Текст книги "Железный человек"

Автор книги: Андреас Эшбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Я с трудом нагнулся, каждое движение было мучительно. Пальцы правой руки, казалось, хрустнули, схватившись за махровую ткань. И как раз в тот момент, когда я собрался выпрямиться, я увидел эту белую штучку величиной с вишнёвую косточку, наполовину прикрытую осколками, в щели между плитками пола.

Та деталь, которую из меня вырезал О'Ши. Я не без усилий выковырнул и поднял её, потом сел на край ванны, чтобы отдышаться, присмотрелся к этой штуке и попытался реконструировать, как она попала туда, где я её нашёл. Доктор отдал мне её в стеклянной баночке с завинчивающейся крышкой. Я сунул баночку в карман брюк. А потом? Я пришёл домой и поставил баночку на выступ окна. Правильно, и на это же место я сложил потом снятые повязки, с твёрдым намерением в ближайшее время выбросить всё это в мусор. Но руки как-то не дошли до этого. Как водится в мужском домашнем хозяйстве, мало ли чему приходится валяться гораздо дольше, чем это согласуется с общими представлениями о гигиене и эстетике. А Рейли интересовался моими повязками, хотел знать, что там случилось с его питомцем. При этом баночка упала и разбилась о плитки.

Показательно, однако, что люди, которые вломились в мою квартиру в пятницу и всё перевернули вверх дном, не обратили на неё внимания.

Может, теория об их идиотизме всё-таки верна.

Я не знаю почему, но меня вдруг остро заинтересовало, что же это за деталь. Под увеличительным зрением я обнаружил множество мелких трещинок в белой гладкой оболочке, которая на ощупь была похожа на тефлон, но, пожалуй, не была тефлоном. Одна из трещин была так велика, что невооружённым глазом было видно: именно здесь я ковырял её шилом.

Я отнёс эту штучку на кухню, положил на стол и достал из шкафа инструменты, какие у меня были. Разумеется, они не годились для обработки таких микроминиатюрных деталей, но мне все же удалось при помощи струбцины достаточно прочно закрепить эту вишнёвую косточку на столе, чтобы попробовать распилить её пилкой по металлу. Белый материал оболочки не оказал серьёзного сопротивления, распавшись в белый порошок по столу и распространив по кухне едкую химическую вонь. Металлический корпус под этой оболочкой оказался гораздо прочнее, но через несколько минут поддался, щёлкнул, и деталь начала елозить под струбциной. Я извлёк её и остальное доделал кусачками.

Теперь передо мной на столе лежали две половинки. Я склонился над ними и осмотрел под увеличением. Мне удалось, несмотря на трясущиеся руки, иголкой разъединить отдельные слои. Крохотный прибор, нигде не обозначенный на моей схеме, постепенно расслоился.

Я не инженер, но кое-что из техники нам всё-таки преподавали. Есть целый ряд технических элементов, которые я могу идентифицировать без колебаний. Если бы эта штучка из моего живота представляла собой высококомплексный прибор, нечто из класса моего Observation Detection Processor, например, я мог бы таращиться на него хоть сто лет, но так бы и не понял, что я вижу. Но здесь передо мной был прибор не бог весть какой сложности. Напротив, это была исключительно простая деталька. Простая и грубая, и можно предположить, что она пришла на ум своим создателям в последнюю очередь.

В принципе она состояла из двух частей. Первая представляла собой приёмник. Отчётливо видны были свёрнутая дипольная антенна и колебательный контур, однозначно радиоприёмник самого примитивного строения. К нему примыкал крошечный чип, – судя по кодовому номеру, дешифрующее устройство.

Вторая составная часть была простым прерывателем. Так вот для чего предназначалась эта штука. Один ввод шёл внутрь, другой выходил наружу, оба смыкались язычками и могли размыкаться под воздействием импульса.

Теперь я понял, что со мной происходило, когда время от времени – ну, если, например, я ночью особенно беспокойно ворочался и прибор был стиснут и вдавлен в брюшину – через трещинку в оболочке внутрь проникала телесная жидкость. Это случалось, должно быть, довольно часто, только, как правило, ничего не происходило, поскольку конструкция была достаточно устойчивой. Но всё же временами – например, в ночь на субботу неделю назад – доходило до того, что между контактными язычками образовывалась плёнка жидкости, которая нарушала контакт и обесточивала мою систему.

Некоторые вспомогательные методы, которые я с течением времени развил, давали эффект, судя по всему, лишь косвенно: они приводили живот в движение, и изолирующая жидкость стекала. Единственное прямое воздействие состоялось, когда я ткнул шилом сквозь брюшную стенку, прямо в точку, так что оба язычка прижались друг к другу, и жидкость из-под них выдавило.

Всё бы хорошо, но вопрос был, собственно, в том, для чего всё это было предназначено. Прибор, который по сигналу прерывал электроснабжение моей системы. Импульс, судя по всему, кодировался. Другими словами, та деталь, которую доктор О'Ши из меня убрал, была задумана для того, чтобы кто-то, знающий код, мог при желании перекрыть мне кислород.

Вот потому я тут сижу и думаю о смерти. Уже давно полдень, мне видны огромные, молочно-серые облака, которые переваливаются через Дингл, слегка моросит, как в большей или меньшей степени моросит каждый день, и я пытаюсь понять, что имел в виду Сенека, когда говорил: Есть только одна цепь, которая держит нас на привязи: любовь к жизни. И её не стряхнёшь, но ослабить её можно, чтобы, когда обстоятельства потребуют, ничто не мешало нашей готовности сделать то, что когда-то должно произойти.

Не лишено логики то, что нам, киборгам, вживили такие устройства, равно как и то, что их существование скрыли от нас. Если бы Железный Человек оказался успешным, таких солдат, как я, настроили бы сотни, целые дивизии были бы укомплектованы суперменами – так сказать, преторианская гвардия Америки. И совсем немного нужно почитать об истории Рима, чтобы обнаружить, что преторианцы нередко играли решающую роль в некоторых переворотах и убийствах императора. Ответственные за проект решили ещё на ранней стадии – а может, получили указание – встроить подстраховку, возможность держать под контролем тех духов, которых они намеревались вызвать.

Теперь понятно, как Габриель Уайтвотер умудрился попасть под машину. Должно быть, неподалёку был кто-то, знающий код отключения. Кто-то, обладающий соответствующим прибором и в нужный момент нажавший кнопку. Что означает, что на самом деле это был никакой не несчастный случай, но в этом я в принципе никогда и не сомневался.

К сожалению, это проясняет и кое-что другое.

И теперь я должен действовать.

22

Мы должны готовить себя скорее к смерти, чем к жизни. Достаточно ли мы пожили, зависит не от лет и не от дней, а от нашего сердца. Я жил достаточно. Я ожидаю смерти как свершившийся человек.

Сенека

Всё ведь хорошо. Даже не больно. На удивление. И есть возможность кое-что завершить.

Например, конец, какой нашёл Луций Анней Сенека.

В 62 году он вернулся в свои сельские поместья, с одной стороны, по причине ухудшения здоровья, с другой стороны, потому что после смерти покровителя он больше не мог выносить давление враждебно настроенной против него клики, окружавшей императора Нерона. В годы, наступившие после его ухода, мания величия Нерона приобрела размах, ставший притчей во языцех; в те годы кровь лилась рекой, и горел Рим.

В апреле 65 года вокруг некоего Кальпурния Пизо сколотился заговор против Нерона. Но эту группу предали, а поскольку Пизо был добрым знакомым Сенеки, а тот, как нарочно, за день до запланированного покушения вернулся в Рим, у императора тем более возникло подозрение, что его бывший учитель не только участвует в заговоре, но и избран заговорщиками в качестве преемника римского трона. Он приговорил Сенеку к смерти и поручил своему военачальнику донести до сведения Сенеки смертный приговор вместе с послаблением: он мог сам выбрать себе вид смерти и привести приговор в исполнение собственноручно.

Сенека как раз собрал вокруг себя кружок друзей для философских бесед. Свидетель, Тацит, описывает, что Сенека ничем не выдал ни страха, ни подавленности. Он спокойно потребовал своё завещание, чтобы внести в него изменения в пользу друзей, но центурион отказал ему в этом. Тогда Сенека повернулся к своим друзьям и попросил их рассматривать как завещание память о его жизни и смерти, и утешил тех, кто разразился слезами, напомнив им, что не следует забывать учение мудрости именно в тот час, когда надо сохранять самообладание. Потом он велел вскрыть себе вены, и когда из него выходила кровь, он диктовал писцам свои последние слова, пока не утратил дар речи.

Примерно так это было, насколько я помню.

Я позвонил Рейли и сказал ему, что наша договорённость о встрече остаётся в силе, – сказал общими словами, чтобы у подслушивающих агентов не возникло никаких лишних подозрений. Я вскользь упомянул, что ещё должен зайти в библиотеку, чтобы урегулировать вопрос с теми библиотечными книгами, которые у меня похитили. И хотя это сбило его с толку, я должен был это сказать. Я хотел, чтобы мои преследователи были в курсе. Не хватало мне только того, чтобы агент зашёл в библиотеку, чтобы посмотреть, что я там делаю так долго.

После разговора с Рейли я собрался. Взял с собой несколько предметов из ванной и из кухни и покинул дом через парадный вход, запер дверь на ключ, что было чистым актёрством. На сей раз я действительно больше не вернусь; я знал это.

Последний проход по городу был мучительным. Из-за прощания. Из-за боли. Моё бедро пылало огнём, оно раздулось, кожа натянулась, и меня бы нисколько не удивило, если бы моя нога просто сломалась прямо на ходу.

Но она не сломалась. Я доплёлся до Грин-стрит и до библиотеки беспрепятственно. Миссис Бренниган стояла за своей стойкой, как обычно, и когда я попросил разрешения воспользоваться библиотечным принтером, она без колебания протянула мне ключ от кабинета.

– Мне придётся там на некоторое время запереться, – сказал я. – Дело секретное.

– Никаких проблем, – ответила она. – Мы закрываемся только в пять.

– Это может затянуться чуть дольше.

– Я пробуду здесь до шести. – Она указала на тележку возвращенных книг. – Надо же их когда-то разобрать.

– Спасибо.

– Что у вас с ногой?

– Я вам после расскажу.

Я заперся в её кабинете, оставил ключ в скважине и немедля принялся злоупотреблять оказанным мне доверием.

Я достал из кармана кусачки, взял кабель, ведущий от процессора к принтеру, и перекусил его примерно посередине. Потом взял отвёртку и начал разбирать вилку разъёма. Когда его внутренности лежали передо мной раскрытыми, я посмотрел в руководстве по применению принтера, как установить его на непрерывную печать. В приложении, к счастью, были приведены записи ПИН-кода. Можно было обойтись и без них, но это облегчило задачу – перестроить половинку кабеля под мои требования.

Спустя десять минут разъём уже снова торчал в принтере, а из перерезанного конца кабеля высовывались два тонких проводка, от которых всё зависело: красный и жёлтый. Я счистил с них изоляцию, освободив на каждом по дюйму меди, и всё было готово. Лёгкая часть дела осталась позади.

Я посидел некоторое время, сосредоточенно дыша, и проверил, действует ли седативное обезболивание. Оно действовало, но проблема была на самом деле не в этом. Я освободил стол от всех бумаг и документов, достал из сумки бинты и пластырь, всё разложил наготове. В корзине для бумаг лежала газета. Я вынул её оттуда и расстелил перед собой на столе, на всякий случай. «Третье убийство в Дингле», – вещал заголовок крупными буквами.

Из кармана рубашки я достал пакетик с бритвенными лезвиями. Вынул одно, проверил его остроту, остался ею доволен и положил лезвие на упаковку. Потом я принялся закатывать правый рукав.

Боюсь, мне уже не сгодиться в качестве главного аттракциона тайного музея.

Проблема текстовой программы, которой я был обязан одному беспечному программисту, состояла в том, что теоретически я, правда, мог делать с неё распечатку, но для вывода данных был предусмотрен единственный бионический разъём внутри моей правой ладони. Он был задуман многообразно, но все его ответные части, которые действительно были введены в действие, остались встроенными в чудовищное огнестрельное оружие, которое сейчас лежит где-то в тайных бункерах. Короче говоря, с этим разъёмом без ответной части мне ничего не сделать. Я должен обойти его, чтобы перенести на бумагу то, что я записал на своём компьютере.

И единственный способ его обойти – это кабель. Кабель, который проходит от компьютера, встроенного в моём животе, к бионическим конечным контактам в моей ладони.

Я положил правую руку на стол, тыльной стороной вверх, сжал кулак и взял бритвенное лезвие в левую руку. Не самую ловкую мою руку. Приставил остриё сантиметров на семь ниже запястья – к месту, где, вроде бы, не проходит артерия. Боль немного ощущалась, когда я надавил и наружу выступила красная капля. Я прорезал кожу и подкожный жировой слой и продлил разрез чуть ли не до локтевого сгиба – длиной почти в ладонь, глубиной почти в сантиметр.

Стало накачиваться обезболивание. Рука начала неметь. Кровь стекала на газету тоненькими струйками справа и слева от разреза, несмотря на дросселирование.

Всё ещё недостаточно глубоко. Я следил за своим дыханием, чтобы оно было равномерным. По краям моего поля зрения мерцал чёрный туман, но это скажется, только когда дело будет сделано.

Я приставил лезвие ещё раз, погрузил его в тёплое тёмно-красное болото ниже запястья и резал – твёрже, глубже, расчленяя ткани ужасным движением до самого сгиба, а потом с дрожью отбросил лезвие. Сейчас надо торопиться. Я погрузил пальцы левой руки в зияющий разрез, проковырялся сквозь окровавленное, тёплое мясо в глубину, пока не нащупал то, что искал: серийный провод CPU-BIOUT-SER, спецификационный номер 001-5398-4423.

Когда я вырвал кабель, по всему телу меня пронзила тянущая боль, и чёрный мерцающий туман опасно расширился. Я схватил щипцы, всё левой рукой, перекусил провод и временно закрепил на плече выходящий из руки конец. Другой конец ускользнул назад, в мясо. Я тщился одноруко сдавить вместе края раны и залепить их приготовленным пластырем, что сначала удалось мне удручающе плохо. Во втором заходе я помогал зубами и освоился настолько, что смог навернуть бинт и затянуть его так туго, что кровь остановилась.

Клочком бумаги я обтёр свободный конец кабеля, соскрёб изоляцию с проводов, удерживая их трясущимися пальцами правой руки, и скрутил их с медными концами кабеля принтера. После этого я отдал команду на печать усталыми сигналами правых пальцев.

Сработало сразу. Зелёный светодиод на принтере начал мигать, пока прибор принимал данные, и вскоре после этого из него вылез первый лист бумаги, весь хорошо пропечатанный. Я увидел, что правая рука реагировала лучше, чем я смел надеяться: пока принтер работал, я мог – правда, медленно, но ведь у меня было время – продолжать писать. Что давало мне возможность кое-что довершить.

Итак, я сижу тут. Вентиляторы принтера гудят так громко, что я не слышу ничего, что происходит за дверью. Сквозь узкое высокое окно с матовым стеклом в комнату проникает мягкий свет. Я смотрю, как растёт стопка отпечатанной бумаги. Моя кровь пропитала вдоль и поперёк всю газету, в которой сообщается об убийстве американца по имени Виктор Саванна.

Это одна из тех замечательных шалостей, которые проделывает с тобой собственное подсознание, как я понимаю. Часть меня, которая отвечала за писание, должно быть, задолго до моего сознания догадывалась, для кого я всё это на самом деле пишу. Поэтому я, так сказать, сам от себя умалчивал, что это я убил агента, которого вчера утром выловили в гавани.

Да, его убил я. Предумышленно и хладнокровно. Я думал о племяннике и племяннице О'Ши и о том, что доктор был единственным человеком, которому я всё это время мог доверять, и я убил агента.

Я не знал, что его зовут Виктор Саванна, а хоть бы и знал, мне это было всё равно. Может, его настоящее имя совсем другое. Мало ли что написано в паспорте тайного агента. Я подкараулил его перед дверью отеля, шёл за ним и в подходящий момент сломал ему шею одним-единственным движением правой руки. То была тихая и быстрая, незаслуженно милосердная смерть. Конечно, он был агентом и действовал, служа своей стране, а не собственным интересам. Может быть, он делал только то, что почитал своим долгом. Но и я тоже, я был сильнее.

Оглядываясь назад, я понимаю, что это был недопустимый риск – бросать его в воду в порту. Но мне в тот момент это казалось необходимым, чтобы замести возможные следы. До вечера понедельника перед моей дверью не должен был появиться ни один представитель криминальной службы. И вот уже вторник, а я всё ещё на воле. Теперь мне кажется, раз уж я привожу свои дела в порядок, мой долг – не оставлять этот случай убийства непрояснённым.

При этом мне совершенно безразлично, что, например, станет с моим домом. И прочее моё имущество – не так уж его и много – заботит меня слишком мало, чтобы я думал об этом всерьёз.

Собственно, если задуматься, есть лишь один предмет, о потере которого я действительно жалею. Фото, которое я всё моё детство и юность хранил в ящике ночного столика как сокровище. Мне бы хотелось ещё хотя бы раз взглянуть на него; но я понятия не имею, куда оно девалось. То было фото, снятое вскоре после моего рождения. Мать держит меня на руках, своего сморщенного, большеглазого сына Дуэйна, держит меня на руках и улыбается в объектив.

В те годы, когда она уехала, я часто доставал эту фотографию, клал её на одеяло и, подперев подбородок руками, разглядывал её и пытался вспомнить о многом. Мать на этом фото улыбалась, держа меня на руках, и казалась такой счастливой, какой я никогда её не видел, и всякий раз, когда я смотрел на фото, я думал, что всё-таки она меня немножко любила.

Стопка бумаги становилась приличной. Я и не знал, что написал так много. Я отдам отпечатанные страницы библиотекарше и попрошу её передать их Финиану Макдоногу. Я надеюсь, они дойдут до него вовремя, чтобы он даже не затевал эту рискованную акцию в полночь, потому что я не приду.

Поскольку недавно на моей кухне я задал себе вопрос, который я уже давно должен был бы задать себе, даже с температурой и отмирающим правым бедром. Вопрос, который звучит так: каким образом агенты вчера ночью вообще смогли найти меня на склонах горы?

Они не заметили, как я покинул дом, в этом я уверен. Они не последовали за мной, я бы это заметил. Они просто появились там, на склоне. И они могли это сделать, потому что знали, где я.

Я думаю, что корабль, который со вчерашнего дня стоит в порту на якоре, играет в этом деле решающую роль. Корабль радиолокационный, это очевидно. Предположительно, его вызвали сюда после событий пятничной ночи, поскольку обнаружилось, что я был в состоянии хотя бы на время ускользнуть от наблюдения.

Если солдату-киборгу тайно вживляют отсекатель для критического случая, то ещё проще предусмотреть возможность при необходимости запеленговать его с точностью до метра. И наличие такого пеленгующего устройства от нас тоже утаили. Где-то в моей системе скрыт ещё один прибор, который на правильно закодированный импульс отвечает, выдавая моё точное местонахождение, и сегодня ночью этот прибор использовали впервые. Только так они могли меня обнаружить там, на пастбище среди овец.

Но это значит также, что мне уже не уйти, и спасения нет.

Даже если бы мне удалось ускользнуть от моих наблюдателей здесь, в городе, я всё равно остаюсь как на ладони всюду на этой планете. Исключено, чтобы я добрался до Дублина необнаруженным. Я знаю, каков уровень образования в наших Вооружённых силах, и знаю, на что они способны. В следующий раз деликатный полукруг тайных агентов с фонарями и оружием уже не будет великодушно указывать мне путь. В следующий раз налетит вертолёт, и с неба упадут десантники, и каждый, кто окажется рядом со мной, будет в смертельной опасности.

Я не могу поехать с Финианом. Я ношу в своём теле электронного предателя. Я стал бы сигнальным огнём в невидимом мире радиоволн и верной смертью для моих сопровождающих.

И поскольку я боюсь, что Вы, Бриджит, можете быть склонны к неверному представлению о технических возможностях и о решимости тех, кто рассматривает меня как государственную тайну, я решил, для Вашего же блага и для блага Вашего брата, поставить Вас перед свершившимся фактом. Поэтому сегодня вечером в восемь часов я поднимусь на борт катера Рейли, не питая надежд ни на что, кроме милосердной, безболезненной смерти. Когда Вы узнаете, что и вторая попытка спасти меня не удалась, будет уже поздно затевать третью. Не делайте этого. Спасайтесь по возможности сами.

Печатаются последние страницы. Миссис Бренниган только что постучалась в дверь, и я крикнул ей:

– Минуточку!

Пора кончать.

Скорей всего, Вы больше никогда обо мне не услышите, Бриджит. Это последняя возможность сказать Вам то, что ещё не сказано.

Что я любил Вас, Вы знаете. Простите мне это. Это я нагрезил себе, вопреки здравому рассудку размечтался о том, что у меня снова может быть что-то вроде нормальной жизни. Я говорю это, никого не обвиняя, в том числе и себя самого. Это была моя жизнь. И к ней относится и та часть этой жизни, которую я провёл в качестве полумашины. Я искал и не нашёл то, что искал. Такое бывает.

Когда Сенека умирал, он сделал это со словами: «Я ухожу как свершившийся человек». Хотел бы я сказать о себе то же самое. Но не могу. И всё же когда сегодня я принял решение защитить Вас, я впервые за всю свою жизнь был исполнен того, что превыше всякого страха. Пусть моя жизнь была ошибкой, я всё же достиг того пункта, в котором она чего-то стоила. Теперь я ухожу, но я отваживаюсь сказать: я ухожу как любящий человек. Как любящий я ухожу, Бриджит Кин, и где бы Вы ни были, пожалуйста, вспоминайте обо мне. Как о человеке, который погиб, но был спасён. Как о человеке, которого Вы глубоко тронули, ни разу не дотронувшись до него.