Текст книги "Форма воды"

Автор книги: Андреа Камиллери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Андреа Камиллери
Форма воды

Глава первая

Рассветные лучи не пробивались во двор «Сплендор», фирмы, имевшей подряд на уборку городских улиц в Вигате. Низкие и плотные облака, затянувшие небо, напоминали серую мешковину, перекинутую с карниза на карниз. Ни один лист не шевелился, сирокко еще не пробудился от своего мертвого сна, и языки едва ворочались. Начальник бригады, прежде чем распределить участки, сообщил, что в этот день, равно как и во все последующие, Пеппе Скеммари и Калуццо Бруккулери будут отсутствовать по уважительным причинам. Причины и в самом деле были более чем уважительные: накануне вечером обоих арестовали за вооруженный налет на супермаркет. Пино Каталано и Capo Монтаперто – молодых техников-проектировщиков, никому в качестве таковых не нужных и получивших место временных «работников экологической службы» благодаря великодушному вмешательству депутата Кузумано, на избирательную кампанию которого оба положили тело и душу (именно в таком порядке: тело совершило гораздо больше, чем жаждала душа), – начальник отправил на участок, оставшийся вакантным после Пеппе и Калуццо. Он назывался выпасом – в незапамятные времена какой-то пастух вроде бы выгуливал там своих коз. Это была длинная окраинная полоса, поросшая густым кустарником и низкими деревьями, типичными для Средиземноморья, и доходившая почти до самого морского побережья. Сзади высился остов большого химического предприятия, его когда-то торжественно открывал вездесущий депутат Кузумано. Тогда казалось, что крепкий ветер больших надежд и неуклонного прогресса раздувает паруса, потом этот ветер быстро превратился в легчайший бриз и затем сник совсем. Он оказался тем не менее разрушительнее торнадо, так как оставил за собой шлейф безработных – получавших временное пособие и безработных в полном смысле слова. Чтобы помешать ордам кочующих по городку черных и не совсем уж черных сенегальцев и алжирцев, тунисцев и ливийцев гнездиться на этом заводе, кругом него возвели высокий каменный забор, над которым все еще были видны постройки, постепенно разрушаемые непогодой, бесхозяйственностью и морской солью и все больше напоминавшие архитектуру Гауди, наглотавшегося галлюциногенных препаратов.

Выпас до недавнего времени представлял для тех, кто еще носил не вполне благородное название мусорщиков, работку не бей лежачего: среди бумажек, пластиковых мешков, жестянок из-под пива или кока-колы, полуприкрытых и неприкрытых какашек иногда можно было найти презерватив и, если хватало желания и фантазии, вообразить разыгравшуюся здесь сценку в подробностях. Но уже примерно с год презервативов тут было море, целый ковер. Это началось с тех самых пор, как некий министр с лицом мрачным и непроницаемым, достойным таблиц Ломброзо[1]1
  Ломброзо Чезаре (1835-1909) – психиатр, основатель антропологической криминологии. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть], взрастил в своем мозгу, еще более мрачном и непроницаемом, чем его лицо, некую идею, которая сразу же, как ему возмечталось, разрешила бы проблемы общественного порядка на Юге. Он поделился этой идеей со своим коллегой, который ведал армией и, казалось, сошел с картинки, изображающей Пиноккио, и совокупно они порешили отправить на Сицилию отдельные воинские подразделения, дабы «контролировать территорию» и подсоблять карабинерам, секретным службам, специальным оперативным отрядам, налоговой, дорожной, железнодорожной и портовой полициям, работникам Суперпрокуратуры[2]2
  Роман Камиллери написан в 1994 г., действие относится к сентябрю 1993-го. В 1992-м мафия организовала покушения на судей Фалькони и Борселлино, в которых оба погибли вместе с охраной, после чего было решено отправить на Сицилию регулярные войска для усиления борьбы с организованной преступностью.//Неологизм «Superprocura» подразумевает орган, аналогичный Генеральной прокуратуре, ведающий борьбой с организованной преступностью и обладающий полномочиями на всей территории страны.


[Закрыть], группам по борьбе с мафией, терроризмом, наркотиками, грабежами, похищениями с целью вымогательства и прочим, для краткости пропущенным, прочими занятиями занятым. Следствием этой светлой мысли двух государственных мужей было то, что маменькины сынки из Пьемонта, безбородые призывники из Фриули, вчера еще наслаждавшиеся свежим и морозным воздухом родных гор, оказались закупоренными в душных времянках в городках, едва приподнятых над уровнем моря, среди людей, говоривших на непонятном наречии, состоявшем больше из пауз, чем из слов, когда движение бровей исполнено тайного значения, так же как и почти неприметно собирающиеся и расходящиеся морщины[3]3
  Италия простирается от Австрии до Африки (Сицилия находится на широте Туниса) и состоит из двадцати областей, сохраняющих ярко выраженные культурно-языковые отличия; объединение Италии произошло в 1870 г., однако часть территорий она получила после Первой мировой войны в 1919 – 1920 гг. Область Фриули занята Альпами, граничит с Австрией и Хорватией, Пьемонт – с Францией, в них говорят на диалектах, испытавших большое влияние языков соседних стран. Для Италии характерно одновременное употребление литературного языка, общего для всей страны, и диалектов, на которых и сегодня создается литература.


[Закрыть]. Они приспособились, насколько это им удалось, благодаря их юному возрасту и существенной помощи самих жителей Вигаты, протянувших им руку, – потерянный вид и неискушенность этих пришлых мальчишек вызывали у них умиление. Облегчить им тяжесть ссылки взялся Джеджё Гулотта, человек, одаренный живым умом, который принужден был до тех пор душить свой прирожденный талант сводника и выступать в роли мелкого распространителя легких наркотиков. Получив известия из источников как неофициальных, так и министерских о скором прибытии солдат, Джедже был озарен гениальной мыслью, и чтобы сделать это озарение конкретным и придать ему силу действия, немедленно обратился к тем, к кому следовало в таких случаях обращаться, дабы заручиться всеми необходимыми разрешениями, которые требовались в несметном количестве и добыть которые стоило великого труда. К кому следовало означает: к тем, кто контролировал территорию на деле и кто вовсе не собирался выдавать разрешения о предоставлении концессии на гербовой бумаге. Вскорости Джедже смог торжественно открыть на выпасе свой рынок, на котором торговали свежим мясом и широким ассортиментом наркотиков, по-прежнему легких. Мясо в основном поступало с Востока, где народы, наконец, сбросили ярмо коммунизма, который, как всем известно, подавлял достоинство человеческой личности: по ночам на выпасе – в кустах или на прибрежном песке – это вновь обретенное достоинство каждый раз являло себя во всем блеске. Однако не было недостатка в представительницах третьего мира, трансвеститах, транссексуалах, неаполитанских содомитах или бразильских виадос, тут был товар на любой вкус, чаша изобилия, праздник. И коммерция процветала – к большому удовлетворению военных, Джедже и тех, от кого Джедже получил разрешение и кто за это удерживал соответствующий процент.

Пино и Capo направлялись к своему участку, толкая перед собой тачки. До выпаса было полчасика ходьбы, особенно если плестись, как они, нога за ногу. Первые пятнадцать минут парни шли не открывая рта, уже взмокшие и липкие от пота. Потом Capo нарушил молчание.

– Этот Пекорилла дерьмо, – объявил он.

– Страшнейшее дерьмо, – уточнил Capo.

Пекорилла был бригадиром, ответственным за распределение участков для уборки. Он, естественно, питал глубочайшую ненависть к образованным, самому-то ему удалось добыть свидетельство об окончании трех классов на пятом десятке, и только благодаря Кузумано, который поговорил с глазу на глаз с учителем. И потому он устраивал так, что работа самая тяжелая и неблагодарная всегда доставалась троим обладателям аттестата зрелости, работавшим под его началом. Как раз в это самое утро он послал Чикку Лорето на причал, с которого отправлялось на остров Лампедуза почтовое судно. Это означало, что бухгалтеру Чикку придется списывать со счетов тонны отбросов, которые голосистые оравы туристов, разделенных со времен Вавилонского столпотворения языковым барьером, но единодушных в своем полном пренебрежении к гигиене личной и общественной, оставили после себя в ожидании посадки за субботу и воскресенье. И не исключено, что на выпасе Пино и Capo тоже обнаружат бедлам после двухдневной увольнительной армейцев.

Дойдя до перекрестка улицы Линкольна с бульваром Кеннеди (в Вигате существовали также двор Эйзенхауэра и переулок Рузвельта), Capo остановился.

– Заскочу домой посмотреть, как там ребятенок, – сказал он приятелю. – Подожди меня, я мигом.

Он не стал ждать ответа и исчез в дверях одного из тех мини-небоскребов, которые не превышали двенадцати этажей и выросли почти одновременно с химзаводом и вместе с ним очень скоро пришли в жалкое, если не сказать – руинированное, состояние. Тем, кто прибывал с моря, Вигата представлялась уменьшенной копией Манхэттена: и вот, наверное, объяснение ее топонимики.

Ненё, ребятенок, бодрствовал, ночью он спал максимум часа два, все остальное время таращил глаза, никогда не плакал, а кто хоть раз видел младенца, у которого не текли бы слезы? День за днем его подтачивал какой-то недуг, а вигатские врачи не могли ни понять причин болезни, ни прописать необходимых лекарств. Нужно было увезти его куда-нибудь, к какому-нибудь крупному специалисту, но денег не было. Нене, поймав взгляд отца, нахмурился, на лобике у него появилась складка. Малыш не умел говорить, но в его глазах ясно читался немой упрек тому, от кого он ждал и не получал помощи.

– Ему вроде малость получше, температура падает, – сказала Тана, чтоб муж немного успокоился.

Небо прояснилось, теперь палило такое солнце, которое могло расплавить камни. Capo уже раз десять опорожнил свою тачку на свалке, само собой образовавшейся там, где когда-то был запасной выход с завода, и не чуял за собой ног. Дойдя до тропинки, которая вилась вдоль забора и выводила к шоссе, он увидел что-то ослепительно сверкающее. Парень нагнулся, чтобы рассмотреть получше блестящий предмет. Это оказалась подвеска в форме сердца, большущая, усыпанная бриллиантами, с очень крупным камнем посередине. В ушко подвески была продета цепочка из цельного золота, порвавшаяся в одном месте. Правая рука Capo молниеносно схватила вещицу и бросила ему в карман. Правая рука, как показалось Capo, действовала сама по себе, без приказа мозга, который еще находился в состоянии шока. Парень распрямился, весь мокрый, и стал озираться вокруг, но не увидел ни единой живой души.

Пино, который орудовал ближе к берегу, вдруг заметил метрах в двадцати перед собой нос автомашины, высовывавшийся из-за самого густого куста. Остановился в замешательстве – не может быть, чтоб кто-нибудь из клиентов припозднился и трахался здесь до этого часа, аж до семи утра. Он стал потихоньку приближаться – крадучись и согнувшись в три погибели, – а подобравшись совсем близко, разом выпрямился. Ничего: никто не крикнул ему, чтоб он убирался куда подальше, машина казалась пустой. Он сделал еще несколько шагов и наконец увидел расплывчатый силуэт мужчины: тот неподвижно сидел на переднем сиденье, откинув голову на подголовник. Казалось, он крепко спал. Но Пино кожей, нутром почуял, что здесь что-то не так. Он обернулся и стал во все горло звать Capo. Тот прибежал, задыхаясь, по глазам было видно, что ошарашен.

– Ну чего тебе? Какого еще хрена? Что тебя разбирает?

Пино услышал в вопросах товарища раздражение, но приписал это тому, что заставил его пробежаться.

– Глянь.

Собравшись с духом, Пино подошел со стороны водителя, попытался открыть дверцу, но не тут-то было, ее поставили на предохранитель. С помощью Capo, чье недовольство давно улетучилось, он попытался протиснуться к другой дверце, на которую навалилось тело, но ничего не вышло: автомобиль, большой зеленый БМВ, был подогнан боком вплотную к кустарнику. Однако, наклонившись вперед и поцарапавшись о терновник, они ухитрились разглядеть мужчину в лицо. Он не спал, глаза были открыты и уставлены в одну точку. В ту минуту, когда они догадались, что мужчина мертв, они враз покрылись гусиной кожей: не потому, что увидели мертвеца, а потому, что поняли, кто это.

– Я так прям будто в сауне, – пропыхтел Capo, когда они бежали по шоссе к телефонной будке. – То в жар бросает, то в холод.

Как только прошел столбняк, вызванный узнаванием покойника; они договорились: прежде чем обращаться в полицию, нужно позвонить по другому телефону. Номер депутата Кузумано они знали на память, и Capo его уже набрал, но Пино велел ему еще до первого гудка:

– Клади трубку.

Capo машинально подчинился.

– Не хочешь, чтоб мы его предупреждали?

– Подумаем чуток, давай хорошенько подумаем, а то уж случай больно особенный. Короче, и ты, и я знаем, что депутат – это кукла.

– Чего ты плетешь?

– Что он марионетка в руках инженера Лупарелло, который решает, вернее, решал все. Лупарелло помер, и Кузумано – ноль, половая тряпка.

– И что теперь?

– Ничего теперь.

Они пошли в сторону Вигаты, но через несколько шагов Пино остановил Capo.

– Риццо, – произнес он.

– Этому я звонить не буду, я его не знаю.

– Я тоже, но позвоню все равно.

Номер Пино выяснил в справочной. Было почти без четверти восемь, однако Риццо ответил после первого же звонка.

– Адвокат Риццо?

– Я слушаю.

– Я извиняюсь, адвокат, если беспокою рано… мы нашли инженера Лупарелло… он вроде неживой.

Зависло молчание. Потом Риццо спросил:

– А почему вы сообщаете это мне?

Пино обалдел, он меньше всего ожидал такого ответа, ответ ему показался странным.

– Как это? А разве вы… не его лучший друг? Мы так подумали, что мы должны…

– Благодарю. Но прежде всего необходимо, чтобы вы выполнили ваш долг. До свидания.

Capo тоже слушал разговор, прислонив ухо к щеке Пино. Они переглянулись в растерянности. Риццо вроде как не расстроился, будто ему сказали, что нашли труп какого-то неизвестного.

– Какого хрена, они ж ведь были друзья, нет разве?

– А откуда мы знаем? Может, они вконец расплевались, – утешил себя Пино.

– И чего теперь будем делать?

– Пошли выполним наш долг, как говорит адвокат, – постановил Пино.

Они направились в городок, держа путь в комиссариат. Пойти к карабинерам им даже в голову не пришло, карабинерами командовал лейтенант из Милана. Комиссар, напротив, был родом из Катании, звался Сальво Монтальбано, и если уж хотел что-либо понять, у него это получалось[4]4
  Карабинеры – в итальянской армии род войск, выполняющий функции охраны общественного порядка (а также военной полиции), полиция имеет аналогичные функции, отсюда существующая между ними конкуренция, карабинеры традиционно пользуются большим авторитетом, нежели полиция. Катания – второй по значению город Сицилии.


[Закрыть].

Глава вторая

– Еще.

– Нет, – сказала Ливия и продолжала смотреть на него, не отводя взгляда, глаза ее блестели от желания.

– Я прошу.

– Нет, я же сказала, нет.

– «Мне нравится, чтобы меня всякий раз немножко принуждали», – он вспомнил, как она однажды шепнула ему это на ухо, и в нетерпении попытался раздвинуть коленом ее сжатые бедра и одновременно отвести ее руки, схватив ее с силой за запястья, будто распиная.

Мгновение они глядели друг на друга, тяжело дыша, потом она сразу сдалась.

– Да, – сказала она. – Да. Сейчас.

И в эту самую минуту зазвонил телефон. Даже не открывая глаз, Монтальбано протянул руку, чтобы схватить скорее не телефонную трубку, а краешек ускользающего сна, который неотвратимо исчезал.

– Алло! – Он был готов убить за это непрошеное вторжение.

– Комиссар, есть клиент. – Он узнал голос бригадира Фацио, бригадир Торторелла еще лежал в больнице: опасное ранение в живот, пулю в него всадил один тип, который хотел выдать себя за мафиози, а на самом деле был дерьмом и не стоил гроша ломаного. На их жаргоне «клиентом» называлось мертвое тело, подлежавшее их ведению.

– Кто?

– Пока еще неизвестно.

– Как его убили?

– Неизвестно. Нет, даже неизвестно, был ли он убит.

– Бригадир, я чего-то не понял. Ты меня поднимаешь, еще ни черта не зная?

Он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Его ярость была бессмысленной, тем более что собеседник сносил ее с ангельским терпением.

– Кто его нашел?

Два мусорщика на выпасе, сидел в машине.

– Сейчас еду. Ты пока звони в Монтелузу, вызывай криминалистов и извести судью Ло Бьянко.

Стоя под душем, он пришел к выводу, что покойник был не иначе как из мафиозной группировки Куффаро из Вигаты. Восемь месяцев назад – видно, из-за передела территории – разгорелась кровавая война между семьей Куффаро и Синагра из городка Фела, по трупу в месяц в порядке строгой очередности: один из Вигаты, другой из Фелы. Последним застрелили в Феле некоего Марио Салино, следовательно, на этот раз пробил час кого-то из Куффаро.

Прежде чем выйти из дому (он жил один в домике у моря на окраине Вигаты, противоположной выпасу), ему захотелось позвонить Ливии в Геную. Она тут же сняла трубку, еще сонная.

– Прости, но мне захотелось услышать твой голос.

– А я тебя сейчас видела во сне, – сказала она. И добавила: – Ты был со мной.

Монтальбано хотел было сказать, что она тоже ему снилась, но ему помешала какая-то нелепая стыдливость. Вместо этого он спросил:

– И чем мы занимались?

– Тем, чем не занимались уже слишком давно, – ответила она.

В комиссариате помимо бригадира он нашел только троих полицейских. Остальные преследовали владельца магазина одежды, который стрелял в сестру, не поделив с ней наследство, и после этого сбежал. Открыл дверь камеры предварительного заключения. Оба мусорщика сидели на скамейке и жались друг к другу, бледные, несмотря на жару.

– Подождите меня, скоро вернусь, – сказал им Монтальбано, но те даже не ответили, покорные своей участи. Дело известное: если кому-либо – не важно по какой причине – пришлось столкнуться с законом, быстро ему не отделаться.

– Кто-нибудь из вас оповестил журналистов? – спросил комиссар у своих. Они покачали головами.

– Смотрите, не хочу, чтоб они путались под ногами.

Галлуццо робко выступил вперед и поднял два пальца, будто просился в сортир.

– Даже мой шурин?

Шурин Галлуццо был корреспондентом «Телевигаты» и занимался уголовной хроникой. Монтальбано представил, какая бы разыгралась семейная сцена, если б Галлуццо ничего не сказал шурину. Галлуццо смотрел на него печальными собачьими глазами.

– Ладно. Только пусть приходит, когда труп уже увезут. И никаких фотографов.

Они выехали на служебной машине, оставив на посту Джалломбардо. За рулем сидел Галло, который вместе с Галлуццо был мишенью вечных шуточек вроде: «Комиссар, что говорят в курятнике?»[5]5
  Галло – петух, Галлуццо – уменьшительное от слова «петух».


[Закрыть], и Монтальбано, зная, с кем имеет дело, сделал ему внушение:

– Не гони, нужды нет.

На повороте делла Кьеза дель Кармине Пеппе Галло не смог удержаться и прибавил газу, так что шины завизжали по асфальту. Послышался резкий хлопок, как от пистолетного выстрела, машину занесло. Они вышли: правая задняя шина висела клочьями, понятно было, что ее долго пилили чем-то острым, следы порезов бросались в глаза.

– Паскуды, сукины дети! – взорвался бригадир.

Монтальбано разозлился не на шутку.

– Да если даже младенцы знают, что два раза в месяц нам режут покрышки! Господи! Я каждое утро вас предупреждаю: прежде чем ехать – посмотрите! А вы, вам это до лампочки, сволочам! Пока кто-нибудь не свернет себе шею!

По разным причинам понадобилось добрых десять минут, чтобы поменять колесо, и когда они добрались до выпаса, криминалисты из Монтелузы уже были там. Они «медитировали», как называл это Монтальбано: то бишь пять или шесть полицейских кружились на том месте, где раньше стояла машина, головы опущены, руки в карманах или за спиной. Они походили на философов, погруженных в глубокие размышления, на самом же деле рыскали, напрягая зрение, в поисках оставшихся на земле знаков, следов, отпечатков. Как только он появился, Якомуцци, начальник криминалистов, побежал ему навстречу:

– Почему нет журналистов?

– Я не хотел.

– На сей раз они тебя пристрелят за то, что ты им запорол всю малину. Такая новость! – Он был заметно взволнован. – Знаешь, кто это?

Нет. Скажи мне ты.

Это инженер Сильвио Лупарелло.

– …! – вложил все в одно слово Монтальбано.

– И знаешь, как он умер?

– Нет. И не хочу знать. Сам увижу.

Якомуцци, обиженный, вернулся к своим. Фотограф уже закончил, теперь очередь была за доктором Паскуано. Монтальбано видел, что медик, стоя в неудобной позе, по пояс просунувшись в машину, колдует над передним сиденьем, где угадывался темный силуэт. Фацио и полицейские из Вигаты помогали коллегам из Монтелузы. Комиссар закурил сигарету и повернулся посмотреть на химический завод. Этот остов его завораживал. Он решил как-нибудь вернуться и сделать фотографии, чтобы потом отослать их Ливии и объяснить ей с помощью снимков то, чего она пока не могла уразуметь в нем и его родных местах.

Он увидел, как подъехала машина судьи Ло Бьянко, как вышел судья, тоже взволнованный.

– Это на самом деле так, тело принадлежит инженеру Лупарелло?

Видно, Якомуцци не терял времени.

– Кажется, да.

Судья присоединился к кучке криминалистов, принялся возбужденно разговаривать с Якомуцци и доктором Паскуано, который достал из саквояжа бутылку спирта и протирал руки. Через некоторое время, вполне достаточное для того, чтобы Монтальбано изжарился на солнце, криминалисты сели в машину и укатили. Проезжая мимо, Якомуцци не попрощался. Монтальбано слышал, как за спиной выключилась сирена «скорой помощи». Теперь дело было за ним, он должен был действовать и распоряжаться, и никаких гвоздей. Стряхнув с себя полусон, в котором он не без удовольствия пребывал, комиссар пошел к автомобилю с мертвым телом. На полпути его остановил судья.

– Тело можно увезти. И, учитывая известность покойного, чем раньше мы обернемся, тем лучше. В любом случае докладывайте мне ежедневно о результатах следствия.

Сделал паузу, и после – чтобы смягчить приказной тон только что сказанного:

– Позвоните мне, когда сочтете возможным.

Еще пауза. И затем:

– В служебное время, разумеется.

Судья отошел. В служебное время, а не домой. Дома, как всем было известно, судья Ло Бьянко отдавался сочинению капитального и ответственного труда «Жизнь и деяния Ринальдо и Антонио Ло Бьянко, присяжных при университете города Джирдженти[6]6
  Ныне Агридженто, город на Сицилии.


[Закрыть] во времена короля Мартина-младшего (1402-1409)», с которыми он, по его предположению, состоял в каком-то, хотя и сомнительном родстве.

– Отчего он умер? – спросил комиссар доктора.

– Смотрите сами, – ответил Паскуано, пропуская его.

Монтальбано засунул голову в машину, в которой было жарко, как в печи (применительно к данному случаю – в печи крематория), бросил взгляд на покойника и сразу подумал о начальнике полиции.

Он думал о начальнике полиции не потому, что перспектива любого расследования заставляла его поминать всуе вышестоящих чиновников, а потому лишь, что они с бывшим начальником полиции Бурландо – а они были приятели – дней десять назад обсуждали книгу Арьеса «История смерти на Западе»[7]7
  Арьес Филипп (1914-1984) – крупный французский историк, разрабатывавший проблемы исторической антропологии. Названная книга вышла в свет в 1975 г.


[Закрыть], которую оба прочли. Начальник полиции утверждал, что любая смерть, даже самая неприглядная, все же сохраняет в себе нечто сакральное. Монтальбано же говорил, причем совершенно искренне, что ни в какой смерти, будь то даже смерть Папы Римского, он не может углядеть ничего священного.

Ему захотелось, чтобы господин начальник полиции оказался сейчас рядом и увидел то, на что смотрел он. Инженер всегда одевался с подчеркнутой элегантностью, заботился о каждой детали своего гардероба. Однако теперь он был без галстука, в мятой рубахе. Очки у него съехали набок, воротник пиджака нелепо вздернулся, носки собрались в гармошку над ботинками. Но что больше всего поразило комиссара – это вид спущенных до колен брюк, в расстегнутой ширинке которых белелись трусы. Рубашка вместе с майкой была задрана по грудь.

И между трусами и майкой – бесстыдно выставленный напоказ срам, крупный, волосатый, в полном противоречии с изяществом остальных частей тела.

– Отчего он умер? – повторил он свой вопрос доктору, вылезая из машины.

– Мне кажется, это очевидно, нет разве? – нелюбезно ответил Паскуано. И продолжил: – Вы знали, что покойнику делал операцию на сердце известный кардиохирург в Лондоне?

– Нет, не знал. Я видел его в среду по телевизору, и мне он показался вполне здоровым.

– Казался, но на самом деле не был. Знаете, в политике как в стае. Как только узнают, что не можешь больше защищаться, загрызут. В Лондоне ему, кажется, вшили два шунта, и говорят, что дело это было непростое.

– А в Монтелузе кто его лечил?

– Мой коллега Капуано. Проверялся каждую неделю, здоровье берег, хотел всегда выглядеть в форме.

– Вы что скажете, позвонить Капуано?

– Совершенно бесполезно. То, что здесь произошло, ясно как день. Покойнику взбрело в голову хорошенько потрахаться в здешних местах, может даже с какой-нибудь экзотической девочкой, он ее поимел и сам гикнулся.

Вид у Монтальбано был отсутствующий.

– Вы не верите?

– Нет.

– И почему это?

– На самом деле сам не знаю. Завтра вы мне дадите результаты вскрытия?

– За-автра?! Да вы с ума сошли? У меня перед инженером девчушка лет двадцати, ее в доме на отшибе изнасиловали, а когда нашли, прошло уже десять дней, и труп собаки объели, потом на очереди Фофо Греко, ему отчекрыжили язык и мошонку и подвесили на дерево помирать, потом у меня…

Монтальбано прекратил этот жуткий перечень.

– Паскуано, давайте начистоту, когда вы мне дадите результаты?

– Послезавтра, если меня не будут то и дело отрывать на новых покойников.

Попрощались. Монтальбано подозвал бригадира и своих, дал им указания насчет того, что им следует делать и когда грузить тело в «скорую помощь». Галло отвез его в комиссариат.

– Потом поедешь обратно за остальными. И если опять понесешься, голову оторву.

Пино и Capo подписали протокол, в котором детально было зафиксировано каждое их движение до и после обнаружения трупа. В протоколе недоставало двух важных фактов, потому что мусорщики упорно обходили их в разговоре со стражами закона. Во-первых, что они почти сразу опознали труп, и во-вторых, что побежали извещать о своем открытии адвоката Риццо. По дороге домой Пино, казалось, ушел в свои мысли, a Capo время от времени ощупывал карман, в котором лежала цепочка.

В течение по крайней мере двадцати четырех следующих часов ничего не должно было случиться. Монтальбано после обеда пошел домой, бросился на кровать и на три часа провалился в сон. Потом поднялся и, так как море в сентябре было тихим, как озеро, долго купался. Вернувшись в свой домик, он приготовил себе тарелку спагетти с соусом из морских ежей и включил телевизор. Все местные выпуски новостей, естественно, были посвящены смерти инженера, ему возносились хвалы, время от времени на экране появлялся с похоронным видом какой-нибудь политик, чтобы напомнить о достоинствах покойного и о трудностях, которые его уход из жизни влек за собой, но ни один-единственный выпуск, даже оппозиционных новостей, не осмелился сообщить, где и как умер всеми оплакиваемый Лупарелло.