмерла… Ну, повторяй, повторяй, не ной, сука… Ще не вмерла…
Пять, десять секунд. Или минут?
Затем было удивительно сладко лежать, не чувствуя ни холода, ни времени, ощущая лишь ясную пустоту.
Где-то рядом шевелило ветвями дерево. Упокаивающе: ш-ш-ш, все хорошо, все кончилось.
Круглов поднялся, кое-как отряхнулся, ощущая руки палками, сбил землю и снег с лица. С трудом сообразил, нашел глазами темную глыбу дома.
Наощупь он добрался до узкой своей кровати в комнатке и, не раздеваясь, рухнул в мертвый, без сновидений сон.
Утро вползло в сознание Круглова шорканьем веника по полу.
Ших-ших. Тишина. Сизый утренний свет с красной рассветной полосой на стене. И снова – ших-ших.
Круглов оторвал голову от кровати.
В неплотно прикрытую дверь виделся сосредоточенно подметающий пол Вовка. Пыль и крупицы земли, маневрируя, будто армии перемещались с места на место.
– Эй! – позвал Круглов. – Сколько времени?
Вовка подбежал к двери.
– А вы, дядя, уже проснулись? – спросил он, зажмурив один глаз.
– Да, – Круглов сел на кровати.
– Ура!
Вовка исчез, простучали по полу ботинки, с натугой скрипнула входная дверь. Холодный воздух пошевелил занавески.
Круглов вздохнул, почесался и обнаружил, что куртка его, почищенная, висит в шкафу на гвозде, а у рюкзака, лежащего на полу, линия ножевого разреза стянута аккуратными стежками. Сделалось вдруг легко.
Круглов натянул не первой свежести носки, боты, в которых вроде бы и уснул, но во всяком случае, не помнил, чтобы снимал их ночью.
– Вот, мам, он проснулся уже!
Круглов вышел в большую комнату в самый раз к появлению Марины с сыном.
– Здравствуйте.
Марину было не узнать.
Вместо легкого платья появилось худое пальтишко, вместо короткого бесстыдства ноги до колен закрывала плотная, вручную сшитая юбка. На голове – платок. Но главное было в другом. Лицо Марины светилось. Круглов видел много таких лиц, но каждый раз в нем оживало трепетное ощущение чудесного преображения. Словно новый человек вылупился из старого, пророс и новыми глазами посмотрел в мир.
Губы у Круглова дрогнули.
– А мы вас ждали, чтобы позавтракать! – радостно сказала Марина.
Она свалила к печи нарубленную щепу.
– Все хорошо? – спросил Круглов.
– Да, – сказала Марина, гремя чем-то в закутке. – Я… даже не знаю… легко.
Она появилась, держа маленькую, попыхивающую паром кастрюльку за продернутое через ручки полотенце.
– Рисовая каша. Не на молоке, конечно. И хлеба нет.
– Ерунда, – сказал Круглов, усаживаясь.
– Ерунда, – повторил Вовка, забираясь на лавку.
Марина поставила кастрюлю, зачерпнула ложкой. Хлоп! – островок каши в одну миску. Хлоп! – в другую.
– Ешьте.
– Горячая! – заулыбался Вовка, утонув мордочкой в пару.
Марина потрепала его по макушке.
– Вы знаете, Андрей, а мне жить хочется, – произнесла она, глядя на Круглова светящимися глазами. – Вроде как смысл жить появился. Светло на душе. Наревелась, конечно, вчера. И перед людьми стыдно… Очень стыдно. Но все равно… Я словно заново… Спасибо вам!
– Ничего, все образуется, – сказал Круглов.
– И еще! – Марина метнулась в сени и вернулась с банкой тушенки. – Вот, нам двух хватит. А там как-нибудь. Вы же тоже…
– Спасибо, – улыбнулся Круглов.
Речник ждал его на площади у поселкового совета.
Круглов кинул рюкзак на заднее сиденье «Нивы», втоптал в землю окурок и сел рядом с водителем.
Моросило. По лобовому стеклу елозили «дворники».
– Куда сейчас? – спросил Речник.
– Карта есть?
– В бардачке.
Круглов отщелкнул замок, достал карту, разложил, расправил ее, поплыл пальцем по области, над кружками населенных пунктов.
Пальцы кольнуло.
Круглов приблизил карту к глазам, разбирая название.
– Похоже, в Николаевку, Харон, – сказал он.
– Какой я тебе Харон! – фыркнул Речник. – Мы что, души с тобой перевозим с берега на берег? С живого на мертвый?
– Почти, – вздохнул Круглов. – Только наоборот.
