Текст книги "Отто фон Бисмарк (Основатель великой европейской державы - Германской Империи)"

Автор книги: Андреас Хилльгрубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Непосредственно после заключения 8 апреля 1866 года прусско-итальянского союза (с трехмесячным сроком действия) Бисмарк начал дипломатическое и политическое наступление на Австрию. В тот же день он направил в бундестаг запрос о необходимости «созвать собрание на основе прямых выборов и всеобщего избирательного права для всей нации, с тем чтобы принять и обсудить проекты реформы союзной конституции, предложенные немецкими правительствами». За этой политико-дипломатической формой крылось не больше и не меньше, как «великая германская революция 1866 года» (Якоб Буркхардт).

Одновременно Бисмарк, двигаясь по пути национал-революционного решения, углубил установленные еще в 1862 году контакты с венгерскими эмигрантами, группировавшимися вокруг Коссута и Клапки. Эмигранты в составе легиона должны были из Силезии продвинуться в Моравию и поднять восстание в Венгрии. Были установлены связи и с чехами в Богемии, и с румынами, и с сербами, которые должны были мобилизовать подданных Габсбургов из числа южных славян. Все эти меры, а также договоренность с Италией о продвижении армии в направлении Вены и через Адриатику в Венгрию должны были способствовать скорейшему принятию решения, которое представлялось Бисмарку безусловно необходимым. Позиция Наполеона в течение долгого времени допускала разночтения, а теперь же он явно склонялся на сторону Австрии. Бисмарк не отваживался рассчитывать на значительные успехи одной лишь прусской армии в ее постреформенном состоянии, ибо во время войны против Дании достижения были не слишком убедительными. 14 июня 1866 года было принято окончательное решение о начале войны против Австрии. Бисмарк еще морально не оправился после покушения, совершенного на него, «наиболее ненавистного человека» Пруссии, демократом Коэн-Блиндом. Премьер-министр заявил английскому посланнику о своей полной неосведомленности относительно исхода событий: «Борьба предстоит тяжелая. Может статься, Пруссия проиграет, но в любом случае, она будет сражаться отважно и с честью… Если нас разобьют, я не вернусь сюда. Я погибну в последней атаке. Умереть можно лишь однажды, и побежденному лучше всего умереть». Здесь (как и при принятии некоторых других решений), словно внезапное озарение, высветился фридерицианский [25]25
  Относящийся к Фридриху II и его времени.


[Закрыть]элемент политики прусского премьера «победа или гибель», скрытый от глаз в «нормальные» времена. То обстоятельство, что стремление всегда идти ва-банк не стало определяющим началом всей политики Бисмарка, объясняется, безусловно, многогранностью его личности. И не в последнюю очередь тем, что называется «fortune». Ему был неведом выбор между тривиальными «за или против». Слившись воедино, объективные и субъективные факторы обеспечивали именно ту точную меру, то необходимое «количество» успеха, который сопутствовал Бисмарку, они наделили его умением управлять государством и уже к 1866 году вызывали восхищение и друзей, и врагов.

14 июня 1866 года он объявил Германский союз «недействительным». В результате остальные немецкие государства приняли решение о создании органа союзной исполнительной власти, направленного против правонарушителя – Пруссии. Практически война против Пруссии велась коалицией большинства немецких государств под предводительством Австрии. Бисмарк обратился к немецкому народу, чтобы противостоять тому ужасу перед «братоубийственной войной», которым была охвачена вся нация: «В течение полувека Германский союз был оплотом не единства, а раздробленности нации, утратил вследствие этого доверие немцев и на международной арене стал свидетельством слабости и бессилия нашего народа. В эти дни Союз собираются использовать для того, чтобы призвать Германию обратить оружие против того из союзников, который внес предложение о формировании германского парламента и тем самым сделал первый и решающий шаг по пути удовлетворения национальных чаяний. У войны против Пруссии, которой так домогалась Австрия, отсутствует союзно-конституционная основа; для нее нет никакой причины и ни малейшего повода».

Единственное сражение, которое произошло при Кениггреце 3 июля 1866 года, решило исход войны быстрее, чем ожидал Бисмарк, благодаря ярко проявившимся новым тенденциям в прусской армии, и в первую очередь благодаря продуманному руководству Мольтке. До заготовленных предусмотрительным премьером взрывоопасных элементов национал-революционного толка просто не дошла очередь. В предложении о заключении перемирия, последовавшем от австрийской стороны непосредственно после сражения, «министр конфликтов» усмотрел шанс достичь целей, имевших решающее значение для усиления Пруссии. При этом можно было не разжигать пламени национального революционного движения, таящего в себе угрозу существованию общеевропейской государственности. Генерал фон Штош, чрезвычайно критично настроенный по отношению к главе прусского правительства, будучи под глубоким впечатлением от превосходства Бисмарка в этой ситуации, заявил: «Он удивительно ясно и живо изложил требования, которые следовало положить в основу мирного соглашения: исключение Австрии из состава Германии, объединение Северной Германии, по конфессиональной принадлежности преимущественно протестантской, как начального этапа движения к крупномасштабному единству…

Впервые я наблюдал Бисмарка в личном общении, и охотно признаю, что впечатление, которое он произвел, просто потрясло меня. Ясность и величие его взглядов доставили мне высшее наслаждение; он судил обо всем уверенно и здраво, каждая его мысль свидетельствовала о широте кругозора». В день сражения при Кениггреце лондонская «Тайме» с восхищением сообщала: «Он единственный человек в Германии, который знал, чего хочет; без него стремление немцев, народа морально несмелого, к единству никогда не воплотилось бы в жизнь».

С целью по возможности обезопасить Пруссию от французской интервенции, которой следовало ожидать, Бисмарк, обращаясь к прусскому посланнику в Париже, фон дер Гольцу, подчеркивал: «Наши политические потребности ограничиваются контролем над силами Северной Германии в любой форме… Я без всяких сомнений произношу слова „Северогерманский союз“, поскольку, если мы добьемся достаточной консолидации, привлечение немецко-католического баварского элемента станет невозможным. Последний еще долго не согласится добровольно подчиниться власти Берлина».

Жене Бисмарк писал 9 июля 1866 года: «Дела наши идут хорошо, несмотря на Наполеона; если наши притязания не будут преувеличенными и мы не будем считать, что завоевали целый свет, то достигнем мира, который стоит этих усилий. Но мы столь же быстро впадаем в упоение, как и в отчаяние, и у меня неблагодарная задача – охлаждать пыл и напоминать, что в Европе живем не мы одни, а еще три державы, которые ненавидят нас и завидуют нам».

Премьер-министр имел в виду ожесточенные споры, которые происходили между ним и королем относительно продолжения войны или немедленного ее окончания. Лишь ценой чрезвычайных усилий ему удалось с помощью кронпринца, который во внутриполитических столкновениях до сих пор был на стороне противников Бисмарка, вопреки мнению монарха добиться подписания Никольсбургского договора о перемирии от 26 июля 1866 года. Договор оставлял в неприкосновенности положение Австрии как великой державы и открывал Пруссии путь к переустройству Германии без Австрии. О тяжести конфликта свидетельствует запись в дневнике кронпринца от 25 июля: «Король и премьер жестоко повздорили, и возбуждение все еще не спадает. Вчера Бисмарк в моем присутствии плакал из-за тех резкостей, которые наговорил ему его величество. Мне пришлось успокаивать беднягу, однако он прямо-таки боялся вновь идти к его величеству».

Бисмарку с трудом удалось уклониться от настояний России на созыве международного конгресса в духе Парижской мирной конференции 1856 года, который поставил бы успех Пруссии под сомнение. Однако вмешательство Наполеона III в договоренности, приведшие к заключению окончательного мирного договора в Праге 23 августа 1866 года, «министру конфликтов» пришлось принять как неизбежность. На прусско-французских переговорах в обмен на отказ Пруссии от перехода через Майнскую линию [26]26
  Относящийся к Фридриху II и его времени.


[Закрыть]Наполеон III согласился на аннексию Пруссией северогерманских территорий с населением до четырех миллионов человек. Это дало Бисмарку возможность «закруглить» Пруссию вокруг Ганновера, курфюршества Гессенского, Нассау и старинного рейнского города Франкфурта и обеспечить неприкосновенность своих позиций в Северной Германии. Сколь проблематичным ни представлялось бы это решение в аспекте легитимности монархии – в особенности на фоне вызывающей жесткости, как в случае с Франкфуртом – и внутриполитического благоразумия, оно все же было принято. Кроме того, при заключении Пражского мира был упомянут, с оглядкой на Францию, обособленный Южногерманский союз. Он, впрочем, никогда не был создан, ибо Бисмарк воспользовался территориальными притязаниями на западные области Германии, проявившимися в ходе переговоров с французским посланником, и заключил с каждым южногерманским государством в отдельности тайный оборонительный союз. Теперь они были прочно соединены с Пруссией не только экономическими связями (членством в Германском таможенном союзе), но и военными. И, наконец, в статье пятой Пражского мира по настоянию Франции был закреплен принцип, по самой своей сути чуждый как Пруссии, так и Австрии – «свободное определение населения северных районов Шлезвига» в вопросе возможного присоединения их к Дании.

Бисмарк полностью отдавал себе отчет в том, что отныне, после Кениггреца, любое из принимаемых им решений будет иметь европейские масштабы. Теперь его деятельность была нацелена не меньше чем «на превращение Германии из сферы нейтрализации властных интересов крупных и мелких немецких государств в духе Германского союза в центр осуществления державной концепции, влияние которого при необходимости может простираться далеко за его пределы, будучи усиленным в результате индустриализации и увеличения плотности населения» (Т.Шидер). Бисмарк в то время, казалось, еще не вполне осмысливал эти последствия. Скорее, он считал, что можно проводить обустройство этого нового центра в рамках европейской системы распределения власти, лишь пересмотренной, но не подвергнутой каким-либо революционным преобразованиям, в полном согласии с прочими великими державами. Нужно только продвигаться вперед с осторожностью и поначалу не пересекать Майнской линии в южном направлении.

Основанный в 1867 году Северогерманский союз, союзное государственное образование под прусской гегемонией, в качественном отношении представлял собой нечто большее, чем просто расширенный вариант Пруссии. Скорее, речь шла о новой крупной германской державе, имеющей притязания на статус национального государства. Во внутрисоюзной политике Бисмарк во многом пошел навстречу либералам. С большей их частью в Пруссии (теперь это были так называемые «национал-либералы») после кениггрецкого триумфа премьер заключил компромисс (компенсация за правление в отсутствие бюджета в предыдущие годы). Прежде всего это был рейхстаг, сформированный на основе всеобщего равного избирательного права, в котором национал-либералы, как и ожидалось, получили большинство. Структура союза – во главе его стоял король Пруссии и союзный канцлер (Бисмарк), являющийся единственным «ответственным» министром – с самого начала была рассчитана на последующее привлечение суверенных южногерманских государств. На настояния либералов, требовавших по возможности немедленного завершения объединения Германии, освободившейся от своей австрийской части, Бисмарк ответил призывами к терпению, ссылаясь на расстановку сил в Европе. Майнская линия не «стена», «а идеальная граница если продолжать выражаться иносказательно – это в известной степени решетка… сквозь которую национальный поток прокладывает себе путь».

Однако фаза консолидации представлялась Бисмарку необходимой и по внутриполитическим соображениям. «От гладкого разрешения северогерманского вопроса в соответствии с нашим замыслом зависит… в существенной степени присоединение Южной Германии; Северогерманский союз, в котором царит разлад, не имеет шансов привлечь к себе юг», – так объяснил Бисмарк причины своей выжидательной позиции в послании кронпринцу от 3 февраля 1867 года. Прусских консерваторов, за исключением одной группировки («свободные консерваторы»), не вдохновляли ни внешнеполитические акции Бисмарка (создание Северогерманского союза и аннексия Ганновера, Гессеиа и т. д.), ни его внутренняя политика, ориентированная на компромиссы. Консерваторы, будучи упорными приверженцами старопрусских легитимистских взглядов, открыто выступили против союзного канцлера. Это можно было предвидеть уже в ходе дебатов в прусской палате депутатов вокруг предложения об индемнитете, [27]27
  Одобрение парламентом постфактум действий правительства.


[Закрыть]каковое было принято 3 сентября 1866 года за счет голосов национал-либералов и «свободных консерваторов» (а также частично партии католического центра). Испросив задним числом одобрения ассигнований, затраченных на военную реформу, Бисмарк тем самым принципиально признал за парламентом право на утверждение бюджета и продемонстрировал свою приверженность концепции конституционной монархии прусского образца, в противоположность свойственной консерваторам тенденции «завершить» победу над Австрией посредством возрождения в Пруссии доконституциоиного порядка. Позицию своих прежних друзей-консерваторов Бисмарк прокомментировал едким замечанием: «Людям нечем заняться, они ничего не видят дальше собственного носа и упражняются в плавании в бурных волнах пустословия. С врагами можно справиться, но друзья! Они носят шоры и видят только клочок мира». И далее:

«Заблуждается тот, кто оценивает меня с точки зрения оппозиции образца 1848 года. Придерживаясь взглядов „Кройццайтунг“, править невозможно».

* * *

Заручившись поддержкой национал-либералов и с их помощью получив возможность заняться «строительством» Северогерманского союза, Бисмарк достиг важной цели, к которой шел, начиная с 1882 года: объединения прусской военно-бюрократической государственности с немецким национальным движением. Несмотря на то, что руководящая роль Бисмарка в этом «объединении» была бесспорной, поле его внешнеполитической деятельности было ограниченным, что проявилось уже в ходе люксембургского кризиса 1867 года. Конституция Северогерманского союза также была отмечена явным налетом либерализма, даже если «прорыв» к парламентарной монархии и был «заблокирован» Бисмарком – как тогда считали либералы, лишь временно. Рискованный «образ», который Бисмарк употребил на заключительных слушаниях по конституции Северогерманского союза 11 марта 1867 года, был воспринят как шанс для продолжения либерализации в будущем: «Господа, будем работать быстро! Поможем Германии, так сказать, взобраться в седло! Уж поскакать-то она сможет».

На дотацию в размере 400 000 талеров, предоставленную палатой депутатов Пруссии в качестве благодарности за победу над Австрией, Бисмарк в 1867 году приобрел поместье Варцин в округе Руммельсбург. Туда входило 22500 моргенов земли, из них более половины занимали леса. Книпхоф он продал. В последующие годы Бисмарк нередко приезжал в Варцин из Берлина – как правило, на несколько месяцев («Здесь меня не настигнет курьер с депешей»).

Кризис вокруг Люксембурга (он входил в Германский союз, но не стал членом Северогерманского) был вызван стремлением Наполеона III, чья неудачная политика во время австро-прусской войны подвергалась во Франции все большей критике, задним числом получить компенсацию за столь значительное усиление мощи Пруссии. Как уже отмечалось, кризис выявил пределы, установленные Бисмарку немецким национальным движением. Шанс совершить «сделку на взаимовыгодных условиях» и покупку Францией Люксембурга «уравновесить» переходом Пруссии через Майнскую линию отпал после того, как об этом стало известно. В Германии стали раздаваться протесты, имеющие национальную окраску. Обнародование оборонительных договоров с южногерманскими государствами теперь открывало иные возможности для привлечения их к Северогерманскому союзу. Возрождение Германского таможенного союза, в рамках которого было предусмотрено существование политических институций, и прежде всего Германского таможенного парламента, казалось, способствовало укреплению не только военных, но и экономических связей Севера и Юга. Однако выборы в таможенный парламент весной 1868 года явились существенным шагом назад с точки зрения немецкой национальной идеи. Среди вновь избранных депутатов южнонемецких государств большинство составили противники мелконемецкого решения.

* * *

Исходя из подобных предпосылок, Бисмарк приготовился к неспешному развитию событий. В мае 1868 года он заявлял: «Все мы носим в сердце идею национального единения, однако для расчетливого политика на первом месте всегда необходимое, а уже потом желательное, то есть вначале оборудование дома, а только потом его расширение. Если Германия реализует свои национальные устремления до окончания девятнадцатого века, я сочту это величайшим событием, а случись то же самое через десять или даже пять лет – это было бы нечто из ряда вон выходящее, неожиданная милость божья». Еще более отчетливо позиция союзного канцлера была выражена в указаниях, которые он давал посланнику северогерманского союза в Мюнхене 26 февраля 1869 года: «То, что немецкому единству способствовали бы некие события, происходящие как следствие определенных намерений, я считаю вполне вероятным. Однако совсем другой вопрос – это умение намеренно вызвать катастрофу и ответственность за выбор момента для нее. Следствием произвольного вмешательства в ход истории, основанного на одном лишь субъективном подходе, всегда были незрелые плоды; а то обстоятельство, что немецкое единство в данный момент не является зрелым плодом, по моему мнению, бросается в глаза… За шумной суетой, с которой люди ищут вне пределов вещественного философский камень, способный немедленно установить единство немцев, скрывается, как правило, незнание реалий действительности и их последствий, что свидетельствует о неглубоком уме и духовном бессилии… Мы можем перевести часы, но время от этого не пойдет быстрее, а умение выжидать, наблюдая развитие событий, является предпосылкой практической политики». 16 апреля 1869 года Бисмарк заявил в Северогерманском рейхстаге: «Мы не можем делать историю, а можем только ждать, пока она совершится. Мы не можем ускорить созревание плодов, поместив под ними лампу, а если мы замахнемся на незрелые плоды, то воспрепятствуем росту и погубим их». Еще 24 февраля 1870 года Бисмарк отклонил в рейхстаге предложение о немедленном включении в Северогерманский союз по крайней мере Бадена. «Мы не сделаем ничего хорошего, исключив элемент, наиболее благотворно влияющий на национальное развитие на Юге, и отделив его барьером, как если бы мы сняли сверху сливки и предоставили оставшемуся молоку скисать». Он стремился к объединению с Южной Германией в целом, «но совершенно добровольно, без угрозы, без принуждения, без нажима».

Несмотря на то, что перед лицом шумного натиска национал-либералов Бисмарк снова и снова призывал к благоразумию и терпению, сам он в этот период вследствие внутреннего беспокойства – был зачастую раздражен, постоянно ощущал недомогание и находился в напряженных отношениях даже с королем Вильгельмом. Однако прошение Бисмарка об отставке король отклонил со следующим обоснованием: «Ваше имя в истории Пруссии стоит выше, чем имя любого другого государственного деятеля. И его я должен потерять? Никогда!»

* * *

И все же, вопреки ожиданиям, германский вопрос был решен быстро, гордиев узел был разрублен военным путем. Это явилось следствием чисто династической ситуации, международные последствия развития которой до начала июля 1870 года трудно было предугадать. К тому же Бисмарк активно вмешался в происходящее лишь весной 1870 года. Выдвижение на испанский престол принца Леопольда, представителя южногерманской католической линии Гогенцоллернов, Бисмарк рассматривал как возможность отвлечь внимание внешнеполитического ведомства французской империи, в начале 1870 года превратившейся в «Empire liberal», от германской сцены. Однако что касается конкретного решения, то в течение долгого времени царила неопределенность. После оглашения кандидатуры 3 июля 1870 года французская общественность разразилась бурей протеста, рисуя образ империи Гогенцоллернов, охватывающей со всех сторон Францию аналогично империи Карла V. В этой ситуации правительство Оливье (Ollivier) не только не удовлетворилось немедленным отказом Леопольда от трона, но и сочло необходимым перейти в политическое наступление, которое приняло неприемлемую для Пруссии форму. 13 июля в Бад-Эмсе французский посол Бенедетти передал королю Вильгельму требование гарантий отказа монарха от кандидатуры принца «на все времена». Король направил Бисмарку подробную депешу с несколько пространным сообщением о беседе, состоявшейся на променаде курорта Бад-Эмс. Однако союзный канцлер сократил ее до такой степени, что создалось впечатление совершенно сознательного вызова Пруссии, брошенного французским правительством. По всей Германии поднялась волна национального возмущения, в том числе и в южногерманских государствах. В свою очередь, «ответ» Франции – объявление Пруссии войны, последовавшее 19 июля 1870 года, – для правительств южногерманских государств представлял собой прецедент, предусмотренный условиями оборонительного союза. Кроме того, в условиях подъема национального движения едва ли было возможно неучастие какого-либо из государств. Например, Пруссии, где деятельность «партии патриотов» была направлена против мелконемецкого решения. Нейтралитет России был гарантирован. Царская империя, проявляя явную доброжелательность к Пруссии, предприняла сдерживающий маневр против Австрии и выдвинула свои войска на границу с Галицией. Британскую общественность Бисмарк настроил в духе симпатии и нейтральной позиции Англии по отношению к прусской Германии тем, что передал в «Тайме» документы, свидетельствующие о притязаниях Франции на Бельгию, которые проявились в ходе франко-прусских переговоров в июле-августе 1866 года. Несмотря на боевые успехи прусских и южнонемецких войск и последовавшую 2 сентября 1870 года капитуляцию одной из двух французских армий, столь желанный сценарий а 1а Кениггрец (когда исход войны решился в единственном крупном сражении) не повторился. После того как Бисмарк отклонил «ничей» мир на основе территориальной неприкосновенности Франции и признания объединения всей Германии (за исключением Австрии) под эгидой Пруссии, Французская республика, провозглашенная 4 сентября, продолжила войну с усиленной энергией.

Несмотря на взрыв национальных восторгов (уже после первых побед, одержанных в боях на приграничных территориях), Бисмарк сохранял трезвость духа и 2 августа 1870 года писал жене из Майнца: «Ликование народных масс на вокзалах было оглушающим, мне кажется, слишком сильным для нынешнего дня. Они должны что-то оставить и на после победы, которую Бог нам дарует». Однако уже в начале августа 1870 года он присоединился к требованию, выдвинутому общественностью Германии, об отделении Эльзаса и части Лотарингии от Франции, хоть и по иным, в отличие от общественного мнения, не национальным, мотивам. Если не учитывать причин стратегического характера, постоянство Бисмарка в вопросе аннексий объяснялось в первую очередь его концепцией модификации европейского равновесия (достижимой только посредством стойкого ослабления Франции и выравнивания численности французов и немцев). Зима 1870–1871 гг, показалась Бисмарку бесконечной. Не удалось преодолеть сопротивление Мольтке в вопросе обстрела осажденного Парижа с целью ускорить события. Союзный канцлер временами говорил о «французском национальном характере» и свойственной французам «жажде власти», в силу чего необходим мир на жестких условиях. Казалось, будто Бисмарк стал приверженцем теории «кровной вражды». В инструкциях, направленных прусскому посланнику в Петербурге 25 августа 1870 года, он заметил, что «склонность Франции к мести останется прежней, независимо от того, лишится она провинций или нет». Однако наиболее существенным было то, что он заявил в циркулярных депешах от 13 и 16 сентября 1870 года, направленных представительствам Северогерманского союза в важнейших европейских столицах, о необходимости установления более правильных границ и завоевания крепостей, «которыми угрожает нам Франция»: «Затрудняя наступление для Франции, чья инициатива всегда приводила к возникновению нестабильности в Европе, мы действуем одновременно и в европейских интересах, то есть в интересах мира». Биограф Л. Галл так характеризует действия Бисмарка в данной ситуации: «В основу этого расчета, учитывающего одновременно и политические, и государственные цели, было положено существующее соотношение сил и интересов. Кроме того, Бисмарк был убежден, что главы крупных государств будут руководствоваться исключительно интересами реальной власти, что и в будущем идея государственного резона восторжествует над всеми прочими политическими мотивами».

Между тем, то, что на взгляд Бисмарка было «корректировкой» в пользу «истинного» баланса сил в Европе, с британской точки зрения представляло собой угрозу для него, если вообще не ниспровержение европейского равновесия. Это убедительно изложил лидер консервативной оппозиции Дизраэли 2 февраля 1871 года в палате общин, разумеется, в первую очередь как предупреждение, адресованное либеральному правительству Глэдстона, пассивно взиравшему на изменения, происходившие в Европе. Передислокация власти в Центральной Европе – это не что иное, как «немецкая революция», «политическое событие более значительное, чем Французская революция прошлого столетия». Европейское равновесие полностью «разрушено», а Англия в наибольшей степени ощутит последствия этих важных изменений. Основание империи произошло – и это продемонстрировал не в последнюю очередь сигнал тревоги, поданный Дизраэли «в последний момент» (Э.Верхау), «под прицелом всей Европы», как признал сам Бисмарк.

Уже несколько месяцев спустя после окончания войны, в августе 1871 года Бисмарк заявил поверенному в делах Франции в Берлине: «Если рассчитывать на длительный мир, то мы совершили ошибку, забрав их (Эльзас и Лотарингию) у Вас; поскольку эти провинции представляют для нас неудобство… Польша, а позади нее Франция». Однако общая оценка Бисмарком этой «ошибки», с его точки зрения неизбежной в интересах стабилизации положения империи в Центральной Европе, не изменилась. Вследствие этого широта внешнеполитического маневра Германской империи с самого начала была ограничена в значительно большей степени, чем для Пруссии в период с 1862 по 1871 год. В сложившуюся картину союзный канцлер не мог внести никаких принципиальных изменений.

Трудности политического характера, с которыми Бисмарк столкнулся на международной арене уже во время войны 1870–1871 гг., были гораздо более значительными, чем те, что ему приходилось преодолевать в ходе недолгой летней кампании 1866 года в Богемии. Лишь затянувшееся до марта 1871 года урегулирование конфликта между Россией и Великобританией из-за оскорбительных статей Парижского мира 1856 года, касающихся Черного моря, дало, наконец, возможность решить исход войны. Франкфуртский мир 1871 года, жесткий, но сохранивший положение Франции как великой державы, был заключен на двухсторонней основе. Это случилось после того, как Бисмарку удалось убедить короля в ошибочности предложения Мольтке, который после «войны на уничтожение» стремился к «карфагенскому» миру, и в правильности своей позиции. Этим глава союзного правительства утвердил примат политики в противовес военной стратегии.

В записную книжку периода войны 1870–1871 гг. Бисмарк внес девиз: «Fert unda пес regi-tur», который позднее сам перевел по смыслу:

«Человек не может создать и направлять поток времени, он может только двигаться по нему и держать курс». Такой перевод не мешал ему добиваться принятия изобретательных и даже хитроумных решений. Это не в меньшей степени касалось и основания империи.

Дипломатические переговоры с южногерманскими государствами состоялись осенью 1870 года. Ход переговоров был осложнен. Результатом явились соглашения о вхождении в Северогерманский союз, то есть основание империи. Бисмарку пришлось применить отчасти сомнительные средства, и прежде всего для того, чтобы побудить к «приходу» наиболее сложного партнера, Баварию. Наряду с тем, что Бавария и Вюртемберг претендовали на привилегии, для Бисмарка (но не для Вильгельма I) было желательно определенное содействие северогерманского парламента. Однако инициатива провозглашения императора – как в 1849 году – не должна была исходить от парламента, поэтому вопрос об императоре представлял собой сложный комплекс проблем в двух отношениях. Во-первых, Вильгельм I, не ставший «императором Германии», что было невозможно по соображениям суверенитета прочих германских монархов, вообще отказывался принимать императорский титул. Бисмарку на вопрос о титуле было «наплевать». Он выбрал название «империя» из соображений не традиционности, а целесообразности, поскольку имел обыкновение все крупные государства называть «империями». Не был важен и вопрос о флаге: «По мне, так желтый и зеленый – и потом танцы, или опять же флаг Мекленбург-Стрелица. Только о черно-красно-желтом прусский служивый не желает слышать».

Еще сложнее обстояло дело со второй стороной вопроса об императоре. Ситуация складывалась таким образом, что предложение Вильгельму I о принятии императорского титула безусловно должно было исходить от короля Баварии Людвига II. Как стало известно лишь после второй мировой войны (в 1968 году), потребовалось своего рода пенсионное обеспечение в сумме 5,2 миллиона марок золотом (в виде ежегодных выплат в размере 300 000 марок золотом) из «Фонда Вельфов», образованного на базе состояния свергнутого короля Георга V Ганноверского, чтобы побудить Людвига II 5 декабря 1870 года отправить составленное Бисмарком и доставленное графом Хольнштайном «Императорское письмо» и обеспечить провозглашение императора. 23 ноября 1870 года, когда основной договор между Северогерманским союзом и Баварией был подписан, Бисмарк заявил: «Немецкое единство искусственное и император тоже… Газеты не будут удовлетворены, и тому, кто станет самым заурядным образом писать историю, будет в чем упрекнуть наше соглашение… Договор имеет свои изъяны, но так он крепче. То, чего не хватает сейчас, придет со временем». Провозглашение императора в Версальском дворце 18 января 1871 года в той форме, в какой оно происходило, было выражением осознания власти. За тем обстоятельством, что церемония происходила на территории почти побежденной Франции, тогда никто не разглядел проблему, которая будет иметь далеко идущие последствия для отношений вновь образованной Германской империи с Францией и существенно осложнит жизнь обеих наций. Одновременно были продемонстрированы военно-политические решения, которые привели к этому событию. Представители рейхстага участия не принимали. «Прусский премьер-министр взошел на ступени сцены, на которой стояли немецкие князья. На нем синий мундир магдебургских кирасир и знак различия генерал-лейтенанта, звание которого было ему присвоено в этот же день, сверху оранжевая лента ордена Черного орла, а также высокие сапоги для верховой езды. Левой рукой он охватывал острую верхушку кирасирского шлема, а в правой держал пергаментную грамоту, которую развернул, отвесив глубокий поклон своему королю» (Е.Дойерлейн). Бисмарк произнес вслух составленный им текст провозглашения Вильгельма I императором. Текст заканчивался заявлением о том, что король принял императорский титул, отдавая себе отчет в обязанности «сохранять мир и защищать независимость Германии, опираясь на объединенные силы своего народа. Нам же и Нашим Преемникам, увенчанным императорской короной, да ниспошлет Господь быть во все времена приумножителем Германской империи, не за счет военных завоеваний, а за счет благ и даров мира в сфере национального блага, свободы и нравственности».