Текст книги "Эдельвейс"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Правильно, – кивнула Лизе-Лотта.

– А вот послушайте, как это по русски!

И теперь настал ее черед читать:

Вы снова здесь, изменчивые тени,

Меня тревожившие с давних пор,

Найдется ль наконец вам воплощенье,

Или остыл мой молодой задор?

Но вы как дым надвинулись, виденья,

Туманом мне застлавши кругозор.

Ловлю дыханье ваше грудью всею

И возле вас душою молодею.

И я прикован силой небывалой

К тем образам, нахлынувшим извне.

Эоловою арфой прорыдало

Начало строф родившихся вчерне.

Я в трепете, томленье миновало,

Я слезы лью и тает лед во мне.

Насущное уходит вдаль, а давность,

Приблизившись, приобретает явность. …

После таких чтений Рая и Лизе-Лотта уже считали себя подругами.

И говорили даже о самом сокровенном.

О любви вообще и своих симпатиях в частности.

И как-то побродив по окрестностям лагеря, вернувшись с лугов с набором полевых альпийских цветов, обе девушки, не сговариваясь сказали своим парням – Игорю с Клаусом, – когда полезете на вершину, принесите нам по самому высокогорному цветочку…

На следующее утро девушки с группой новичков ушли с инструктором на ледник.

А на следующий после этого день, на стенку пошли мужчины. Двумя связками – Игорь с Клаусом и Ганс Тишлер с Жорой Амбарцумяном.

Но про просьбу девушек об Эдельвейсах они не забыли.

А Игорь, когда на первом привале они принялись готовить кофе, вдруг нашел в своем рюкзаке записочку…

Милым округлым и совсем не докторским почерком Рая написала ему стихи:

Когда тебя женщина бросит, – забудь,

Что верил ее постоянству.

В другую влюбись или трогайся в путь.

Котомку на плечи – и странствуй.

Увидишь ты озеро в мирной тени

Плакучей ивовой рощи.

Над маленьким горем немного всплакни,

И дело покажется проще.

Вздыхая, дойдешь до синеющих гор.

Когда же достигнешь вершины,

Ты вздрогнешь, окинув глазами простор

И клекот услышав орлиный.

Ты станешь свободен, как эти орлы.

И, жить начиная сначала,

Увидишь с крутой и высокой скалы,

Что в прошлом потеряно мало!

Г.Гейне – Слушай, Клаус, – обратился он к товарищу, – а этот Гейне он у вас вообще в почете?

– Хайне? – на немецкий фонетический манер переспросил Клаус, – о да! Хайне великий поэт!

Сладко потянувшись, Игорь улыбнулся своим мыслям.

Про женщину, "которая тебя бросит", это Рая припомнила – не забыла его ей рассказ, когда они еще в Москве после спортивного парада в Парк Горького с Раей ходили мороженое есть и на качелях качаться. Игорь тогда ей и поведал историю своей первой влюбленности, как Мила Кузнецова предала их долгую школьную дружбу и первую, как надеялся Игорь – любовь…

Он еще раз перечитал строчки:

Вздыхая, дойдешь до синеющих гор.

Когда же достигнешь вершины,

Ты вздрогнешь, окинув глазами простор

И клекот услышав орлиный.

Ты станешь свободен, как эти орлы.

И, жить начиная сначала,

Увидишь с крутой и высокой скалы,

Что в прошлом потеряно мало…

Какая она умница, – подумал Игорь.

Как верно она подобрала это стихотворение, как к месту!

– Ну что, Клаус, – сказал он поднимаясь, – полезем за эдельвейсами для наших дам? ….

ФРОНТ
1.

28 июля 42 года сразу после падения Ростова командующий группой "А" генерал-фельдмаршал Лист прибыл на командный пункт 49 горнострелкового корпуса – объявить благодарность его командиру – генералу Конраду.

На КП корпуса между генералами произошел разговор, из которого Конрад узнал новые планы ОКВ. По ним 17-ой армии предстояло наступление вдоль узкой полосы побережья на Туапсе – и далее в Закавказье.

– А на каком направлении вы будете развивать своё наступление? – поинтересовался Лист – На Майкоп, – ответил Конрад.

Как и большинство немецких генералов, Конрад любил войну, уверенно полагая, что для истинного германца, война это его естественное состояние.

О том, что нынешняя большая война ведется за жизненное пространство для построения в нем "тысячелетнего рейха", Конрад как то не задумывался. Он не думал и не мечтал о том благословенном обществе будущего, когда вся Европа и большая часть Азии и Африки будут принадлежать Германии, и войны прекратятся, потому как все внешние и внутренние враги национал-социализма будут раздавлены.

Генерал Конрад жил сегодняшним днем, а день сегодняшний его вполне устраивал.

Война шла полным ходом. Война развивалась для Германии вполне успешно. И что самое главное – для него самого в этой войне нашлось дело самое достойное его Конрада способностей и умения. Ведь Кавказ, кавказская нефть и открытие пути на Иран и далее на Индию для его горных егерей были делом куда как более почетным, чем, скажем, беготня за югославскими партизанами по горам Балканского полуострова или непонятное сидение в скандинавских скалах на никуда не двигавшемся северном фронте…

В общем, покуда Германия вела вполне успешную и широкомасштабную войну, которая обеспечивала полную занятость многочисленному генеральскому сословию, Конрад, как и большинство его коллег по принадлежности к касте, был вполне доволен своею жизнью. Разве что только зависть к чьему – либо успеху, к чьей либо незаслуженной награде или непонятно-неоправданному назначению слегка отравляли жизнь. Генералы они ведь ревнивцы до славы и наград!

Вот и своего шефа – генерала Листа Конрад не любил.

И за глаза называл его "лысой фрейлиной".

Все знали, что на командующего группой армий, Лист мягко говоря – "не тянул".

И назначение свое этот слегка полноватый генерал с зализом жидкой прядки волос поверх обширной лысины и с усиками "а-ля фюрер" на одутловатом лице, назначение свое, не соответствующее ни опыту, ни способностям, получил от Гитлера за то, что именно он – полковник Лист в шестнадцатом и семнадцатом году командовал тем самым полком, где молодой ефрейтор Адольф Гитлер получил свой железный крест первого класса…

И вот теперь, самый ответственный участок Восточного фронта, участок, на котором решается вопрос горючего для танков и самолетов почти побежденной уже Красной Армии, которую остается всего лишь только подтолкнуть, чтобы она упала на берегах Волги и окончательно рассыпалась в прах, и вот этот самый перспективный участок фронта отдали самому неприметному и самому бесцветно-бледному в смысле идей и заслуг генералу.

Лист и Конрад склонились над картой.

Да, война в горах – это не война на равнине!

Паулюс и его шестая армия катили себе по донской и калмыцкой степям прямиком к Сталинграду. И не было на пути его танкистов и гренадеров никаких контурных и рельефных препятствий. А вот наступление семнадцатой армии на Туапсе и далее на Сухуми – ограничивалось узеньким пространством между береговой полосой Черного моря и почти подступающими к этой полосе горами Кавказского хребта. Здесь так широко, как в степи танками на развернешься. И именно ему – генералу Конраду предстояло облегчить продвижение семнадцатой армии, захватив горные перевалы и выйти через них к морю на соединение с основными силами группы.

– География диктует нам здесь свои условия, – Конрад двигал указкой по карте, – 1-ая горнострелковая дивизия может двигаться только на Теберду, далее через Клухорский перевал, и далее через Баксанское ущелье на Сухуми.

Лист молча теребил свой подбородок и согласно кивал.

Конрад продолжал двигать указкой, – Егерям 4-ой горнострелковой придется оседлать Марухский и Наурский перевалы, форсировать Большую Лабу и далее тоже выходить к морю по узким пространствам.

– И это при условиях весьма ограниченной поддержки с воздуха, – нарушил молчание генерал Лист.

Конрад вопросительно приподнял брови.

– Да, да, дорогой Конрад, – "лысая фрейлина "подтвердил неприятную новость, – поддерживать вас будет всего лишь одна 52-ая эскадра. Все самолеты нынче летают там, над Сталинградом, – и Лист махнул рукой на северо-восток, – именно там решается теперь судьба летней кампании. ….

Командир 52-ой эскадры (гешвадера) майор Голлоб праздновал свою сто пятидесятую победу. Сегодня над Тереком он сбил свой юбилейный самолет. Им оказался русский штурмовик Ил-2.

Слегка хмельные от выпитого шнапса механики под присмотром инженера первой эскадрильи (штафеля) уже успели нарисовать на хвосте командирского "Густава"* новую геральдическую эмблему в виде рыцарского креста в венке из дубовых листьев и ниже под крестом на фоне сложенной черно-красно-белой ленточки – цифру "150".

Поспешили, потому как геральдика должна производить не меньшее устрашающее воздействие на противника, чем пушки и пулеметы серо-бело-желтого мессершмидта с двойным командирским шевроном на борту фюзеляжа.** • "Густав" – неуставное название истребителя Ме-109 G данное ему в войсках за буквенный индекс G ** Истребители Люфтваффе, на которых летали командиры Эскадр (гешвадеров), групп и Эскадрилий (штафель) имели специальные эмблемы в виде положенных на бок ефрейтерских и обер-ефрейтерских шевронов, пронзенных белой стрелкой.

Сто двадцать первая отдельная разведывательная эскадрилья базировалась на том же аэродроме, что и гешвадер юбиляра. Поэтому командир 121-ой майор Ланг не замедлил прибыть в штаб 52-ой истребительной эскадры, чтобы поздравить коллегу с победой.

Едва откупорили заветную, привезенную Голлобом из Франции бутылку "Мартеля", на улице послышался рокот подкатившего к штабу мотоцикла.

– К майору Лангу в штаб прибыли два офицера из штаба 1-ой горнострелковой дивизии, – доложил дежурный.

– Горные егеря? – изумленно приподнял брови Голлоб.

– Да, мне звонили из штаба корпуса, – пояснил Ланг, – эти офицеры хотят пролететь над перевалами, хотят оценить с воздуха состояние троп, по которым будут наступать их штурмовые группы.

– Так пусть идут сюда, – воскликнул Голлоб, – пусть выпьют с нами за братство родов германского оружия, а потом можно будет и слетать.

Мотоцикл с дежурным уехал, чтобы через десять минут вернуться уже с двумя офицерами в форме горных егерей.

– Имею честь представиться, обер-лейтенант Клаус фон Линде, щелкнул каблуками светлоголовый германец с лицом, которое и фас и в профиль могло бы служить образцом для расовой энциклопедии доктора Розенталя, – прибыл для проведения воздушной разведки Марухского Наурского и Клухорского горных перевалов.

Вторым офицером, прибывшим на аэродром, был лейтенант Мирбах из артиллерийско-инженерной разведки 4-ой горнострелковой дивизии. Ему тоже предстояло оценить с воздуха состояние горных троп и дать свое заключение на предмет их годности для прохода артиллерии и подвоза боеприпасов.

– Присаживайтесь, господа, – Голлоб радушно указал на свободные стулья.

– Я хочу выпить, – Голлоб наливал коньяк не в большие, как положено для солнечного напитка, шарообразные бокалы, а по-походному – в маленькие, скорее напоминающие наперстки, серебряные стаканчики, – я хочу выпить за братство родов оружия, и поэтому пью за горных егерей, которые из всех наземных войск ближе к небу, и к нам к летчикам.

Высоко отставив локоть, Голлоб взмахнул кистью руки и опрокинул микроскопическую порцию коньяка себе под язык.

– Прозит, господа.

– Прозит, – эхом отозвались Ланг и Линде.

– Я бы хотел уточнить, когда мы полетим, – вежливо поинтересовался Клаус.

– Полетите со мной после обеда, – сказал Ланг.

– А я с моим ведомым буду лично прикрывать ваш Фокеке-вульф, – с улыбкой добавил Голлоб. …

Вокке-Вульф 189 это двухмоторный разведывательный самолет с двумя фюзеляжами, отчего снизу напоминает прямоугольную раму.

Большая кабина самолета полностью остеклена спереди, сзади и главное – снизу, что позволяет вести круговой обзор.

Против обыкновения, они расположились в самолете впятером.

Командир экипажа майор Ланг, штурман оберлейтенант Майер, бортстрелок фельдфебель Хаземан и два пассажира – Клаус фон Линде и его товарищ лейтенант Мирбах. Получилось тесновато.

Клаус сидел прямо на парашюте позади и немного сбоку от штурмана, а лейтенанту Мирбаху подыскали место между пилотом и борт-стрелком. Мирбах летел спиною вперед и оттого страдал воздушной болезнью. Его тошнило, но он стоически крепился и старался не подавать вида.

– Ничего, ничего, Йохан, – подбадривал приятеля Клаус, – мне тоже слегка не по себе, но я держусь.

Через три минуты полета самолет уже поднялся над первыми снежными вершинами.

– Вон там Эльбрус, – рукой в перчатке показал Клаусу штурман.

– Я знаю, – кивнул Клаус, – а вон гора Ушба, – добавил он.

И Клаус увидал ту западную стенку.

Он взял в руки бинокль, приложил к глазам и ему вдруг показалось, что он видит именно тот самый карниз, тот самый с которого сорвался тогда… Три года назад…

– А Голлоб – юбиляр наш не обманул, – сказал по внутренней связи командир экипажа, – глядите сзади на пол-восьмого его "густав" висит.

Клаус знал, что смотреть на пол-восьмого означало смотреть назад и налево, как если на циферблате часов ты стоял бы лицом на двенадцать…

Он щурясь поглядел налево.

– Вот пижон, – восхищенно заметил Ланг, – обязательно от солнца зайдет, как на врага!

Наконец, Клаус увидел мессершмидт Голлоба.

Тот дал газу, и легко разогнавшись, прошел левее и немного ниже их самолета.

И Клаусу показалось, что в фонаре кабины он разглядел не только лицо майора Голлоба, но и большой Рыцарский крест в расстегнутом вороте его пилотской куртки.

– Пижон, пижон, – с восхищением и одобрением повторил Ланг.

– Ну как? – поинтересовался он через пару минут, обращаясь уже к пассажирам, – видно вам ваши перевалы?

Штурман включил бортовые фотокамеры и они ровно через три секунды начали отщелкивать затворами цейсовской оптики, фиксируя на пленку расстилавшийся под крыльями самолета горный пейзаж.

А Клаус смотрел и смотрел на западную стенку горы Ушба.

Послушный штурвалу Фоке-вульф огибал гору и вот тот карниз уже скрылся от взора, только солнечные блики блеснули на леднике…

– Как велик этот мир, и как он в тоже самое время мал, – подумал Клаус, – ведь кто бы мог подумать, что через три года я снова окажусь вот здесь…

2.

Игорь глядел на горы и думал…

– Три года прошло!

У него сейчас выходило несколько свободных минут, для того чтобы полюбоваться пейзажем и подумать.

От посещения штаба армии, куда он был прикомандирован из разведотдела фронта, осталось тягостное впечатление.

– Семнадцатый кавалерийский корпус, оборонявший Белоречинскую, рассеян и судя по всему перестал существовать, – доверительно сообщил Игорю капитан Дедиков, – кругом предательство и неразбериха. Немцы почти без боя взяли Ханскую и Майкоп и теперь двигаются на Кабардинскую, Хадыженскую и Самурайскую, а там через Гоитхский перевал и до Туапсе рукой подать.

А особенно тягостным грузом легла на Игореву душу картина расстрела.

– Это предателей и идиотов из 6-ой бригады НКВД расстреливаем, – прокомментировал Дедиков, – представляешь, этих негодяев немцы как пацанов вокруг пальца обвели!

И капитан поведал, как передовые группы эсэсовцев из дивизии "Викинг", переодевшись в форму бойцов НКВД, выйдя из леса, спокойненько пристроились к колонне отступавших из Осиновской частей 108-ой дивизии, купив идиота командира колонны, разведя его словно базарного ротозея только устной ссылкой на какой-то приказ начальства., а тот даже не удосужился проверить у начальника переодетых немцев каких-либо документов. Они ему видите ли сказали, что имеют приказ начальника особой бригады НКВД усилить оборону мостов через реку Лабу. И вместе с частями отступающей 108-ой немцы не только беспрепятственно вошли в Майкоп, но и взаправду сменили там караулы у мостовых переправ, а те – целыми пулеметными ротами, не получив даже никакого письменного подтверждения этой немецкой туфте, были рады – радешеньки любой возможности, любому поводу сбежать. В результате, гренадеры полка "Бранденбург" заняли Майкоп почти без единого выстрела, и более того, почти все нефте-перегонные объекты города тоже достались врагу совершенно неповрежденными.

Теперь их расстреляли.

Возможно, Дедиков специально привел Тетова поглядеть на расстрел.

Приговоренных выводили по десять человек, ставили лицом к кирпичной стене старых авторемонтных мастерских, лейтенант, судя по всему, командир, отдавал приказ, и полу-рота автоматчиков короткими очередями из своих ППШ в три секунды решала вопрос жизни и смерти. Только красная пыль, да кирпичная крошка летели от стены.

И вчера еще грозные солдаты НКВД, теперь такие нелепые без портупей, поясов, без оружия, без головных уборов, босиком и без знаков различия, такие нелепые в своих длинных новеньких зеленых пэ-ша… Они взмахивали руками и валились снопами на пыльную щебенку.

А потом выводили еще десять человек. И так пока не расстреляли всех. Всех сто семьдесят.

– Они предатели, – сплюнув сквозь зубы, сказал Дедиков, – из-за глупости и трусости таких уродов мы и отступаем до Волги и до Кавказских гор.

Все было правильно.

И Тетову не было жалко расстрелянных. Ему было до боли жалко утраченных Майкопа и Теберды.

Но тем не менее, картина расстрела горечью и тяжелым бременем легли ему на душу.

– Дедиков специально заставил меня присутствовать, – еще раз подумал Тетов, глядя на возвышавшиеся вдали снежные вершины.

– Это вроде как психологический настрой, который тренер задает спортсмену перед соревнованиями, – продолжал свои невеселые размышления Игорь, – только теперь цена приза в этих нынешних соревнованиях иная, а поэтому и психологический настрой создается иными способами.

В разведотделе Игорь получил приказ возглавить группу альпинистов-разведчиков из местных абхазцев, по дороге "номер 2" выдвинуться с ними на Шаумян и далее на станицу Асфальтовую, где найти штаб подполковника Баранова и помочь ему в организации обороны Гоитхского перевала.

Сержанта – Георгия Бабоа, Игорь сразу узнал.

В тридцать восьмом они с Георгием на Эльбрус группу новичков водили.

С младшим сержантом Бхуто они тоже встречались, на союзных соревнованиях и в санатории "Буревестник" в Бабушерах под Сухуми.

Кроме Бабоа и Бхуто в отделении было еще шесть человек.

Альпинистами из них реально никто не был. Таковыми в отделе разведки их назвали только по географическому признаку проживания. Раз в Абхазии родился, значит по определению горец. А горец, по мнению капитана Дедикова – это звучит совсем как альпинист. Поэтому, полагаться Игорь мог только на сержанта Бабоа и на младшего сержанта Бхуто..

Со снаряжением дело обстояло еще хуже.

Из горной экипировки была только страховка. Шесть бухт далеко не новой веревки.

Но зато с оружием Дедиков помог.

Два карабина со снайперскими прицелами, три автомата ППШ, ручной пулемет РПД, ящик гранат и пол-ящика толовых шашек на всякий пожарный случай. А Игорь знал, что "всякий пожарный случай" запросто мог случиться.

Всё хозяйство погрузили в старую раздолбанную полуторку – ГАЗ-АА.

Шофер – ефрейтор Барзыкин, тоже оказался местным – из Адлера.

– До войны начальника местного райпотребсоюза на Эмке возил, – осклабясь доложил Барзыкин, – когда усадив свою команду в маленький кузов, Игорь тоже вскочил на подножку полуторки и хлопнув по ржавой накаленной солнцем крыше, скомандовал. -

ВПЕРЕД.

– До войны хорошо было, – продолжал лыбиться Барзыкин, крутя баранку и объезжая попадавшиеся тут и там брошенные повозки с каким то хламом – двадцатилитровые бидоны из под молока, какие-то бочки…

– До войны я столько этих отдыхающих дамочек из Москвы да из Ленинграда перепетрушил, не сосчитать! – сладко вздохнул Барзыкин. – бывало начальника отвезу, отпрошусь у него, вроде как для ремонта, а сам на машине к женскому санаторию имени Орджоникидзе! Ну там подкараулю какую – нибудь дамочку, посажу ее вроде как покататься…

– Ты лучше на дорогу гляди! – перебил его Тетов.

– А что? Я гляжу, я ничего.

– Вот и гляди, – зло отрезал Игорь.

Ему были неприятны похотливые воспоминания ефрейтора. Когда Барзыкин говорил о дамочках из Москвы, Игорь вдруг вспомнил Раю… Неужели этот похотливый шкет и к Рае посмел бы подкатиться?

И вообще – Игорь все еще никак не мог отойти от увиденного утром.

– Смерть вокруг, немец уже в Майкопе к Туапсе рвется, а этот о бабах, – мысленно, про себя чертыхнулся Тетов, – такие вот сластолюбцы они как правило самыми слабыми звеньями в цепи оказываются…

Слабенький мотор полуторки завывал на высоких оборотах, а машина едва-едва тащилась в затяжной подъем.

– Радиатор кипит, товарищ старший лейтенант, надо бы водички подлить, – заскулил Барзыкин.

– До Шаумяна доедем, там дольёшь, – отрезал Тетов, – нам некогда останавливаться.

– Так ведь мотор клина даст, – заныл Барзыкин, водички надо холодной долить.

– А чё ты сразу полный радиатор не налил?

– Так он ведь подтекает, товарищ старший лейтенант.

– А почему зная, что подтекает, не запаял?

– Некогда было, товарищ старший лейтенант, мы вчера всю ночь с товарищем капитаном Дедиковым проездили.

Тетов хотел было вставить – "к бабам вы проездили", но не стал, удержался.

Когда наконец преодолели этот длинный подъем и въехали в небольшое ущельице, где спасительная тень избавила их наконец от палящего и изнуряющего зноя августовского солнца, мотор вдруг хрюкнул пару раз и заглох, машина судорожно дернулась и встала.

Борзыкин выругался по-матушке, вылез из кабинки и подняв жестяную складную боковушку капота, встал ногами на буфер, отклячил задницу в выгоревших хэ-бэ и сунул свою закопченную рожу в недра мотора.

– Ну что там? – крикнул Бабоа, вытягивая шею и пытаясь что то разглядеть не вылезая из кузова.

– Ну что там, Борзыкин? – переспросил Тетов.

– Кажись, кранты, шатун блок пробил, – из под раскладушки жестяного капота отозвался шофер.

– Что? Дальше не поедем? – поинтересовался Бабоа.

– Кудаж ты с клином в моторе уедешь? – ехидно осклабился Борзыкин, разгибая спину и вытирая ветошью свои темно-коричневые ладони.

– Значит дальше пёхом пойдем? – уточнил сержант.

– Я не знаю, кто пёхом, а кто как, – развел руками Борзыкин.

– Это ты специально машину сломал, чтобы на фронт не ехать? – тихо спросил шофера Тетов.

– Да вы что, товарищ старший лейтенант, да вы что! – испуганно запричитал Борзыкин, – железка она и есть железка, она когда и не захочешь, сломается.

– Эх, расстрелял бы я тебя безо всякого сожаления, – сказал Игорь, – да нести ящики некому тогда будет…

– Так что теперь на тебе как на ишаке поедем, – хохотнул Бабоа.

Так дальше и пошли.

Впереди Игорь с младшим сержантом Бхуто, потому как тот дорогу знал. Дальше – гуськом вся их группа – шесть абхазцев с веревками, пулеметом и патронами, да шофер Борзыкин с ящиками тола и гранат на обоих плечах.

Сержант Бабоа, как самый сильный – шел замыкающим.

Из маленького ущельица снова вышли на равнину.

Местность была открытая.

Слева и справа от дороги – луга с выгоревшей за лето совсем желтой травой.

Только возле угадываемой вдали балочки виднелась какая то зеленая растительность.

– До Шаумяна еще километров пятнадцать топать, – сказал Бхуто.

– Расстрелять этого шофера! – отозвался один из абхазцев.

– Расстрелять всегда успеем, – ответил Игорь, доставая флягу и прополаскивая пересохший рот, – пусть ящики до места донесет, а там посмотрим.

То что их обстреливают, они не сразу и сообразили.

Столбики пыли вдруг стали подниматься на дороге, да тоненький противный писк рикошетящих от земли пуль, дал им наконец сигнал о смертельной опасности.

– Откуда черт бьет? – выругался нагибаясь Бхуто..

– Ложись, воздух! – заорал сержант Бабоа.

И тут Игорь увидел в небе самолет.

Это был разведчик.

Фоке-вульф сто восемьдесят девять, или попросту – рама, как его называли на фронте.

Рама висела высоко.

Оттого и огонь из пулемета был не столь губительно-прицельным, как хотелось бы воздушным стрелкам.

Но шофер Борзыкин грохнул на земь оба своих ящика и с каким то поросячьим визгом нырнул в неглубокий придорожный кювет.

Абхазец – пулеметчик задрал ствол своего Дегтярева и дал длинную очередь трассирующими.

– Не трать патронов, все равно не попадешь, – крикнул Бхуто, – он и так сейчас улетит.

И был прав.

Самолет качнул крыльями и изменив курс, стал удаляться в сторону гор.

Игорь все же не удержался.

Взял из рук одного из бойцов снайперский карабин, поймал в перекрестие прицела голубые плоскости с черными крестами, и взяв небольшое упреждение, выстрелил.

– Что? Попали, товарищ старший лейтенант? – поинтересовался оживший Борзыкин.

– В тебя не промахнусь, сволочь бензиновая, – огрызнулся Игорь, – давай ящики в охапку и бегом марш!

Идти было еще далеко. …

Первый привал устроили в селении со странным названием Индюк.

До Шаумяна отсюда было десять километров, а до Асфальтовой, где по данным Дедикова был штаб подполковника Баранова, выходили все двадцать пять верст.

– Сегодня к вечеру до Асфальтовой – кровь из носа! – сказал Игорь.

– Без вьючных животных не дойдем, – возразил опытный Бабоа.

Игорь послал Бхуту с одним из местных пройтись по домам.

А пока все лежали в тени огромного пирамидального тополя и набирались сил.

Игорь достал из полевой сумки последнее письмо, полученное накануне от Раи.

Двое перед разлукой,

Прощаясь, подают

Один другому руку,

Вздыхают и слезы льют.

А мы с тобой не рыдали,

Когда нам расстаться пришлось.

Тяжелые слезы печали

Мы пролили позже – и врозь…

Прочтя стихи, Игорь задумался.

– Неужели это немец сочинил? Неужели немец?

Но для ясности Рая однозначно приписала внизу – Генрих Гейне.

Ее любимый поэт…

– Где бы был этот поэт, случись ему жить в наше время? – подумал Игорь.

Но мысли его прервал истошный крик ишака.

Игорь приподнялся на локте и увидал младшего сержанта Бхуто.

Тот тащил за уздечку небольшое, сильно упиравшееся животное.

– Теперь Борзыкина можно расстреливать. – весело сказал Бхуто, – теперь ящики на ишаке повезем.