Текст книги "Эдельвейс"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Что, Гюнтер? – думаете, что кто-то из этих самоубийц остался в живых? – спросил лейтенант Шлёссер.

Унтерофицер Гюнтер Воленштайн с опаской потерять равновесие заглянул в пропасть.

– Не думаю, господин лейтенант, здесь все сорок метров, не меньше, – ответил он.

– Вот, вот, – согласился лейтенант Шлёссер, – и как прикажете воевать с этими самоубийцами? …

4.

Алия Ахметовна Гозгоева оказалась очень хорошим человеком.

– Немцы по домам ходят, с ними бывший наш участковый милиционер, они всех переписывают, – сказала Алия утром, когда Рая накормив детей принялась за ежедневную уборку, – а у тебя документов нет никаких, да и этот наш участковый бывший, он всех здешних в лицо знает, он тебя сразу немцам сдаст.

– Так что же мне теперь делать? – спросила Рая и обессилено села на табурет – так как ноги вдруг подкосились от накатившего отчаяния.

Алия сперва ничего не ответила. Тоже принялась хлопотать по хозяйству, пошла в сарай, курам корма насыпала, потом на чердак полезла, гремела там каким-то хламом.

Рая уж было подумала, что Алия ей сказала про немцев с участковым для того, чтобы та сама ночью ушла. Забрала бы детей – Васечку с Анечкой да и ушла. И у Алии совесть как бы была чиста – не выгнала ведь беженцев со двора – они сами ушли!

Но Рая ошиблась.

На чердаке Алия искала одежду.

Для Раи и для детей.

– У меня в горном поселке сестра живет, – сказала она, – там немцев нет, да и вряд ли они туда пойдут, потому как поселок этот в стороне от дорог. Надо бы тебя туда к сестре моей с детьми. А прогонят немцев, ты и вернешься тогда. Их ведь прогонят?

Алия спрашивала Раю о том, прогонят ли немцев, так, как будто Рая обладала каким то секретным скрытым от нее знанием. Интересно, за кого принимала Раю эта простая черкесская женщина, счетовод из Тебердинского райпотребсоюза?

Алия обрядила Раю по местному обычаю, как одеваются женщины в дальних селах – во все черное, ноги и лицо почти закрыты, только глаза, да руки – вот и вся нагота!

И Васечке с Анюткой какие-то местные наряды нашлись.

К обеду, привела Алия ишака – взяла у соседей, сама запрягла животное в повозку с двумя большими колесами, и усадив в повозку Раю и детей, села и сама.

Из Теберды, на удивление, выехали свободно.

Никто их не задержал, только Алия поругалась о чем-то на своем непонятном Рае гортанном диалекте – поругалась с двумя солдатами в немецких мундирах и в черкесских бараньих шапках, солдатами из местного ополчения, которые теперь несли что-то вроде патрульно-постовой службы.

Самих же немцев Рая не видала.

На фронте все что ли?

– А эти двое в немецкой форме, это ваши что ли? – спросила Рая, когда их повозка выехала из городка, – они черкесцы?

– Нет, это не наши, – отвечала Алия, – это из другого района, они не черкесы, они лезгины. …

Несчастный, весь в грязных катышах свалявшейся шерсти старый ишак медленно катил двуколку в гору.

Ехать было и тряско и неудобно.

Но Рая понимала, что это был единственный путь спасения для нее и главное – для Васечки с Анюткой.

– Ты скажи, – спросила вдруг Алия, – а туберкулез он заразный? Ты ведь врач? А?

– Ну, – со вздохом отвечала Рая, – ты сама и ответила на свой вопрос, ведь если я сама врач и не боюсь туберкулезных детей, то значит в закрытой форме он не заразный.

– А я сразу поняла кто ты, – сказала Алия, – и что дети не твои тоже поняла.

– Ты хорошая, – сказала Рая, – и спасибо тебе.

– Спасибо мне после войны скажешь, – ответила Алия, – если мы все живыми останемся.

Предчувствовала что-нибудь Алия Ахметовна, когда говорила "если живыми останемся"?

Имела ли она ввиду, что их могут убить в ходе военных действий, или она думала о чем то другом? Об иной причине, могущей повлечь их смерть, кроме причины войны с немцами?

Но так или иначе, некому потом после войны было сказать спасибо! Некого было Рае благодарить за свое спасение после войны. Потому что Алию Гозгоеву и брата ее – Магомеда Гозгоева – сослали в сорок четвертом в Северный Казахстан, по дороге куда брат и сестра Гозгоевы умерли от тифа. …

– Надоело бояться бомбежек! – сказала Лизе-Лотта, объясняя причину своей просьбы послать ее на курсы операторов радиосвязи для Люфтваффе.

В Союзе Немецких Девушек ей дали направление.

Лизе-Лотте сначала пришлось пройти самую строгую медицинскую комиссию.

Проверяли основательно – и слух, и зрение, и даже вестибулярный аппарат.

Ее крутили на вертящемся стуле, а потом предлагали пройти по прямой линии и одновременно отвечать на вопросы, вроде "сколько будет, если к семи прибавить четырнадцать" и "на какой реке стоит город Ганновер". А когда она справилась, Лизе-Лотту вообще засунули во вращающееся колесо, вроде тех, в которых цирковые гимнастки выкатываются на арену, и закрепив там ее руки и ноги специальными ремнями, принялись крутить… Мир поплыл перед глазами, вращаясь, как это бывает во время болезни или отравления. Но Лизе-Лотта справилась с собой, преодолев подкатившую тошноту и почти не подала вида, что ей нехорошо.

– Вы занимались альпийским туризмом? – спросил доктор.

И был очень удовлетворен, когда девушка подтвердила эти сведения своей анкеты.

– Значит, не боитесь высоты! – резюмировал старший медицинской комиссии, – люфтваффе будет в восторге от вас.

А когда она вышла из кабинета, два доктора многозначительно переглянулись и один сказал другому, – жаль что я не буду ее командиром учебного отделения, а то бы я попользовал такой экземпляр по назначению.

– Нам остается только порадоваться за камарадов из Люфтваффе, – развел руками его коллега. ….

Встреча с Клаусом была такой неожиданной…

А приехал бы он всего на три дня позже – так и не застал бы ее!

Как тут не быть благодарным Судьбе?

Они провели прекрасный день.

Может быть – самый прекрасный изо всех дней.

Клаус взял у своего отца коляску, запряженную двумя лошадьми и правил ими сам.

Они отправились на пикник, на берег, где Изар делает изгиб, и где на высоком его берегу стоит старинный замок Гломберг-Волленштайн, а на противоположном – низком берегу реки раскинулся широкий пляж и где устроены платные купальни.

Теперь в эту пору купальни пустуовали.

И оставив лошадей, Клаус с Лизе-Лоттой отправились гулять вдоль береговой линии.

Лизе-Лотта сняла туфли и шла по кромке, слегка смочив ступни ног. Она глядела под ноги и улыбалась.

Клаус тоже шел молча.

– Как здесь красиво, – сказал он, вероятно тяготясь своим молчанием.

– Да, ответила Лизе-Лотта, – очень красиво.

– Я никогда раньше не обращал внимания на эту красоту, – Клаус махнул рукой в сторону высоких башен замка Гломберг.

– Да, – снова согласилась Лизе-Лотта и продекламировала:

Прекрасный старинный замок

Стоит на вершине горы.

И любят меня в этом замке

Три барышни – три сестры.

Вчера обняла меня Йетта.

Юлия – третьего дня.

А день перед тем Кунигунда

В объятьях душила меня.

В замке устроили праздник

Для барышень милых на днях.

Съезжались бароны и дамы

В возках и верхом на конях.

Но жаль, что меня не позвали.

Не видя меня на балу,

Ехидные сплетницы-тетки

Тихонько смеялись в углу…

– Это Хайне? – поинтересовался Клаус.

– Да, это великий гений Хайне, – подтвердила Лизе-Лотта и вдруг резко повернувшись к Клаусу, бросилась к нему на грудь и страстно зашептала:

– Мы не должны терять времени, мы должны быть бережливыми с нашим временем, обними меня, увези меня теперь туда, где мы сможем быть вместе, ты и я.

Она вся дрожала. Она вся была в страстном порыве искренности и открытости.

– Клаус, ведь каждого из нас могут сегодня или завтра убить, ведь война! И я вижу смерть каждый день, нас бомбят, и я тоже теперь уезжаю, и может через месяц другой я тоже окажусь на фронте, Клаус, милый Клаус!

Лизе-Лотта держала его лицо обеими руками и спешно, словно боясь, что его отнимут и увезут от нее – целовала его в губы, в щеки, в глаза…

Потом они доехали до небольшой гостиницы, некогда очень популярной у туристов.

Теперь здесь было затишье и Клаус вообще не был уверен, что хозяин гостиницы "Толстый Ганс" еще сдает номера.

Но им с Лизе-Лоттой повезло.

Хозяин – инвалид Первой мировой с ленточкой и со значком Легиона Стального шлема – уступил оберлейтенанту горных егерей из уважения к Железному Кресту в петлице его мундира.

Из окна их комнаты были видны широкий плес и замок на противоположном берегу реки Изар. Но им некогда было любоваться видом, открывавшимся из окна. Клаус и Лизе-Лотта любовались друг другом. Они были заняты любовью.

– Я буду молить твоего Ангела-Хранителя, – сказала Лизе-Лотта. Водя пальчиком по гладкой груди Клауса.

– Тогда тебе надо молиться моему унтерофицеру Волленгуту, – рассмеялся Клаус, – он мой Ангел-Хранитель.

5.

А Ангел-Хранитель Волленгут был очень рад, когда узнал, что фон Линде настоял на том, чтобы «бабушку Фрицци» включили в состав группы.

Правда, майор Крупински имел определенное сомнение относительно возраста Волленгута.

– Выдержит ли фельдфебель нагрузки? – спросил он Клауса, – вы уверены?

– Уверен, – щелкая каблуками и словно подсолнух за солнцем, поворачиваясь вслед за расхаживающим по кабинету майором.

– Впрочем, – развел руками майор Крупински, – вам с ним высаживаться, вам с ним и по горам топать. …

Игорь прибыл в отдел разведки штаба 38-го полка заполночь.

На Кавказе страшно в позднее время суток ходить.

Уж больно здесь ночки темные!

Особенно, когда луна не светит.

– Слыш, Петро, давай я те фонарь под глазом поставлю, шоб не тёмно было ходить! – шутил кто-то из морпехов, ошивавшихся подле штаба.

– Самому бы мне еще не хватало фонаря под глаз получить в такой тьме египетской! – подумал Игорь проходя мимо часового и берясь за дверную ручку.

В отделе разведки было шумно.

Тут вовсю праздновали.

– А-а-а! Старший лейтенент Тетов, нам о тебе звонили из штаба армии, иди сюда, присоединяйся! – махнул рукою капитан, перекрикивая гитару, и одновременно шипящий с нею патефон что стоял в углу, и добрый десяток пьяных глоток, рогочущих каждый о своем.

Праздновали чудесное спасение взвода разведки под командованием главстаршины Лазаренко.

Тетову налили в алюминиевую кружку.

– Не морщись, старлей! – хлопнул его по плечу здоровенный морпех, – это коньяк трофейный. Германский.

– Тут во написано, – перебил приятеля другой морпех, – фабрикунте у Романэшты рояле…

– Румынский это коньяк, а не германский, – поправил корешка морпех, что разжарев, скинул уже бушлат и сидел в одной тельняшечке.

Тетов спорить не стал, хоть и претило ему такое братство-панибратство, но в чужой монастырь со своими уставами лезть – дело самое неблагодарное.

Глухо стукнулись сдвигаемые алюминиевые кружки.

Коньяк был резким и противным – и Игорь еле-еле заставил его провалиться в желудок.

Да, спорить Игорь не стал, но когда вышел с капитаном покурить, сказал все-таки, – ну и нравы тут у вас! У вас субординацию то кто-нибудь вообще тут признаёт?

Капитан хмыкнул и затянувшись Игоревой папироской, сказал, – сразу видать, ты парень не из разведки и тем более не из моряков. У нас, когда мы за линию фронта ходим или в тыл противнику с катеров высаживаемся, все друг-дружке братки и братья, а иначе нельзя!

– Я не моряк, это верно, – сказал Игорь, – но я альпинист и мастер спорта СССР по этому виду спорта, и в горы ходил много раз. У нас тоже в связке все как родственники. Но командир, но старший начальник у нас со всеми не пьянствует. А потом, что до разведки, ты капитан не прав, ходил я в разведку, лазал и на ледники и по стенкам в тыл к немцу лазал.

На крыльцо выкатился и виновник нынешнего торжества – старшина Лазаренко. И Жора – одессит вместе с ним.

– Айда, старлей с нами, к девчонкам! – весело подмигнув, позвал Жора-одессит.

– Не, я лучше посплю, завтра день тяжелый, – отказался Игорь.

– Нет, не прав ты, старлей, – сказал капитан, провожая Игоря до места определенного ему для ночлега, – этим разведчикам потому так много и позволяется сверх устава воинского, потому что другие, кому устав писан, те того не могут сделать, что эти могут. Знаешь, что они вчера вдесятером батарею немецкую голыми руками, да одними гранатами уничтожили? Вдесятером против полу-сотни отборных немцев! Так разве можно к таким ребятам необыкновенным с обыкновенными мерками лезть? Не прав ты, старлей, но скоро либо поймешь, что неправ, либо не сможешь как следует воевать, попомни меня!

Спать его определили в сарае, где стоял штабной мотоцикл "цундап" и жевали сено четыре верховые лошади, принадлежавшие взводу разведки.

Игорь залез наверх на сеновал.

Отсюда было видно чистое-пречистое небо. Звездное-презвездное.

Он лежал, закинув руки за голову.

Лежал и думал о Рае.

Где она?

С кем она?

Война ведь штука такая – сегодня так, а завтра – этак! ….

На утро Игоря разбудил треск заводимого мотоцикла.

Мотор схватывал и сразу глох.

– Не идет он на нашем бензине, товарищ капитан, не жрет он нашего бензина, – оправдывался морпех, который то и дело всем весом своим вскакивал на педаль кик-стартера.

– Не бензина он нашего не жрет, а ты морда похмельная заводить не умеешь! – оттолкнул морпеха давешный капитан, – тоже мне, а еще старшина мотористов!

Капитан сам принялся колдовать с подсосом и с клапаном декомпрессора.

Игорь спустился по лестнице вниз, потрогал щетину на лице и осведомился где у морпехов туалет.

– Гальюн у нас за углом, – хмыкнул морпех, тот что не мог мотоцикла завести, и еще добавил все тем же так не нравившемся Игорю тоном всеобщего неуставного равенства, – сходи потом старлей на камбуз, там Клава наша сегодня за кока – яичню натуральную жарит, Жорка – одессит яиц надыбал в поселке целую корзину.

Есть Игорю не хотелось.

Отказавшись от яичницы, он ограничился чаем с сахаром и куском белого пшеничного хлеба.

Клава – грудастая баба-морячка лет сорока, ласково оглядела Игоря и с чисто южным говорком, с характерно-мягким "г", заботливо предложила, – скушали бы помидорчика, товарища лейтенант, голодными будете, как же голодным немца воевать!

Клава глядела на Игоря такими жадно-бабскими глазами, как будто ела его живьем без соли, прямо не раздевая!

– Что, понравился тебе Клавка старлей? – подмигнув, спросил один из разведчиков, видать тоже припозднившийся с завтраком после вчерашнего, – но не зарься, Клавка, не для тебя кавалер!

– Да уж больно сладкий мужчина! – сказала Клавка, приподняв руками свои пышные груди, и добавила со вздохом, – да видать красивая краля у лейтенанта в Москве имеется! …

Наутро наконец то принялись и за дело.

Старшина Лазаренко со своими хлопцами теперь как бы поступал в распоряжение Игоря.

– Вот тут немцы сделают выброску контейнеров со снаряжением, – Игорь ткнул пальцем в то место на карте, где большим белым пятном на густо-коричневом с зелеными прожилками поле был означен ледник Интернациональный или по старому – ледник Тау-Чах.

Коричневым на карте были отмечены высокогорные плато и складки горных гребней.

Узкие зеленые или желтые полоски между полосками разных оттенков коричневого цвета – были ущелья и долины.

– Дай позырить! – протянул к карте руку одессит Жора.

– Не лапай, – одернул корешка Лазаренко, – карта секретная, только для комсостава.

– Короче, – Игорь снова попытался перевести беседу в деловое русло, – короче нам надо оказаться там раньше немцев и занять выгодную позицию, чтобы без потерь захватить сброшенное с самолета снаряжение.

– Ну и будем, если начальство прикажет, – сказал Жора-одессит.

Игорь поморщился, ему все же не нравилось, что рядовые матросы, пусть хоть и трижды или четырежды геройские ребята, лезут во взрослый разговор.

Лазаренко заметив это, грозно зыркнул на корешка, – прикажут и тебя не спросят, – процедил он сквозь зубы. А когда немцы прилетят, это точно известно? – спросил он у Игоря.

– Если погода летная будет, то послезавтра между семью и восемью утра, – ответил Игорь.

– Послезавтра? – задумчиво протянул Лазаренко, – к послезавтра мы до этого ледника и не дочапаем.

– Ничего, саперы из двести двадцать седьмого отдельного нам две машины дадут, Леселидзе с их начальством договорился, – успокоил Лазаренко Тетов, – на машинах мы до Первомайской доедем, а оттуда уже, пардон, ребята, пешочком в гору.

– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – съязвил Лазаренко.

– Все верно, так что, давайте, ребята, собираемся! – подвел итог Игорь, – давайте как положено, одежду, обувь, ледорубы, кошки, страховку, все что надо.

– Оружие, продукты, – добавил Лазаренко.

– Где же мы все это возьмем? – не удержался Жора – одессит и подал голос, тем самым нарушив запрет старшего товарища.

– Кое что Леселидзе пришлет вместе с машинами, – сказал Тетов, – и на десять человек снаряжения хватит, а вот на всю разведроту как раз у немцев то и полезем снаряжение отбирать, затем и идем!

– Да, по всему видно, нужны начальству эти немцы! – покачал головою Лазаренко, – очень, видать они ему нужны. …

План выброски разрабатывали майор Крупински и капитан Вернер. Клаус при разработке имел только статус наблюдателя с совещательным голосом. Все-таки, Крупински уже дважды высаживался и в Норвегии – 30 го мая тридцать девятого года в Нарвике, и потом на Крите в сорок первом. Причем, и в Норвегии и в Греции высадка велась в горной местности, так что Клаусу бравировать своей горной альпинистской подготовкой не приходилось – десантники Крупински и Вернер были настоящими профессионалами.

– В первую группу из шести десантников-альпинистов включите самых лучших и самых самостоятельных в смысле инициативности, – посоветовал Крупински, – захват плацдарма, пусть даже и в совершенно пустынном и ненаселенном месте дело очень серьезное и ответственное, здесь нельзя ничего ни прозевать, ни упустить, поэтому пошлите в первую группу самых наблюдательных и самых ответственных парней.

– Старшим первой группы я предлагаю фельдфебеля Волленгута, – сказал Клаус.

– Тетушку Фрицци? – улыбнулся Вернер.

– Бабушку Фрицци, – поправил капитана Клаус.

– Да, уж этот ничего не пропустит, – согласился Крупински, – Волленгуту можно доверить даже собственную больную мамашу, все же ветеран с восемнадцатого года, это кое что да значит, господа!

– У русских есть такая поговорка, – вставил Клаус, – они говорят, что старый конь, когда пашет поле, он никогда не испортит этого поля…

– Вы были в России до войны? – поинтересовался Крупински.

– Был, в тридцать девятом году, – кивнул Клаус.

– А мы с Вернером в тридцать девятом прыгали на Нарвик, – с улыбкой явного превосходства сказал Крупински. …

На аэродроме Клаус лично проверил снаряжение всех шестерых из первой группы.

– Господин оберлейтенант, не беспокойтесь, мы в полном порядке, – отрапортовал Волленгут.

Они стояли на летном поле возле их "юнкерса" с бортовой, принятой в Люфтваффе буквенной идентификацией на фюзеляже – две латинских буквы слева от черного германского креста и две буквы справа. За тот месяц, что фон Линде провел на аэродроме в группе майора Крупински, Клаус научился по этим буквам определять и флот, и эскадру, и группу, к которой принадлежал самолет. Вот и их машина принадлежала первой группе четвертой транспортной эскадры. Все три мотора "юнкерса" уже были заведены и прогреты. И командир экипажа – гауптман Вендель уже выглядывал в форточку, терпеливо поджидая, когда шесть его пассажиров усядутся в машину, а борт-стрелок уберет за ними лесенку и закроет люк.

– Ну, Фрицци, удачи тебе и до скорой встречи там на леднике! – сказал Клаус.

– Не волнуйтесь, оберлейтенант, мы вас там встретим с горячим кофе и картофельными оладьями, – заверил своего командира Волленгут и повернувшись налево-кругом, направился к самолету.

Клаус глядел им вслед, покуда самолет совсем не превратился в точку и не растаял там – в белесой голубизне небес.

– А завтра вылетаем и мы, – сам себе сказал Клаус.

Сказал, и зашагал к своему бараку.

Надо было выспаться перед завтрашним днем. …

5.

– Вы встречались с немцами до войны? – спросил Игоря политрук Китаев.

– Да, в тридцать девятом году по направлению из комитета по спорту при ЦК Комсомола, я участвовал в совместном с немцами восхождении на гору Ушба, – ответил Тетов, – об этом в моем личном деле есть, – добавил он.

– Я знаю, – ответил Китаев, – мы не имеем права посылать на ответственное задание людей, которым мы не доверяем.

Но и сам Китаев очень многого не знал. Впрочем, – много будешь знать – плохо будешь спать. Батальонный комиссар Китаев не придерживался того принципа, что если ты информирован, то значит, ты вооружен. Он предпочитал знать поменьше – исходя из принципа, что когда случись чего станут выяснять – а кто об этом или о том знал – то уцелеют те, кто не знал.

Так что, когда полковник Леселидзе попросил Китаева "пощупать" Тетова на вшивость, не знал и не мог знать батальонный комиссар Китаев того, что это вообще была идея самого Абакумова – перестраховаться на всякий случай. Мол, если у Судоплатова сорвется задуманная им операция, то у Абакумова как раз к моменту "разбора полетов" тут кстати, вроде рояля в кустах и папочка с компроматом на главных исполнителей найдется.

А туда в папочку эту – всякое лыко, как говорится – в строку!

И даже донос шофера Бычкова, который на Первомайском спортивном параде явственно слышал, как Игорь Тетов сказал своей любовнице Рите Васильковой, что "вожди на мавзолее скоро красиво висеть будут"…

И еще доклад майора Бекетова, который писал, что старший лейтенант Тетов, имея задание командования доставить на Клухорский перевал группу альпинистов, в которой защитники перевала остро нуждались, вступил в сговор с шофером Борзыкиным и намеренно испортив автомобиль, сорвал своевременное прибытие группы.

А потом, заметая следы преступления, шофера Борзыкина Тетов убил во время вылазки в тыл к немцам.

К докладу Бекетова, кстати, прикладывалось и чистосердечное признание шофера Борзыкина, где тот писал, что в личном разговоре наедине, когда Тетов ехал в кабине с Борзыкиным, угрозами личной расправы, Тетов заставил Борзыкина сломать машину. Не дал вовремя долить воды в перегревшийся радиатор.

Разве этого было не достаточно?

Но Абакумов не велел арестовывать Тетова "до" операции.

Абакумов пока дал команду только собрать материалы.