Текст книги "Я — эбонитовая палочка (СИ)"

Автор книги: Андрей Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Андрей Кокоулин
Я – эбонитовая палочка

1

Народу опять было – не продохнуть.

Я встал за низеньким, лысеющим мужчиной в дубленке и девушкой в "Хелли Хансен" с тощим, висящим на плече рюкзачком. С боков меня тут же стиснули, сзади, напирая, ударили под коленку, в поясницу стукнули пакетом. Жизнь прекрасна…

На вход работала всего одна дверь.

Изуверство. Толпа перед ней сбивалась в плотный, казалось, состоящий из спин, плечей и затылков организм. Организм бродил, дышал и натужно сцеживал себя по капле внутрь станции. Жуткий вечный час пик.

Меня распластало на чужой, тут же напрягшейся спине, потом под давлением повело в сторону, клином вбило между пискнувшими подружками-школьницами и прижало к стене. Поневоле пришлось выставить ладонь, а затем и вторую руку призвать на помощь. Суки, сволочи, люди. Что ж вы делаете-то, а?

Толпа-организм, протискиваясь, охаживала меня локтями.

Впереди кричали: "Здесь ребенок! Здесь ребенок! Дайте пройти!". Кто-то коротко, в одно слово, выругался. Тараном била в стену придерживаемая, на пружине, створка.

Я попробовал повернуться. Ну-ка… Аххх… Нет, невозможно. Я обмяк. Меня тут же вжало еще сильнее. Вдруг представилось: я так и стою здесь – спустя десять минут, спустя полчаса, спустя час. Захотелось взвыть от бессилия.

Неужели никто…

– Ну, давай… Иди давай… – произнес кто-то сзади.

Вокруг меня неожиданно образовалась пустота. Нет, неправильно. Не пустота – разреженность. Толпа выгнулась, освобождая мне узкий коридор.

Я оглянулся.

Чуть ли не по-летнему одетый парень – светлые брюки, рубашка с коротким рукавом – качнул мне лысой головой.

– Иди.

За ним теснились, сдерживаясь, смутно белели лицами. Рты как у марафонцев – раскрыты.

Покачиваясь на своих неловких ногах, я поспешил пройти в холл. Сзади хлопнула, отрезая звуки, пружина. Шаг, другой – в тишине, в пустоте, мимо окошек касс, я заковылял не к турникетам, а от них, к узкой скамье в облицованном мрамором простенке. Сел.

Снова хлопок.

Зашаркали, полезли, опережая друг друга, спотыкаясь и сталкиваясь. Потекли. Человеки.

А мне уже хорошо. Злые слезы сохнут. Глядишь, скоро высохнут совсем. Не держу зла на вас. Нет, не держу.

Икры были твердые, как булыжники.

Я нагнулся и стал мягко массировать их через брючную ткань. Привычная боль разгорелась под пальцами.

У меня – спастическая диплегия. Мышцы ног постоянно напряжены. Дородовая еще травма. ДЦП. Детский церебральный паралич. Ни ходить, ни стоять я долго не могу.

– Ну, как ты?

Лысый парень возник передо мной, не спросясь, сел рядом.

– На-а… н-нэ… нормально, – я выпрямился и мотнул головой.

Заикание – это тоже ДЦП.

– Ну и хорошо, – парень хлопнул меня по спине.

Получилось панибратски. Нет, я не против. Только зачем?

– У меня дэ-э… д-ди… диплегия… – сказал я ему. – Со мной н-ни… н-не…

Меня заклинило.

Другой бы плюнул, но парень терпеливо дождался, пока я вытолкну на волю непослушное слово.

– …п-просто общаться.

– Это понятно, – кивнул он. – А диплегия это что?

– Н-ноги, – сказал я. – П-пэ… па-аралич…

Неожиданно пискнул телефон. Три коротких, три длинных…

Парень выковырял мобильник из кармана рубашки, бросил взгляд на высветившийся номер.

– Алло.

Встав, он отошел к серой тумбе платежного автомата. Чуть не спрятался за нее весь. Выглянул, прижимая телефон к груди:

– Ты только не уходи никуда, – попросил меня. – Хорошо? – И уже в трубку: – Да, Кира…

Хлопала дверь. Пищали турникеты. Люди шли, пропадали за углом. Там был спуск в Тартар. Эскалаторы.

Я совсем не собирался подслушивать, просто разговаривающие по телефону часто не подозревают, насколько громко они говорят.

Мама тоже – как сцепится языками с тетей Верой…

– Это нечестно, Кира, – парню, наверное, казалось, что он шепчет. – Ты обещала…

Лысая макушка торчала над тумбой поплавком. Нырнула. Вынырнула.

– А если бы я также? Сказал бы тогда, что не хочу…

Я отвернулся. Попробовал считать отдельно мужчин и женщин. Четыре-три. Пять-восемь. Девять-десять. Женщины побеждали.

– Я прошу тебя о помощи!

Я сбился. Пятнадцать-двадцать?

Поневоле мысли мои перекинулись на телефонную Киру. Имя было твердое, как орех. Скрипучее. Кир-р-ра. Я подумал, что девушка с таким именем – не подарок. Я подумал, что у девушки с таким именем есть желания и что эти желания для нее – много больше, чем желания других. А еще я подумал, что у нее должна быть строгая короткая стрижка, потому что в душе она чувствует себя по-мужски сильной и подсознательно…

Хотя я могу и ошибаться. Мне двадцать девять, у меня диплегия и у меня до сих пор нет девушки.

И не было. Это грустно.

Я снова размял икры. Минут пять еще – и можно идти. До поезда меня вполне хватит.

– Как знаешь…

Звякнул, отключаясь, телефон.

Парень вышел из-за тумбы, постоял, обернув пустое лицо к турникетам, потом, передернув плечами, сел.

– Вот так, – сказал мне, – так и бывает…

– К-кэ… Кира? – бестактно спросил я. – Д-дэ… девушка т-твоя?

Он не ответил. Хмыкнул, подал руку.

– Сергей.

– Н-нэ… Ник. Н-николай…

Пальцы кольнуло током.

– Э! – я затряс рукой. Перед глазами запрыгал фиолетовый призрак пыхнувшей над ладонью искры.

– Ну ты даешь! – хохотнул Сергей.

– Я?!

– А кто ж еще? – он потянул меня со скамьи. – Ну что, пошли? Покажу тебе кое-что.

– К-куда? – осторожно спросил я.

"Главное – это осторожность", – вбивали в меня с детства. В основном, правда, потому, что я часто падал. Один раз даже сломал руку.

– Вниз, – сказал Сергей и махнул перед моим носом прямоугольником проездной карточки. – Тебе же тоже куда-то надо?

Блин! Ой, блин!

Я вскочил. То есть, попытался.

Я часто забываю о своих уродливых ногах с вывороченными внутрь коленями. Забываю и все.

Словно кто-то внутри меня упрямо считает, что я вполне могу передвигаться как все нормальные люди – быстро, без боли, в любой момент.

Но я не могу.

Увидев, что я заваливаюсь, Сергей успел схватить меня за ремень сумки.

– С-спа…

– Да ладно, – он подставил плечо.

Я выпрямился.

Мы влились в очередь к турникетам. Я – к одному, Сергей – к другому.

Я не в первый раз замечаю, что стоит мне попасть в какое-то подобие толпы, как мне начинает казаться, что я становлюсь ее ядром.

Вот и здесь: движение впереди вдруг застопорилось, противно, ввинчиваясь в уши, заверещал о непринятом жетоне зуммер, а сзади и с боков на меня тут же торопливо насели, заслонили, законопатили. Чуть ли не похоронили.

Я подумал, что так, наверное, чувствует себя президент при покушении – вокруг живым щитом телохранители, и тебя несет куда-то по их воле. Ну, как по воле волн.

Но ничего, вытерпел. Дождался. Приложил карточку, крутнул турникет и под зеленый разрешающий глазок автомата прошел.

Это я молодец.

Хвалите себя, хвалите, говорили нам в группе реабилитации, не бойтесь себя хвалить. Находите стимулы бороться со своим недугом. Фиксируйте каждый успех. Если у вас не будет стойкого внутреннего желания, никакие родители, никакие специалисты вам не помогут.

Я и пытаюсь.

Сергей выловил меня из потока, поставил на ступень рядом с собой, эскалатор, вздрогнув, понес нас вниз. Чередуясь, проплывали мимо лампы и рекламные щиты. Желтый свет, заключенный в гигантский плафон. Лечение от алкогольной зависимости. Снова желтый свет. Картриджи б/у. А за ними – перфоратор со скидкой.

– Тебе куда вообще?

Сергей смотрел на меня, чуть склонив голову. Словно изучал – пригожусь, не пригожусь.

Глаза у него были темные, узкие, татарские, нос – прямой, нижняя челюсть выпирала слегка вперед. И вроде бы открытое было и спокойное лицо, широкое, но чудилась мне какая-то скованность в нем, искусственность, словно выражение спокойствия было отработано до автоматизма, сложено из напряжения мимических мышц. А под ним бродило, бродило…

Даже не могу сказать что.

Я подумал, стоит ли ему, такому, раскрывать, на какой станции я выхожу, но потом решил, что ничего тайного и секретного в этом нет.

– Д-до "Зв-вениг-городской", – сказал я, – а п-пот-том до Фин-н-н…

– …ляндского? До вокзала? Окей, – Сергей, соображая, потер лысину. – Там же переход, на "Звенигородской", да?

– Д-да.

– Прекрасно, – он улыбнулся. – Переход – самое то.

Я пожал плечами. Знать бы, для чего это – самое то.

Эскалатор спрямил ступени. Мы вышли на платформу. Сергей помог моим неторопливым ногам разобраться с торопливой головой. Поддержал.

Люди толпились кучками. В тоннеле горел зеленый.

– Чуть дальше пройдем, где посвободней, – сказал Сергей.

Я не стал возражать. На возражение мне понадобилось бы много времени. Н-нет, д-давай зд-десь… А смысл?

Свистнул подходящий поезд. Вынесся, вытянул светло-синие вагоны. Затормозил.

Двери распахнулись, мы вошли. Я бы с удовольствием сел, но сиденья все оказались заняты. Пришлось повиснуть на поручне.

– Тяжело? – наклонился Сергей.

Видимо, заметил, как я гримасничаю, определяясь в промежуток между чужими коленями.

– Т-терпим-мо, – сказал я.

Я же не кисейная барышня – потерплю. А вес тела можно частично принять на руки.

Двери стукнули, смыкаясь. Под бубнеж из динамиков поезд, мягко разогнавшись, нырнул в темноту. Снаружи побежали, освещаемые вагонным светом, серые змеи кабелей.

– Смотри, – шепнул Сергей, чуть кивая на сидящих передо мной, – ни один ведь не встанет. А прекрасно видели, как ты ковылял.

– Л-люди, – сказал я, умудряясь пожать плечом.

– Зомби.

– Н-ну уж…

Серьезный тон Сергея меня смутил. Какие такие зомби?

Я как бы невзначай пробежал глазами по лицам. Нормальные лица. Мужчина напротив читал газету, раздраженно ее встряхивал, потому что она загибалась. Губы его шевелились, словно повторяя написанное. Левее сидела крупная полная женщина, она тискала в руке мобильный телефон и волновалась. Ей, видимо, должны были позвонить, но не звонили. Еще левее жался к боковому поручню мальчишка, выпячивал губы и кивал в такт звучащей в наушниках музыке. Даже до меня доносилось: дынц-дынц-ды-дын, у-а-а…

– Станция метро "Крестовский остров", – объявил мягкий, с придыханием, голос.

Поезд ревматически заскрипел, останавливаясь.

Вышли двое, зашло шестеро, семеро, восьмой втиснулся, отжимая створки и тесня соседей от дверей. В вагоне, и наполовину не напитанном пассажирами, мне вдруг сделалось тесно и душно. Чья-то твердая, как доска, спина уперлась в лопатки. Через руку перекинулся кожаный рукав, которому тоже нужно было держаться. А еще кто-то задышал, покашливая, в затылок.

Я опять центр притяжения, со смешком подумал я.

Раньше подобные мысли часто приходили мне в голову. Человек по природе своей эгоцентрик, весь мир вращается вокруг него.

Вокруг меня ширился тайный сговор. Мне с моими ногами, с заиканием, с чувством неполноценности, ненормальности, даже уродства в это было легко поверить. Люди, как я подозревал, специально все делают мне назло. Они стояли, когда я шел, они шли, когда я нуждался в отдыхе, они толпились, толкались, создавали очереди, едва мне необходимо было спешить. Их интересы почему-то всегда противоречили моим.

В какой-то момент, незаметно для себя, я начал выискивать зачинщиков этого фантасмагорического действа. Примечал лица, детали одежды, голоса – не видел ли их, не слышал ли десять минут назад? не эта ли джинсовая пара недавно крутилась около? Не преследуют ли меня?

Смешно.

Отрезвление наступило, когда на реабилитационном сеансе Лешка Сумароков, такой же самоходящий дэцэпэшник, как и я, под мерное, медиативное: "И массажируем!" физиотерапевта Карла Яновича, наклоняясь к икрам, прошептал: "Колька! У меня, наверное, паранойя…" И рассказал мне все то, что чувствовал и я сам. Только, разумеется, с собой в главной роли.

Я подумал – приехали, нас уже двое. Нет, я подумал, два психа – это уже много, и то ли с иной стороны посмотрел на ситуацию, то ли еще что…

Словом, я понял – нет никакого тайного сговора, люди есть, а сговора нет. И есть слабость – элементарная, человеческая – объяснять все свои несчастья чьей-то злой волей.

Теперь-то я уже научился не придавать этому значения. Ну, влезло восемь человек в мой вагон, игнорируя остальные. Бывает. Иррациональное у нас – в порядке вещей. Ну, набились они в мой конец – а куда им еще? Поближе к выходу все-таки.

И никакой конспирологии.

Только вот сесть бы, а то еле стою. Ногам тяжело, наливаются потихоньку свинцом, сдают.

Поезд медленно тащился от станции к станции. "Чкаловская". "Спортивная". Народу прибавлялось. Синяя с белыми вставками рубашка Сергея в обрамлении пиджаков и курток качалась через проход. Я перебрал руками, не давая поручню вывернуться из ладоней.

– Следующая станция "Садовая".

Умопомрачительно длинный перегон засигналил сполохами туннельных ламп.

Водоворот тел пришел в движение. Мужчина с газетой встал, заставляя меня вывернуться в сторону.

– Как кильки, – недовольно буркнул он.

Я упал на освободившееся сиденье. Господи, как хорошо!

Подумалось, жалко, что радостные события происходят так редко. Иначе в них тоже можно было бы усмотреть какую-нибудь закономерность.

Ноги подрагивали.

"Садовая" накатила выстроившимися по краю платформы людьми. Встала и женщина с телефоном. Сумочка ее ширкнула по моим волосам.

Хлопнули, открываясь, двери. Пассажиры плотной массой потекли наружу. В вагоне стало просторней.

– Ф-фу! – протиснулся ко мне Сергей. – Столпотворение.

Он сел рядом.

– С-след-дующая м-моя, – сказал я.

– Момент истины!

Все-таки странное у Сергея было лицо. Улыбка его совершенно преображала, делала лучистым каким-то что ли, и все, что казалось мне пугающим в нем, подспудным, пропадало, словно и не было.

– А ты-то с-сам к-куда? – спросил я.

– О, мне дальше, до "Ладожской".

– Н-на вок-кзал?

Сергей рассмеялся.

– Почему сразу на вокзал? На работу.

Мигнули плафоны. Поезд притормозил и снова набрал ход.

В стекло заднего вагона смотрела на меня унылая физиономия. Бледная, вытянутая, с выпуклыми рыбьими глазами. Соломенного цвета волосы были подстрижены "горшочком". Белесые брови складывались трагическим "домиком".

Вот где зомби, подумал я.

– В-выходим?

– Само собой, – Сергей помог мне подняться.

Я оглянулся.

Физиономия слегка округлилась, прижимаясь. Черными дырками глядели ноздри. Б-р-р…

На "Звенигородской" было многолюдно.

Выйдя из поезда, мы влились в спешащий к переходу поток. Спины, спины. Я чуть не споткнулся на первой ступеньке.

– И как ты вообще ходишь?

– Н-ногами.

– Это я вижу, – Сергей потащил меня влево, к стальному разделительному барьерчику, прихваченному цепочкой.

– И чт-то? – спросил я, когда мы остановились.

– Садись на него.

– Кэ… к-куда?

– На барьер, – Сергей хлопнул по металлу ладонью. – Так просто виднее будет.

– Я б-буду к-как д-дурак… – я неуверенно взялся за стойку.

– Ну, раз уж ввязался, – Сергей посмотрел на меня в упор, – то и отступать не стоит.

Он подсадил меня на барьер. Я вцепился руками в перекладину, проходящую подо мной. Как бы не сверзиться…

– Сидишь?

– К-как п-попка.

Люди шли мимо, изредка оборачиваясь, кто-то даже качал головой. Понятно, вряд ли они думали обо мне хорошо.

Я смотрел на виски, затылки и плечи. На волосы. На кожу. На воротники. На носы и губы.

Скоро от людей замельтешило в глазах. Они текли и текли снизу, густо, плотно, почти не оставляя промежутков. Шаркали, цокали, топали. Фыркали, кашляли, говорили по телефону. С портфелями, сумочками, тубусами, пакетами.

Мне было совсем неинтересно.

– Это в-все?

– Нет. Закрой глаза.

– З-за…

– Да. Просто закрой, – Сергей глянул на меня снизу вверх – ладонь на барьере, подбородок на костяшках пальцев. – И вспомни что-нибудь хорошее.

Глупо, подумал я. Что я вспомню?

В моей жизни не так много было хорошего. Поездка с родителями в Феодосию к двоюродной маминой сестре – вот и все.

Ее вспомнить?

…уютно, утробно-мягко покачивается вагон, гремят на стыках колеса, нахально лезет в окно солнце, в щель над макушкой поддувает легкий, душистый, южный сквознячок, и с верхней полки упоительно наблюдать, как мама с папой и сосед в фетровой шляпе играют в карты.

– Девяточка!

– Король!

– Стоп-стоп. Это есть. Этого сколько угодно. Ну-ка!

– Туз!

Минералка шипит в стакане. Разноцветные карты переворачиваются "рубашками". Папа на мгновение поднимает лицо, подмигивает.

– А куда едете? – спрашивает сосед.

– В Ф-феод-досию! – кричу сверху я.

В Феодосию.

У родственников свой сад. Абрикосы висят на ветках, срывай не хочу. Крепенькие, лимонно-желтые, неспелые. Мне нравится кислинка, которая еще не сменилась в них вязкой сладостью. Я ковыляю от дерева к дереву и наедаюсь абрикосами на всю жизнь.

Так мне кажется. Я думаю, вот этот – и все, или нет, еще этот, и этот, и те два.

Море шумит ниже по склону – фыр, ффыр. Нестрашный зверь. Небо прозрачно-голубое, такое, что хоть ложись на землю под абрикосами и смотри на него не отрываясь.

А оно будет смотреть на тебя.

Коляска забыта до конца августа. С мамой под руку я упрямо спускаюсь на пляж. Ноги устают, но это как-то и за усталость считать зазорно.

Волны накатывают зазывно – с нами, с нами, с нами, вглубь…

– Все, – сказал Сергей, – открывай.

Я открыл глаза.

Люди текли все также, мужчины и женщины, старые и молодые, в пальто, в куртках, плащах, блузах, свитерах, кофтах.

Я не сразу понял, что изменилось.

– Видишь? – спросил Сергей.

– Д-да, – прошептал я.

Сердце мое стукнуло в горле – баммм!

Людской поток загибался к барьеру, ко мне, как намагниченный. У противоположной стены наоборот образовались полтора метра пустоты.

И никто этого не замечал.

Люди шли, касаясь меня, задевая мои колени, теснились все ближе и ближе. Словно какая-то сила прижимала их ко мне.

Через два метра действие этой силы заканчивалось, и поток вновь рассеивался, занимая весь переход.

– Все, слезай, – Сергей подставил мне плечо для опоры.

– К-куда? – спросил я, хватаясь. – Н-на людей?

– Зачем же?

Сергей, шагнув вперед, освободил мне крохотный пятачок пространства.

Я спрыгнул. Ноги отозвались болезненным гулом.

– А д-дальше?

– Сейчас пойдем… Чуть рассосется…

И действительно – толпа потихоньку отступала от нас, разряжалась. Я подумал о кратковременном массовом помешательстве.

Или не верить глазам своим?

Скоро мы спустились к платформе.

– Ну, как? – спросил Сергей.

– Ч-чудно, – выдавил я.

– Это еще ч…

Сергей вдруг запнулся.

Рот его широко раскрылся, а глаза сделались злыми.

– Куда! – заорал он через мою голову. – Куда! Стой!

Мне стало страшно.

Я инстинктивно сжался, успев только искоса заметить стремительное движение за спиной. В следующий момент я уже летел в сторону. Кто-то ахнул. Хрустнуло в локте. От боли потемнело в глазах. На секунду, на две я просто выключился.

– Вставай, вставай! – Сергей, оказавшись рядом, подхватил меня под мышки.

Я заскреб ногами.

– Ч-что?

– Тебя чуть не сбросили на рельсы.

– К-кто? – я кое-как оперся на правую.

– Зомби.

Загудел появившийся из тоннеля поезд. Крупицы летящей пыли укололи щеку.

– Гд-де? – я попытался обернуться.

– Потом, потом, хорошо? – Сергей потащил меня к распахнувшему двери вагону.

Вокруг нас толклись, двигались люди.

– Мне придется проехать с тобой одну-две станции, – Сергей слабо улыбнулся. – На всякий случай.

Мы втиснулись.

– Ужас! Просто ужас какой-то! – заговорила впереди меня старушка своей попутчице. – Бежал как бешеный, словно ему одному надо…

Голова ее тряслась на тоненькой шее.

– В лоб бы, думаю, таким… – она даже сделала движение сухим кулачком.

Подруга кивнула.

– Стрелять, Аня, стрелять. Совсем совесть потеряли.

Стукнули наконец двери. Запоздало забормотал диктор. Следующая – "Достоевская".

– Вот он, – притянул меня к стеклу Сергей.

– Зомби?

Человек-зомби неподвижно сидел на полу у колонны, широко раздвинув в стороны ноги. Ему было за сорок. Рослый. С брюшком. С гарнитурой в ухе. Дорогой темно-синий костюм-двойка, рубашка, галстук, остроносые туфли.

Я вздрогнул, когда человек вдруг повернул голову за газетой, которую ветер потащил по опустевшей платформе.

Оловянные глаза. Остановившиеся.

Поезд медленно тронулся. Платформа и человек на ней поплыли назад. Я встретился с ним взглядом. Ошеломление, страх исказили его лицо.

Он резво встал на колени и пополз за вагоном. Пополз, пополз, отмахивая левой рукой, а правую держа у сердца. Кажется, что-то говорил.

А дальше поезд набрал скорость, и человек-зомби исчез.

– Н-не п-понимаю, – прошептал я.

– Чего? – спросил Сергей.

– П-почему з-зомби?

– А что, не похож?

– Он пэ… п-полз и-и изв-винялся, мне к-кажется.

– Это у них бывает… Как локоть?

Я осторожно пошевелил рукой. Боль почти не чувствовалась. Скорое всего, просто ушиб.

– Н-ничего.

– Это хорошо, – Сергей вздернул к лицу запястье. Блеснул круглый циферблат часов. – Черт, опаздываю. – Он поморщился. – Не прочь встретиться вечером? Я все объясню… Постараюсь, по крайней мере.

– Г-где? – спросил я.

– А на "Звенигородской". Там же, у барьерчика. В семь.

Я кивнул.

"Достоевская" кинулась под поезд серым камнем, желтым светом.

– Пока, – сказал, выскакивая, Сергей.

– П-пока.

Спинами и плечами меня затерли вглубь вагона.

– Ну пройдите, пройдите еще! – напирала тетка в красном пальто. Нахрапистая. Пухлая. Яркая. С матерчатой сумкой и объемным пакетом из "Окея".

Глаза смотрели бесстыдно.

– Молодой человек!

– Чт-то?

Я не понимал, что ей от меня надо. Пространства, которое она и так занимала, хватило бы на трех таких как я.

– Подвиньтесь. Я вижу, вам есть куда, – тетка улыбнулась, показывая мне железные зубы. – А я сумочку поставлю…

Д-дура, подумал я. Но развернулся, встал боком.

– Вот спасибо, – сказала тетка.

Своя сумка ей была дороже чужого меня.

Я закрыл глаза. Так было легко представить, что ни тетки, ни вещей ее рядом нет. Растворилась. Рассыпалась. Улетела.

Как-то само собой стало думаться, что она тоже может быть зомби.

Хотя, на самом деле, мне все же было непонятно, какой смысл вкладывал в это слово Сергей. Тот, ползущий на коленях человек, мало походил на живого мертвеца.

Совсем не походил, если честно.

Значит, зомби – это, скорее, просто наиболее подходящее название. Но если так рассуждать, то все равно должны быть какие-то общие черты.

Я увлекся.

Когда мне было одиннадцать, от нас с мамой ушел отец. Это уже после Феодосии. Много после. На нервной почве у меня участились мышечные спазмы. Потом появились боли в левом голеностопе. Острые, внезапные. Казалось, будто кости прижигают изнутри.

Я тогда понял, что скоро перестану ходить.

Даже, помню, испытал мрачную радость: перестану ходить, а там и умру, всем легче будет. А отец – отец пожалеет тогда и вернется.

Мама часто ревела за стенкой, в большой комнате.

Реабилитационной группы в то время не было. А если и была, то лишь в проекте. К нам периодически заходила педиатр из районной поликлиники, немолодая усталая женщина, выписывала обезболивающее, витамины, какие-то лекарства.

Как-то, посмотрев на меня, лежащего бледным трупом на кровати, она отвела маму в прихожую и на клочке бумажки записала ей телефон. Только он на пенсии, предупредила она, одеваясь. Может и отказать.

Так в моей жизни появился Виктор Валерьевич Усомский.

Ему было семьдесят четыре. Он ходил с палочкой, мягко подшаркивая. Тонкие усики. Живые глаза. Твердый голос. И костюм. Всегда. Непременно.

Я его сначала невзлюбил.

С моими ногами он сразу стал обращаться бесцеремонно – мял, сгибал, выворачивал, колол. Я извивался и кричал от боли. Я бы, наверное, подрался с ним, если бы мама не придерживала меня по его просьбе. Все мои удары доставались ей.

"Не, это мы переборем, – уверенно говорил он, вдавливая пальцы мне в бедра. – Переборем, перенастроим. Летящей походки, конечно, не обещаю…"

"А з-зачем, з-зачем тогда? – плевался я. – Я же все р-равно б-буду урод!"

"А затем, – наклонялся он ко мне, – что ноги в человеке еще не все. Не главное. Главное здесь и здесь".

Ладонь его невесомо прикасалась к моим груди и голове.

"А х-ходить?"

"Важно, – говорил он, – чтобы ты хотел ходить. И мог. И ног своих не стеснялся. Каждый человек, Коля, живет двумя жизнями. Да-да. Есть жизнь тела. Пришел-ушел. Съел-выпил. Она, по сути своей, скучна и однообразна. Не без приятных моментов, но все-таки… А без внутренней жизни, жизни души и разума она еще и бессмысленна".

"И че… чт-то?" – вздыхал я.

"А то, что тебе необходимо растить в себе этот смысл. Учиться думать. Учиться жить для чего-то. Тогда все внешние неудобства будут преодолимы. Или же вовсе окажутся не существенны. Вот ты читать любишь?"

И Виктор Валерьевич опять мял мои ноги, а я кричал.

"Н-нет! Н-не знаю!"

"И зря, – он обтирал потный мой лоб вафельным полотенцем. – Очень зря. Книга – это мостик. Мечта. Мудрость. Логика. Она все дает. Детективы читал когда-нибудь?"

В руке его возникала и взмахивала серыми страницами книжка в мягкой обложке. "Убийство в Восточном экспрессе" – золотились буквы.

"С-сказки… П-про Урфина Д-джуса…"

"Ну, сказки тоже хорошо, – кивал Виктор Валерьевич, подставлял стул к изголовью, садился, располагая палочку между колен. – Давай вместе почитаем. И разберем. Просто неинтересно, когда бездумно. – Он подбирался и начинал: – "Ранним морозным утром, в пять часов по местному времени…" – И тут же отвлекался: – Итак, пять часов. Важно это? Не знаю. Но на всякий случай запомним. "Ранним морозным утром…"

С тех пор я люблю представлять события своей жизни как главы или главки какого-нибудь детективного романа.

Мне нравится разбирать их на составные части, на побудительные движения, на эмоциональные порывы, нравится видеть отдаленную взаимосвязь. Нравится смотреть на все, как на загадку, требующую участия.

В какой-то мере я этим живу.

Это ведь обо мне: "Народу опять было – не продохнуть. Я встал за низеньким, лысеющим мужчиной…"

Поезд постоянно подтормаживал. Тетка облизывала ярко-красные губы розовым языком.

Что я знаю о зомби? – думал я. О классических? Немного, собственно. Жрут людей. Разлагаются. Медлительны. Никакого сходства с попытавшимся сбить меня мужчиной.

Что еще? Немота. Кровожадность. Все не то.

Вот я стою, стал мысленно реконструировать я ситуацию. Сергей – от меня справа. Краем глаза уже видится наплывающее сзади синее пятно. Потом – толчок. Это Сергей сбивает меня с траектории зомбибега.

Если бы не он, смел бы меня бегун на рельсы. И сам бы, скорее всего, упал.

Дальше… Дальше я уже лежу, и бегун, видимо, тоже сидит-лежит, каким-то образом остановленный, оглушенный и пришибленный.

– Площадь Восстания.

Ч-черт! Чуть не ухватил!

Клацнули двери. Затолкались, застучали каблуками. Пахнуло одеколоном. Кто-то обмахнул мое лицо букетом цветов.

Итак, общее… Что же общее?

Зомби идет за живым. Так. Попадись на пути его преграда, он так и будет биться в нее, чувствуя впереди добычу.

А мужчина этот – он тоже бежал ко мне, сломя голову. Если предположить, что старушки в вагоне как раз о нем говорили, то он действительно мало кого замечал. Обезумел? Действовал инстинктивно? Как зомби? Ему надо было добраться до меня любой ценой?

А ведь горячо.

То есть, получается, некая зашоренность, безразличие ко всему, что отлично от цели, и роднит. Вполне логично тогда. Но возникает вопрос: почему он бежал ко мне? Что он хотел от меня?

Я чуть присел, расслабляя правую ногу.

Определенно была здесь взаимосвязь с сидением на барьере. Дурак буду, если нет.

Может ли все это быть розыгрыш?

Сильно сомневаюсь. Вообще – смысл неясен. Розыгрыш какой-то ни о чем получается. И по времени опять же… Никто что-то не подскакивает, не объявляет: "Улыбнитесь! Вас снимает скрытая камера!"

С потоком на переходе совсем тонко. Это надо было сотни две людей подговорить, да время рассчитать, да какую-то синхронность отрепетировать. А реши я не закрывать глаза? Или открой невовремя? Ой-нет, погодите-погодите, Николай, мы еще не совсем готовы?

В общем, бред.

Я придвинулся ближе к дверям. Нахальная тетка вышла на Восстания, сразу вроде и свободнее стало. Вспышками пронеслись лампы.

– Чернышевская.

Ну вот, следующая – моя.

Часами я не пользуюсь. От часов у меня тянет кисть. Через день хоть на стенку лезь. Хорошо, время можно просто посмотреть в мобильнике.

Итак, девять пятьдесят две.

Я повертел телефон и спрятал его во внутренний кармашек куртки. Застегнулся. Девять пятьдесят. С передышками в офис я доберусь к половине одиннадцатого. Это в лучшем случае. По нынешним ногам – к без двадцати, к без пятнадцати. Крику будет…

"Ты, Николай, безответственный, неисполнительный, попросту плохой человек. И ваши ноги вас не спасают. Не в ногах дело, ты понимаешь? В голове".

Я представил покрывающуюся пятнами Светлану Григорьевну и вздрогнул.

– Площадь Ленина. Финляндский вокзал.

Что ж, на выход.

В коленях похрустывало. Короткий зал станции тянулся и тянулся, отмечая мой ход порциями скользящих меж пилонами пассажиров. В резиновый поручень эскалатора я вцепился уже на последнем издыхании. Вверх!

Так, необходимо посидеть. Обязательно. Страшно подумать, что там с икрами. Небольшой массаж, отдых, попробовать хоть чуть-чуть расслабить…

Я заковылял в здание вокзала. Извините, Светлана Григорьевна, пять минут. Вон и скамейка у стены. Уф-ф!

Я закачался на сиденьи, оглаживая ноги – от коленей к ступням, от коленей… Милицейский наряд, косясь, прошел мимо. Черные куртки. Короткие автоматы.

– М-мы с-сидели на барьере, – шептал я икрам какую-то на ходу приходящую в голову лабуду, – м-мы забыли о к-карьере, словно где-то в к-кавалерии, м-мы седло п-по росту меряли.

Допустим, думал я, что и зомби, и пассажиры в переходе – вещи одного порядка. Реакция на меня. Розыгрыш отметем. Гипноз… Гипноз тоже. Тогда реакция пассажиров – правильная, а у зомби, получается, излишняя. Или же вовсе остаточная.

А вывод? Я фыркнул. Вывод: я притягиваю людей.

То есть, раньше не притягивал. Так явно, скажем, не притягивал. А теперь – пожалуйста. Правда, с чего бы так по-разному? Нет, может быть, может быть. Только все равно не верится. И разумное зерно в моем неверии есть: случай, в общем-то, единичный. Необходимо подтверждение. Лучше два-три. Вдруг я губу раскатываю, а люди, проходя, просто думали: рассмотрим-ка мы придурка, сидящего на барьере, поближе?

Хотя тоже, конечно, так себе теория.

Я зажмурился. Вспомнить что-нибудь хорошее… А что вспомнить? Кроме Феодосии в памяти как-то… Ну, вот елка новогодняя была…

– Молодой человек.

Меня легонько стукнули по плечу.

Я открыл глаза. Сдвинув кепи на затылок, передо мной стоял милиционер из только что прошедшего наряда. Веснушчатый, нос картофелиной. На ремешке на запястьи висела дубинка. Неужели я его притянул?

– Д-да?

Милиционер козырнул:

– Документы ваши, пожалуйста.

– С-сейчас.

Я похлопал себя по карманам. Телефон справа, портмоне… ага, портмоне слева. Интересно, подумал, может так быть, что на новогоднюю елку только представители власти реагируют, а на Феодосию – вообще все?