Текст книги "Золотое дно"

Автор книги: Андре Савиньон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Андре Савиньон
Золотое дно

Глава I
Письмо

Едва я вошел в «Олений Рог», как увидел двух незнакомцев, сидевших за одним столом с моим крестным. Крестный обернулся, кивнул мне головой и пробормотал:

– Вот парнишка, о котором я вам говорил. – Но незнакомцы были поглощены каким-то ожесточенным спором и едва промычали что-то, даже не взглянув в мою сторону.

Я нашел в уголке свободный стул и присел на краешек. Так вот он, этот кабачок «Олений Рог»! Насквозь прокуренный, обложенный дымом, точно ватой, с влажными, слезящимися стенами, с дребезжащими стеклами окон, завешенных пестрыми тряпками. Писк скрипок, пьяный смех и вой за столиками, женский визг; крепкие «морские» словечки, чей-то залихватский свист, стук притопывающих ног – все сливалось в один дикий безобразный рев, как будто огромное разъяренное животное вопило от неистовой боли. Портовые рабочие, грузчики, матросы, оборванцы, уличные музыканты, чистильщики сапог, нищие, проститутки – все двигались, орали, пели, выли и пропивали, вместе с последним грошем, забываясь в дымном, хмельном чаду, в пьяном угаре, в буйстве разгоряченного тела… Незнакомцы за столиком моего крестного лопотали что-то на бретонском наречии… Я не все понимал, но слышал только, что они всячески костят и поносят какого-то «папашку Менгама».

Вдруг кто-то стукнул кулаком по столу и завопил:

– Пусть папашка Менгам шлепнется пьяный в канаву, пусть вспучит ему брюхо дохлыми лягушками, пусть вползет ему в глотку гнилая жаба и пойдет он мертвым ко дну с семипудовым камнем на шее!..

И сразу же всю горячку оравших и ругавшихся людей сняло как рукой. Как будто от того, что они пожелали «папашке Менгаму» такой приятной смерти, для них самих жизнь стала раем. Физиономии просветлели, заулыбались, морщины разгладились, и все трое стали беседовать тихо и мирно, как будто они никогда в жизни и не бесновались.

Прислушиваясь к разговору, я узнал, что одного незнакомца звали Корсен, а другого Калэ. Его жена была владелицей кабачка «Олений Рог». И Корсен и Калэ были моряками, как и мой крестный, Прижан, служивший капитаном на судне «Бешеный».

Вдруг дверь кабачка тихонько приоткрылась, и мне стало так не по себе, как будто не Менгаму, а мне самому в глотку залезла гнилая жаба. В коридоре в тени, за порогом, стоял кто-то, как будто и человек… Только он не двигался, не говорил ни слова… стоял, скрестив руки, туловище откинув назад. Я разглядел шляпу, большую, напяленную на самые уши, и глаза, налитые кровью. Человек показался мне маленьким и щуплым, может быть, потому, что уж очень здоровенные и высокие парни были мой крестный и его приятели. Только рожа у этого маленького человека была такая, что сам дьявол плюнул бы и отвернулся. Минуты две он стоял и пялил на нас глаза. В кабачке все стихло… Было даже слышно, как скрипят соломенные сиденья на стульях. И вдруг сразу стало легче дышать… Я поднял голову… Вижу, рожа в дверях куда-то скрылась. Корсен выругался:

– Проглотили бы черти собственный хвост! До чего надоела мне эта морда. Вот морда!

Мой крестный только дернул плечами. И, странно, все вдруг заговорили тихо, точно возле покойника…

Нужно сказать, что всего два часа назад я приехал в Ламполь, куда меня послала мать, у которой я в конце концов вымолил согласие отдать меня в моряки. В Ламполе стояло судно «Бешеный», капитаном которого был двоюродный брат моей матери и мой крестный, Прижан. Мать надеялась, что если я поплаваю на «Бешеном» в хорошую бурю, то моя страсть к морю выветрится сама собой.

А пока я, попав в совершенно чуждую мне обстановку, с любопытством осматривался и благоговейно взирал на окружавших меня моряков, которых до сих пор я видел только на картинках. Хотя я со дня моего крещения ни разу не встречался больше с крестным Прижаном, но сразу же почувствовал к нему симпатию. Он был гигантского роста, загорелый до того, что казался почти краснокожим, взъерошенный, косматый, с маленькими черными усами, которые он беспрестанно покусывал. Вид у него всегда был очень озабоченный, а выражение лица такое, что было ясно, что этот человек сумеет проложить себе дорогу в жизни.

Корсен был немножко поменьше ростом, но зато плотнее и мускулистее. На его улыбающейся физиономии сверкали два зеленых глаза, блестящие и яркие, как у кошки. Он был кудряв, как баран, и покрыт волосами до кончиков пальцев, точно обезьяна. Самым высоким из всей компании был Калэ. Головой он почти касался потолка, и на широкие плечи можно было смело положить куль муки, весом пудов десять.

Осмотрев и изучив моряков, я только что хотел приняться за совершенно остывший суп, как дверь снова отворилась, и человек с пакостной рожей вошел и сел как раз против нас, у самого окна.

И снова все замолчали.

Я смотрел на него исподлобья, как волчонок, и навстречу мне сверкали его красные, налитые кровью, острые, как буравчики, глаза. Брови его были похожи на пару пиявок, и он все время шевелил ими, точно поддерживал с их помощью свою огромную шляпу-колокол, съехавшую ему на уши и грозившую съехать до самого подбородка. Я никогда в жизни не видел такой белой кожи и таких острых глаз, взгляд которых мог бы разрезать даже стекло.

Несколько минут он поблескивал своими глазами-буравчиками и вдруг заревел:

– Кто-то сказал, что я пират?.. Кто это сказал?

Корсен проворчал в ответ:

– Видно, вам хочется затеять драку, милейший Менгам?

Но Менгам не унимался.

– Кто назвал меня пиратом?

Снова один Корсен отозвался ему:

– Мы все разбойники, все пираты, и вы это отлично знаете…

– Вот как?

– Да. И я, и Калэ, и все мы пираты, состоящие к тому же на службе у вас.

– Вот как?.. – снова прохрипела рожа.

Корсен разозлился.

– Не валяйте дурака! Все мы отлично знаем, что вам вовсе не обидно быть пиратом и не от этого вы лезете из кожи, а от того, что мы до сих пор не могли разгрузить «Бешеный». Так ведь не наша вина, если на море шторм! Подождите денек-другой… Конечно, вам не хочется платить за простой пару лишних франков, но, черт возьми, мы-то тут при чем?

Мой крестный подтвердил:

– Мы ни при чем… Спросите кого угодно: на море такой шторм… Какая тут, к черту, разгрузка?

Крестный был не мастер говорить. Язык у него во рту ворочался точно мельничный жернов, но ехидная усмешка белорожего, видно, подхлестывала его, и он выдавил из себя еще пару слов:

– Это… все… из-за шторма… а вовсе не потому, что мы хотели забастовать… Мы работаем как каторжники на галерах.

Калэ вдруг стукнул кулаком:

– Ну, чего там! Менгам хочет затеять драку? Милости просим!

Он встал, засучил рукава и вытащил нож. Вокруг зашумели, и десяток дюжих рук мигом усадили его на место.

Менгаму как будто только этого и надо было. Точно он задался целью вывести парней из себя и, добившись этого, успокоился. Как ни в чем не бывало придвинулся он к нашему столу, спросил себе тарелку и начал есть. Остальные сделали то же.

Черти зеленые, как они ели! Суповую миску наполняли три раза, баранина исчезла с блюда в мгновенье ока, и челюсти у них работали так, что хрустело за ушами. Наполнять стаканы они тоже не забывали. Чуть у кого забелеет донышко, другой уж мычит:

– Ну! Ты что же? Хочешь, чтоб я туда плюнул? – И стакан сейчас же доливался.

Из-за соседних столиков на нас глядели не то со страхом, не тс с почтением. Мне послышалось, что кто-то сказал: «охотники за падалью»… а другой добавил: «грабители отбросов», но Менгам сверкнул в сторону говоривших своими красными буравчиками – и те прикусили языки.

Потом я узнал, что сам Менгам, владелец «Бешеного», называл себя не иначе как «организатором» подводных работ и что задачей «Бешеного» было рыскать по океану и выуживать грузы с затонувших и разбитых судов. Капитаном «Бешеного» был, как я уже сказал, мой крестный, Прижан, а Корсен был водолазом. Добром ли, силой ли, без всякой борьбы или при помощи динамита, а уж со дна океана вытаскивалось все, что там было ценного…

Когда компания наелась досыта, Корсен заметил, что не худо было бы теперь позаботиться и о мальчишке.

Менгам спросил:

– О каком мальчишке?

Корсен ткнул в меня пальцем:

– Вот он, племянник Прижана. Его зовут Даниэль.

– А какого черта он торчит здесь?

Прижан объяснил, что намерен взять меня с собой, на «Бешеный», в качестве юнги.

– Ты намерен, а если я не намерен? Кто хозяин «Бешеного», ты или я?

Менгам вновь рассвирепел. Кулаки его застучали по столу, и шляпа сползла до самого подбородка… Я понял, что мне нужно сейчас же спасать положение, и крикнул что было Духу:

– Что ваш «Бешеный», полиняет, что ли, если я займу на нем чуточку места? Или вы боитесь, что из меня выйдет лучший пират, чем вы?

На минуту все остолбенели, потом Менгам захохотал, – точно булыжники посыпались у него из горла.

– Мальчишка зубастый, – тысячу чертей ему в печенку!.. Так ты хочешь быть моряком, сопляк?

– Хочу, – заявил я твердо.

– А зачем?

– А затем, что тогда уж никто не посмеет называть меня сопляком.

Опять у него из горла посыпались булыжники. Он хлопнул меня по плечу и проревел:

– Ты выбрал себе хорошее судно, паренек!

При этих словах все четверо переглянулись. Мне стало что-то не по себе, но раздумывать было некогда. Менгам стянул с себя свою шляпу-колокол и подбросил ее на воздух:

– Мое почтение! Да здравствует новый пират!

Теперь как будто бы все шло мирно и ладно, но уж, верно, такой человек был этот «папашка Менгам», что ему обязательно нужно было затевать какой-нибудь скандал. Компания не посидела и десяти минут, как он вытащил из кармана какое-то письмо и злобно захихикал.

– Вот вы все говорите, что я разбойник, пират, подлюга, а на самом деле я чудеснейший малый. Вот тут у меня есть письмо… Очень подозрительное письмо, которое я мог бы никому не показывать, а я все-таки покажу, адресовано оно милейшему Прижану. Глядите.

Он ткнул пальцем в надпись на конверте:

– Капитану Прижану… Судно «Бешеный»… Что?

Каждый протянул свою лапу к конверту, и Прижан угрюмо заметил:

– А письмо-то распечатано!

Менгам пожал плечами.

– Мне его дали на почте вместе с моими письмами, я его вскрыл и прочел.

– Дайте же его мне, раз оно мне адресовано.

Менгам отдернул конверт и поднес его к самому носу Корсена и Калэ.

– Посмотрите на штемпель.

– «Порсал», – прочли они оба и снова переглянулись.

– Да, «Порсал», – подтвердил Менгам.

И все они замолчали, как будто это слово было каким-то колдовским.

Потом Калэ проворчал сквозь зубы, но так тихо, что я едва-едва расслышал первые слова:

– Может быть, речь идет о «человеке с сокровищами»!

Он перевел глаза с Корсена на Прижана и обратно. Те хмуро молчали, один только Менгам скалил зубы и хихикал тоненьким противным голоском, точно мышь пищала в подполье.

Крестный не выдержал:

– Вы не смели вскрывать это письмо, раз оно адресовано мне. Дайте его сюда.

– А если не дам?

– Вы хотите украсть его?

– Мне его передали – я его взял.

– И распечатали?

– Ну так что ж?

Вместо ответа Прижан пригнулся и, как кошка, прыгнул Менгаму на грудь, вцепившись ему в горло. Корсен и Калэ бросились разнимать их. Свалка сделалась общей. Лампы полетели со столиков и разбились, зазвенели стекла, затрещала мебель. Под ногами хрустели обломки посуды, половицы жалобно скрипели и тряслись, готовые рухнуть. Если бы кто-нибудь заглянул сюда с улицы, то подумал бы, что это черти разыгрались в свайку. Уж не знаю, каким чудом почтенной мадам Калэ удалось унять драчунов и вышвырнуть их на улицу…

Помогала ей в этом нелегком деле Мария Наур… Но о Марии речь еще впереди…

Глава II
«Бешеный» работает

Извилистая тропинка спускалась с крутого берега к скользкой пристани Пен-ар-Роша, куда за нами должна была прийти шлюпка с «Бешеного». Калэ рано утром проводил меня к этой пристани.

Это было через два дня после моего прибытия в Ламполь, Вся южная часть Уэссана была у меня как на ладони. Эта сторона острова сплошь зазубрена острыми скалами и рифами и представляет собой довольно опасное убежище для судов.

«Бешеный» стоял в полумиле от берега и казался точно застывшим на гладких волнах. Я ясно слышал грохот, доносившийся оттуда, как будто там, на палубе, были кузница и сотни рук колотили тяжелыми молотками по наковальне.

Калэ напряг глотку и изо всех сил крикнул; «Огэ!»

Чайки взметнулись от этого крика и захлопали крыльями, но там, на судне, как будто оглохли.

Калэ почесал в затылке.

– Это значит – Менгам хочет заставить нас пожариться тут на солнце до вечера. Ну что ж, наплевать.

И вправду, только к вечеру шлюпка, присланная с «Бешеного», забрала нас с собой.

Мы едва поднялись на палубу, как нас предупредили:

– На «старике» сегодня черти едут. Не суйтесь ему под ноги.

Я уже достаточно пошлялся по старым бретонским городам и видел немало разных бригов, шхун, шлюпок и старых люгеров, похожих на Ноев Ковчег; впоследствии мне довелось поглядеть в Кардифе и в Нью-Порте на большие пароходы, где стая черных дьяволов с белыми глазами тонула в облаках пыли от каменного угля; видел я исландских моряков, изъеденных цингой; видел джонки, управляемые гребцами, над которыми то и дело взвивался хлыст надсмотрщика; видел японские галеры; видел полуразрушенные корабли-призраки, которые носились по океану, как кони без всадника, и на борту их белели высохшие скелеты – но все, что я видел, было совсем не похоже на то, что я увидел, вступив на борт «Бешеного».

Палуба его была сплошь загромождена листовым железом и металлическими кусками, содранными с затонувших кораблей. Вода, стекавшая с них, образовывала красноватые, точно кровавые, лужицы. По этим кускам настоящий моряк, пожалуй, определил бы, к какому типу принадлежало погибшее судно, но я был еще слишком желторотым птенцом, чтобы разбираться в этом.

Команда на палубе работала не покладая рук, сортируя, раскладывая, развертывая и свертывая отдельные части. Накануне был богатый «улов», и из возвышавшейся груды обломков нужно было выбрать все самое ценное и распределить по сортам. Под ногами путались проржавленные якорные цепи, валялись канаты, винты, рычаги, прогнившие балки, железные перила, бочонки и куча всякой дряни, которую невозможно перечислить. Все это перекатывалось с места на место, лязгало, гремело, грохотало, скрипело и ожидало своей очереди, чтобы быть разложенным на отдельные пирамидки, или сваленным про запас, в трюм. И над всем этим возилась, ворча и ругаясь, целая армия полуголых мускулистых людей, под командой Менгама. Едва мы появились на палубе, как нам навстречу с пронзительным лаем кинулся огромный датский дог. Кто-то угостил его пинком ноги, и пес, взвизгнув от боли, спрятался в камбуз.

Менгам, невидимый под огромной шляпой, сползавшей ему чуть не до плеч, прорычал по моему адресу:

– Не топчись под ногами, щенок. Здесь работают.

Работа эта шла всю ночь и почти весь следующий день. Лишь под вечер вся груда выловленного материала была разобрана, рассортирована и часть его спущена в трюм, а часть свезена на берег.

«Бешеный» снялся с якоря и отправился на новую охоту. Он миновал Мен-Грен, Рок-Агу и медленно удалялся к северу от Уэссана.

Едва мы вышли в море, как суматоха, царившая на судне, мгновенно сменилась полной тишиной. Усталая команда улеглась отдыхать. Калэ и мой крестный вполголоса беседовали о чем-то, стоя у борта. Вдалеке белели дымки пароходов. Изредка тяжелая волна с мерным рокотом разбивалась о корму и рассыпалась на солнце миллионом изумрудных брызг. Менгам, стоя на мостике, смотрел на компас и слегка менял направление судна. Выравнивая его, он крикнул капитану:

– Удерживай на румбе! Не давай уходить вправо.

Потом он позвал Калэ и пояснил ему:

– Мы подходим к месту гибели «Сиама». Он затонул восемь лет назад. Я уже работал здесь через несколько месяцев после крушения и в течение пары дней поднял на поверхность сорок четыре пуда свинца и на две тысячи франков палисандрового дерева. Через два года я снова вернулся сюда и вытащил почти неповрежденную машину и несколько бронзовых слитков. С тех пор мне все не удавалось попасть в эти места, но… – он запнулся и рявкнул: – Не давай уходить вправо. Удерживай на румбе, тебе говорят!

Он вытащил из бумажника чертеж, давно уже набросанный им, где с точностью было нанесено месторасположение затонувшего «Сиама» и отмечен его груз: здесь свинец, бронза, здесь драгоценное дерево, затем товары, увы, непригодные к употреблению после того, как они побывали в воде: ящики с чаем, мешки с рисом, тюки с хлопком и шелком.

Калэ подтолкнул меня локтем:

– Ведьма меня заешь, если мы не доберемся до всех этих сокровищ еще сегодня же.

Я в ту пору был еще, правда, немногим умнее сосунка, но и тогда у меня закопошились мысли: до этих «сокровищ», лежащих на дне океана, доберется белорожий человек с глазами-буравчиками, и вытащит он среди гнилья то, что и впрямь имеет ценность, а польза от этого будет кому?

Кто-нибудь из голодных ребятишек в мокрых подвалах, цепляющихся за материнскую юбку и пищащих: «хлебца, хлебца!», кто-нибудь из них будет сыт от того, что папаша Менгам выудит со дна моря палисандровое дерево и бронзовые слитки?

Черта с два!

А тем временем папаша Менгам уже спустил водолаза, Корсена, и минут через пятнадцать Корсен сигналом (он дернул пять раз подряд шнур, протянутый к нему от нас) дал нам знать, чтобы ему послали строп, к которому он вскоре прикрепил груз свинца.

Таких грузов он послал наверх счетом ровно пятнадцать, и каждый стоил около сто двадцать франков.

Погрузившись вторично, водолаз извлек раз за разом три тонны старого железа, для подъема которого потребовалось применять большие тали. Затем вынырнул искривленный якорь, металлический цилиндр, подзорная труба… Наконец появился мидельбимс, вытащить который стоило нам немалого труда.

Каждый раз, когда водолаз давал сигнал «тащить», команда приходила в волнение и старалась определить по весу, что это за предмет.

Менгам метался по палубе «Бешеного» точно в горячке; он вел все работы, указывал, распоряжался, подпрыгивал и больше всех ругался, ругался без передышки.

Когда над водой начинали появляться очертания огромной колыхающейся массы, все на судне замирали в ожидании и слышен был только мерный шум воздушного насоса, скрип блоков и монотонный тик-так вращающегося вала.

Менгам тихонько повизгивал, приговаривая: «Ага. Ага. Так. Здорово!»

Это когда подъем шел гладко, – если же дело не ладилось, то он чернел от бешенства и в ярости хрипел, точно удавленник, изрыгая проклятия.

Когда водолаз окончил свою работу и извлеченные сокровища загрузили всю палубу, один из матросов, вытирая облитое потом лицо, проворчал тоном вопроса:

– А все-таки, не из-за этого же хлама подрался вчера Менгам с капитаном?

Другой сухо кинул в ответ:

– Из-за письма.

Каюсь, меня так и жгло любопытство. Я подошел ближе и сказал невинным тоном:

– Мой крестный рассердился, зачем Менгам распечатал его письмо?.. Вероятно, там было что-нибудь важное?

Матрос помоложе процедил сквозь зубы, не глядя на меня:

– Надо полагать, что там было что-нибудь важное… Я готов побиться об заклад, что кто-то подкладывает Менгаму жирную свинью… Так ему, впрочем, и надо!

И, испугавшись, что сказал слишком много, он повернулся спиной.

К вечеру трюм «Бешеного» был набит доверху новой добычей.

Вероятно, беспрерывный лязг и звон железа раздражал Датского дога. Жандарм глухо лаял всю ночь, и на лай его отзывалось двадцатикратное эхо.

Глава III
Папаша Менгам и его портфель

Кажется, мне надо на минуточку вернуться назад. Дело в том, что я забыл рассказать, что в ту ночь, после драки в кабачке «Олений Рог», когда мадам Калэ и Мария Наур вышвырнули драчунов на улицу, я остался в кабачке один и Мария Наур, племянница старушки Калэ, сказала мне:

– Ты ведь нездешний, и тебе некуда идти, на ночь глядя. Оставайся здесь до утра.

Я поблагодарил и, свернувшись клубочком на деревянной скамейке, уснул моментально, усталый после этого бурного, шумного и беспокойного дня.

Проснулся я под утро. Уже стало светать. Меня разбудил скрип двери и чьи-то крадущиеся шаги. Слипающимися от сна глазами я рассмотрел человека с острой, тонкой, лисьей мордочкой. Он прокрадывался тихонько и осторожно, озираясь по сторонам, и вздрогнул, когда строгим голосом Мария Наур окликнула его:

– Что вам надо, Луарн?

Мария подошла к стойке и нагнулась над коробками папирос, сортируя их…

Я видел ее пушистую косу, обернутую вокруг головы, и пышные локоны, падавшие вдоль щек. Человек, которого она назвала Луарном, подкрался совсем близко и спросил:

– Они получили письмо?

Мария кивнула головой.

– И из-за этого письма они подрались?

Она снова кивнула головой и показала ему глазами в мою сторону, как бы предостерегая. Но он не обратил на это внимания.

– Письмо надо достать во что бы то ни стало. Там ключ!

Мария приложила палец к губам и подошла к окну. Выглянув на улицу, она сейчас же откинулась назад, пробормотав:

– Они идут.

Человек с лисьей мордой, как тень, выскользнул из комнаты. Через несколько минут в кабачок вошли мой крестный, Калэ и Менгам.

Я притворился спящим.

Вот и все.

Несмотря на то что я видел «лисью морду» только мельком, сквозь сон, в полумраке раннего утра, я отлично запомнил и фигуру, и мелкие хищные черты, и когда на палубе «Бешеного» встретился лицом к лицу с одним из матросов, то едва не вскрикнул:

– Луарн!

Я узнал его сразу же и инстинктивно старался держаться подальше от него, но он, очевидно, совершенно не замечал такого «щенка», каким я был в то время, и даже не помнил, что Мария Наур показала ему глазами на какой-то комочек, свернувшийся в углу.

Сказать по правде, кроме «лисьей морды» на «Бешеном» было еще немало людей, с которыми ни я, ни вы, да и ни один честный моряк не захотел бы породниться.

Менгам точно нарочно подбирал такую команду, которая недалеко ушла от разбойничьей шайки, и слава о «молодцах» с «Бешеного» была не очень-то хорошей. Поговаривали, что половине из них место на каторге, а другая половина бежала с каторги… И, думается мне, что, говоря так, люди не слишком преувеличивали.

Менгам, набирая экипаж, заботился только о том, чтобы его парни были настоящими здоровяками, гигантами, сильными, как битюги. Что же касается дисциплины, то этого он требовал только на судне, а сойдя на берег, команда могла бесчинствовать сколько угодно. И неудивительно, что в Ланилдуте, в Сен-Поле и других местечках набережные мгновенно пустели, а лавки запирались при приближении «судна пиратов». Когда «Бешеный» стоял в Бресте, то Менгаму, Корсену и моему крестному приходилось обшаривать по ночам все притоны и узнавать, в котором из них была поножовщина, а утром разыскивать свою команду в полицейских участках.

Нужно сказать, что Менгам, Корсен и Прижан хоть и грызлись друг с другом, как цепные псы, но держались всегда вместе и даже спали в одной каюте. Правда, это была не каюта, а скорее лавка старьевщика или какой-то склад.

Тут и кастрюльки, и тарелки, и стаканы, и бутылки, и удочки, и сачки, и охотничьи принадлежности, и компасы, и морские карты, и заржавленные пистолеты, и пробковые пояса… Был даже дырявый барабан, хранившийся, очевидно, ради курьеза.

Но обитателям каюты такой ералаш был не в диковинку и они с ним мирились. Мирились также Корсен и мой крестный и с тем, что Менгам ревниво следил за каждым их шагом и ни на минуту не выпускал их из вида.

Когда они сходили на сушу и отправлялись в какой-нибудь кабачок или когда на борту «Бешеного» затевали вполголоса разговор с кем-нибудь из матросов, Менгам обязательно выскакивал откуда-то, словно дьявол из подземелья, и ревниво втирался между ними.

Не нужно было быть большим прозорливцем, чтобы догадаться, что за этой диковинной ревностью что-то кроется и что не только по хозяйскому капризу Менгам боится выпускать двух своих ближайших помощников из-под своего надзора. А надзор этот бросался в глаза всем, и, пожалуй, больше всех человеку с лисьей мордой, Луарну.

Он не скрывал ядовитого хихиканья, когда видел, как волнуется «хозяин», если под боком у него нет ни капитана, ни водолаза. Но дальше этого хихиканья не рисковал идти и Луарн.

Вообще, на «Бешеном» нельзя было распускать язык, и болтливость считалась там смертным грехом.

Это все твердо знали и помнили, и недаром же девизом Менгама было: «Никогда не раскаешься, если промолчишь».

Но бывали случаи, когда любопытство так одолевало меня, что я должен был прикусывать себе язык, чтобы не задать лишнего вопроса. Это случалось чаще всего тогда, когда мой взгляд падал на портфель папаши Менгама. Правда, это действительно был совершенно необыкновенный портфель, огромных размеров, обтянутый пожелтевшей кожей с какими-то таинственными буквами, вытисненными на лицевой стороне. Под этими буквами красовалась ярко-красная лилия.

Портфель всегда был доверху набит какими-то бумагами, письмами, чертежами, картами, планами, рисунками и всякой всячиной, которую Менгам ревниво скрывал от посторонних глаз.

Вышло как-то так, что с первых же дней моего пребывания на «Бешеном» я внушил симпатию хозяину, и он приблизил меня к себе.

– Ты еще не знаешь, мальчуган, кто такой папаша Менгам, – говорил он иногда, добродушно похлопывая меня по плечу, – папаша Менгам – сын контрабандиста, которого англичане в конце концов сцапали и засадили в тюрьму, но судно этого контрабандиста, баркас «Анну», сцапать им не удалось… Нет. Однажды темной ночью к тому баркасу подобралась шлюпка, которою управлял пятнадцатилетний мальчуган. Мальчуган снял тихонечко «Анну» с якоря и уплыл на ней в открытое море и привел отцовский баркас в Шербург, выхватив его из-под носа у англичан. Он это сделал один, надув всю английскую охрану, и, когда англичане спохватились и погнались за ним, ушел из-под пуль, как заяц из-под лап гончей собаки…

Этот пятнадцатилетний мальчуган был я.

И он рассказывал мне еще другие приключения: как потопил своего конкурента, судно «Пилигрим», – также охотившееся за остатками разбитых кораблей, как завладел итальянским судном «Тассо», нагруженным табаком и шелком, как пустил ко дну «Лавр», сделав ему пятнадцать пробоин… Я слушал его, припоминая все прочитанные мною авантюрные истории и рассказы о морских набегах, и в моем воображении рисовался сказочно-легендарный образ Менгама, лихого Корсара, пирата, покрытого драгоценностями, с пистолетами, заткнутыми за красный шелковый пояс, с кинжалом в зубах, сражающегося за сокровища, поглощенные ненасытным океаном.

А сокровищ этих, кажется, было немало. По крайней мере, «Бешеный» систематически вытаскивал каждую неделю груз с одного или двух «утопленников» и не успокаивался до тех пор, пока «утопленник» не был ограблен дочиста. В этих поисках затонувших судов Менгам держался строгой системы. Для него дно океана было гигантским кладбищем, без крестов и памятников, но, однако, он знал там каждую «могилу» и безошибочно указывал места, где погребен «покойник». Больше всего их было на протяжении между Дюнкирхеном и Брестом. Водолазы, спускавшиеся там, рассказывали, что внизу – целый лес мачт и труб и что там можно найти суда всех времен и всех конструкций… В некоторых местах невозможно достигнуть дна, потому что оно завалено грузами миллионной стоимости, дремлющими в пучине десятки и сотни лет.

Эти рассказы подхлестывали мое любопытство, но вызывали недоверие.

Однажды я сказал Корсену: «Если на дне моря так много ценностей, то зачем вы выуживаете оттуда всякую дрянь, которой загружается „Бешеный“? Почему вы не берете только золото?»

Корсен переглянулся с Менгамом, и глаза его лукаво заблестели.

– Золото… Золото… Не так-то это легко, сразу напасть на золото. Ведь пассажиры тонущих пароходов спасают прежде всего золото… Гибнут их жены, их дети, но золото они тащат с собой… Я служу двадцать пять лет водолазом, а за это время выудил всего одну монетку в сорок су да серебряные часы, которые я нашел в одной каюте…

Он хотел сказать еще что-то, но Менгам впился в него своими глазами-буравчиками, и Корсен сразу смолк.

Вечером я сидел один на палубе. Ко мне подошел молодой матрос, Кольфас, и проговорил заискивающе:

– Послушай, Даниэль, ты, кажется, дружен с хозяином. Так как-нибудь, при случае, скажи ему: «Кольфас – наш».

Я посмотрел удивленно. Матрос продолжал, понизив голос:

– Ты понимаешь, ведь Корсен врал, конечно, когда говорил, что за двадцать пять лет не нашел на дне ни песчинки золота. Вздор. Золото они находят, но, когда они лазают за золотом, то об этом не знает ни одна живая душа. Это делается тайно… Они боятся, понимаешь? Ведь золото – хмель. Оно опьяняет… А в пьяном виде мало ли что могут натворить молодцы на «Бешеном». Так вот ты и скажи Менгаму, что, мол, Кольфаса нечего бояться… Он не выдаст… Пусть они в следующий раз возьмут меня с собой…

Матрос говорил шепотом, поминутно оглядываясь. И я, зараженный этой таинственностью, тоже прошептал: «Возьмут тебя с собой?.. Куда?»

– Почем я знаю куда. Может быть, на поиски «Друмонт Кестель»… Знаешь, заокеанский пароход. Он шел с грузом золота из Трансильваля и затонул у Зеленых Камней. Он был набит пассажирами-миллионерами… Там в каждой каюте золотые клады… Если туда спустится водолаз, то он захлебнется в золоте… Пусть они возьмут меня с собой… Я не выдам их…

Он дрожал, как будто его била лихорадка.

Я спросил совсем тихо:

– А Менгам знает, где затонул этот пароход?

И еле расслышал в ответ:

– Это тайна… Но ключ от нее у Менгама в портфеле… И к портфелю подбирается Луарн.