Текст книги "Отто фон Бисмарк (Основатель великой европейской державы - Германской Империи)"

Автор книги: Андреас Хилльгрубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Несколько дней спустя, 24 января 1871 года, Бисмарк в письме жене признавался: «Эти императорские роды были трудными, и в такие времена у королей бывают удивительные прихоти, словно у женщин, прежде чем они отдадут миру то, чего и так не могут удержать. Я в своей роли акушера не раз имел настоятельное желание стать бомбой и взорваться, чтобы все сооружение превратилось в развалины. Нужные дела мало утомляют меня, а ненужные ожесточают».

21 марта 1871 года в Белом зале королевского дворца в Берлине император Вильгельм I выступил на первом заседании Германского рейхстага, которое по окончании тронной речи Бисмарк объявил открытым. В тот же день премьеру был присвоен титул наследного князя. Вильгельм отдал распоряжение об отчуждении от земель герцогства Лауэнбург (в 1864 году он по условиям Венского мира с Данией стал герцогом Лауэнбургским) «Саксонского леса» к востоку от Гамбурга (25000 моргенов леса и 2000 моргенов лугов) и подарил его новоявленному князю в знак благодарности за создание Германской империи. Бисмарк сразу же был совершенно очарован «идеалом моих мечтаний», и Фридрихcру, наряду с Варцином, стал местом, куда он все чаще удалялся в течение двух последующих десятилетий. Там владелец имения переносил свои многочисленные болезни, вызванные причинами физического, психологического, да и «дипломатического» свойства. Созданием конституции Германской империи 16 апреля 1871 года – она представляла собой лишь модифицированную, но не претерпевшую существенных изменений конституцию Северогерманского союза – акт основания империи был завершен. Теперь Бисмарк носит титул имперского канцлера, будучи единственным ответственным министром империи с функциями премьер-министра и министра иностранных дел союзного государства Пруссии.

БИСМАРК НА ПОСТУ ИМПЕРСКОГО КАНЦЛЕРА (1871–1890): КОНСОЛИДАЦИЯ ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРИИ И СОХРАНЕНИЕ ЕЕ СТАТУСА ВЕЛИКОЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ ДЕРЖАВЫ

Подобно периоду 1862–1871 годов, два десятилетия, проведенных Бисмарком на посту имперского канцлера, представляются историку как единое целое. Внешне– и внутриполитическая деятельность канцлера в течение всего этого времени была подчинена единственной идее: консолидации и сохранению достигнутого как во внутренних, так и во внешних делах. В отличие от прошлых лет, центральное положение Бисмарка в институте власти теперь, после образования империи, производило на непосвященного, особенно при ретроспективном взгляде, мнимое впечатление абсолютной самоуспокоенности. Это впечатление было настолько сильным, что имперского канцлера были склонны считать диктатором и подвергали довольно резкой критике. Кроме того, соединение революционного и традиционного, свойственное его политической концепции, в отдельных чертах напоминало политику Наполеона III. Поэтому, желая дать оценку выдающегося положения Бисмарка, одни историки ссылаются на теоретическую работу Карла Маркса «18-е брюмера Луи Бонапарта» (1852 г.) и говорят о его «бонапартизме», другие же – о его «цезаризме». Между тем один только намек на зависимость Бисмарка от своего монарха уже должен был бы исключить подобные сравнения и вытекающие из них ассоциации. Вильгельм I, даже несмотря на постоянные в период до 1879 года конфликты со своим канцлером; никогда бы не решился согласиться на отставку Бисмарка. Однако в 1871 году невозможно было предположить, что первому императору отпущен столь долгий срок жизни и он умрет лишь в 1898 году в возрасте 92 лет. В пределах династии Гогенцоллернов после эпизода 99-дневного пребывания у власти смертельно больного Фридриха III трон перейдет к Вильгельму II, то есть фактически выпадет из игры одно поколение. Не было тайной, что кронпринц Фридрих Вильгельм, руководствуясь соображениями личного и политического характера, был полон решимости отправить Бисмарка в отставку, как только взойдет на трон (в качестве преемника был заготовлен адмирал фон Штош, фаворит принца). Никакое «большинство» в рейхстаге, и никакая популярность основателя империи не смогли бы воспрепятствовать подобной замене в семидесятые годы или в начале восьмидесятых.

В период 1878–1879 гг, внешне– и внутриполитическая концепция Бисмарка претерпела глубокие изменения, что дало историкам основание считать этот поворот в сторону консерватизма «вторым основанием империи». Однако два десятилетия, с 1871 по 1890 год, представляют собой отдельную эпоху. Сам Бисмарк считал, что его основная задача как имперского канцлера состоит в постоянной защите Германской империи от опасности извне. Соответственно, и внутриполитические конфликты он оценивал в основном применительно к сфере внешней политики, то есть к возможной угрозе империи со стороны международных революционных движений. Таким образом, внешнеполитический аспект должен превалировать над внутриполитическим, причем особо выделяется связующее звено между обоими – сохранение политических и властных позиций империи и ее специфического социального и конституционного устройства везде, где это представлялось рациональным. При этом Бисмарк обладал чрезвычайно большой виртуозностью в применении в том числе и «не праведных» средств для претворения в жизнь своих политических устремлений. Наиболее часто употребляемы были кампании различного рода в прессе и использование посредников, в том числе Герсона фон Бляйхредера, роль которого выходила далеко за пределы обязанностей личного банкира Бисмарка.

Восстание Парижской коммуны весной 1871 года, которое повсюду в Европе было воспринято как «зарница» социальных революций, помогло Бисмарку убедить Европу в опасности, уже не в первый раз после 1789 года исходящей из Франции, и в необходимости объединения всех консервативных сил перед лицом грядущих революционных потрясений. Кроме того, канцлер смог заставить недоверчивые европейские державы (в первую очередь Россию и Австро-Венгрию), с опаской ожидавшие разрастания прусской экспансии (под национальным и имперским лозунгами) поверить его заявлениям о том, что империя «насытилась». При этом поначалу он стремился к восстановлению более тесной политической и идеологической связи между бывшими партнерами по Священному союзу (что и удалось сделать посредством образования Союза грех императоров в 1873 году) с тем, чтобы удержать республиканскую Францию в политической изоляции. Однако Бисмарк не хотел ввергать империю в жесткие рамки союзной «системы», а стремился оставить за собой свободу маневра и между Англией и Россией, и между Россией и Габсбургской монархией, а в первую очередь не дать увлечь себя в сторону «выбора» в пользу одного союза в ущерб другому.

Возрождение военной мощи Франции, совершившееся неожиданно быстро после досрочной выплаты контрибуций и последовавшего за этим вывода германских войск из Восточной Франции в 1873 году, имперский канцлер рассчитывал сдержать с помощью грозных жестов. Однако кризис «войны в пределах видимости» весной 1875 года (так называлась инспирированная Бисмарком статья в берлинской газете «Пост») убедил его в том, что идеологического «клея» между тремя восточными державами недостаточно для устранения властного соперничества, что уже одна только угроза превентивной войны против Франции заставила активизироваться как Англию, так и Россию. Было совершенно очевидно, что любая новая попытка насильственными методами изменить ситуацию в Европе в пользу Пруссии-Германии с точки зрения обеих фланговых держав представляла собой угрозу установления полной гегемонии Германской империи на европейском континенте и могла бы стать причиной войны европейского масштаба, то есть, по мнению Бисмарка, жизненно опасной для империи войны на два фронта. Наконец-то было недвусмысленно продемонстрировано, что достижения 1871 года – это наибольшее, что были готовы признать прочие европейские державы.

Перемещение сферы интересов других держав от Центральной Европы на периферию, на Балканы (в связи с восстанием в Боснии и Герцеговине летом 1875 года, затем еще в большей степени с началом русско-турецкой войны в апреле 1877 года) вначале побудило Бисмарка еще больше дистанцироваться от тесных связей с другими государствами. Впрочем, подобная политика «развязанных рук» отражала дилемму, которая являлась следствием проблемы «выбора». Послу в Петербурге фон Швайницу, стороннику русско-германского союза, канцлер объяснял эту дилемму следующим образом: «Нашим интересам никак не может соответствовать, если в результате объединения всех прочих европейских государств и неуспеха русского оружия властным позициям России постоянно будет наноситься значительный ущерб. Однако интересы Германии будут задеты столь же глубоко, если в случае угрозы существованию австрийской монархии как европейской державы или же ее независимости возникнет опасность выпадения в будущем одного из факторов, на который мы рассчитываем в деле поддержания европейского равновесия». Империи пришлось принять активное участие в сохранении Австро-Венгрии; на заседании правления рейхстага 1 декабря 1876 года Бисмарк подчеркнул, что империя не потерпит распада страны.

Однако конфликт на юго-востоке Европы отнюдь не обострил ситуацию, а поначалу принес империи явную разрядку. Бисмарк в своем «Киссингском диктате» от 15 июня 1877 года привел проект своего рода идеальной расстановки сил в Европе, которая хоть и не отменяла постоянно внушавшего ему беспокойство «cauchemar des coalitions», [28]28
  Кошмар коалиций (франц.).


[Закрыть]но уменьшало его. Канцлеру представлялась «картина» «общей политической ситуации», «в которой все державы, за исключением Франции, нуждаются в нас и по возможности воздерживаются от коалиций против нас, основанных на их связях друг с другом». Впрочем, в реальности такого распределения никогда не существовало. Бисмарк не сумел занять столь желанной позиции «свободной середины». Это выявили ход и результаты Берлинского конгресса (июнь/июль 1878 года), на который Бисмарк, в виде исключения преодолев свое отвращение к международным конгрессам, пригласил державы, втянутые в балканский конфликт: Великобританию, Россию, Австро-Венгрию, Турцию, а также Францию и Италию. Свою явную антипатию к европейскому конгрессу он откровенно выразил в Варцинском диктате от 9 ноября 1876 года: «Я постоянно слышал слово „Европа“ из уст тех политиков, которые просили у других держав то, что не осмеливались требовать от собственного имени; например, западные державы во время Крымской войны и польского кризиса 1863 года, например, Тьер осенью 1870 года и граф Бейст, который выразил крах своих попыток создания коалиции против нас такими словами: „Je ne vois plus l'Europa“. [29]29
  Я больше не вижу Европы (фр.).


[Закрыть]В данном случае Россия, как и Англия, поочередно пытаются впрячь нас, то есть европейцев, в телегу своей политики, тащить которую мы, немцы (да они и сами это признают) не считаем подходящим для себя занятием».

В большой речи, произнесенной в рейхстаге 19 февраля 1878 года, он откровенно высказался об изменениях в своем отношении к идее конгресса: Германия не станет соревноваться с Наполеоном III «в стремлении стать если не третейским судьей, то по крайней мере наставником в Европе». «Содействие миру я не мыслю таким образом, чтобы мы в случае расхождения мнений изображали третейского судью и говорили:

„Должно быть так, и за этим стоит мощь Германской империи“. Я мыслю его скромнее. скорее как посредничество честного маклера, который действительно хочет совершить сделку… я льщу себе… что при известных обстоятельствах мы можем с таким же успехом быть доверенным лицом между Англией и Россией, как уверен в том, что мы являемся им и между Россией и Австрией, если они сами не смогут договориться». Однако и в ходе конгресса, и в еще большей степени в последовавшие за ним недели выявилось, что Россия, которой в сложившихся обстоятельствах для поддержания мира и восстановления крайне неустойчивого равновесия в Юго-Восточной Европе пришлось пойти на уступки, обвинила в них Бисмарка, так что в русско-германских отношениях наступил глубокий кризис. В то же время канцлеру удалось на Берлинском конгрессе убедить Англию (и за ней Францию) в бескорыстии своей «маклерской» деятельности. Наиболее сильное впечатление Бисмарк произвел на прежде относившегося к нему с недоверием британского премьер-министра Дизраэли. Впрочем, интерес британца был взаимным («Этот старый еврей, вот это человек», – говорил канцлер). С внутриполитическим соперником Дизраэли, лидером либералов Глэдстоном, прусского министра не связывали подобные отношения, отмеченные взаимным уважением. Выпячивание роли морали в политике, свойственное, как насмешливо называл его Бисмарк, «профессору» Глэдстону, было диаметрально противоположно «реальной политике» канцлера.

Лишь после Берлинского конгресса – таким резюме была ознаменована эта новая точка отсчета – Бисмарк получил признание как крупный европейский государственный деятель, отныне он перестал вызывать опасения, считаясь просто динамичным политиком, «последнюю» цель которого предугадать невозможно и который озабочен только интересами Пруссии и Германии. Впрочем, мир в Европе, служащий интересам сохранения Германской империи, основывался, по мнению Бисмарка, несмотря на любые индивидуальные конфликты, исключительно на продолжении кооперации великих держав: средние и мелкие государства, как и «внегосударственные» национальности были и оставались для него всего лишь «объектами» политики. «Держать восточный гнойник открытым» – столь грубая формулировка демонстрирует pars pro toto [30]30
  Частично; букв.: часть вместо целого (лат.).


[Закрыть]его отношение к таким «объектам» «большой политики».

Берлинский конгресс также представлял собой поворотный момент и во внешней политике Бисмарка, поскольку теперь он был убежден в необходимости создания союзной структуры, сконцентрированной вокруг Германии.

Проблема «выбора» больше не допускала отсрочек. Однако Бисмарк сумел затянуть решение о союзе (союз поначалу задумывался как довольно представительный, включающий в себя в том числе и экономическое объединение «Центральная Европа», но затем по инициативе австро-венгерской стороны был ограничен рамками оборонительного союза антироссийской направленности) с двойственной монархией до тех пор, пока не стало ясно, что и Россия пойдет на новое сближение с Германской империей, что и осуществилось в 1881 году в виде (тайного) Союза трех императоров (с включением Австро-Венгрии). На предварительных переговорах Бисмарк заявил чрезвычайному посланнику России Сабурову:

«Поверьте мне, не в Ваших интересах сеять раздор между Германией и Австрией. Вы слишком часто недооцениваете, как важно находиться на шахматной доске Европы втроем. Для старых кабинетов, и прежде всего для моего, эта цель неизменна. Всю политику можно свести к формуле: попытайся держаться втроем, пока сомнительным равновесием распоряжаются пять великих держав. Вот настоящая гарантия против коалиций». Напряженность в отношениях между Францией и Италией, возникшая в связи с захватом Туниса, дала возможность привлечь и эту страну к австро-венгерскому объединению и в 1882 году заключить с ним оборонительный Тройственный союз, направленный против Франции.

Достигнутая таким образом благоприятная расстановка центрально-европейских сил позволила Бисмарку перешагнуть «предел», который он сам установил и до сих пор строго соблюдал. Он считал Германскую империю исключительно европейской великой державой и даже очень существенные торговые интересы за океаном не оправдывали в его глазах захвата колоний. Канцлер преодолел свое предубеждение по внутриполитическим соображениям – для того чтобы наметить нации новые цели после уже ставшего привычной реальностью создания империи, чтобы с помощью ходкого лозунга обеспечить правительственным партиям доступ на выборы в рейхстаг и вернуть большинство, потерянное в 1881 году, но фактически необходимое по соображениям бюджета. Еще более значим был внешнеполитический расчет Бисмарка. В процессе сближения с Францией на арене колониальной политики и «создания фронта» против Англии, можно было гарантировать связи Германской империи с Россией, имеющие, по мнению Бисмарка, первостепенное значение после ожидавшейся в тот период смены монарха, в результате которой власть должна была перейти к кронпринцу, настроенному пробритански. В действительности захват колоний в Африке (Юго-Западная Африка, Камерун, Того, Восточная Африка) и в морях южного полушария совершился в условиях столкновений с Англией, точно так же, как во всех международных конфликтах (вокруг Афганистана, Египта и т. д.). На этом этапе (до 1885 года) Бисмарк в общем занимал позицию в пользу России и Франции. Так, в январе 1885 года Бисмарк заявил: «Египет как таковой не представляет большого интереса, решающим является для нас манипулирование европейским равновесием в том смысле, в каком это соответствует нашему сегодняшнему пониманию собственных интересов… Египетский вопрос представляет для нас необходимое поле для политических операций, но не объект таковых».

Однако восточный кризис, разразившийся в середине 1885 года вокруг Болгарии и совпавший по времени с сильными реваншистскими тенденциями во Франции, очень быстро привел к тому, что внешнеполитические интересы канцлера вновь сконцентрировались на континенте. В ситуации, претерпевшей столь значительные изменения, в 1888 году прозвучали известные слова Бисмарка в адрес исследователя Африки Ойгена Вольфа. Они объясняют – пожалуй, слишком односторонне – евроцентристские воззрения канцлера: «Ваша карта Африки и вправду очень хороша, но моя карта Африки расположена в Европе. Здесь расположена Россия и здесь расположена Франция, а мы в середине; вот моя карта Африки».

Новый восточный кризис вокруг Болгарии представлял собой более значительную опасность для Бисмарка, чем кризис 1875–1878 гг.

Тесные австро-германские связи, даже если строго оборонительный характер двойственного союза и не подчеркивался, без всякого умысла с германской стороны легко могли привести к тому, что империя, оказавшись в состоянии войны с Россией (а также перед лицом шовинистических, профранцузских настроений в среде петербургской и московской общественности и перекликающейся с ними волны реваншистских настроений во Франции) начнет воевать и с Францией. 11 января 1887 года Бисмарк в речи, произнесенной в рейхстаге, публично предостерегал Австро-Венгрию от подобной игры. Венское правительство толкали на нее представители прусского генерального штаба и оппозиционной Бисмарку группировки чиновников-интриганов внешнеполитического ведомства из окружения тайного советника фон Хольштайна. «Нам совершенно все равно, – заявил канцлер, – кто правит в Болгарии и что вообще станет с Болгарией – это я повторяю здесь; я повторяю все, что говорил ранее, употребляя избитое и заезженное выражение о костях померанского гренадера: весь восточный вопрос не является для нас вопросом войны. Мы никому не позволим из-за этого вопроса накинуть себе на шею поводок, чтобы поссорить нас с Россией». «Австрия, – объяснял Бисмарк в мае 1888 года, в период „99 дней“, кронпринцу (будущему императору Вильгельму II), – если останется нашей единственной опорой после того, как мы сожжем свои корабли в направлении России и Россия и Франция будут противостоять нам как заклятые враги, вновь приобретет влияние на Германскую империю, аналогичное тому, которое мы, к счастью, ликвидировали в 1866 году. Прочность наших отношений с австро-венгерским государством основывается большей частью на том, что мы в случае, если Австрия предъявит нам несправедливые обвинения, сможем прийти к соглашению и с Россией. Если таковая возможность исчезнет, Австрия станет гораздо более требовательным союзником, чем до сих пор, а если найдет поддержку у России, то, возможно, столь же требовательным, как во времена Германского бундестага».

Именно из этих соображений Бисмарк в разгар кризиса 1887 года, после того, как нечего стало и думать об обновлении Союза трех императоров или о замене его каким-либо другим тройственным союзом, приложил все силы к тому, чтобы добиться двухстороннего русско-германского договора. Этот договор должен был устранить по крайней мере непосредственную угрозу войны, каким бы малым ни оказалось его значение в случае нового обострения кризиса в Европе.

В ходе политической игры, в которой были использованы все «регистры» тактики ведения переговоров, Бисмарку удалось приблизить Англию, до сих пор стоявшую в стороне в «splendid isolation», [31]31
  В великолепном уединении (англ.).


[Закрыть]к Австро-Венгрии и Италии и обязать к сохранению status quo на Балканах (Тройственный восточный союз, или Средиземноморская антанта). Почти одновременно, пойдя на значительные уступки России (в части турецких проливов), посредством «совершенно тайного» дополнения к подписанному 18 июня 1887 года тайному русско-германскому договору перестрахования канцлер склонил Россию к нейтралитету в случае нападения Франции на Германскую империю. Разумеется, обязательства, взятые на себя Бисмарком по различным договорам и соглашениям, противоречили друг другу, если не букве, то по духу. Однако при оценке подобного «двусмысленного» поведения следует учитывать, что все эти альянсы были заключены Бисмарком не как обязательства на случай войны. Все они без исключения составлены таким образом, чтобы никогда не допустить наступления прецедента, предусмотренного договором, то есть войны.

Прусский генеральный штаб, в том числе и лично Мольтке (осенью 1887 года призывавший к зимнему походу на Россию), настаивал на начале превентивной войны в условиях якобы благоприятного соотношения сил. При этом с оптимизмом рассчитывали на то, что Англия благосклонно останется в стороне. Однако Бисмарк, сознавая бесперспективность войны, развязанной Германией, последовательно отклонил все «шансы», как бы заманчиво их ему ни обрисовывали. 6 февраля 1888 года в большой речи в рейхстаге он подробно обосновал причины отказа от превентивной войны: «Не страх настраивает нас столь миролюбиво, а именно сознание собственной силы, сознание того, что и в случае нападения в менее благоприятный момент мы окажемся достаточно сильны для отражения противника. В то же время мы будем иметь возможность предоставить божьему провидению решать, не лучше ли устранить необходимость войны… Любая крупная держава, которая пытается оказать влияние и давление на политику других стран, лежащую вне сферы ее интересов, и изменить положение вещей, приходит в упадок, выйдя за пределы, отведенные ей Богом, проводит политику власти, а не политику собственных интересов, ведет хозяйство, руководствуясь соображениями престижа. Мы не станем этого делать». Конец этой речи общеизвестен, хоть и цитируется в сильном сокращении: «Нас легко расположить к себе любовью и доброжелательностью – может быть, слишком легко, – но уж, конечно, не угрозами! Мы, немцы, боимся Бога, но больше ничего на свете; а уж богобоязненность заставляет нас любить и сохранять мир».

Между тем, Бисмарк, исходя из опыта кризисов, считал неустойчивое положение империи в центре континента настолько серьезным, что в январе 1889 года попытался выйти за рамки своей союзной политики. Он предложил Англии, по отношению к которой до сих пор демонстрировал сдержанность именно вследствие ее парламентарной системы правления, союз, который был бы заключен совершенно открыто и ратифицирован парламентами обоих государств (явно направленный против Франции, а в случае своей реализации фактически и против России). Британский премьер-министр лорд Солсбери ответил уклончиво: он хочет «пока что оставить вопрос открытым, не говоря ни „да“, ни „нет“». Эта последняя внешнеполитическая инициатива Бисмарка безрезультатно «ушла в песок», так что до окончания его пребывания на канцлерском посту решающим фактором его внешнеполитических воззрений была поддержка, которую Германская империя имела в лице России. В мае 1888 года в распоряжении, направленном послу Германии в Вене, он еще раз сделал принципиальное заявление по проблеме войны против России (подобное же он заявил и кронпринцу Вильгельму). Незадолго до этого на полях документа, касающегося дальнейшего обсуждения темы превентивной войны против России, приписал: «Это не так легко. Победа над Россией – это не разгром, а обретение соседа на востоке, стремящегося к реваншу». Таким образом, каково бы ни было течение отдельных событий, войну против России, однажды развязанную, в принципе никогда не удастся по-настоящему закончить. В упомянутом распоряжении Бисмарк высказался следующим образом: «Даже самый благоприятный исход войны никогда не имел бы следствием разрушение главных сил России… Эта нерушимая империя, которая сильна своим климатом, своими пустынными просторами и своей непритязательностью, а также тем, что имеет только одну границу, которую необходимо защищать, после поражения осталась бы нашим заклятым врагом, жаждущим реванша, точно таким же, каким является сегодня Франция на Западе… В случае с гораздо более слабой Польшей уничтожить нацию не удалось трем великим державам в течение 100 лет. Жизнеспособность русской нации будет не менее упорной… Лучшее, что мы, по моему мнению, можем сделать – это обращаться с ней как с изначально существующей опасностью, против которой у нас наготове защитные валы, но которую мы не в состоянии стереть с лица земли».

По этой же причине, и для того, чтобы не попасть в одностороннюю зависимость от Англии, Бисмарк считал Францию и Австрию великими державами, играющими роль неотъемлемого фактора длительного поддержания равновесия в Европе. В 1877 году в беседе с послом Германии в Петербурге фон Швайницем он недвусмысленно заявил: «Дальнейшее существование Франции как великой державы для нас такая же потребность, как и существование любой другой из великих держав, уже хотя бы по той причине, что в известном случае нам потребуется противовес Англии на море». Имперский канцлер, употребляя множество подобных выражений, подчеркивал значение великой державы Австро-Венгрии для ее союзника Германской империи, а также для всей Европы. Наиболее убедительно прозвучало это в 1879 году в беседе с Вильгельмом I, при обосновании необходимости двойственного союза: «Богемия в руках русских означала бы наш конец; Богемия в наших руках означала бы войны с царской империей без всякой пощады и без передышки. Вы видите, наша жизненная потребность состоит в том, чтобы Австрия жила». Бисмарк, явно на крайний случай предстоящей войны на два фронта, начиная самое позднее со времен кризиса 1887 года, взвешивал возможность «в последний момент купить нейтралитет России, отказав Австрии в поддержке и этим отдав России Восток», как признался он в 1885 году графу Хатцфельдту. Кризис 1887 года со всей очевидностью продемонстрировал всю серьезность положения империи, которое еще в 1882 году в речи в рейхстаге Бисмарк пластично обрисовал таким выражением: «миллионы штыков направлены преимущественно в центр Европы. Мы находимся именно в центре Европы и уже вследствие своего географического положения и, кроме того, в результате всей европейской истории поставлены под удар коалиций прочих держав».

* * *

Этому «Caushemar des coalitions» во внешней политике, неразрушимому до тех пор, пока Германская империя будет оставаться в своем неустойчивом «полупреимущественном» положении в Европе, во внутренней политике у Бисмарка соответствовал «Caushemar des revolutions» [32]32
  Кошмар революций (франц.).


[Закрыть](Т. Шидер). В период кризисов оба «кошмарных сна» сплетались в сознании канцлера в крайне запутанный клубок: «шеренги» внешних врагов вламывались во внутригерманские декорации, а угроза социальной революции внутри империи сочеталась с внешними врагами. Единственное существенное различие в применяемых «методах борьбы» состояло, с точки зрения Бисмарка, в том, что он в принципе с уважением относился к интересам европейских великих держав. Разумеется, в каждом отдельном случае можно спорить относительно сфер интересов, но европейскую структуру распределения власти он рассматривал как конгломерат, составленный из множества отдельных «единств». При этом было необходимо – здесь корни диаметрально противоположной внутриполитической концепции Бисмарка – заставить «единство» Германской империи проявиться среди этого многообразия как можно более ярко. Все, что в действительности или только лишь на взгляд канцлера ставило под сомнение цельность «единства» Германской империи, он считал «правопротивным» и, преисполненный ненависти – в том числе и в высшей степени сомнительными средствами – с этим боролся, что и приводило к нерациональному обострению конфликта. Бисмарк полностью идентифицировал себя с империей, в соответствии с собственной перефразировкой слов Людовика XIV. Она прозвучала в его беседе с послом фон Швайницем: «Moije suis 1'Etat» [33]33
  Я – это государство (франц.).


[Закрыть]и стала – по мнению Швайница ярким выражением абсолютного слияния эгоизма и патриотизма, самопожертвования и себялюбия.

Не считая всего прочего, подобная позиция Бисмарка свидетельствовала о недооценке конституционного характера империи. Уже вскоре после 1871 года, а окончательно – после полного пересмотра всей своей политической концепции в 1878–1879 гг, он больше не допускал возможности компромисса с либералами, несмотря на то, что первоначально именно рейхстаг рассматривал как элемент национального единства. Впрочем, имперский канцлер всегда считал, что национальный парламент Германии служит государственной власти и оказывает ей поддержку как внутри государства, так и вне его, но ни в коей мере не является формой политических и социальных столкновений, которые можно рассматривать как действительное или мнимое ослабление единства Германской империи. Бисмарк в полном недоумении взирал на проявления социальной динамики, отражавшиеся в практике деятельности рейхстага. В этом он видел только происки «врагов империи». В 1883 году в кругу доверенных друзей он взял назад свои уже ставшие крылатыми слова, произнесенные в 1863 году, с таким замечанием: «Этот народ не умеет скакать верхом… Будущее Германии видится мне в весьма черном свете. Если „Форхов и Виркенбек“ станут у руля и будут продвигаться по протекции сверху, то все снова развалится. Все они мелочны и ограниченны, никто не действует на общее благо, каждый тащит только в собственную норку своей фракции».

Многочисленные, в большинстве случаев спровоцированные им самим конфликты с различными учреждениями, группировками и лицами (весьма ярким примером является конфликт с послом Германии в Париже фон Арнимом, который возник по причинам как делового, так и личного характера и закончился длительным процессом) расшатали нервную систему Бисмарка. Он постоянно, часто на несколько месяцев, удалялся в Варцин или Фридрихсру, а также на лечение в Бад-Киссингер или Гаштейн. Ему была в тягость двойная нагрузка – посты рейхсканцлера и премьер-министра Пруссии. В 1873 году Бисмарк на несколько месяцев перепоручил пост премьер-министра Пруссии Роону. Однако поскольку в это время (и в последующие годы, почти до конца столетия) центральная власть Пруссии играла определяющую роль в имперской политике (лишь впоследствии усилился собственный вес имперских институций), от разделения властных постов пришлось отказаться…. Бисмарка по-прежнему никоим образом не интересовали внутриполитические проблемы, если они не вырастали до масштабов внешнеполитических.