Текст книги "Форма воды"

Автор книги: Андреа Камиллери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава тринадцатая

Никому не хотелось говорить, четверть часа оба сидели молча. Но в комиссаре опять взыгрывала его детективная жилка. Подъехав к мосту через Каннето, он съехал на обочину, притормозил, вышел и велел Ингрид следовать за ним. С высоты моста комиссар показал спутнице пересохшую реку, которая угадывалась в лунном свете.

– Видишь, – сказал он ей, – это русло ведет прямо к морю. Спуск очень крутой. Полно валунов и камней. Ты могла бы проехать здесь на машине?

Ингрид внимательно рассматривала трассу, ту ее часть, которую была в состоянии разглядеть, вернее, вообразить.

– Не знаю, что тебе сказать. Днем – другое дело. Во всяком случае, могу попробовать, если хочешь.

И посмотрела на комиссара с улыбкой, прищурив глаза.

– Вижу, что ты хорошо обо мне осведомлен, а? Ну, что мне нужно делать?

– Пробуй, – сказал Монтальбано.

– Ладно. Ты подожди здесь.

Села в машину и уехала. Достаточно было нескольких секунд, чтоб Монтальбано потерял из виду огни фар.

– Нда, привет. Наколола меня, – смирился комиссар.

И пока он собирался с духом для долгого пути на своих двоих до самой Вигаты, услышал ревущий мотор – она возвращалась.

– Может, получится. У тебя есть фонарик?

– В бардачке.

Она опустилась на колени, осветила днище автомобиля, поднялась.

– Есть носовой платок?

Монтальбано дал ей носовой платок, Ингрид завязала им больную щиколотку.

– Садись.

Задним ходом она доехала до грунтовой дороги, которая вела прямо под мост.

– Я попытаюсь, комиссар. Но имей в виду, что у меня нога выведена из строя. Пристегни ремень. Нужно как можно быстрей?

– Да, но главное, чтоб мы доехали до берега в целости и сохранности.

Ингрид выжала сцепление и понеслась. Это были десять минут тряски, беспрерывной и безжалостной, у Монтальбано в какой-то момент возникло впечатление, что голова всеми силами стремится оторваться от тела и вылететь вон из окошка. Ингрид, напротив, была спокойна, решительна, вела машину, высунув кончик языка, так что комиссара все время подмывало сказать, чтоб она его убрала, а то, неровен час, откусит. Когда, они добрались до берега, Ингрид спросила:

– Я выдержала экзамен? – В темноте глаза ее сияли. Она была возбуждена и довольна.

– Да.

– Давай еще раз, в гору.

– Ты спятила! Хватит.

Она выразилась точно, назвав это экзаменом.

Только результатов он не дал никаких. Ингрид справилась с задачей прекраснейшим образом, и это свидетельствовало против нее, однако на предложение комиссара она реагировала безо всякого замешательства, только удивилась, и это свидетельствовало в ее пользу. А как расценивать тот факт, что у машины ничего не поломалось? Положительно или отрицательно?

– Ну как? Поедем еще? Давай! Первый раз за весь вечер я получила удовольствие.

– Нет, я же сказал.

– Тогда садись за руль, а то мне очень больно.

Комиссар поехал вдоль берега. Он убедился, что машина в полном порядке.

– Ты просто молодец.

– Смотри, – сказала Ингрид, становясь серьезной профессионалкой. – Кто хочешь может пройти по этой трассе. Класс состоит в том, чтобы довести машину до конца в таком же точно состоянии, в каком она стартовала. Потому что после вдруг может оказаться, что впереди тебя ждет асфальтированная дорога, а не песчаный берег, как здесь, и ты должен нагнать потерянное время, прибавив скорость. Нет, я говорю непонятно.

– Ты говоришь очень понятно. Тот, кто после спуска оказывается на берегу, к примеру, с поломанным карданом, – не умеет ездить.

Они добрались до выпаса, Монтальбано повернул налево.

– Видишь эти большие кусты? Там нашли Лупарелло.

Ингрид ничего не ответила, не обнаружила даже особенного любопытства. Ехали по тропинке, этим вечером народу было мало, затем вдоль стены старого завода.

– Здесь женщина, которая была с Лупарелло, потеряла цепочку и перебросила через забор сумку.

– Мою сумку?

– Да.

– Но это была не я, – пробормотала Ингрид, – и клянусь тебе, что во всей этой истории не понимаю ничего.

Когда они оказались у дома Монтальбано, Ингрид не могла выйти из машины. Комиссару пришлось поддерживать ее за талию, а она висела на его плече. Войдя, рухнула на первый же попавшийся стул.

– Бог ты мой! Теперь мне взаправду больно.

– Иди туда и снимай штаны, тогда я смогу тебя перевязать.

Ингрид поднялась со стоном, заковыляла, хватаясь за мебель и стены.

Монтальбано позвонил в коммисариат. Фацио доложил ему, что заправщик вспомнил все и идентифицировал человека, которого пытались убить. Тури Гамбарделла, один из Куффаро, что и следовало доказать.

– Галлуццо, – продолжал Фацио, – был в доме Гамбарделлы, жена говорит, что не видела его уже два дня.

– Я бы у тебя выиграл спор, – сказал комиссар.

– Почему? Я, по-вашему, мог попасться на такую удочку?

Монтальбано услышал, как в ванной зашумела вода. Ингрид, видимо, принадлежала к тому разряду женщин, которые не могут устоять при виде душа. Он набрал телефон Джедже, номер мобильника.

– Ты один? Можешь говорить?

– Один-то один. А насчет говорить, зависит, о чем говорить.

– Я должен спросить у тебя только имя. Тебе это никак не повредит, ясно? Но я хочу получить точный ответ.

– Имя кого?

Монтальбано объяснил, и Джедже не затруднился назвать его, это имя, и в придачу добавил даже и прозвище.

Ингрид растянулась на кровати, на ней было только большое полотенце, которое прикрывало ее весьма мало.

– Извини меня, я не в состоянии держаться на ногах.

Монтальбано с полочки в ванной взял тюбик с мазью и бинт.

– Ногу дай.

Она шевельнулась, выглянули ее почти символические трусики и одна грудь, словно нарисованная художником, не слишком разбирающимся в женщинах, открылся сосок, как будто озираясь с любопытством в незнакомом месте. И тут Монтальбано снова почувствовал, что у Ингрид нет намерения его соблазнить, и был ей за это благодарен.

– Вот увидишь, скоро тебе полегчает, – сказал он, натерев щиколотку мазью и туго ее забинтовав. Все это время Ингрид не сводила с него взгляда.

– У тебя есть виски? Принеси мне полстакана, льда не надо.

Как будто они были знакомы тыщу лет. Монтальбано, дав ей стакан, взял стул и сел у кровати.

– Знаешь, комиссар? – сказала Ингрид, глядя на него. У нее были зеленые глаза, теперь они горели. – Ты первый настоящий мужчина, которого я встречаю в этих местах.

– Лучше Лупарелло?

– Да.

– Спасибо. Теперь слушай вопросы.

Монтальбано уже открыл рот, когда услышал звонок в дверь. Он никого не ждал и, озадаченный, пошел открывать. На пороге стояла улыбающаяся Анна, в гражданском:

– Сюрприз!

И, отстранив его, она вошла в дом.

– Спасибо за теплый прием. Где ты был весь вечер? В комиссариате мне сказали, что дома, я пришла, все было темно, звонила минимум пять раз – глухо, потом наконец увидела свет.

Анна посмотрела на Монтальбано, который не издал ни звука.

– Что с тобой? Язык проглотил? Тогда слушай…

Она запнулась: в дверь спальни, оставшейся открытой, она увидела Ингрид, полуголую, со стаканом в руке. Сначала она побледнела, потом залилась краской.

– Извините, – промямлила она и бросилась вон сломя голову.

– Беги за ней! – крикнула ему Ингрид. – Объясни ей все! Я ухожу.

Со злостью Монтальбано дал пинка входной двери, так что задрожали стены. Он слышал, как в это время отъезжала машина Анны, завизжавшая шинами по асфальту с той же яростью, с какой он захлопнул дверь.

– Я не обязан вообще ничего ей объяснять, дьявол ее побери!

– Я пошла? – Ингрид полусидела на кровати, ее грудь победно возвышалась над полотенцем.

– Нет. Но все же прикройся.

– Извини.

Монтальбано снял пиджак и рубашку, подержал немного голову под струей воды в ванной, вернулся и сел рядом с кроватью.

– Хочу как следует узнать историю с цепочкой.

– В прошлый понедельник Джакомо, моего мужа, поднял телефонный звонок, какой, я плохо поняла, слишком хотелось спать. Он быстро оделся и ушел. Вернулся через два часа и спросил, куда запропастилась цепочка, он ее уже давно не видит. Я не могла ему сказать, что она в сумке в доме Сильвио. Тогда я соврала, что потеряла ее уже по крайней мере с год и что раньше ему об этом не говорила, боясь, что он рассердится, потому что цепочка стоила кучу денег, и к тому же это был его подарок – он мне ее подарил еще в Швеции. Тогда Джакомо дал мне подписать чистый лист, сказал, что это нужно для страховой компании.

– А байка о выпасе откуда взялась?

– А, это было после, когда он вернулся обедать. Мне он объяснил, что его адвокат, Риццо, посоветовал ему выдумать для страховой компании какую-нибудь убедительную историю о том, как потерялась цепочка, и подсказал идею с выпасом.

– Выпасом, – терпеливо поправил Монтальбано, это неверное ударение его раздражало.

– Выпасом, выпасом, – повторила Ингрид. – Мне, по правде говоря, эта история не показалась убедительной, наоборот, неудачной, слишком надуманной. Тогда Джакомо вежливенько мне напомнил, что у меня репутация шлюхи и потому нет ничего невероятного в том, что меня занесло на выпас.

– Понятно.

– Но мне непонятно!

– Думали тебя подставить.

– Не понимаю этого слова.

– Слушай: Лупарелло кончается на выпасе в компании какой-то женщины, которая уговорила его туда поехать, так?

– Так.

– Хорошо. Хотят всех убедить в том, что этой женщиной была ты. Твоя сумка, твоя цепочка, твои вещи в доме Лупарелло, ты способна спуститься по Каннето… Я должен был прийти к одному-единственному выводу: эту женщину зовут Ингрид Шёстрём.

– Я поняла, – сказала она и замолчала, уставив глаза на стакан, который держала в руке. Потом встрепенулась. – Нет, не может быть.

– Чего?

– Что Джакомо заодно с теми, кто хочет меня подставить, как ты говоришь.

– Может случиться, что его заставили. Финансовое положение твоего мужа не очень благополучно, ты об этом знаешь?

– Он со мной этим не делится, но я догадалась. Хотя я уверена, что если он так поступил, то не из-за денег.

– В этом я тоже почти что уверен.

– Тогда почему?

– Существует другое объяснение, а именно: твой муж был вынужден впутать тебя, чтоб защитить человека, который ему дороже, чем ты. Подожди-ка.

Комиссар отправился в другую комнату, где стоял маленький письменный стол, заваленный бумагами, взял факс, который прислал ему Николо Дзито.

– Но от чего защищать другого человека? – спросила Ингрид, как только завидела его в дверях. – Если Сильвио умер, занимаясь любовью, никто не виноват. Не убили же его.

– Защитить не от правосудия, Ингрид, а от скандала.

Она принялась читать факс сначала с удивлением, потом забавляясь все больше и больше, расхохоталась над эпизодом в клубе поло. Почти сразу затем помрачнела, выпустила из рук листок, который упал на кровать, и уронила голову.

– Человек, которого ты приводила в гнездышко Лупарелло, твой свекор?

Чтобы ответить, Ингрид была вынуждена сделать над собой усилие.

– Да. И как вижу, Монтелуза в курсе, хотя я все сделала, чтобы этому воспрепятствовать. Ничего более неприятного на Сицилии со мной не случалось.

– В детали можешь не вдаваться.

– Хочу объяснить, что это не я начала. Два года назад мой свекор должен был участвовать в какой-то конференции в Риме. Пригласил меня и Джакомо, но в последний момент Мой муж не смог поехать, настаивал, чтобы я ехала, посмотрела Рим. Все было хорошо, но в самую последнюю ночь он пришел ко мне в комнату. Кричал, как помешанный, угрожал, и я уступила, чтобы он успокоился. В самолете, по дороге домой, вдруг начинал плакать, обещал, что больше такое не повторится. Ты знаешь, что мы живем в одном доме? Ладно, однажды после обеда, когда моего мужа не было, а я лежала в постели, явился, как тогда ночью, весь дрожал. Я опять перепугалась, прислуга была в кухне… Назавтра сказала Джакомо, что хочу переехать на другую квартиру, он сделал вид, будто ничего не понимает, я стала настаивать, поругались. Несколько раз еще пыталась заговаривать о переезде, и каждый раз он отвечал «нет». Он был прав, с его точки зрения. Мой свекор между тем не унимался – целовал меня, приставал при всяком удобном случае, рискуя попасться на глаза жене, Джакомо. Поэтому я умолила Сильвио, чтоб он разрешил время от времени приходить в его дом.

– Твой муж что-нибудь подозревает?

– Не знаю, я об этом думала. Иногда мне кажется, что да, другой раз убеждаюсь, что нет.

– Еще один вопрос, Ингрид. Когда мы приехали на Капо-Массария и ты открывала дверь, ты мне сказала, что я все равно там ничего не найду. И когда увидела в шкафу свои вещи, очень удивилась. Кто-то тебя уверил, что из дома Лупарелло вывезли все до последнего?

– Да, мне это сказал Джакомо.

– Значит, твой муж все-таки знал?

– Погоди, не путай меня. Когда Джакомо учил меня, что говорить, если мне станут задавать вопросы эти страховщики, то есть про выпас и цепочку, меня встревожило другое: что рано или поздно кто-то мог бы узнать о существовании домика, а там моя одежда, моя сумка и другие вещи.

– Кто их должен был обнаружить, по-твоему?

– Ну, не знаю, полиция, его родные… Я рассказала все Джакомо, но соврала ему, не говорила ему ничего об отце, дала понять, что бывала там с Сильвио. Вечером он мне сказал, что все в порядке, обо всем подумает один друг, и если кто и доберется до домика, то найдет там только голые стены. И я в это поверила. Что с тобой?

Монтальбано был застигнут вопросом врасполох.

– В каком смысле, что со мной?

– Ты все время щупаешь затылок.

– А, да. Затылок болит. Наверное, от спуска по Каннето. А как щиколотка?

– Спасибо, лучше.

Ингрид стала смеяться, она переходила от одного настроения к другому, как малый ребенок.

– Чего ты смеешься?

– У тебя затылок, у меня щиколотка… Как два инвалида.

– Ты сможешь подняться?

– Что до меня, я бы осталась здесь до завтрашнего утра.

– У нас есть еще дела. Одевайся. Ты в состоянии вести машину?

Глава четырнадцатая

Красная машина Ингрид, похожая на камбалу, по-прежнему находилась на стоянке бара у Маринеллы, видно, ее сочли слишком шикарной, чтобы угнать, вряд ли в Монтелузе и провинции нашлось бы много подобных.

– Бери свою машину и поезжай за мной, – сказал Монтальбано. – Возвращаемся на Капо-Массария.

– О боже! Зачем? – Ингрид насупилась – ей совсем туда не хотелось, и комиссар прекрасно ее понимал.

– В твоих же собственных интересах.

В свете фар, тут же погашенном, комиссар заметил, что ворота виллы открыты. Он вышел, приблизился к Ингрид.

– Подожди меня здесь. Выключи фары. Ты не помнишь, когда мы уходили отсюда, мы закрывали ворота?

– Хорошо не помню, но мне кажется, да.

– Разверни машину, и без большого шума.

Она развернулась, капот машины теперь смотрел в сторону шоссе.

– А сейчас слушай меня хорошенько. Я пошел туда, а ты лови каждый звук. Если услышишь, как я кричу, или почувствуешь, что здесь что-то не так, недолго думая уезжай, возвращайся домой.

– Думаешь, там внутри кто-нибудь есть?

– Не знаю. Ты делай так, как я тебе сказал.

Из машины он взял сумку Ингрид, а также пистолет. Стараясь ступать беззвучно, спустился по лестнице. Входная дверь на этот раз открылась легко и беззвучно. Комиссар переступил порог, зажав в руке пистолет. В гостиной темнота была слегка рассеяна свечением моря. Ударом ноги Монтальбано распахнул дверь ванной и затем по очереди все остальные, чувствуя себя пародией на героя американских телефильмов. В доме никого не было, а также не было никаких признаков того, что кто-нибудь успел здесь побывать. Вскоре комиссар убедил себя, что сам же и забыл запереть ворота. Он открыл окно гостиной, глянул вниз. В этом месте Капо-Массария выдавался в море, будто нос корабля. Там внизу должна была быть пучина. Засунув в сумку кое-какое столовое серебро и массивную хрустальную пепельницу, он раскрутил ее над головой и пустил из окна – теперь ее вряд ли легко будет найти. Затем из шкафа в спальне выгреб все, что принадлежало Ингрид, вышел, не забыл проверить, хорошо ли заперлась входная дверь. Когда комиссар поднялся на верхнюю ступеньку лестницы, его ослепили фары Ингрид.

– Я же тебе велел выключить фары. И почему ты опять развернула машину?

– Если б вдруг что случилось, я бы не смогла бросить тебя одного.

– Держи, вот твои вещи.

Она взяла их и кинула на соседнее сиденье.

– А сумка?

– Я ее зашвырнул в море. Теперь давай домой. У них больше ничего против тебя нет.

Ингрид вышла, приблизилась к Монтальбано, обняла его. Постояла так немного, положив голову ему на грудь. Потом, не глядя на него, села в машину, выжала сцепление и умчалась.

У самого въезда на мост через Каннето комиссар увидел почти перекрывавший дорогу автомобиль, рядом с которым, закрыв лицо руками и упершись локтями в крышу, стоял на нетвердых ногах человек.

– Случилось что? – спросил Монтальбано, притормозив.

Человек обернулся: лицо в крови – кровь капала из раны прямо посреди лба.

– Гад один, – ответил он.

– Не понимаю, объясните получше. – Монтальбано вышел из машины и подошел к человеку.

– Да еду я себе, и какой-то сукин сын меня подсекает, чуть из-за него с дороги не вылетел. Тогда я вскипятился, ясное дело, и погнался за ним, сигналил ему, врубил дальний свет. Так он в один момент тормознул и встал поперек дороги. Вылезает, в руке у него чего-то, я не разобрал, думал – оружие, душа у меня в пятки. Идет ко мне, а у меня стекло было опущено, и – здрасьте пожалуйста – звезданул меня этой хреновиной, потом уже до меня дошло, что это у него гаечный ключ был.

– Вам помочь?

– Не-е, кровь унялась почти.

– Хотите заявить в полицию?

– Не смешите меня, а то башка болит.

– Отвезти вас в больницу?

– Слушайте, занимайтесь вы, елки-палки, своими делами.

Монтальбано уже не помнил, когда ночью спал по-человечески, как Господь повелел. Теперь мешала эта стервозная боль сзади, в затылке, которая не давала ему покоя, томила, независимо от того, лежал ли он на животе или на спине; боль продолжалась – глухая, надоедливая, ровная, без острых приступов, что было, может, даже хуже. Включил свет – четыре. На тумбочке еще лежали мазь и сверток бинта, которые он принес для Ингрид. Он взял их, перед зеркалом в ванной помазал чуток затылочную часть шеи, вдруг да поможет, а потом обмотал шею бинтом, кончик которого закрепил куском лейкопластыря. Обмотал, наверное, слишком туго, голова поворачивалась с трудом. Оглядел себя в зеркало. И вот тогда ослепительная вспышка озарила его мозг, она затмила даже свет в ванной. Ему представилось, что у него, как у героя комиксов, вместо глаз рентген, проникающий в суть вещей.

В гимназии у них был старенький священник, преподаватель закона Божьего. Раз он сказал: «Истина – это свет».

Монтальбано был учеником непоседливым, учился через пень-колоду, сидел всегда на последней парте.

– Тогда, значит, в доме, где все говорят правду, за электричество меньше платить надо.

Это он заметил вслух, за что и был выгнан из класса.

Теперь, через тридцать лет с гаком, он мысленно попросил прощения у старого священнослужителя.

– Ну и отвратительный у вас сегодня вид! – воскликнул Фацио, как только он появился в комиссариате. – Плохо себя чувствуете?

– Отстань, – был ответ Монтальбано. – Что-нибудь новое по поводу Гамбарделлы?

– Ничего. Сгинул. Я так соображаю, что мы найдем его в чистом поле, обгрызенного собаками.

– Что-то было, однако, в тоне бригадира, показавшееся Монтальбано подозрительным, слишком долго они были знакомы.

– Что стряслось?

– Стряслось то, что Галло поехал в травмопункт, руку себе покалечил, ничего серьезного.

– Как это произошло?

– На служебной машине.

– Опять несся? Врезался во что-нибудь?

– Да.

– Тебе что, повитуха нужна, чтоб слова из тебя тянуть?

– Ну, я послал его срочно на базар, там была потасовка, и он полетел на всех парах, знаете, как обычно. Его занесло, и он врезался в столб. Машину отбуксировали в наш автопарк в Монтелузе, дали нам другую.

– Раскалывайся, Фацио: нам порезали покрышки?

– Угу.

– И Галло не посмотрел сначала, как я вам сто раз наказывал? Как вам вбить в голову, что резать нам покрышки – это национальный вид спорта в нашем паскудном городишке? Передай ему, чтоб сегодня в управлении не появлялся, а то я, как его увижу, ему морду набью.

Комиссар хлопнул дверью своего кабинета – он был на самом деле в бешенстве, – порылся в жестяной коробке, где держал всякую всячину от марок до оторвавшихся пуговиц, нашел ключ от старого завода и ушел, ни с кем не попрощавшись.

Усевшись на гнилой балке, рядом с которой он нашел сумку Ингрид, комиссар разглядывал штуковину, показавшуюся ему в прошлый раз чем-то вроде муфты для соединения труб. Сомнений не оставалось – это был шейный корсет, новенький, хоть явно и ношеный. По ассоциации ему опять вступило в шею. Он поднялся, подобрал ошейник, вышел со старой фабрики и вернулся в комиссариат.

– Комиссар? Это Стефано Лупарелло.

– Я вас слушаю, инженер.

– Я вчера предупредил моего двоюродного брата Джорджо, что вы хотели видеть его сегодня утром в десять. Однако пять минут назад мне позвонила тетя, его мать. Не думаю, что Джорджо сможет прийти к вам, как намеревался.

– А что случилось?

– Не знаю точно, но, кажется, всю сегодняшнюю ночь он провел вне дома, так сказала тетя. Он вернулся недавно, около девяти, в самом плачевном состоянии.

– Простите, инженер, но мне кажется, ваша мать говорила мне, что он жил в вашем доме.

– Да, но только до смерти моего отца, потом он переехал к себе. У нас, когда папы не стало, он чувствовал себя неуютно. Как бы то ни было, тетя вызвала врача, который ввел ему успокоительное. Теперь он крепко спит. Мне, вы знаете, его по-настоящему жалко. Он был, наверное, слишком привязан к папе.

– Да, я это понял. Если увидите вашего брата, передайте ему, пожалуйста, что мне действительно необходимо с ним поговорить. Это не срочно, ничего важного, когда он сможет.

– Конечно, скажу. А мама, которая стоит рядом, просит передать вам привет.

– Взаимно. Скажите ей, что я… Ваша мать – редкая женщина, инженер. Скажите, что я испытываю к ней глубокое почтение.

– Я ей скажу, спасибо.

Монтальбано провел еще час за бумагами, одни писал, другие подписывал. Они были столь же головоломными, сколь бесполезными, эти анкеты министерства. Галлуццо, в перевозбуждении, не только не постучал, но распахнул дверь так, что та ударилась о стену.

– Что за черт! Что происходит?

– Сейчас узнал от коллеги из Монтелузы. Убили адвоката Риццо. Застрелили. Его нашли рядом с машиной, в квартале Сан-Джузиппуццу. Если хотите, разузнаю точнее.

– Не надо, поеду туда сам.

Монтальбано взглянул на часы, было одиннадцать, и он поспешно вышел.

В доме Capo никто не открывал. Монтальбано постучал в соседнюю дверь, вышла воинственного вида старушка.

– Что такое? Ходют тут, людям покою не дают.

– Извините меня, синьора, я ищу синьора и синьору Монтаперто.

– Синьора и синьору Монтаперто? С каких это пор они синьор и синьора? Да они ж самые обыкновенные мусорщики!

Да, между двумя семьями явно не было согласия.

– А вы сами кто такой будете?

– Я комиссар органов общественного порядка.

Старушка просияла и принялась верещать с явным удовлетворением:

– Туриддру! Туриддру! Скорей поди сюда!

– Никак стряслося что? – спросил, появляясь, худущий старик.

– Мать Пресвятая Богородица, комиссар это! Ты видишь, что была моя правда?! Видишь, что власти их ищут? Видишь теперь, что они жулики? Ноги унесли подобру-поздорову, чтоб их, голубчиков, в тюрьму не упекли!

– Когда они уехали, синьора?

– А вот даже полчаса не прошло. И ребятенок ихний. Если шибко побежите, так, может, их по дороге перехватите.

– Спасибо, синьора. Спешу вдогонку.

По дороге в Монтелузу его останавливали дважды, сначала патруль горнострелковых войск, потом – карабинеры. На пути к Сан-Джузиппуццу проверки уже следовали одна за другой: он фактически потратил три четверти часа, чтобы проехать меньше пяти километров. На месте происшествия были начальник полиции, полковник карабинеров, все полицейское управление Монтелузы в полном составе. Здесь была и Анна, которая сделала вид, будто его не заметила. Якомуцци оглядывался вокруг, ища кого-нибудь, кому он смог бы обстоятельно изложить все дело. Как только заприметил Монтальбано, бросился ему навстречу:

– Экзекуция по всем правилам, безжалостная.

– Сколько их было?

– Только один, стрелял, во всяком случае, один. Покойный адвокат вышел из офиса сегодня утром в шесть тридцать, взял оттуда кое-какие бумаги и направлялся в Таббиту, у него была назначена встреча с клиентом. Из офиса он уехал один, это установлено, но по дороге посадил кого-то в машину – кого-то знакомого.

– Может, кого-то, кто просто проголосовал?

Якомуцци от души расхохотался, так громко, что некоторые на него оглянулись.

– И ты можешь себе вообразить Риццо – со всем, что он возит, – спокойно подбирающего по дороге незнакомцев? Да он должен был бояться даже собственной тени! Ты знаешь лучше меня, что за спиной Лупарелло стоял Риццо. Нет-нет, наверняка это был кто-то, кого он хорошо знал, какой-нибудь мафиози.

– Мафиози, говоришь?

– Голову на отсечение даю. Мафия подняла цены, требуют все больше и больше, и не всегда политики бывают в состоянии удовлетворять эти запросы. Но тут есть и вторая гипотеза. Может, он нарушил правила игры, теперь, почувствовав прилив сил после вчерашнего назначения. И ему этого не простили.

– Якомуцци, я тебя поздравляю, сегодня утром ты особенно проницателен, видно, что отменно облегчился. С чего ты так уверен в том, что говоришь?

– Сужу по тому, каким образом этот тип его убил. Сначала пинками превратил ему в кашу мошонку, потом велел стать на колени и прикончил выстрелом в затылок.

Монтальбано мгновенно почувствовал пульсирующую боль в затылке.

– Из какого оружия?

– Паскуано говорит, что, судя по входному и выходному отверстиям и по тому факту, что дуло было практически прижато к коже, это должен быть пистолет калибра семь шестьдесят пять.

– Комиссар Монтальбано!

– Тебя зовет начальник полиции, – сказал Якомуцци и исчез. Начальник полиции протянул Монтальбано руку, они обменялись улыбками.

– А вы какими судьбами здесь?

– На самом деле, господин начальник полиции, я уже ухожу. Был в Монтелузе, услышал новость и подъехал просто из любопытства.

– Тогда до сегодняшнего вечера. Непременно приходите, настаиваю, моя жена вас ждет.

Это была догадка, только догадка, притом такая робкая, что если бы он принялся серьезно ее рассматривать, она мгновенно улетучилась бы. И все же он вжимал до упора акселератор, рискуя, что по нему откроют огонь на очередном заграждении. Добравшись до Капо-Массария, комиссар даже не выключил мотор, оставил распахнутой дверцу, открыл с легкостью ворота и входную дверь, вбежал в спальню. В ящике ночного столика пистолета больше не было. Он обругал себя последними словами, потому что после первого приезда возвращался в этот дом еще дважды и не позаботился проверить, было ли оружие на месте, ни разу. Даже когда нашел ворота открытыми, уговорил себя, что сам забыл их запереть.

«Теперь пойду слоняться», – подумал комиссар, как только вернулся домой. Ему нравилось слово «слоняться», которое означало для него: бездумно переходить из комнаты в комнату, попутно прибираясь. Этим он и занялся. Подровнял книги, привел в порядок письменный стол, поправил картину на стене, начистил газовые конфорки. Слонялся. Есть не хотелось, не пошел в ресторан и даже не заглянул в холодильник посмотреть, что ему приготовила Аделина.

Как обычно, входя в дом, он включил телевизор. Первое, что выдал в эфир диктор «Телевигаты», были подробности убийства адвоката Риццо. Именно подробности, потому что сообщение о самой смерти прошло в экстренном выпуске. Журналист нисколько не сомневался: с адвокатом зверски расправилась мафия, испугавшись, что убитый занял ответственный политический пост, который позволил бы ему эффективнее бороться с организованной преступностью. Потому что именно это выражение стало лозунгом политического обновления: непрекращающаяся борьба с мафией. Николо Дзито, спешно вернувшийся из Палермо, рассуждал о мафии на «Свободном канале», но так запутанно, что нельзя было ничего понять. Между строк, вернее, между слов Дзито Монтальбано уловил, что тот имел в виду мафиозную разборку, но не говорил об этом прямо, боясь, что к сотням судебных исков, которые уже были ему предъявлены, прибавится новый. Потом Монтальбано надоело слушать это переливание из пустого в порожнее, он выключил телевизор, закрыл ставни, чтобы не впускать дневной свет, бросился на кровать прямо одетый и свернулся калачиком. Им владело одно желание – забиться в свою нору. Он любил это выражение, означавшее, что тебя побили и тебе хочется укрыться от всего мира. Точнее нельзя было передать то, что переживал в ту минуту Монтальбано.