Текст книги "Проститут"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава 2

За мной велели не занимать…

Когда в детстве Лане доводилось читать книги о приключениях, начинавшиеся с рассказа о том, как герой или героиня бежат из дому, ей всякий раз становилось жутко, аж до дрожи в спине. И она, переводя ситуацию на себя, примерялась – а сама могла бы так поступить? Но зачем? Ужас какой, разве можно из родного дома бегать!

Однако верно говорят – не зарекайся…

В то утро ее разбудила Надя Бойцова. И кабы случилось это не с самого утра, а на ночь глядя, так может, и не убежали бы?..

Лето на дворе в самом разгаре, выпускные экзамены позади, самое время по приёмным комиссиям тусоваться. И Мама-Мила, уходя на работу, дочу свою пожалела, не стала будить – пускай поспит, а в университет с документами можно и после обеда поехать, приемная комиссия ведь до самого вечера работает.

Ланочка проснулась от резкого звонка в дверь. Звонок у них старый, противный, как звонок тревоги на каком-нибудь опасном предприятии из фильма ужасов.

Лана открыла Наде босая, в розовой пижамке.

– Ты чего в такую рань притащилась, сбрендила, что ли?

Лана спросонья не заметила, что Надя одета по-дорожному и что сумка ее спортивная, с которой она на тренировки ездила, была набита так, что молния едва не расходилась.

– Я в Москву уезжаю, – сказала Надя, по-свойски проходя на кухню и наливая себе старомодного, редко где уже водившегося кислого гриба, плававшего в трехлитровой банке.

– В какую Москву? – недоуменно пожимая плечами, переспросила Лана. Она еще не проснулась и стояла посреди кухоньки в пижамке, ничего не соображая.

– В столицу нашей Родины, – тыльной стороной ладони обтирая губы, ответила Надя и прямо в теплой спортивной куртке уселась на стул.

– Зачем в Москву? Мы же в университет на восточный факультет с тобой договаривались? – удивилась Лана и тоже потянулась за банкой с грибом.

– Потому что я уезжаю, – тихо, но с не допускающей возражений твердостью, сказала Надя. И за твердостью в голосе подруги Лана почувствовала что-то неладное…

– Я сейчас на электричке в Питер, а там на Московский вокзал и дневным сидячим поездом в Москву, – сказала Надя. – Попрощаться вот пришла.

– Постой, а как же университет? А как же твои родители?! – Лана начала просыпаться.

– Университеты и в Москве есть, – ответила подруга. – А родители мои… Не могу я с ними больше жить!!!

Лана отставила чашку с уже налитым в нее полезным грибом.

– Постой, ну как же так?!

– Ты же ничего не знаешь обо мне, и слава богу, – с совершенно искренней горечью, какой ни один самый гениальный режиссер никогда не смог бы добиться и от самой гениальной актрисы, сказала Надя, вставая. – Все, некогда мне с тобой засиживаться. Я еще успею на электричку на девять двадцать, а следующая только в десять пятнадцать.

– Постой, я тебя хоть провожу! – Ланочка метнулась собираться. – Я же сегодня документы в приёмную комиссию подать маме обещала. Постой, я сейчас, мы успеем…

На девятичасовую электричку они успели.

Лана только документы похватала, аттестат, справку медицинскую, фотографии, паспорт…

– Ты родителям моим не смей говорить, что меня видела, поняла? – строго наказывала подруге Надя. – Папаша мой наверняка милицию натравит, они и к тебе приходить будут. Поэтому ты ни гугу! Смотри, не подведи! И своей маме тоже не говори, потому что если папаша мой меня найдет, я тогда повешусь.

До Питера доехали молча.

Ланочка все никак не решалась спросить, что же такое страшное случилось у Нади с ее отцом, почему она решила бежать из дома? Ведь еще вчера они с Надей ходили вместе в школу в канцелярию за какими-то справками, и все было ничего. Болтали, смеялись…

– Слушай, ты меня до Московского вокзала проводи, – попросила Надя, когда они стали спускаться в метро.

– Ну, конечно же…

В душе у Ланочки была страшная сумятица.

С одной стороны, разум велел задержать подругу, отговорить её от побега, но с другой стороны… в голове крутились всякие мысли о приключениях. И нельзя же бросить Надю одну. А как же мама и тетя Валя? Тетя Валя и не расстроится особо, а вот мама… Нет, я только посажу Надю на поезд и вернусь домой… Хотя она сама еще небось передумает или на вокзале, или когда окажется в Москве…

Потом, уже в Москве, Лана сама не могла вспомнить, как так получилось, почему она уехала вместе с Надей. Словно в бреду, она тогда дала Наде свой паспорт, когда они стояли в очереди возле касс, как побрела за подругой на перрон, как села в поезд…

Хотя, это не совсем правда.

Ланочка все время думала о том, что Наде нужен кто-то близкий, кому она может высказаться, выговориться, выплакаться, перед тем как сесть в обратный поезд и вернуться во Всеволожск.

Поэтому, входя за Надей в вагон поезда "Юность", Лана окончательно решила, что она едет с подругой совсем ненадолго, что уже сегодня в Москве, а то даже и в Бологом, они уже развернутся на сто восемьдесят градусов и вечерним поездом будут в Питере и на последнюю всеволожскую электричку тоже успеют.

Однако, оказавшись поздно вечером в столице, девочки назад в Питер не поехали.

– Он меня убьет, если поймает, – с совершенной уверенностью, передавшейся потом и Лане, всю дорогу от Питера до Москвы повторяла Надя. – Он зверь!

***

Баринов потом громко и долго смеялся.

– За компанию поехала? За компанию один товарищ даже повесился однажды, слыхала про такое?

Но Ланочка про такое не слыхала.

Сердце говорило ей, что Надю нельзя оставить одну. И доносить Надиным родителем о готовящемся побеге тоже нельзя… Оставалось только надеяться, что Надежда сама передумает.

Но Надя оказалась девочкой решительной. Если у нее и были какие-то сомнения, то они касались только того, сможет ли она убедить Лану пойти с ней.

Она понимала, что у Ланы дома царит полный душевный комфорт. Поэтому сыграть здесь надо было на чем-то другом. И доводы, которые она приводила Ланочке, строились на честолюбии и самолюбии.

– Вот мне папаша уже поступление в университет купил, – говорила Надя своей подруге, – а тебе разве мама твоя может купить платный курс? А на бесплатное тебе без репетиторов и без взяток не поступить, это ты и сама знаешь… И что?

Пойдешь в лицей на парикмахершу учиться? Будешь заурядной троечницей и неудачницей по жизни? А я от университета папашиного отказываюсь и тебе предлагаю – давай сами пробиваться. Пробьемся в Москве!

Надя давила на честолюбие, а сама не понимала, что давить на Ланочкино честолюбие совсем не нужно, потому как Ланочка решилась на побег не из амбициозных планов сделать карьеру, а только чтобы поддержать подругу.

Но в одном Надя была права.

В глазах Ланы она не видела такой же отрешенной готовности, какая была в ней самой.

Эту готовность к побегу было необходимо укрепить любой ценой.

И Надя решилась-таки рассказать Лане кое-что…

– Ты же ничего не знаешь… Ничего… Он же трахает меня… Уже давно. И я больше не могу так жить.

Лана подавленно смотрела на подругу и не могла выдавить из себя ни слова.

– И мать знает об этом и меня за это ненавидит, как свою соперницу. Ненавидит, но отца боится, и поэтому молчит. Потому как если она пикнет, то он ее убьет.

Может, он специально не скрывает от матери наши с ним отношения, он вообще как-то провоцирует ее что ли?

Лана сидела, остолбенев от страха перед жизнью, которую до этого момента, оказывается, и не знала совсем.

И теперь Ланочка понимала, что этим вот рассказом, этим знанием об обстоятельствах Надиной жизни, она повязана. Повязана такой тайной, которую никогда не посмеет раскрыть ни маме, ни тете Вале, ни прокурору.

Он пьяный матери морду набьет, а потом идет ко мне и трахает меня. ….

И с кем можно поделиться этой болью?

С дневником?

С подушкой?

С невидимым Богом, прячущимся где-то под сводами церкви?

– И матери не смей звонить! – не то умоляя, не то приказывая, заклинала Надя. – Потому как через твою маму папаша мой нас найдет!

Сердце Ланы разрывалось на части от боли.

С одной стороны, как маме не звонить? Она же там умрёт от страха в неведении!

А с другой стороны, как подругу свою предать?

Ведь и правда он убьет Надю. Папаша ее…

Не надо думать, что и Надя не понимала терзаний подруги. Условились так…

Что неделю, ну, максимум две недели, Лана не будет говорить маме о том, где она.

А там девочки устроятся, подадут документы в МГУ и Лана вернется покаянная домой.

А чтобы мама её не сошла с ума от горя и неизвестности, решили позвонить во Всеволожск Владу Макарову, их однокласснику, чтобы передал Маме-Миле, что, мол, жива её дочка… А Владу Макарову можно было доверять, он в седьмом классе, чтобы доказать Наде свою любовь, живьем белую мышь съел… Живьем… Такому человеку можно довериться. Ведь Вадька Макаров собрался в Макаровское училище поступать, а туда слабаков не берут.

***

С жильём девчонкам повезло. Подружка Нади по Всеволожской музыкальной школе Маша Таранкина уже год как жила в Лосях в общежитии Метростроя. Она была постарше девчонок и после окончания школы уехала в Москву поступать в Литературный институт, но вместо этого устроилась работать в Московский Метрострой маляром-штукатуром.

– Поживете у меня в комнате, – сказала Маша, когда усталые подружки уже глубоко заполночь добрались до нее. – Мы все тут на Москве с чего-то начинали. Через полгода поймете, что правильно сделали, потому как Москва круче Питера нашего будет, это я уж теперь точно знаю.

***

Очередной сюрприз Надя преподнесла Лане наутро.

– Я в университет поступать не буду, – категорически заявила она подруге, когда Ланочка сказала, что пора бы им ехать в приемную комиссию.

– А куда ты будешь поступать? – удивленно спросила Ланочка.

– В милицейскую школу я буду поступать, – ответила Надя, – там и драться и стрелять научат. К тому же, на юридический оттуда берут без экзаменов.

Еще одним сюрпризом оказалось то, что Надя умудрилась потерять деньги…

А нужно на что-то жить.

– Так как же я теперь? – удивленная, в полной растерянности спросила Лана.

– Ну, ты уж как-нибудь, – ответила Надя. – Или давай тоже со мной в милицейскую школу!

– Но мы же ведь договаривались всегда быть вместе, – промямлила Лана.

– Знаешь, подруга, надо быть сильной! И вот что я тебе еще скажу: не нужно цепляться за кого-то, надо самой.

– Так ты меня бросаешь? – глаза Ланы погрустнели.

– Никуда я тебя не бросаю, – отрезала Надя. – Просто у тебя своя дорога, а у меня своя.

– Но я же сюда из-за тебя приехала, – продолжала недоумевать Лана.

– А я тебя не просила, – поджав губы, ответила Надя, – ты сама за мной увязалась…

***

Девочки расстались возле метро. Надя поехала в школу милиции, а расстроенная Лана… В кармашке ее джинсов лежала визитная карточка того чудака, который накормил их тогда в баре и потом пел им песню про хиппи и про Сан-Франциско.

При Наде Лана не хотела ему звонить.

Доехала до Лубянской, вышла наверх, прошла мимо знаменитого "страшного" дома, перебежала дорогу на красный, зашла в Детский мир…

Баринов не рассердился и не удивился звонку, а даже обрадовался.

– Какой у вас номер странный, – сказал он, – вы, наверное, из автомата звоните?

– Ага, – не следя за красивостью лексики, ответила Лана.

– Как хиппуется?

– Что?

– Я хотел сказать, как жизнь бегляцкая?

– А-а-а, это в смысле мы как хиппи?

– Ну да.

– Да так, ничего…

В фойе было очень шумно, и чтобы расслышать, что говорит Александр Евгеньевич, Лане приходилось ладошкой зажимать противоположное от трубки розовое ушко.

– Помощь материальная нужна? Денег дать, накормить, обогреть? – смеялся Баринов на том конце.

– Нет, денег не нужно, – отвечала Лана, – если разве только советом помочь.

Уговорились встретиться на Тверской возле книжного магазина "Москва".

– Это рядом с памятником Юрию Долгорукому, не перепутаешь, – сказал Баринов, – я через полчаса там буду, возле касс на первом этаже.

Лана поела, поковырялась в тарелке без аппетита, а потом разревелась.

– Ну-ну, ну что такое? – заволновался Баринов.

– Простите, простите, это я так.

– Ну, поплачь, это ты на подругу обиделась?

– Да как же? Я ведь из-за нее от мамы и от тети Вали сбежала, а она меня тут бросила! – Лана вдруг совсем зашлась в рыданиях. – Что мне теперь, домой во Всеволожск? Как я маме в глаза погляжу?

Баринов вынул из кармана дорогой телефон Vertu и набрал номер.

– Привет, Бальзамов, – сказал Баринов своему невидимому визави.

Ланочка ковырялась ложечкой в креманке и невольно прислушивалась теперь к разговору, который так неожиданно прервал их доверительное общение.

– Слушай, Бальзамов, ты ведь кругом, с какой стороны ни посмотри, мой вечный должник…

Баринов вальяжно расхохотался, услыхав в трубке какой-то остроумный ответ своего далекого собеседника.

– Бальзамов, я бы мог простить тебе несколько твоих грехов и долгов, если бы ты взял бы теперь к себе одну мою протежей. Я тебе тогда и последнюю твою гадость прощу и писать про нее не стану… У меня есть одна питерская девчонка…

Лана вздрогнула, понимая, что речь идет именно о ней.

– Ты вроде бы на Кубу собираешься? Возьми мою девочку в команду безо всяких там кастингов-шмастингов, и считай, что мы с тобой на сегодня в расчете… Что?

Почему я хлопочу? Да дочка она моя… Незаконнорожденная… Ну и ладушки… – Баринов повернулся к Лане, убирая в карман свой мобильный телефончик: – Хочешь поехать на Кубу в телевизионном шоу сниматься? У меня на телевидении знакомый один продюсер есть, он согласен.

– Меня? – поперхнувшись и едва не задохнувшись, переспросила Лана.

– Тебя, а кого же? – хохотнул Баринов.

– А как же университет? – засомневалась девушка.

– Ну, ты ведь не парень, тебя ведь в армию не возьмут этой осенью. А после дебюта в популярном телешоу тебя в любое театральное училище возьмут, это я тебе обещаю, или в МГУ на факультет журналистики, это запросто…

В глазах у девочки загорелись огоньки.

Телевидение, Куба, факультет журналистики…

– А как же Надя?

– А Надя твоя пойдет учиться на милиционера, – ответил Баринов, поднимаясь из-за стола.

Глава 2.

Subject two

Утро выдалось солнечным.

Но в голове было пасмурно.

Бальзамов страдал похмельем.

Эх, где те годы молодые, когда утром после вчерашнего можно было выпить бутылку пива, закурить сигарету и спокойно пойти на лекции?

Эх, когда они были молодыми, когда Бальзамов жил на Васильевском острове на улице Кораблестроителей и ездил в университет на трамвае, так медленно тащившемся по кривым и неровным рельсам, раскачиваясь, словно это был не трамвай, а пароход… И вечно опаздывая, Бальзамов сходил на углу Первой линии и там, повернув направо, шел в сторону Невы до своего родного журфака. Шел, слегка ссутулившись, приподняв воротник… Всегда без шапки, даже в сильные питерские морозы. Во какое здоровье было у Бальзамова! И в любые сильные морозы ходил всегда в курточке из тонкой армейской плащевки. Курточкой своею Бальзамов тогда очень гордился. Раритетная такая курточка у него была – настоящая "морская пехота", без подделки. И даже с фамилией реального американского солдата, который в ней когда-то ходил, неся службу скорее всего где-нибудь в Европе. Где и продал эту куртку какому-нибудь фарцовщику из Венгрии или Польши.

Бальзамова девчонки любили за эту курточку. Тогда как раз на кассетах пошел ходить по городу фильм – "Рембо. Первая кровь". Красивый итальянец Сталлоне в курточке американского морского пехотинца – он всем сразу стал бесконечно мил.

И когда девчонки-первокурсницы, приехавшие из провинции, громко шептали друг дружке, округляя глаза и дергая друг дружку за подолы, – гляди, Катька, Сталлоне, гляди, Катька, Рэмбо идет, Бальзамов с удовлетворением понимал, что эти дурочки из Киришей и Волховстроя уже готовы отдаться ему. Только за то, что на нем такая курточка.

А теперь то вот с похмелья, да по морозцу, разве поехал бы он в трамвае на работу?

Или в мороз десятиградусный вышел бы он теперь в такой курточке на рыбьем меху на улицу?

Эх, где она, молодость?!

Теперь если с похмелья не попить теплой ряженки да не покушать потом свеженького картофельного пюре, а сразу, как в студенческие годы, закурить натощак, то точно – через полчаса придется на реанимационной амбулансе с фиолетовой мигалкой на Сухаревскую, в Склифосовского…

А раньше…

Эх…

Приходили с похмелья в универ, собирались возле расписания аудиторий, что возле деканата, и шли на волю – прогуливать занятия. Разменивать безразмерное молодое здоровье своё.

Шли в пивбар…

В "Пушкарь"…

Или на Невский, сбоку от Казанского, там такой пивбар был с условным подпольным названием "Очки"…

Теперь и пивбаров-то таких уже нет.

И пива такого уже нет.

Сейчас пиво лучше чем тогда было. Нынешним в этом плане повезло. А нынешние куда ходят? Или вообще никуда не ходят? Они, может, и не прогуливают занятий?

Ха!

Говорят про этих молодых, мол, какое поколение хорошее! Все уже на первом-втором курсах уже работают. А на четвертом – пятом все уже разобраны по фирмам.

Знаю, знаю, как они работают.

Особенно девочки.

Передним местом они работают.

И ротиком тоже.

Уже с первого курса.

Ладно.

Надо теплой ряженки попить, да звонить редакционному шоферу Коле, чтобы машину подавал.

2.

Некоторым мужчинам встречаются так называемые роковые женщины, из-за которых разрушаются семьи, ломаются карьеры, проматываются состояния, идут прахом родительские дачи и квартиры…

А некоторым, таким как Бальзамов, наоборот, встречаются женщины, которые делают им карьеры, поднимают их из грязи в князи, щедро наделяют своих любовников богатством.

У Бальзамова таких женщин было три.

Первой была Мама-Люба с питерского телевидения, которая его – желторотого пацана Димку – сразу из универа взяла в редакцию новостей и сделала чуть ли не звездой питерского экрана. Правда потом, разочаровавшись в своем протеже, Мама-Люба едва не загубила ею же созданную карьеру. Но Дима вовремя в Москву убежал.

А уже в Москве встретил он свою вторую сахарную маму.

Эллу Семеновну.

С Эллой Семеновной Бальзамов повел себя куда как осторожнее.

Дима достался второй сахарной маме уже ученым. Опытным в сложных любовно-деловых отношениях.

I've got a woman,

I've got a woman,

She`s good to me,

Oh, yeah!

She gives me money

When I `m in need,

She is a best friend – indeed!

I've got a woman,

I`ve got a woman,

She`s good to me…

Когда спустя столько лет Бальзамов вспоминал теперь Эллу Семеновну, на ум ему приходила мелодия этого блюза и эти строчки циничной негритянской "лирики" Рэя Чарлза…

У меня есть женщина,

У меня есть женщина,

Она добра ко мне,

О да!

Она дает мне деньги,

Когда мне надо,

Она настоящий друг!

У меня есть женщина

Она добра ко мне…

Да, Элла Семеновна была добра к нему. Даже слишком добра.

Это она дала Бальзамову и работу в Москве, и постоянную прописку. И с людьми влиятельными познакомила-свела, сделав Бальзамова своим среди обитателей дач в Усово, Рублёво и Ильинском.

Приезд Бальзамова в Москву и его этакое наивно-простодушное желание просто так,

"с улицы", устроиться на работу на телевидение в Останкино, куда и не каждого-то коренного москвича с протекцией берут!

А этот, наивный… Взял да и приехал в Москву, да без блата, да без звонка от влиятельных людей…

Наивный.

Прямо на том же вокзале, на который прибыла его "Красная стрела", пересел на электричку, доехал до платформы "Останкино", а оттуда пешком. До самого комплекса АСК-1, что на улице Академика Королева.

Пришел и из вестибюля принялся названивать в отдел кадров, чтобы ему пропуск заказали.

Вот там смеху-то было – в отделе кадров!

Кабы молодой наглый парнишка из Питера просился бы на работу дворником, шофером, рабочим-осветителем, декоратором, электриком или грузчиком, его бы, может, и не подняли на смех, а наоборот, тут же взяли бы на работу и даже без прописки.

Потому что рабочие, водители, грузчики и осветители всегда нужны. Но этот же пришел с дипломом Ленинградского Государственного университета и с трудовой книжкой, где была запись – "Ленинградский комитет по телевидению и радиовещанию.

Журналист, ведущий главной редакции информационных программ". И пришел с полным мешком нереализованных амбиций.

– Кем же вы у нас работать собираетесь? – едва сдерживая смех, спросила толстая помощница начальника кадров, когда Дима выложил ей на стол свои документы.

– Ну, журналистом, – поведя плечом, ответил Бальзамов, еще не понимающий, как он влип, – можно не сразу ведущим рубрики, можно для начала и разъездным, типа выездным на события.

Толстая и холёная, благоухающая дорогими духами, помощница начальника кадров бросала веселый взгляд за спину Бальзамова, где возле шкафов с личными делами сидела ее коллега – другая толстая помощница начальника кадров. Бальзамов, к своему счастью не видел, как та, вторая, делает первой многозначительные гримасы и вертит пальцем возле виска, дескать, гляди, какой дурень из Ленинграда приехал, на телевидение с улицы устроиться хочет.

– Ну, журналистом мы вас сейчас взять не можем, – едва не прыская, говорила первая помощница. – Нет свободных вакансий, да и назначения на эти должности делаются только по представлению главных редакторов. А вот разнорабочим или грузчиком мы вам можем предложить… У вас как с московской регистрацией?

И когда до Бальзамова уже начало, наконец, доходить, что здесь его никто всерьез не воспринимает, в комнату вошла дама.

Появление этой дамы вызвало суматоху.

Обе толстые помощницы начальника кадров повскакивали со стульев и принялись чуть ли не кадриль с гопаком плясать вокруг этой дамы.

– Ой, Эллочка, какая ты сегодня красавица! – взахлеб, нестройным, но вдохновенным дуэтом заблеяли обе толстухи. – Какая радость! Элла Семеновна, ты к нам проститься зашла? Мы так скучаем, все время вспоминаем…

Бальзамов повернулся, чтобы тоже поглядеть на даму, вызвавшую такой восторг у кадровичек.

Элла Семеновна была примерно того же возраста, что и обе толстухи и что покинутая Бальзамовым Мама Люба – около сорока лет. Но в отличие от безвкусно разодетых целлюлитных кадровичек, у которых на их сальных мордах были написаны их медицинские диагнозы – диабет, ожирение, гипертония, и рожи которых как бы говорили – жрем-обжираемся тортами, мечтаем похудеть, мужья наши нам не верны, но мы ничего поделать не можем, потому как вечером приходим домой и жрем макароны со свиными сардельками, а потом пьем чаи с тортами, глядим по телеку сериал, жрем зефир в шоколаде, но при этом мечтаем выглядеть, как Наташа Орейра…

Так вот, в отличие от этих двух толстых дур, вошедшая имела гордую осанку и величественный взгляд коронованной особы.

Она мельком глянула на Бальзамова.

Их глаза на какую-то долю секунды встретились.

Элла Семеновна даже не моргнула, но Бальзамов понял, что она его сфотографировала и фотография эта уже лежит на почетной полочке в ее женском мозгу.

– Девочки, я вам тортик принесла, – сказала Элла Семеновна и протянула танцующим вокруг нее кадровичкам характерный картонный параллелепипед. – Это за мое назначение, вы же не были на банкете в "Твин Пиггс".

– Ну что ты, ну что ты, Элла Семеновна! Не стоило разоряться, – блеяли танцующие на цырлах кадровички. – Ты нам лучше расскажи, как тебе работается на новом месте, в "Интер-Медиа-Групп"?

– Ах, ну вы ж понимаете, это совсем иная компания, совсем иная публика и совсем иные деньги, – многозначительно поджав губки, Элла Семеновна кокетливо изобразила усталость. – "Интер-Медиа-Групп" – это же самый большой рекламный бизнес на Москве…

– Да, мы понимаем, мы, конечно, понимаем, – жирные кадровички уже развязывали тесемочки подаренного торта.

– А как сама-то? Как жизнь? – спросила первая толстуха, ухватившая желтую марципанку с самого верха кондитерского украшения.

– Да вот ремонт на даче затеяла. Только молдаване эти, которых мне Вова Райхман подсунул, напортачили… Теперь все переделывать заново надо, – капризно пожаловалась Элла Семеновна.

– Ой, знаю, знаю, что такое ремонт, – сочувственно запричитала та толстуха, у которой рот еще не был набит тортом. – У моей мамы два белоруса в ванной две недели ремонт делали, а что там две недели делать?

– Ну, пойду я, девочки, – подытожила Элла Семеновна.

Дама на секунду задержалась в дверях, еще раз глянула на Бальзамова и многозначительно спросила:

– Кто бы мне порекомендовал хорошего отделочника по плитке, и чтобы с сантехникой тоже ладил? – в мечтательной задумчивости она поглядела поверх голов в окно и пропела: – Красивого такого бы молдаванина, но с руками и главное, с головой. – И уже из коридора, уходя, закончила: – Да где ж такого найдешь?

– А ведь я умею плитку класть, – громко сказал стремительно умнеющий Бальзамов.

– И с сантехникой умею управляться…

Бабы, синхронно чавкая и пожирая бисквитно-кремовый торт, переглянулись.

Потом одна из них медленно вытерла салфеткой толстые пальцы, потом выдернула из пачки стикеров желтую бумажку, написала на ней номер телефона и протянула стикер Бальзамову.

– Вот твой шанс, товарищ из Ленинграда, – сказала кадровичка. – Ты хоть и не молдаванин, но авось нашей Элле Семеновне и сгодишься.

Потом, бывало, лежа на ее широченной кровати, на модных черных шелковых простынях, и обнимая ее такое же шелковое перезрелое холеное тело, Бальзамов частенько переспрашивал, – а ты меня там сразу мозгами сфотографировала? Да?

И Элла Семеновна молча ему улыбалась.

И не отвечала, а только все целовала и целовала его грудь, плечи, руки…

Он звал ее Элей.

Секс у них случился по плану. Уже на третий день знакомства, когда Элла Семеновна, будучи женщиной очень умной и по жизни опытной, поняла, что никакой Дима Бальзамов не мастер-плиточник и не сантехник. Даже на любительском домашнем уровне.

В отношениях с мужчинами Элла Семеновна вела себя как укротительница диких животных. Она считала себя безусловной госпожой и не терпела равенства отношений.

По условиям игры она должна была сперва своего партнера унизить, заставить подчиниться и признать ее безраздельную власть, а потом, поправ его гордость, накормить, как кормит хозяйка свое животное. А когда он будет с благодарностью и страхом принимать корм из рук госпожи, она позволит ему ласкать её тело.

Унижений Дима испытал сполна.

В спальне она частенько называла его не иначе как "мой маленький проститут". А когда Элла подарила ему машину, она даже нарядила его в юбочку-пачку на голое тело и заставила этаким пуделем прыгать на четвереньках и, высунув язык, выпрашивать у своей хозяйки ключики и документики от вожделенной машины.

А ведь он и правда был ее маленьким проститутом.

Ведь его не привлекало уже не молодое тело Эллы Семеновны. Он, ценитель сладостных изгибов и выпуклостей женских тел, жаждал девичьих прелестей…

И он, кривя душой и подавляя отвращение, изображал восторженную страсть, когда прижимал Эллу к себе. И хотя Дима Бальзамов был искусным притворщиком, ему было тяжело скрывать от умной и проницательной Эллы свои подлинные чувства и изображать африканские страсти.

Если бы Дима не играл безумную страсть юного любовника, то его бы вышвырнули на улицу туда – откуда он пришел. Into the middle of nowhere…

А Элла, понимая, что игра с этим выдрессированным хищником из породы кошачьих не может продолжаться вечно, выдавала призы постепенно, создав этакую систему стимулов, которая удерживала бы её маленького проститута рядом как можно дольше.

Сперва это были простые стимулы.

Деньги, жильё, регистрация в Москве.

Потом сложнее – машина, однокомнатная квартирка. А потом…

А потом и главный приз, ради которого Бальзамов и подался в проституты.

Этим главным этапом их отношений должна была стать работа Димы на телевидении.

Эля была умной женщиной.

И она сама озвучила это условие.

Она не стала унижать себя, потому что если бы Дима сам произнес это слово – ТЕЛЕВИДЕНИЕ, то правила были бы нарушены, и вся игра была бы испорчена.

Поэтому Элла сама сказала это.

Через несколько лет ты будешь работать на телевидении.

И она сделала так.

Эля не допускала никаких измен.

Как дрессировщицы присматривают за своими тиграми, так и она контролировала своего маленького проститута, проверяя километраж на спидометре его автомобиля, принюхиваясь к Диминым запахам, проверяя мобильный телефон и записные книжки.

Она не гнушалась даже порой пошарить в карманах его пиджаков и джинсов, покуда Дима принимал ванну.

Лишь один раз она уличила его.

Запахи чужих духов в машине, презервативы в заднем кармане его черных джинсов…

Пять раз повторяющийся вызов номера некой Наташи в памяти его мобильника… Элла взяла на себя труд и проверила этот номерок по компьюторной базе данных. Номер сети Билайн принадлежал некой Наталье Максимовне Шиловой, москвичке восемьдесят третьего года рождения.

Элла ничего не сказала Бальзамову, дабы не унижать себя.

Не хватало еще разыгрывать банальную и унизительную сцену ревности, словно в дешевом сериале. Стареющая дама ревнует своего юного любовника.

Элла Семеновна вела себя гораздо умнее.

Убедившись в неверности своего маленького проститута, она не дрогнувшим голосом известила Диму, что ждет гостей из Нижнего Новгорода, и его однокомнатная квартирка, естественно, зарегистрированная на Эллу Семеновну, понадобится ей для размещения этих гостей, а "маленький" покамест переедет в гостиницу "Спортивная", где номер снят и оплачен на две недели, до четверга. Да, и машину – тоже, естественно, купленную на имя Эллы – тоже надо отдать гостям из Нижнего…

Дима был не дурак.

Он тут же понял, что у него есть две недели, чтобы вымолить прощение.

И он смог.

Но как она отыгралась потом на нем, как отыгралась… Истоптала остатки его самолюбия.

Она не унизила себя ложью, недостойной госпожи. Из Нижнего действительно приехали гости.

И это был не молодой любовник, который, по примитивному сценарию примитивно мыслящего сценариста, мог бы сменить неверного маленького проститута.

Из Нижнего приехали подруги Эллы Семеновны – её однокашницы по институту народного хозяйства имени Плеханова. Сорокапятилетние бухгалтерши Маша и Вика.

Обычные провинциалки, выглядевшие в свои сорок пять чисто по-советски, по-брежневски – на все пятьдесят восемь.

И она заставила его плясать перед этими старыми дамами.

Изображать стриптиз.

А они пихали деньги ему в трусы.

Таковым было назначенные госпожой наказание.

Эля, естественно, не сказала Маше и Вике, что Дима ее друг и любовник, с которым она сожительствует уже почти год. Но когда она устраивала подружкам прощальную вечеринку у себя на квартире, когда женщины уже изрядно выпили и пришли в восторженно-эйфорическое состояние, Эля вдруг предложила, не вызвать ли стриптизёра? Что нам, слабо? Или мы не в современной Москве живем?

И она позвонила Диме Бальзамову.

И он плясал перед старыми пьяными женщинами.

А они хохотали и требовали раздеваться догола.

Это было унизительно.