Текст книги "Заговор теней"

Автор книги: Андре Олдмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Нет, – сказал северянин.

– А зря, – обиделся тауранец. – Достойный был человек, хоть и не дал мне ни гроша. А тебя как величают?

– Зови меня Конан-варвар.

Рогар Безголовый снова закатил глазки, поцокал языком и сказал:

– Не тот ли ты вождь афгулов, который спас Деви Жазмину, повелительницу Вендии, из лап Черных Колдунов?

– Я спас, – сказал киммериец без ложной скромности, – что, птичка напела?

– Недорослик один наболтал, – сказал Рогар, – они повсюду шатаются, недрроеликн эти, все знают. Только у меня и развлечений, что якшей лупоглазых послушать. Ладно, пойдем закусим, я олениху утром подстрелил, а винцо у меня из сока красной лианы, не хуже пуантенского будет.

Прикинув, что Хранитель и вправду не станет рисковать Садами Индры, куда по местным поверьям отлетали души достойных, киммериец решил принять приглашение. Что может быть лучше доброго куска оленины и кувшина вина перед схваткой? Признаться, от соленого черепашьего мяса, которым он запасся в столице, уже першило в горле, а пальмовое вино вышло еще вчера. Истинный киммериец не откажется от угощения, даже если его предлагает приспешник Нергала! Если, конечно, угощающий первым отведает питье и кушанье.

Об этом Конан и сказал младшему сыну тауранского барона, когда они уселись на кое-как сшитых кожаных подушках в лачуге Хранителя за плоским камнем, служившим столом.

Рогар с усмешкой отхлебнул прямо из мехов, оторвал зубами изрядный кусок оленьей ножки и протянул вино и мясо своему гостю.

– Я мог бы пустить тебе стрелу в спину, когда ты разглядывал золотой орех, – значительно молвил он, освобождаясь от громоздких наплечников с крашеными рогами. – Куда как проще, и выпивкой делиться не пришлось бы.

– Спина у меня широкая, – кивнул варвар, отхлебывая из мехов. Вино было хуже пуантенского, но гораздо крепче. – Однако и в нее попасть надо. А из твоего лука только голубей дурных стрелять. Сам делал?

– Все этими вот руками, – показал барон свои заскорузлые ладони, предварительно отерев олений жир о шелковые дхоти, – и самострел смастерить, и дичь подстрелить, и дрова собрать, и воду из реки натаскать. О великий Асур и семь дочерей небесных, видно, недаром прозвали меня Безголовым: сидел бы сейчас в родительской усадьбе, хоть и на вторых ролях, а все в тепле да холе!

– Так чего понесло тебя за тридевять земель? – поинтересовался киммериец.

– Чего-чего… Сам знаешь, кто есть младший сын баронский: наследство – старшему, а остальные братья – гуляй, где хочешь. Я и пошел искать счастья. Наемником был, по морю Вилайет плавал, потом в Бодей меня занесло. Там и прослышал о кальпаврикше, пожелайдереве по-нашему. Тут Бел меня попутал: ну, думаю, раздобуду золотой орех, проглочу и нажелаю себе такого… Замок, например, нажелаю или особняк в Тарантии. Или непобедимости, чтобы стать маршалом. А еще того лучше – сокровищ несметных, тогда и замок, и дом, и жезл маршальский купить можно. Сказано – сделано, прикупил на последние деньжата амуниции и отправился в джунгли.

Не стану утомлять тебя рассказами о своих приключениях, да и самому вспоминать не охота. Шлялся я по лесам изрядно, чего только не навидался, с какими тварями биться не доводилось… Только набрел как-то на пещеру посреди непроходимых зарослей, а в пещере той повстречал некую ведьму: сама старая, высохшая вся, а глаза молодые и черные. Что, спрашивает, ищешь, млеччх? Это здесь пришлых так называют, стало быть, ты тоже млеччх, киммериец. Рассказал я ей все. Ладно, говорит, помогу тебе, только возьму за это плату. И вырезала мне почку.

– Чего вырезала? – не понял Конан.

– Есть у людей в спине почки, – пояснил барон. – Я-то и сам думал, что они только на деревьях бывают. Ан нет: дала мне ведьма напиток сонный, разрезала спину и вытащила эту самую почку. Их, вообще-то две, так что и с одной жить можно. Зато указала старуха дорогу в долину кальпаврикши, сюда вот. Возблагодарил я ее и отправился за счастьем, Зря возблагодарил, как выяснилось

– Ты не темни, – сказал Конан, с хрустом разгрызая молодую оленью кость, – толком говори: обман пожелай-дерево?

– Не то чтоб обман, – отвечал Хранитель, подливая себе вино в кожаную кружку, – но проку от него для нас с тобой никакого.

– Это как же?

– А так же. Тебя за орехом Жазмина послала?

– Тоже недорослик наболтал?

– Он. Так вот, скажу я тебе, киммериец, что ежели ты меня в схватке одолеешь и плод сорвешь, то здесь и останешься. Дерево сторожить и следующего дурня дожидаться.

– И кто меня удержит? Птички твои? Жрецы? Якши? В голосе варвара звучала откровенная насмешка.

– Знаю, – сказал Рогар, печально покачивая кудлатой головой, – не веришь ты мне. Не веришь, потому что никого не боишься. Сам таким был, да вот попал, как индюк в похлебку. Никто тебя силой держать не станет, а только не уйти и все тут… Я, северянин, прежнего Хранителя одолел, что было не так уж трудно – старый был старичок, да и не очень защищался. Раскроил ему череп, орех сорвал и ходу. У меня на реке тоже лодка стояла. Бежал-бежал, да и прибежал обратно к пальме этой ублюдочной…

Барон жадно осушил кружку, налил и снова выпил до дна.

– У тебя давно не было женщины, киммериец? – спросил он вдруг.

– Давно, – Конан ухмыльнулся, – дня три…

– Три дня! – рявкнул барон, отшвыривая обглоданный кусок мяса. – Три дня! А у меня десять лет, с тех пор, как убил я сдуру того старика! Десять лет без бабы, в грязи, с клопами лесными в бороде… Волосы стричь не разрешают, бриться не разрешают, ублюдки горбоносые! Воду им с реки таскай, корни опрыскивай! Что толку опрыскивать – загнется эта кальпаврикша вскорости, по всему видно. Ну да я раньше загнусь, и ты, варвар, мне в том поможешь. За то выпьем.

Конан ничего против не имел, и хотя крепкое вино уже ударило ему в голову, ясности рассудка он еще не потерял.

– Что-то нескладно ты врешь, – сказал он, закусывая очередным ломтем хорошо прожаренной оленины, – сам говорил, что сорвал плод. Ну так нажелал бы себе девку, если уж невмоготу стало.

– Какой умный! – Барон покрутил коротким пальцем под носом у северянина. – Задним числом мы все умные. Я-то еще надеялся отсюда убраться, все по лесу бегал, штаны рвал. Долго бегал, до самых дождей, почитай. Плод и усох. А когда он усохнет да кожура с него слезет – его что ешь, что в задницу засовывай, все едино. Хотел я эту пальму срубить от злости, да тут птички слетелись, ублюдки горбоносые из кустов повылезали и давай меня просвещать. Оказывается, стал я Хранителем кальпаврикши по воле Индры и вынужден поливать сие священное растение, дабы созрел на нем новый Золотой Плод Желаний. А буде кто покусится его украсть, карать татя без пощады и рубить в капусту.

– И долго поливал? – осведомился варвар с набитым ртом.

– А почитай десять лет и поливал, пока новый орех не вызрел. И то сказать, чахнет пальма. Прежде все не так было, но с этим пожелайдеревом, понимаешь, такая история вышла…

И Хранитель поведал Конану, что семя кальпаврикши упало некогда на землю из Садов Индры, и была то проделка самой Богини Смерти Хали. Упало семя аккурат посреди княжества Гадхара. Люди тогда жили здесь безбедно: выжигали небольшие участки джунглей, рыхлили землю и выращивали рис. Рис давал им хлеб и вино, а деревья симул – волокно для одежды. Князей выбирали, а если князь почему-либо переставал народу нравиться, его скармливали крокодилам и выбирали нового. Окруженные непроходимыми джунглями и болотами, гадхарцы не знали ни нужды, ни тревог.

И вдруг всему этому пришел конец. На горе Дейгин выросла огромная пальма, высотой почти до самого неба. Ее огромные ветви раскинулись над землей, погрузив в глубокую тень поля и деревни. Мрак, холод и запустение воцарились вокруг, только сияли под самой кроной огромные золотые орехи, способные сделать счастливыми всех гадхарцев, сообрази они полакомиться их мякотью. Но люди не знали, какое богатство обретается над их головами, а безжалостная Хали очень потешалась этому обстоятельству в своих небесных чертогах.

Без солнечного света засохли деревья, завяла трава, погиб урожай на полях. Скот от голода слабел и тощал. Лесные птицы перестали порхать и распевать свои песни, даже змеи попрятались в глубокие норы. Только хищные звери рыскали в поисках добычи, да шастала в потемках жуткая нечисть, блистая красными как кровь глазами.

Долго отсиживались гадхарцы в своих маленьких хижинах с низкими тростниковыми крышами, но, сообразив наконец, что приходит им конец, порешили всем миром срубить чудовищную пальму.

Застучали топоры, полетели щепки. Весь день, светя себе масляными фонарями, мужчины трудились, обливаясь потом от напряжения и страха. Ночью они пили рисовую раку и жевали бетель, с нетерпением дожидаясь утра. Когда же тусклый свет пробился сквозь огромные листья дерева, они отправились к нему и принялись рвать волосы в отчаянии: пальма стояла целехонькой, без единой царапины, даже подросла немного.

Так повторилось и на следующий день, и еще много-много раз. Дерево стояло точно заколдованное. Нашлись люди, которые стали поговаривать, что некий злой демон помогает проклятой пальме и лучше ее не трогать. Другие возражали: если дерево будет и дальше закрывать солнце, им все равно не жить. Так они спорили, но никто больше не осмеливался подойти к кальпаврикше ни днем, ни ночью.

И тут на помощь приготовившимся погибать гадхарцам пришел один деревенский дурачок. Известно, дурачкам все как с гуся вода, и страх им редко ведом. Мать отправила его отнести отцу рисовых лепешек, юнец заблудился и просидел ночь в кустах возле самого пожелайдерева.

– Это все проделки большого свирепого тигра, – сказал он людям, когда нашелся. – Ночью он приходит и зализывает раны на дереве. Он хочет сохранить пальму, потому что под ней темно, а в темноте ему ловчее охотиться.

Удивляясь столь складным речам дурня, его накормили сладкими рисовыми шариками и стали думать, как отвадить тигра. Нашелся человек, предложивший вогнать в ствол несколько ножей, лезвиями наружу. Так и поступили. Когда тигр ночью стал лизать дерево, острая сталь впилась ему в язык и разрезала его на куски. Тигр взвыл от боли и, обливаясь кровью, с ревом кинулся прочь. Больше он там никогда не появлялся.

Кальпаврикша же начала сохнуть, плоды ее сморщились и упали наземь, и вскоре пальма превратилась в обычное дерево, невзрачное и нестрашное. От ее прежних огромных корней осталась только котловина в склоне горы Дейгин. Над княжеством Гадхара вновь засияло солнце, заколосились поля, налились соком луговые травы. И жители вернулись к повседневным трудам и заботам, славя Индру, Асура и Катара.

Заканчивая свою повесть, баронский сын едва ворочал языком – три меха крепчайшего лианового настоя опустели к тому времени.

– Вендийцы глупы, – заключил Рогар, грозя кулаком в пространство, – такое дерево загубили… А могли бы владеть миром!

– Глупы, – согласился киммериец, в глазах которого уже плясали зеленые эльфы, – надо было сожрать орехи и возжелать могущества.

– И еще вендийцы трусливы, – разливая вино по бороде возгласил баронский сын, – что бы сделали мы, тауранцы, с тем тигром? Мы бы пошли и разрубили его на куски.

– А мы, киммерийцы, вырезали бы ему печень и скормили собакам, – добавил Конан.

Страж кальпаврикши уставился на северянина немигающим взглядом, в бороде его блеснули оскаленные зубы.

– А знаешь ли, варвар, кем был тот тигр? – спросил он.

– Он был хищным полосатым зверем, – предположил Конан и потянулся через стол за мехом.

– Он был самой Хали, принявшей образ хищного полосатого зверя, – возгласил Рогар. – Она умеет обращаться в разных тварей. В кобру, например. На кого эта кобра глянет, тому, точно, конец. Но в тот раз Хали приняла облик тигра, чтобы лизать дерево. Потому Богиню Смерти изображают иногда с разрезанным языком.

– Выпьем за ее язык, – сказал Конан.

– Ты святотатствуешь, – сказал сын барона, – я буду с тобой биться. Ты меня убьешь. Мне надоела эта дыра. Хочу в Сады Индры, к небесным девам.

– Я не стану тебя убивать ради какого-то недозрелого ореха, – запротестовал киммериец. – Потом, мы еще не все допили.

– Святотатствуешь, – повторил Рогар. – Золотой Плод, хоть и невзрачен с виду и вызревает раз в десять лет, желание исполнить может. Правда, не сразу. Его надобно съесть, а через три дня встать лицом к статуе Богини Смерти и громко что-нибудь возжелать.

– Почему через три дня? – спросил Конан, оторвавшись от меха.

– Ну, можно через один или пять, но не более седьмицы. На восьмой день действие плода заканчивается.

– А жрецы чего же им не воспользуются? Или желаний нет?

– Да кто их знает, – хохотнул тауранец, – сдается мне, у них давно все отсохло, кроме носов горбатых.

Он помрачнел, прикончил содержимое четвертого меха, потом сказал:

– Не люблю я их. Знаешь что, киммериец, давай сорвем Золотой Плод и попробуем унести ноги – может, вдвоем получится. Подаришь его своей Жазмине, будете жить счастливо и умрете в один день. А я отправлюсь в Тауран с наследством разбираться – пусть Сады Индры провалятся в Нижний Мир вместе со всеми своими девами…

Предложение пришлось Конану по душе.

– Ты говоришь, как муж чести, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – А то наплел чепухи всякой… Что же касается Деви – говорят, боги сомневаются в двух вещах: охотничьих рассказах и верности женщины. Не затем ли она отправила меня на гору Дейгин, чтобы навсегда избавиться от ненужного соперника своей власти? Мне расхотелось возвращаться в Айодхью. И зачем тебе Тауран? Отправимся в Коф: дошли до меня слухи, принц Альмурик отчаянных парней набирает. А сейчас пошли за орехом, хвост Нергала в задницу твоим горбоносым!

ГЛАВА 3
Косогор. Добыча якшей

В небе кружили большие черные птицы. Они то взмывали вверх, то снова опускались, широко распластав острые крылья.

Конан тряхнул головой и увидел дырявую тень пальмового листа на пыльном щебне. Он сидел, прислонившись спиной к дереву, а на его коленях поблескивал бугристой кожурой Золотой Плод. Сильно болело плечо.

Из мутных глубин памяти неохотно всплывали воспоминания. Они рубились с Рогаром, рубились жестоко и яростно. Меч киммерийца лежал рядом, клинок его был зазубрен. О боги, чем же закончилась эта схватка?

Проклятое лиановое вино!

Варвар огляделся: котловина была пуста, дом Хранителя чернел провалами окон, дверь открыта. Тишина.

Горбоносые унесли безжизненное тело баронского сына, это он помнил. Был ли Рогар убит? На мече нет крови, в голове бухает тупое било…

Плохое вино, плохое место.

Варвар сунул оказавшийся неожиданно тяжелым орех в кожаную сумку на поясе, поднялся и размял затекшие мускулы. Птицы висели над головой, внимательно наблюдая за человеком.

Да, он теперь Хранитель! О том объявил тощий жрец, после того как Рогар ударился головой о ствол кальпаврикши и рухнул возле корней дерева. Приложился он мощно: ствол содрогнулся, и Плод Желаний золотистой искрой сорвался вниз.

Конан глянул на свой кулак. Костяшки пальцев были сбиты в кровь. Барон припечатался затылком к стволу с его помощью.

Но что сталось с ним самим, отчего он оказался сидящим возле кальпаврикши?

И тут вспомнилось, как они с Рогаром Безголовым брели к пальме, пошатываясь, похлопывая друг друга по плечам, похохатывая и сыто рыгая. Довольные друг другом, почти друзья. Тауранец поглядывал вверх и грозил кулаком пустому небу. Птиц тогда еще не было.

– Вот! – возгласил младший сын Гайварда Толстого, останавливаясь возле дерева, – Вот семя, упавшее из Небесных садов, чтоб им пусто было! Kru singh omm-olu! Сорвем же плод сей и уйдем, предоставив горбоносым самим поливать гнилые корни.

– Сорвем, – согласился киммериец, – подсади меня.

– Нет, – замахал руками бородач, – я сделаю это сам! Или ты мне не доверяешь?

– Я тебе не доверяю, – сказал Конан, – потому что пришла мне в голову одна мысль.

– Ты меня обидел, – сказал барон упавшим голосом, – но мысль твою я послушаю.

– А мысль такая, – объяснил варвар, поглядывая на черные точки, появившиеся в безоблачном небе, – ты можешь сожрать орех и возжелать освобождения.

– Чего возжелать?! – уставился на него Рогар маленькими мутными глазками. Конан пожал плечами, удивляясь его тупости.

– Мог бы и раньше сообразить: если отсюда нельзя уйти с плодом, можно уйти без него. Предварительно проглотив и попросив у той вон бабы отпустить тебя восвояси. – Он кивнул на грудастую статую Хали, молча взиравшую на них из-под откоса.

Барон растерянно пошевелил пальцами, немного подумал и сказал:

– Умный ты, северянин. Я так и сделаю.

И треснул кулачищем по стволу. Кальпаврикша жалобно заскрипела и закачалась, однако Золотой Плод удержался на своем месте.

– Ты обещал отдать орех мне, – напомнил киммериец.

– Обещал, – согласился Рогар, – но твоя мысль нравится мне больше. Надо было самому догадаться. Глупо надеяться, что мы сможем уйти отсюда просто так, это вино замутило мне голову.

– Тогда ты отправишься в Сады Индры, – сказал варвар. – Я пришел сюда за Плодом Желаний, и я его возьму.

Тауранец молча на него посмотрел и побежал на тяжелых ногах к своим мечам.

Крылатые соглядатаи жрецов, слетевшиеся к тому времени, могли быть довольны: Хранитель защищал вверенное ему священное растение яростно и ожесточенно. Надежда обрести свободу, опрометчиво подсказанная северянином, придала ему силу и неустрашимость. Правда, недоставало картинного изящества, подобающего битве пред очами самой Богини Смерти: нанося удары, бойцы часто промахивались, спотыкались о камни, а клинки их лишь со свистом рассекали знойный воздух, не достигая цели. Что и говорить: лиановая настойка была достаточно крепкой.

Дальнейшее вспоминалось смутно. Кажется, Конану удалось выбить кривые мечи из рук Хранителя. Тогда Рогар подобрал булаву и, яростно вопя: «Оmm-olu!», запустил ею в противника. Киммериец не смог отбить шестопер, тот саданул его в левое плечо и сбил с ног.

Страж кальпаврикши устремился к пальме. Крылатые соглядатаи возмущенно загалдели, снижаясь: очевидно, подобное отступление не предусматривалось правилами. Впрочем, киммерийцу дела не было до черных птиц – он вскочил и бросился вслед за бароном, сжимая в руке меч. Рогар был возле самого дерева, когда варвар настиг его. Хранитель был безоружен; он оглянулся, оскалив зубы в жуткой гримасе, и тогда Конан ударил в эти зубы кулаком, сжимавшим рукоять меча, ударил так, что тауранец отлетел на пару шагов и стукнулся затылком о волосатый ствол.

И тут что-то садануло киммерийца по темени, и перед глазами поплыли огненные круги. Потом перед ним оказался по пояс голый жрец в черном дхоти. Видно, прошло какое-то время, и Конан уже сидел, прислонившись спиной к стволу, потому что видел горбоносого снизу. На широком землисто-буром лице жреца лежала печать мутного равнодушия, словно у каменного изваяния. Волосы были цвета жухлой осоки, тощую шею украшала гирлянда маленьких черепов, вырезанных из сандалового дерева. Витой посох служителя Хали тоже венчал череп, настоящий, принадлежавший некогда человеку, с выкрашенными охрой зубами и зелеными камешками, вставленными в провалы глазниц.

– Ты победил, – проскрипел жрец по-вендийски. – Золотой Плод сорван. Ты будешь Хранителем кальпаврикши, пока не созреет новый или кто-нибудь тебя не убьет. Omm-olu Kru singh!

Краем глаза киммериец заметил, как еще двое в черных дхоти тащат поверженного барона к тропинке, ведущей из котловины. Косматая голова тауранца безвольно моталась, длинные волосы подметали землю. Прикончил ли его роковой удар, или слуги Богини Смерти просто решили наказать Стража, нарушившего правила поединка? Это навсегда осталось тайной.

Жрец бросил на колени варвара Золотой Плод. Конан потянулся было к мечу, но горбоносый вытянул вперед тощую руку, что-то пробормотал, и мир снова погрузился во тьму.

Когда Конан пришел в себя, рядом никого не было. Осмотрев котловину, варвар не обнаружил никаких следов, дом Хранителя был пуст, а возле ног статуи Богини Смерти аккуратно лежали кривые мечи, булава, крылатый шлем, желтая одежда и доспехи с золотыми пластинками. Все это, как видно, предназначалось ему, новому Стражу пожелайдерева.

Немного поразмыслив, киммериец пришел к следующим умозаключениям. Во-первых: никогда не стоит пить вино, приготовленное из красной лианы. Оно развязывает язык и заставляет болтать лишнее. Например, подсказывать здравые идеи человеку, которому знать о них вовсе не следует. Во-вторых: Золотой Плод, с виду маленький и невзрачный, может причинить серьезные неприятности, угодив кому-нибудь в голову. И наконец в-третьих: ему вовсе не хочется десять лет кормить лесных клопов и не стричь волосы.

Тут намечалось два выхода. Можно было немедленно проглотить орех и потребовать у грудастой Хали свободы. Но тогда предстояло вернуться к Жазмине с пустыми руками. Это уязвляло гордость киммерийца. Сейчас, когда хмельные пары лиановой настойки выветрились, он рассудил, что Деви навряд ли стала бы избавляться от него столь сложным способом. В конце концов он сам пришел в ее Дворец в Айодхьи, пришел один, ночью, практически доверив свою судьбу ее милости. И сам вызвался принести властительнице Вендии Плод Желаний.

Правда, Деви ничего не сказала ни о Страже, ни о том, чем обернется победа над ним. Не знала? Скорее, ей было ведомо, что уйти с горы Дейгин можно, даже одолев Хранителя.

А следовательно, стоило поискать способ это сделать. Подобрав свой лук, варвар осмотрел небосклон. Птиц не видно. Он осторожно двинулся по тропинке, готовый к любым неожиданностям. Миновал узкую горловину, отделявшую котловину от джунглей, и углубился под сень деревьев.

Ровным счетом ничего не произошло. Яркие бабочки вились между ветвей, звенели цикады, где-то вдали протяжно протрубил слон. Тропинка бежала вниз через заросли бамбука, перечных лиан, рододендронов и диких роз – алое, голубое, зеленое разноцветно придавали пейзажу вид праздничный и умиротворенный.

Вскоре впереди заблестела вода – показался берег реки. Конан увидел свою лодку, зачаленную возле сухого дерева с тремя вершинами – ориентира, по которому утром он признал со слов Деви начало тропинки, ведущей на гору Дейгин. Закинув лук за спину, варвар хмыкнул, шагнул вперед… и уперся лбом в шершавый ствол пожелайдерева.

Это было так неожиданно, что он даже не успел удивиться. Провел рукой по стволу, стряхивая жирных муравьев, только потом огляделся. Он стоял посреди котловины, многорукая Хали таращила свои деревянные глаза, оружие и доспехи у ее ног отбрасывали солнечные блики. Тень пальмы вытянулась до самого дома Хранителя: солнце уже клонилось к закату.

Конан молча зашагал к каменистому склону. Он решил попытать счастья, взобравшись наверх – будь что будет. Склон покрывал мелкий щебень, но карабкаться по нему было несложно, тем более для киммерийца, с детства привыкшего лазать по крутым скалам своей холодной родины.

До кромки откоса оставалась всего пара локтей, когда все поплыло у него перед глазами, и он почувствовал, что скользит на дно котловины, словно по гладкому стеклу.

Странное это было скольжение. Щебень и камни оставались недвижны, никакого оползня, и все же Конан оказался у подножия откоса, не успев даже перевести дыхание. Он повторил попытку еще в двух местах – с тем же результатом.

Присев на нагретый солнцем валун, варвар предался невеселым размышлениям. Похоже, слова Рогара подтверждались самым печальным образом, и перспектива провести десять лет по соседству с проклятой кальпаврикшей вырисовывалась все более отчетливо. Если, конечно, не поступиться гордостью и не проглотить золотой орех.

И тут новое соображение пришло киммерийцу на ум, заставив вскочить и вновь направиться вниз по тропинке. Рогар поминал, что жрецы заставляли его таскать воду и поливать корни пожелайдерева. Значит, он спускался к реке. Может быть, к берегу есть другой путь, не закрытый чарами? Если его просто стерегут – жрецы ли, черные птицы или иные существа – он найдет способ проложить себе дорогу!

Вытащив из заплечных ножен немедийский меч, Конан медленно двинулся по тропинке, внимательно осматривая заросли. Ни малейшей прогалины: колючие ветви кустарников плотно оплели лианы. Между корней растений поблескивала мутная жижа, в которой копошились белые черви и какие-то насекомые. Местность уже не казалась столь привлекательной, а бутоны диких роз алели в зарослях, словно капли крови.

Когда в просвете между ветвей вновь заблестела река, киммериец остановился. Он уже видел свою лодку. Еще шаг – и неведомая сила перенесет его к стволу ненавистной пальмы. Конан решил не пытать судьбу: после всех этих перемещений голова у него кружилась, а в желудке словно ворочался отвратительный сгусток холодной слизи.

Отступив шагов на десять, варвар обрушил меч на стену кустов. Он яростно орудовал клинком, как будто перед ним были не обычные растения, а сонмище мерзких чудовищ. Сок перечных лиан обжигал лицо, колючки рвали одежду и царапали кожу, но киммериец упрямо продвигался вперед, надеясь обойти невидимую преграду, закрывавшую тропинку, и спуститься к берегу в другом месте.

Вскоре живая стена расступилась, и он оказался на краю обширной поляны, заросшей высоким папоротником.

Прикинув, что река должна находиться по левую руку, Конан двинулся через это зеленое озеро, доходившее ему до груди. И тут же застыл, внимательно вглядываясь в извилистую полосу колеблющихся листьев впереди: кто-то или что-то пересекало поляну по направлению к сухому откосу, наверху которого темнела мрачная стена джунглей.

Неприятный запах коснулся его ноздрей. Так мог пахнуть живущий на помойке пес, внезапно искупавшейся в бочке с дешевыми благовониями. Запах казался знакомым, но не вызывал ни малейшего желания повстречаться со своим источником. Решив выждать, варвар пригнулся и принялся наблюдать из-за широких листьев папоротника.

Ждать пришлось недолго: заросли у края склона раздвинулись и показалась процессия карликов с короткими, загнутыми на концах дубинками в руках. По вывернутым назад ступням и выпученным глазам, сидевшим гораздо выше, чем у людей, Конан признал якшей – древнее лесное племя, поселившееся в дебрях Вендии еще задолго до Великого Потопа.

О якшах болтали разное. Говорили, например, что Богиня Смерти Хали вытесала их из камней Химилийских гор, дабы существа эти охраняли несметные сокровища в темных пещерах. Другие утверждали, что якши ведут родословную от древних гигантов, которых небесные воители Асур и Катар так долго лупили по головам своими палицами, что те уменьшились до трех локтей с шапкой, а глаза у несчастных вылезли на лоб, да так там и остались. Ноги же им якобы вывернул Индра, за то что коварные недорос-лики хотели умыкнуть Небесную Черепаху и лишить земном диск опоры.

Как бы то ни было, к якшам относились презрительно и в то же время с опаской, хотя и пускали на рынки, где карлики обменивали плоды дерева у-у, дарующие мужчинам любовную силу, и молоко птицы удгар, полезное для стариков и кормящих матерей, на железные ножи и наконечники для стрел. Кузнечного дела они, похоже, не ведали.

Время от времени очередной Мехараджуб объявлял их вне закона, ссылаясь на свидетельства очевидцев, уличавших лесное племя в отвратительном людоедстве. Однако плоды у-у произрастали в местах, ведомых лишь якшам, а птицу удгар никто из людей и вовсе не видел. Так что по настоянию стареющих любовников и кормящих матерей законы приходилось отменять, и недорослики вновь появлялись в городах, заставляя жителей зажимать носы и плеваться от их весьма своеобразного запаха.

Недорослики ловко бежали вверх по склону, перебирая кривыми ногами. Впереди следовал карлик в зеленой шапке с красной опушкой, с плетеным щитом за спиной и бамбуковым копьем в руке – очевидно, вожак. Шестеро якшей сгибались под тяжестью длинного свертка, перехваченного тонкой веревкой, стараясь не отставать от своих соплеменников. Конан заметил, что остальные держатся по бокам носильщиков, явно их охраняя.

В другое время киммериец наверняка заинтересовался бы таинственной ношей: он наслышался немало рассказов о сокровищах якшей, которые те то и дело перетаскивали с места на место, дабы не залеживался. Варвар полагал, что делали они это с целью сбить со следа возможных кладоискателей, но сейчас его занимало совсем другое. Рогар утверждал, что недорослики повсюду суют свой нос, так, может быть, им ведома дорога, ведущая к реке из заколдованного места? Если тауранец и не смог ее выведать, то уж варвар найдет способ развязать язык кривоногому уродцу, окажись тот в его руках!

Процессия была уже на середине откоса, когда киммериец предпринял стремительный маневр и оказался за спиной арьергарда якшей.

– Стой, – взревел он, размахивая над головой мечом, – или, клянусь кишками Нергала, я закончу труды Индры и повыдергиваю то, что зовется у вас ногами!

Якши разом обернулись, угрожающе подняв кривые дубинки; носильщики опустили сверток на сухую траву и тоже взялись за оружие.

Вожак в зеленой шапке что-то крикнул и проворно подбежал к варвару. Держа копье опущенным, он протянул волосатую лапку и подал человеку небольшой свиток, перехваченный атласной лентой. Конан в растерянности уставился на пергамент.

– Это что? – спросил он, опуская меч.

– Грамота, – сказал вожак на чистом вендийском, – мы под охраной Деви Жазмины. – Глаза его смотрели в разные стороны: один на Конана, зрачок другого вращался, оглядывая небо и стену джунглей за спиной.

– Ты не вендиец, – заговорил снова карлик, видя, что киммериец не торопится взять свиток. – Ты – кто?

– Конан, – ответил варвар, раздумывая, как теперь следует поступить: помахать ли еще мечом или попробовать договориться миром.

– Я – Тримрапарттмрапутахасуптантрапеша! – Вожак ударил себя в грудь маленьким кулачком, – Мы возвращаемся из Айодхьи, несем товар в свою деревню. Если ты на нас нападешь, мы тебя убьем. Если не нападешь, дадим вот это.

И он показал золотой браслет на своем запястье, сгодившийся бы Конану разве что в качестве перстня.

– Послушай, Трима… пура… как там тебя, – сказал киммериец. – Убить меня не так просто, как тебе кажется. Но если вы укажете мне свободную дорогу к реке, я, так и быть, не стану нарушать вендийские законы и выдергивать ваши мерзкие лапы.

Краем глаза он уловил некое шевеление туго спеленатого свертка: то ли кто-то из якшей задел его нагой, то ли ветер надул края материи.

– Иди вниз, – махнул вожак рукой за спину Конана. – Река там. Иди где хочешь.

– Это легче сказать, чем сделать, – возразил киммериец. – Видишь ли, я пришел сюда по просьбе Жазмины, но уйти не могу, потому что недавно прикончил одного лохматого дурня, который сторожил гнилую пальму неподалеку отсюда. Если вы подданные Деви, то должны мне помочь.