Текст книги "Солдаты"
Автор книги: Андреас Патц
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
IV
По пути в казарму Сереже с Вовчиком встретился офицер, за пять-шесть шагов на строевой шаг, как учили, отдать честь. Стоп, тихо произнес старлей. Остановились. Из какой роты? Из карантина? Великолепно! Вот ты, указал пальцем на Вовчика, пройдем со мной, там кое-что у меня заберешь нужное, вашему старшине отнесешь. Дальше Сережа пошел один.
Дверь в роту, открываясь, натянула пружину. Дневальный. У него за спиной – холл. В самом центре довольно большого помещения Сергей увидел щеголеватого капитана. Он восседал на стуле, нога на ногу, начищенные до блеска сапоги в обтяжечку, сидел и смотрел телевизор. Недалеко от него второй дневальный мыл пол. Сережа мог пройти мимо, но не смог, застыл в оцепенении, слишком уж нелепая картинка предстала его взору: командир роты – его должность выяснилась тут же – щелкал семечки и выплевывал шелуху прямо на пол, практически под руки возившему мокрой тряпкой дневальному.
– Чего уставился, воин? – отвлекся от экрана капитан. Зло посмотрел на оцепеневшего Сережу и спросил: – Фамилия?
– Моя? – не сразу включился молодой.
– Ну не моя же! Ты еще и вопросы задавать будешь! Один наряд вне очереди. За тупость. Понял?
– Да.
– Что значит «да»?
Офицер подскочил со стула, стремительно подошел к Сергею и, выплевывая остатки семечек ему в лицо, что есть силы заорал:
– Есть один наряд вне очереди! Надо говорить: «есть», ублюдок. Слышишь?
– Слышу.
– Тогда повтори, овца тупая!
– Есть один наряд вне очереди, – спокойно повторил Сережа.
– Вот так! В следующий раз будешь сообразительней.
На крик выскочил из каптерки прапорщик:
– Товарищ капитан, это из новоприбывших, они еще в карантине.
– Какая мне разница, в карантине они или в заднице? – переключился на старшину командир роты и, видимо, довольный своим остроумием, продолжил: – Пусть готовится к наряду и сегодня же заступает. Чего стал? – уже снова Сергею. – Иди, готовься.
Подготовка к наряду начиналась с повторения обязанностей дневального по роте и последующей за ней строевой подготовки. Надели шинели, вышли на плац, походили строевым по нарисованному квадрату. Затем повторение теории.
– Если кто-то посторонний заходит в роту, что будешь кричать? – спросил сержант.
– Дежурный по роте, на выход!
– Правильно! А если это будет командир роты?
– Надо скомандовать: «Рота, смирно!» и добавить: «Дежурный по роте, на выход!»
– А потом?
– А потом ждать, когда придет дежурный по роте.
– А если он занят, не идет, не услышал?
– Тогда сделать шаг вперед и отрапортовать: «Товарищ капитан, за время вашего отсутствия в роте происшествий не случилось. Дневальный по роте – рядовой такой-то…»
– Ну что ж, неплохо, – дневальных было двое. – Надеюсь, не облажаетесь.
Облажались. Причем почти сразу. В расположение роты вошел, как назло, начальник штаба. Ему полагалась команда: «Рота, смирно!» Но новобранцы просто не могли знать его в лицо, поэтому дневальный, напарник Сергея, дал неверную команду: «Дежурный по роте, на выход!»
– Это что за команда? – тихо, с расстановкой каждого слога спросил майор Агоян.
В это время в конце взлётки появился дежурный. Он в момент оценил обстановку, выкрикнул во всю глотку «Рота, смирно!» и, на бегу поправляя шапку, бросился к офицеру:
– Товарищ майор, за время вашего отсутствия в роте происшествий не случилось. Дежурный по роте – сержант…
– Ты что же это, товарищ сержант, дневальных не обучил?
– Обучил, товарищ майор, они вас просто в лицо не знают, новенькие, карантин.
– Карантин? Хм… Ну что ж, пусть учатся. Завтра без отдыха заступайте в наряд заново. Всем составом.
– Есть, товарищ майор.
Время, и без того медленно текущее, в наряде тянулось до бесконечности медленно, иногда, особенно под утро, казалось, что оно вообще остановилось. Стоять на «тумбочке» – то еще удовольствие. Ноги затекают быстро, к сапогам они не привыкли, портянки то и дело сбиваются, влажнеют от пота. Свободный, который не на вахте, дневальный должен следить за порядком, то есть постоянно делать уборку: драить полы, чистить туалеты, мыть раковины, протирать зеркала.
Сергей начал с порядка в ленинской комнате. Перевернул стулья на столы, подмел, вытер пыль на подоконниках, все сделал так, как учили дома, тщательно вымыл пол. Сержант ждал результатов, отсыпаясь на куче бушлатов в каптерке: как будешь готов, сказал он, доложишь, я проверю.
– Товарищ сержант, – потревожил его дневальный, – я кончил.
– В армии говорят «за-кончил», воин, – отчетливо разделяя слоги, поправил его старослужащий.
Разницы Сергей не уловил, но все же исправился:
– Я закончил, товарищ сержант.
– Хорошо, пойдем посмотрим, как у тебя получилось.
Вошли в ленинскую комнату. Сержант деловито осмотрел помещение, особое внимание обратил на плинтусы, углы. «Ничего не найдешь, – подумал Сергей. – Уж что-что, а пол мыть я научен». Теперь вот пригодилось. Радоваться пришлось недолго. Дежурный по роте подошел к портрету Владимира Ильича, отодвинул низ картины от стены. Из-под рамки посыпался мусор, пыль, обрывки бумаги и даже окурки. «Ну как же так? Почему я не посмотрел?» – отчаялся было Сергей, но это было только начало. Сержант подошел к столу-парте, стал выметать из ниши под крышкой мусор – какие-то бумажки, хлебные крошки, обрывки ниток, прочую дрянь. И все это на идеально вымытый пол. Продолжить начатое было доверено Сереже. Когда процедура была закончена, комната выглядела так, будто в ней никто не убирал.
– Ну что, солдат, попробуй еще раз. Ночь длинная, торопиться тебе некуда. Как закончишь, меня не буди, убирай на взлётке, в кубриках и туалете. Если придет дежурный по части, кричи громче. Ясно?
– Ясно.
– Не понял?
– Так точно!
– Вот так! Вперед! И без косяков на этот раз…
– А поспать разве не удастся? Нам же завтра снова в наряд!
– Поспать разрешается образцовым дневальным, а вы – косячные, вам не положено. Давай, работай.
Сергей снова взялся за тряпку. К середине ночи с уборкой было покончено, но поспать так и не удалось. Странно, когда не дежуришь в роте, то ночь пролетает мгновенно, в наряде же она тянется бесконечно.
Утром жизнь закипела с новой силой. Дневальным представилась возможность посмотреть со стороны, что происходит в казарме, когда звучит команда: «Рота, подъем!» Веселое зрелище!
За двое суток подряд в наряде вполне можно сойти с ума. Осмыслил это Сергей на вторые сутки, когда глаза от бессонницы покраснели и стали гноиться. Жутко хотелось спать. Хоть стоя, хоть даже и на ходу.
Не миновать бы ему и третьего наряда, если бы кто увидел, как наутро, после сдачи второго подряд дежурства, он уснул в строю. Отключился на утреннем разводе, стоя в средней шеренге взвода. И двадцатиградусный мороз нипочем. Лишь громкая команда офицера пробудила. Или в плечо кто толкнул. Неважно. Кажется, и присниться что-то успело. Тем более не хотелось возвращаться в реальность. Деваться, однако, некуда. Впереди целый день и потом, наконец, долгожданная ночь. Выспится.
Не выспался. Дежурный по части капитан, лишь только рота уснула, нарисовался в расположении и велел дневальному разбудить Сергея: давай поднимай баптиста и ко мне в канцелярию.
– Извини, солдат, что спать не даю, – начал задушевную беседу офицер, как только молодой солдат вошел к нему в кабинет. – Очень хотелось поговорить с тобой. Днем времени нет, сам понимаешь, а сейчас вот дежурство, все равно спать нельзя, а ты наспишься еще – у тебя ж вся жизнь впереди. Так ведь?
Сонный Сергей таращил на дежурного красные глаза, в которых читался немой вопрос: доколе?! Офицер неспешно закурил сигарету, торопиться ему было некуда, а вот скоротать вынужденное, нудное бодрствование очень хотелось.
– Да ты не злись, солдат, тебе еще много бесед предстоит. Хочу попробовать тебя перевоспитать, а ночью, не выспавшись, ты податливей будешь, так ведь?
Офицер хоть и переспрашивал постоянно: «Так ведь?», – было понятно, что мнение собеседника его интересует меньше всего. Привычка, присказка.
– Мне по уставу разве не положен сон? – решился, наконец, снаглеть Сергей.
– Тебе, воин, по уставу вообще ничего не положено, – придав лицу официальное выражение, парировал дежурный по части. – Вы, духи, вообще здесь никто, понимаешь? Присягу не приняли, так что и не солдаты вообще. Но и не гражданские уже. Зависли в воздухе, короче. Вы – нелюди! Заставить вас чё-нить делать мы не можем. Но и деться вы никуда не денетесь. Забор вокруг. Мы вас надежно охраняем. Так ведь? Поэтому будете делать все, что вам скажут. Кстати, ты правда в Бога веришь или так, косишь под дурачка, служить не хочешь?
– Я уже все объяснил начальству и, более того, привел, по-моему, достаточно аргументов.
Капитан встрепенулся:
– Ух ты, смотри, какой умный! Ути-пути, – улыбнулся. – Не, ну Бога-то не видел никто. Чего в Него верить-то?
– Хотите, я вам притчу по этому поводу расскажу?
– Валяй!
– Попал как-то карась, ну, это рыба, в смысле, такая…
– Эй-эй, ты не увлекайся-то, умник! Прикольщик хренов, знаю я, кто такой карась. Баклань дальше.
– Так вот, попал карась как-то на берег. То ли волной выбросило, то ли поймал кто, да потом выбросил. Не знаю. Словом, подергался, подрыгался на берегу карась и удалось ему с большим трудом в воду вернуться. Чуть было не задохнулся. Собрались рыбы вокруг. Им, понятное дело, интересно, что он там, в другом мире, видел. Спрашивают карася, как там, типа, да что. А он и отвечает: там жизни нет!..
– Ну-ну, воин, ну-ну… – смотря на свою сигарету, будто увидел ее в первый раз, прошипел капитан. И добавил после затяжки: – Вот не поспишь пару неделек, послушаю я тебя тогда. И про карася, и про Бога твоего. Расскажешь.
– Я знал, на что шел. Будьте уверены, приготовился к худшему.
– Идейный, однако! Вообще, хочу сказать, что я для тебя не враг. Даже можно сказать, сочувствующий. У меня мама баптисткой была, так что я вашего брата знаю. Слушай меня и обращайся, если что, советуйся, и все у тебя нормалёк будет.
– Спасибо, конечно, а теперь можно я пойду спать? Два наряда подряд отстоял, с ног валюсь…
Сергей посмотрел офицеру в глаза, надеясь найти в них хоть какое-то сострадание, но, обжегшись о его леденящий взгляд, понял, что это чувство ему неведомо. Вместо сочувствия новобранец услышал в свой адрес тираду матерных слов, а потом еще часа два отвечал на вопросы о мироздании, Троице и вере в невидимое. Наконец, к середине ночи дежурный по части решил, что ему нужно пройти по казармам, проверить посты.
– Ладно, воин, пожалею тебя, иди спать. Но беседа тебе, вижу, понравилась. Так ведь?
– Очень! – от бессилия окончательно потеряв чувство страха, съязвил Сергей.
– Дерзи-и-ишь!.. – осклабился дежурный. – Чувствуется, гражданку из тебя не вышибли еще. Но ничего, мы тебе крылышки-то подрежем. Так ведь? И да, насчет присяги… Все же хорошенько подумай. Скажу тебе по секрету, что пока ваш призыв присягу не примет, спать тебе не дадут. Начальству на фиг не нужны ваши баптистские прибамбасы, им показатели блюсти надо. Ломать будут, учти. Да и после присяги никто расслабиться не даст. Так что, думай. Чапай…
Сергей не помнил, как доковылял до кровати. Кажется, прошла секунда, как он лег спать, а со стороны «тумбочки» уже снова неслось: «Рота, подъем!»
После зарядки солдат подошел к зеркалу и не узнал себя. Глаза красные, сосуды полопались, веки загноились. Кажется, поднялась температура. Он умылся, затем подошел к взводному и пожаловался на проблему.
«Если до вечера не пройдет, сходишь в санчасть», – не глядя на Сергея, поставил диагноз сержант. Вечером к врачу попасть не удалось. Карантинщиков отправили на овощную базу, перебирать перемерзшую свеклу. Вернулись поздно, далеко после отбоя. Сергей не забыл наставлений капитана о том, что спать ему не будут давать вплоть до присяги… Тем не менее в этот раз никто солдата не потревожил. То ли дежурный решил проявить милосердие, то ли просто поленился. Впервые за неделю Сергей проспал всю ночь до подъема.
Вовчик держался молодцом. После первой беседы у комбата, на которой он прошел боевое крещение, парень окреп. И хотя по-прежнему паниковал, когда терял Сергея из поля зрения, все же самостоятельности у него прибавилось.
Их все еще регулярно вызывали в штаб. Вместе и по отдельности. Пытались вразумить.
– Вы знаете, что вам пять лет светит? – спросил Сергея на очередной встрече замполит.
– Нет, этого я не знаю, – честно признался новобранец.
– Так вот, знайте, товарищ солдат, – и заговорщическим тоном продолжил: – Вместо того чтобы вернуться через два года на гражданку, вы можете увидеть ее лет так через пять. В лучшем случае. А вам сейчас 18. Вернетесь с подорванным здоровьем, без коренных зубов, отбитой печенью, геморроем и язвой желудка. К тому же будет вам уже двадцать три. Задумывались когда-нибудь об этом? Нет? Ну так думайте, соображайте, время до присяги еще пока есть…
V
На присягу пожаловали полковники откуда-то сверху. Черные «Волги» провезли их через зеленые железные ворота с красными, прихваченными сваркой, звездами, чинно развернулись на плацу и, распахнув натертые до блеска двери, выпустили у крыльца штаба. Замелькали папахи, забегали, засуетились местные офицеры. Прапорщикам доверено было привести призывников в нужный вид и приготовить все необходимое для принесения клятвы.
«Духов» нарядили в парадную форму, заставили начистить сапоги, проверили бляхи, подергали за пуговицы. После этого выдали белые перчатки, к ним – автоматы. С пустыми, разумеется, магазинами. Шинели не понадобились – мороз не позволил совершать действо на плацу. Завели всех в самое просторное, имеющееся в наличии, но, судя по всему, весьма редко используемое, а потому весьма пыльное помещение, построили, накрыли пыльный стол красной скатертью, в центре поставили графин с водой, рядом с ним граненый стакан и коричневую почему-то папку с вложенным в нее листком, текстом присяги. Успокоились, замерли.
Сергея определили в конец строя, во вторую шеренгу. Чтобы не бросался в глаза начальству – он без автомата. День, о котором он столько думал, в отношении которого сомневался, переживал, день, который, собственно, и отличает его от всех стоявших с ним в строю солдат, который по причине происходившего здесь действа и неучастия в нем Сергея становился особенным, ключевым, водораздельным для него, – день этот настал. Как теперь все пройдет, чем закончится, как отреагирует приехавшее руководство на двух солдат без автоматов, ничего этого Сергей не знал и знать не мог.
– Возьми автомат! – прошипел ему прямо в ухо подкравшийся неизвестно откуда замполит. Непосредственная близость обнаружила неприятный запах изо рта майора. «Или зубы больные, или с желудком проблемы», – подумал Сережа, – неважно, офицер был крайне неприятен ему. Кроме всего прочего, форма давно, по всей видимости, не чищенная источала смесь запахов пота и дешевого табака. Засаленный зеленый галстук ослабшей резинкой не мог подтянуть себя до ворота рубахи и провис, оголяя ее верхнюю пуговицу, погоны; густо посыпанные перхотью и надломленные в середине; портупея, перетягивающая талию и превращающая китель в некое подобие юбки – все свидетельствовало о неаккуратности человека.
– Возьми в руки автомат, я сказал, – снова выдохнул Сергею в затылок офицер.
– Мне кажется, мы с вами этот вопрос уже обсудили, товарищ майор, – тихо ответил солдат.
– Ну тогда автомат возьму я.
– Берите! – не понял намека воин.
– Пристрелю тебя, как собаку, – прошипел и добавил: – Паршивую.
Сергей пожал плечами. Его удивляло спокойствие, с которым он относился теперь к угрозам. Понимал, что страшилки замполита не более чем блеф, хотя тот, возможно, основываясь на каком-то своем раннем опыте, и не сомневался в их эффективности. Куда более реальными представлялись Сергею другие обещания начальства: подыскать подходящую статью и отправить к зэкам в бараки, сгноить в нарядах, поощрить старослужащих вправить мозги… Все эти меры могли бы действительно волновать парня. Но странное дело, так долго ожидая этого дня, Сергей при его наступлении обрел абсолютный почти покой. Ожидание оказалось гораздо более мучительным.
Так, вспомнил он, было когда-то с первым посещением зубного врача. Мальчику тогда должны были удалить зуб. Сколько переживаний было! Сереже снился огромных размеров дядя в белом халате, страшными, жуткими какими-то щипцами тянущий из его окровавленных десен зуб. Тот не поддавался, дядька нервничал, настаивал, а Сережа беззвучно, как это всегда бывает во сне, кричал. Он еще и в очереди трясся от страха, но как только прошел в кабинет и уселся в кресло, страх прошел. Обратного пути нет, убеждал себя мальчонка, нужно вытерпеть, что бы ни делал доктор… Молочный зуб тетя, а вовсе не дядя, удалила быстро и почти без боли…
В зал вошли, наконец, высокие чины. Равняйсь, смирно, короткое, по-военному слово-обращение к солдатам, после которого они один за другим стали выходить вперед к столу читать присягу: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь… быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином… Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей советской Родине и советскому правительству… Я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение товарищей».
Процедура закончилась неожиданно быстро. Дольше, кажется, готовились. Полковник из политотдела снова коротко, по-военному поздравил молодых с принятием присяги, офицеров – с пополнением личного состава. Тех, к кому приехали родители, отпустили в увольнение, другим разрешили попраздновать в расположении роты. Кафе в углу плаца тоже было открыто, но молодые туда пойти не решились. А после обеда распорядок и вовсе вернулся к обычному расписанию. Начались будни военных строителей…
Первое письмо из дома пришло в канун Рождества. Конечно, от мамы, Сережа сразу узнал почерк на конверте. Пальцы задрожали, перестали слушаться, ладони вспотели. Кое-как все же открыл: «Здравствуй, сынок! Мой ты солдатик…» Защипало в глазах, будто голос ее услышал, подкатил к горлу ком. «Ну вот еще! – подумал солдат. – Давай-ка без сырости».
Мама писала о том, что они готовятся к праздникам, хор и молодежь разучивают новые песни, что многие в церкви спрашивают, как там ваш солдат, какие от него известия?.. Простой мамин слог рисовал Сергею картину, свежие еще воспоминания помогали все описанное представить: общение молодежи, смех девушек и нелепые, иногда неудачные шутки парней, праздничное богослужение и рождественская елка, с любовью наряженная к празднику. Потом снежки и обязательно валенки. Сергей посмотрел на часы – в это самое время церковная молодежь должна была отправиться на колядки. Есть такая традиция – в сочельник ходить по домам верующих и петь под окнами рождественские песни. Несмотря на поздний час, нередко это было уже под утро, христиане, услышав пение, впускали молодых людей в свои дома, где на столах стояли угощения: конфеты, стряпня, яблоки, иногда и апельсины, жареные семечки. Чтобы спать не хотелось, говорили угощающие. Спать и без того не хотелось. В дороге от дома к дому – веселые шутки, смех, кого-то в снегу вываляют, кто-то догонялки устроит…
Сергей перечитал письмо несколько раз, запомнил уже, наверное, каждую фразу, каждую запятую. Письмо было на четырех страницах, но казалось таким коротким. Сереже не хотелось расставаться с атмосферой, в которую погружал его мамин рассказ. Господи, как же все это теперь далеко! Тепло и уют дома, мамино внимание, искреннее расположение друзей и, главное, – адекватность окружающих.
С последним в армии наблюдался большой дефицит. Бессмыслица, пожалуй, главное, с чем должен смириться всякий здравомыслящий человек, попадая в ряды Вооруженных Сил. Сталкиваясь с тем или иным армейским явлением впервые, призывник обычно думает: зачем? для чего? какой в этом смысл и в чем рациональное зерно?
Почему, например, нельзя спросить: «Можно?» Почему нужно обязательно говорить: «Разрешите?» Отдать честь при встрече. Если ты в шапке. Если же ничего на макушке нет – просто прижми руки по швам и пройди строевым, ибо «к пустой голове рука не прикладывается». Выходить на улицу без головного убора тоже нельзя. Не положено! Обязанность кричать: «Смирно!» – при появлении старшего по званию – туда же, в копилку нелепостей. Далее конкурсы «на лучшую тумбочку», «на лучшую строевую песню».
Но все перечисленное блекнет перед строгим указанием носить в нагрудном кармане шариковую ручку. Она всегда должна там быть. Всегда! Несмотря на то, что кому-то вовсе может быть не нужна, более того, может доставить, даже скорее обязательно доставит, проблемы. Ведь ясно же всякому советскому человеку, что купленная в военторге ручка рано или поздно потечет. Скорее рано. Едва попадет в карман. И что у военного строителя она обязательно сломается посередине. И снова потечет. Но без ручки нельзя. В армии. Не положено!
Ручки носили. Они регулярно текли. По этой причине практически у каждого воина, за редким исключением, в месте, где сердце, на гимнастерке красовалось темно-синее пятно. Оно с безнадежной последовательностью мало-помалу увеличивалось в размерах, а после стирки, что вполне естественно, расплывалось, превращаясь в незаслуженную и даже непрошеную на груди медаль. И ничто, ничто не могло его оттуда вывести.
При всем этом ручками солдаты пользовались крайне редко. И то верно: зачем строителю, работающему с отбойным молотком, киркой или лопатой, ручка? Ручки мешали, терялись, ломались, еще больше текли, но должны были быть.
Темно-синяя паста заливала страницы блокнота – еще одного обязательного атрибута, обязанного наличествовать в кармане. В нем, в блокноте, были, должны были быть обязанности солдата перед построением и в строю, ротная строевая песня, номер воинской части и, конечно же, фамилия командира взвода. Блокнот мешал при работе не меньше ручки, но обсуждению это правило не подлежало. Приказы не обсуждаются, они выполняются.
Хотя объяснение всему этому все же было. Мало ли какая прогрессивная мысль придет воину, например, во время перекура! Ее обязательно нужно записать. Или осенит вдруг идея, как победить мировой империализм. В этом случае ручка и блокнот приобретают уже стратегическое значение.
Политзанятия опять же. Военный строитель должен быть политически подкован: непременно должен знать, сколько стран входит в блок НАТО и сколько объединены Варшавским договором; помнить назубок, какое самое новое важное решение принял прошедший накануне очередной Пленум ЦК КПСС и почему необходимо делать отчисления в Фонд мира. Ни на минуту нельзя забывать о том, что организаторы так называемого крестового похода против СССР делают все возможное, чтобы поставить его на колени. Этому не бывать никогда! – вот в чем должен быть уверен советский солдат.
Все эти важные истины доводились до сведения личного состава замполитом роты. Его голос, манера держаться, осанка и хмурый лоб говорили о важности получаемых знаний. Воин же, в свою очередь, должен был все это аккуратно конспектировать. Записи в тетрадях для политзанятий неизменно проверялись перед поощрительной увольнительной. Нет конспекта – нет увольнительной. Вот еще почему всегда важно иметь в кармане ручку.
На практике тем не менее были сбои. В большинстве случаев личный состав не проникался исключительностью момента, поднимаемые на политзанятиях вопросы волновали его, кажется, не очень сильно. Еще меньше эту, по мнению воинов, пургу хотелось конспектировать. Зато очень хотелось спать. Голос пургомёта, как солдаты называли замполита, голос, а еще более суть его монолога, неизменно располагали к отдыху. Спать, понятное дело, не разрешалось. В наказание, в лучшем случае, можно было простоять до конца занятий на ногах, в худшем – отправиться драить «очко».
Анекдот о том, как американские милитаристы боятся советского стройбата, Сергей услышал еще во время призыва, в военкомате. Разведка США докладывала, дескать, своему командованию, что есть такой род войск в СССР, который называется «Зеленые бушлаты» и формируется исключительно из особо жестких парней. Так вот, этим головорезам даже оружие в руки не дают. Максимум, что им доверяют, – кирку и лопату.
Возможно, такая шутка и могла бы кого-то развеселить, но только не Сергея. Во всяком случае теперь, когда он попал служить именно в столь знаменитый у американских милитаристов род войск. В качестве первого задания им поручили копать землю на одном из участков гигантского металлургического комбината. Цель определили просто: разрушить построенный в прошлом веке кирпичный блок и вырыть на его месте котлован. И то и другое было связано с отбойными молотками, работу с которыми пришлось освоить всем тридцати без исключения военным строителям.
На территории НТМК, так назывался комбинат, все было красно-коричнево-грязным. Заборы и стены зданий, вагоны, курсирующие с раскаленным металлом между корпусами, и даже снег. Казалось, он уже с неба падал грязным. Соответствующим был и воздух – привкус металлической гари постоянно чувствовался на языке.
Когда солдат привезли на работу в первый раз, погода была не очень. При высокой влажности мороз крепчал. Нехотя выйдя из теплого автобуса, воины кое-как построились и пошли по территории завода. Затем разделились по отделениям и приступили к работе.
Здания в XIX веке строили добротно. Красный кирпич крошился в пыль под острием отбойника, но ломаться решительно не желал. Приходилось побеждать его упорством, отвоевывать буквально каждый сантиметр. Рыть котлован было ненамного проще, замерзшая земля не поддавалась, отбойный молоток постоянно забивался и глох, чистить его – не самое приятное занятие. Компрессор закачивал в агрегат сырой холодный воздух, от этого внутри собирался конденсат, который моментально превращался в лед, отбойник переставал работать – попросту выгонял холодный воздух изо всех щелей, но не долбил.
Процедура очистки не радовала никого. Нужно было разобрать инструмент, достать из него маленькие поршни, освободить их ото льда и промыть в бензине. Для этого нужно было снять рукавицы с окоченевших от холодного железа рук и обмакнуть их в леденящее топливо. Получался двойной эффект. Пальцы рук моментально белели, их нужно было растирать и как-то пытаться отогреть. При сильном морозе сделать это достаточно непросто.
Иногда были дни, когда отбойники барахлили каждые 15–20 минут. Работа становилась невыносимым мучением. Солдаты не могли дождаться перекура, который можно было провести в теплом вагончике. Курили прямо внутри, дым – хоть топор вешай. И не интересуют никого те, кто не курит, всем погреться охота. Иногда, а где же еще, как не на перекуре, солдаты заводили философский разговор.
– Скажи, баптист, вам правда драться нельзя?
– Правда. Однако это не означает, что нас можно безнаказанно бить.
– Ну а ежели по правой щеке тебя ударят, то что ты должен сделать?
– Подставить левую.
– Вот! А говоришь, нельзя безнаказанно.
– Нельзя!
– Обоснуй.
– А что тут обосновывать? В Библии написано, во-первых, «какой мерой мерите, такой и вам будет отмерено», а, во-вторых, «не оставайтесь должными никому ничем…» Надеюсь, уяснил.
– Ох, и хитрый же ты, баптист!..
Возвращались в казарму с забитыми кирпичной пылью глазами, трясущимися, нет, не от холода, а от отбойника и лома руками и отмороженными, пропахнувшими бензином пальцами. В роте их ждали отдохнувшие за время отсутствия личного состава краснощекие офицеры и прапорщики. Они были озабочены только высокой боевой подготовкой вверенного им личного состава, а потому устраивали всяческие проверки и различные занятия. Вплоть до ночи. После просмотра программы «Время» за новобранцев брались уже сержанты, тренировали отбой. За 45 секунд…
Любое общество, тем более закрытое, непременно вырабатывает собственные правила. На бумаге они, конечно же, нигде не закреплены, но именно эти нормы составляют основу взаимоотношений между людьми, волей судьбы оказавшихся в одном месте, в одно время, при этом существенно ограниченных рамками обстоятельств, возможностью передвижений, опять же, в основном только совместных, – людьми, вынужденными в течение долгих 730 дней неразлучно находиться в одной компании, которую они не выбирали и которая необязательно им нравится.
Сложно сказать, кто играет ключевую роль в выработке и закреплении этих правил. Скорее всего, складываются они спонтанно в результате многократных повторений и неукоснительного следования им все того же большинства и рано или поздно превращаются в привычку, а со временем и в естественную потребность всех невольников, заключенных в закрытом пространстве. Избежать этой участи сложно, почти невозможно, общество содержится в одинаковых для всех условиях, неразлучно 24 часа в сутки, семь дней в неделю.
Быт, как известно, формирует поведение личности. И не только поведение. Господствующие определения добра и зла, присущие казарменному обществу, нередко, чего уж скрывать, весьма своеобразны, представления о морали – что хорошо и что плохо, – мягко говоря, уникальны, вплоть до наоборот по сравнению, например, с общепринятыми на гражданке. Так или иначе, выработанным нормам вынуждены следовать без исключения все. Кем-то они принимаются добровольно, а потому легко и безболезненно, кому-то навязываются бескомпромиссным большинством, соответственно, ломая их собственные нормы.
Со временем, поняв, что спорить с установленными порядками бессмысленно, а иногда и опасно, человек вынужден смириться. Он прикипает к этим правилам настолько, что и по окончании службы долго еще продолжает практиковать то, что в начале службы казалось ему диким. Служба похожа на станок для дробления личности, конвейер, на который поступает с гражданки один – в большинстве своем, вполне нормальный человек, а на выходе появляется совершенно другой – переломанный, разобранный и заново собранный индивидуум.
И все же стремление к сохранению неповторимости в человеке сидит весьма глубоко. Казалось бы, чем могут отличаться люди, одетые в одинаковую форму, одинаково питающиеся, спящие в одинаковых постелях, сидящие на одинаковых табуретах, носящие одинаковые, в одном военторге купленные ручки с блокнотами и даже при ходьбе шагающие в ногу? И все же опытный глаз всегда увидит различия.