Текст книги "На крыльях магии"

Автор книги: Андрэ Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Мы идем слишком долго, – сердито проворчала Лиза. Ее дети молча поднимались по холму. – Все смертельно устали.

Думая, кто мог назначить, вероятно, опозоренную двоюродную сестру деревенской жрицей, Хуана посмотрела на нее, но ничего не ответила.

В страхе и волнении они почти не заметили, как подъем закончился и начался спуск. Но когда увидели, что путь относительно свободен от кустарников и колючек, Леатрис, дочь кузнеца, первой заметила:

– Тропа, мама! Тропа! Интересно, куда она ведет.

– Тропа, тропа, – кричали усталые и самые неосторожные.

– Куда тропа? – недоверчиво произнесла Хуана. —Знаем ли мы, кто ее проложил? А что, если нас прогонят от дверей, как нищих?

– Как ты всегда и делала, – громко отозвалась хозяйка пивной.

– Может быть, тропа ведет к крепости врага, – со страхом предположила Элен, жена плотника.

– А может, к убежищу? – с надеждой отозвалась Леатрис. Все заговорили одновременно, и только изредка сквозь общий гул пробивался чей-нибудь голос. Наконец Хуана простонала:

– О, если бы с нами был хоть один мужчина! – Все сразу с ней согласились.

– Ну, мужчин нет, – подвела итог Лиза, – так что постараемся вести себя как самостоятельные женщины. Те, кто согласен идти дальше, соберитесь здесь, рядом со мной. Кто не согласен, решайте, что будете делать. Что касается меня, то я иду. Что бы нас там ни ожидало, все равно хуже одиночества и страшной ночи в лесу не будет. Конечно, если там не крепость с солдатами. Но мы можем послать кого-нибудь вперед на разведку. Эгил! – позвала она своего старшего сына.

– Конечно, мама, – уверенно откликнулся юноша.

Ему почти семнадцать, и он уже пытается отрастить усы.

– Решено, – жизнерадостно заключила Лиза. – Уже темнеет. Устроим лагерь здесь или пойдем дальше?

– Если заночуем здесь, – послышался дрожащий девичий голос, – нас растерзают дикие звери.

– Нет, если мы разожжем костер, – презрительно ответил Эгил, сын Варена.

– Но если мы разожжем костер, – разумно отозвалась пожилая женщина, – разве нас не заметят дикари?

Лиза задумалась, а вокруг снова все заговорили одновременно.

– Мы должны поставить часовых, – наконец решила Лиза, – и дежурить по очереди. У кого есть что-нибудь тяжелое и острое? Вилы? Кухонный нож?

– А хватит ли для этого старших мальчиков? —засомневалась Элен, пытаясь сосчитать их.

Гондрин взяла прочную палку.

– Если Лиза согласна дежурить первой, я с ней, —объявила она. – Если кто-то покажется, вы будете предупреждены. – Она видела, как Элен со страхом посмотрела на мальчиков десяти, одиннадцати и двенадцати лет, и презрительно сказала: – О, Элен, тебе пора вырасти и не перекладывать свою ношу на плечи других. Кто еще?

Леатрис огляделась и увидела лопату, которой похоронили ее отца.

– Я с вами, – храбро сказала она.

– Нет. – Осеберг оттолкнул ее. – Это мое дело: теперь я глава семьи.

– Осеберг, – решила Хуана. – Иди с ними.

Женщины и дети тревожно проспали ночь на мокрой земле. Лес был полон незнакомых звуков и еще более странной глубокой тишиной. Дежурившие женщины и мальчики дрожали от страха и усталости, им хотелось прилечь, пусть даже на холодную землю. Очень трудно было не заснуть. Осеберга, Гондрин и Лизу сменили Эгил, Леатрис и – в последний момент – Хуана, которая не хотела, чтобы ее девственница дочь оставалась наедине с таким взрослым мальчиком, как Эгил. Тот искоса и разочарованно поглядел на нее. Хуана перехватила этот взгляд и мрачно улыбнулась. Она больше следила за детьми, чем за окружающим.

Они проснулись в холодном и влажном лесу, костер почти погас. Женщины рылись в тюках, отыскивая еду, и сумели найти несколько яиц, снесенных курами. Единственная коза не дала молока. Тоном, который говорил, что он не потерпит возражений, Эгил, сын пекаря, объявил, что он со старшими мальчиками отправится ловить дичь для голодных людей.

– Ждите здесь, – приказал он остальным. Элен согласилась, Лиза дала им время до позднего утра. Женщины использовали это время для перебора своих тюков; из-за жалких остатков пищи произошло несколько драк.

Первая и вторая смены отдыхали. Леатрис и ее мать сменили дочь Лизы Ловри и тощая старуха, вдова Мельбригда, с фермы на краю деревни. Мальчики вернулись с пустыми руками, все, кроме Осеберга, который отыскал дерево с кислыми дикими яблоками. Но даже их встретили с радостью. Все устало разобрали тюки и двинулись дальше.

Один день следовал за другим, холодный, сырой и голодный. Начался легкий дождь, но это не был обычный дождь. Падали грязные капли, словно воду смешали с пеплом от очага. Земля перестала дрожать, но тучи над головой по-прежнему были зловещего тускло-красного цвета, как будто небо охвачено огнем. Хуана и Лиза больше не могли идти, они сидели на земле и беспомощно плакали.

И тут, словно ниоткуда, крикнул голубь. Туман отчасти рассеялся, и стал виден на удалении высокий утес. Ближе и к северу от него виднелись смутные очертания горного хребта, закутанного туманом. Под ним лесистая долина. Голубь крикнул снова, и ему ответил крик сокола. Хуана в ужасе подняла голову и увидела, как показалась в облаках крупная птица.

Она покружила высоко в небе, все ближе и ближе к промокшим оборванным беженцам, потом подлетела совсем близко на бесшумных крыльях. Старая Мельбригда, муж которой когда-то служил у лорда, сказала:

– Это самка сокола. Иди сюда, красавица, иди к маме. – Она закутала руку в шаль и протянула ее. Самка осторожно опустилась на руку и впилась когтями в ткань.

– У реки есть убежище, – пропела птица, ее трудно было понять из-за сильного акцента, – а в долине деревня. Если все женщины ваши – сестры, вы можете идти туда как сестры, матери и дочери. Я сказала.

– Кто ты? – со страхом спросила Хуана, делая знак, отгоняющий зло.

– Я – богиня, – ответила птица, – когда-то я была девушкой, потом духом мщения, а сейчас я богиня справедливости. Я дух-стражник. Дайте клятву доброты, женщины, тем, кого я охраняю.

– Я клянусь – с радостью, – торопливо ответила Лиза. – Разве кто-нибудь из нас откажется поклясться? Я верю птице и той, что послала ее.

Гондрин выступила вперед.

– Мое дело – разбираться в людях, и я говорю, последуем за птицей.

Лиза посмотрела на женщин. Никто из них не отошел, не повернул назад.

– Веди нас, госпожа соколица, – выдохнула она. —Я пойду за тобой. Идемте, дети. – Она снова подняла свой тюк, вздохнула, взвалив его на плечо, и согнулась под его тяжестью.

Птица, появившаяся ранним утром, оставила их после полудня. В лесу сгущались сумерки. Медленно, со страхом небольшой отряд спускался по тропе. Леатрис, шедшая впереди, с любопытством оглядывалась, потом подтолкнула мать.

– Посмотри, мама, на деревья. Там дом.

Хуана всмотрелась в лесную полумглу, но увидела только смутные очертания. Это может быть чем угодно. Она вздрогнула.

– Оставь, Леатрис, – прошептала она. – Одни боги знают, кто там живет один, как зверь.

Леатрис тоскливо подумала об отце, который, в отличие от матери, ничего не боялся. Потом она решительно переместила тяжелый тюк, продолжая отыскивать взглядом дома. И увидела еще несколько смутных теней, увидела тропы – все это может и не означать наличие людей, но может и означать. В щели ставен она увидела свет огня. И снова толкнула мать. Хуана неохотно признала:

– Возможно, это дом. – И сразу начала переговариваться с остальными женщинами.

Эгил посмотрел с отвращением.

– Эти женщины будут болтать всю ночь. Разбудить хозяев?

– А ты готов сразиться с ними, если они разбойник или колдуны, меняющие обличье? – испуганно спросила Леатрис.

Эгил презрительно скривил губы.

– Не следовало спрашивать девчонку, – ухмыльнулся он, произнеся последнее слово как смертельное оскорбление.

Леатрис опередила его и нашла дверь.

– Помогите! – крикнула она. – Помогите нам! Мы заблудились и умираем с голоду, с нами нет мужчин, и мы вам не причиним зла.

Эгил выругался, возмущенный таким немужским поведением.

Дверь открылась. В ней показалась остроносая бронзоволосая девушка лет четырнадцати. Она сонно протерла глаза.

– Я позову старших, сестра. Как тебя зовут? И – что такое «мужчины»?

Арона, у которой прервали неспокойный сон, потрясенно смотрела на пришедших. Она никогда не видела столько незнакомых людей. И говорили они на языке, которым пользуются только чужаки, единственные, с которыми она знакома: дочери Ганноры, которые ежегодно приходят торговать, а также странная женщина, обладающая Силой и называющая себя Несогласной. Ветер рвал ее открытую дверь, принося с собой первые капли ночной бури. Арона спохватилась.

– Заходите и погрейтесь у моего огня, – с трудом выговорила она на языке, которым пользовались пришельцы. – Я Арона, дочь Бетиас, из клана женщины-лисицы, помощница хранительницы записей. Моя хозяйка отсутствует. Входите.

Они вошли, примерно полторы дюжины. Юная девушка прикусила губу. Она не может оставить этих людей одних, но нужно как-то сообщить другим. Неожиданно она высунула наружу голову и издала условный крик. Он означал: «Неизвестные люди! Тревога, но не очень большая». Довольная, она подбросила дрова и поставила на огонь котелки для приготовления пищи.

Кошка, по кличке Рыжая Малышка, подошла к незнакомцам, и девушка, которая заговорила первой, опустила руку, чтобы погладить ее. Высокая девушка в брюках из овечьей шкуры, какие носят пастухи, издала какие-то звуки, и мать шлепнула ее по заду, как мула. Потом мать обратилась к Ароне:

– А твоя (что-то) или твоя (он-мать) дома, девушка?

«Провались этот проклятый язык», – про себя выбранилась Арона, подыскивая слова, чтобы ответить на ;вопрос, который не поняла.

– Я больше не живу в доме моей матери. Моя хозяйка ведет и хранит записи. Я имею право оказать вам эту услугу, – заверила она. На расстоянии послышались звуки: это пробираются сквозь дождливый лес женщины. Пусть старшие, которые лучше владеют этим языком, берут на себя такую тяжесть! Потом, вспомнив, как ее назвала Хуана, поправила ее: – Я теперь не девушка и могу скоро стать матерью, потому что вчера ночью приходили фальконеры.

– Фальконеры! – воскликнула женщина, голос ее прозвучал сдавленно, и она смотрела на Арону, словно та прокаженная и не предупредила ее. И как будто лиса напала на птичий двор, все женщины одновременно закричали. Грубая рослая девушка, у которой Арона видела волосы на лице, как у старухи, сказала:

– Не волнуйся, мама, я тебя смогу защитить.

– Ты хороший мальчик, Осеберг, – благодарно ответила женщина, и в это время в дом одна за другой начали входить старейшие. В маленькой комнате стало очень тесно.

Старейшая из матерей неожиданно резко повернула голову, от этой внезапности у Ароны даже заныли зубы.

– Мальчик? – зловеще спросила она.

Вокруг Ароны, у которой уже начинала болеть голова, разразилась буря.

– Мальчики – это молодые фальконеры! – истерически кричала Леннис, мельничиха. – Мы видели на что способен этот кузен Джомми, если оставляли его без присмотра, как ни воспитывала его тетя Эйна. Он убил фальконера! Вот почему они снесли хижины! И ко мне Джомми применил насилие!

– Фальконеры? – изумилась Хуана. – Вы принадлежите фальконерам?

«Еще один Джомми», – подумала Арона, с любопытством глядя на Осеберга. Дождь пошел сильнее, и ветер врывался в дверь дома. Голова у Ароны болела все. сильнее. Ей нравился кроткий калека Джомми – хромой; он всегда помнит о своем уникальном положении в деревне; а Осеберга она невзлюбила, даже когда считала его девушкой. И из-за боли сказала резко:

– Мы не можем продержать их здесь всю ночь, пока спорим, сестры, потому что они вот-вот упадут. И я тоже.

– Мама, – произнес Эгил, как будто приняв решение, – молодая госпожа права. Нас здесь слишком много, и мы не можем все навязываться ей. Может, вы, леди, разрешите нам переночевать где-нибудь, а мы с Осебергом завтра за это отработаем.

От голода и холода заплакал ребенок. Нориель, кузнечиха, протиснулась вперед.

– Я Нориель, дочь Аурики, из клана волка, – представилась она. – В моей кузнице много места, если кто-то захочет переночевать со мной.

Хуана резко подняла голову.

– Кузница? Госпожа супруга кузнеца, нуждается ли ваш (что-то) в подмастерье?

Тяжелое простодушное лицо Нориель осветилось радостью.

– Ты предлагаешь мне подмастерье? – Она с надеждой посмотрела на Осеберга, который улыбнулся, потом с сомнением – на его мать. Та кивнула в знак согласия.

– Договорились!

Аста, дочь Леннис, внимательно разглядывала Эгила. Но вот она потянула за край тяжелого плаща мельничихи.

– Мама, эти люди кажутся такими голодными, – печально протянула она. – И старшая девушка так хорошо говорит. – Она заговорила тише. – Она кажется такой сильной , – прошептала она, так что только мать ее расслышала. – Конечно, – лукаво добавила она, – тетя Марра свернет свой нос. – Последнее замечание заставило мстительно сверкнуть глаза Леннис.

Теперь у Ароны голова болела уже нестерпимо. Она злорадно вспомнила, как все дети в деревне называют двух дочерей Леннис: Ролдин – Громилой, а Асту – Пронырой. Проныра явно хотела заполучить эту Эгил, которая так хорошо говорит, в сестры-подруги. Арона тоже. Но больше всего молодая хранительница записей хотела снова оказаться в постели. Она отыскала деревянный молоток и ударила им по столу. Все посмотрели на нее. И Арона заговорила, словно старейшая в деревне.

– Все, кто хочет принять этих людей на ночь, говорите по очереди, – попросила она, доставая со своего места у очага веретено. – Не ты, госпожа Нориэль: почему бы тебе не отвести твоих гостей к теплым постелям? И ты, госпожа Леннис, конечно, хочешь показать своим гостям, где они остановятся, и что им там будет удобно.

Леннис посмотрела на нее суженными глазами, которые кажутся такими маленькими, свиными и проницательными. Потом мельничиха резко рассмеялась.

– Ты слишком умна для девушки, которая еще вчера была ребенком. Хорошая маленькая хранительница записей, мы подчинимся твоим приказам.

Арона держала себя в руках так же уверенно, как веретено. Разумеется, грубость мельничихи, как и все остальное случившееся в эту ночь, будет точно отражено в записях. «Но ведь госпожа Леннис никогда не была слишком умной», – успокаивала себя Арона. Она снова постучала, добиваясь тишины, и указала веретеном на следующую женщину. Эта женщина начала долгое рассуждение за и против приема незнакомцев. Арона перебила ее:

– Да? Или нет? Эти бедные люди устали. – Ребенок снова заплакал.

Кто-то другой сказал:

– Не могу слышать плач бедняги! У нас только одна комната, но если ты согласна, госпожа, можете переночевать у нас.

Разве не правда, что бедняки охотнее делятся, своим добром, чем богатые? Это заслуживает афоризма, и Арона решила обязательно придумать и записать его.

Гондрин подняла руку, и Арона направила на нее веретено.

– Я хозяйка пивной и умею варить пиво. Я могу отработать в местной таверне.

Арона перевела ее слова и спросила:

– А что такое таверна?

– Место, где собираются мужчины, пьют и разговаривают с друзьями, – пояснила Гондрин и огляделась. – О! Я не вижу здесь мужчин, – неожиданно удивилась она. – Вы ведь сказали, что это деревня женщин фальконеров? Бьюсь об заклад, они не пьют… здесь… и, конечно, не разрешают вам!

Её слова вызвали каскад громких гневных голосов, Ароне начало казаться, что голова будет болеть у нее несколько дней. Она закричала:

– Тише! Госпожа Гондрин, никто не помешает тебе окунуть нос в эль. Фальконеры не говорят, что мы должны делать. Только раз в год, в гостевых домах, и только добровольцам. Их не интересует наша повседневная жизнь, а мы не показываем ее им. Сестры, кто из вас хочет помочь оставшимся? Старейшая мать спит и ее нужно уложить в постель. – Она указала на Мельбригду. Заставляя всех говорить строго по делу и не отвлекаться, она надеялась добраться до постели еще до рассвета. Иначе вообще не удастся поспать.

Одна из он-куриц начала свое утреннее приветствие, и Арона застонала. Теперь они будут кричать весь день. Почему никто из старейших не берет это дело в свои руки? Это их обязанность. Нет, они поглощены обсуждением последствий длительного пребывания чужаков. Неожиданно Арона сказала:

– Прошу прощения, старейшие. Я заболела.

Престарелая Флори, дочь Алы, вдруг вспомнила, что она целительница и одна из старейших, и прошла к тому месту, где сидела, едва не падая в обморок, Арона.

– Великая Богиня, дитя, ты бледна, как снег! Вы, дуры, выходите отсюда! Встреча переносится в деревенский зал. Это дело нельзя было взваливать на плечи девочки. – Она поддержала теряющую сознание хранительницу записей. – Идти сможешь, дитя?

– Я помогу, – оживленно предложил Осеберг: он и его новая приемная мать подошли с любопытством. Арона вспомнила, что кузнечиха застенчива, но в то же время очень любопытна. Нескладный юноша взял девушку под руку, но затем рука его украдкой передвинулась на грудь Ароне. Та убрала ее.

– Ну, нельзя винить парня за шутку, – тихо и весело сказал Осеберг. – Ты сама сказала, что ты не девушка. Как насчет того, чтобы мы с тобой?..

Арона постаралась вырваться.

– Я смогу идти сама, – разозлилась она. Потом повернулась к нему. – Почему ты обращаешься со мной, как с кошкой? – громко выпалила она. – Перестань! Неужели нашей деревне нужен второй громила?

Хуана, слышавшая этот разговор, презрительно фыркнула. Если эта девка настолько бесстыдна, что открыто говорит о том, что с ней сделали, о ней не стоит думать. Но Осеберга нужно предупредить, чтобы он не попался в ее ловушку. У нее их, конечно, много. Она взяла парня за ухо.

– Пошли, – твердо проговорила она.

Флори уложила Арону в постель в задней комнате Дома Выздоровления, где девушка проспала два дня. Такой головной боли в истории ее семьи не было. Пришельцы устраивались жить в принявших их семьях. Отныне деревня Риверэдж никогда не будет прежней. «Мне всего четырнадцать лет», – думала Арона, лежа с мокрой тряпкой на глазах и превозмогая боль.

Глава третья. Новое вино в старых мехах

Арона проснулась в Доме Выздоровления, у ее постели сидела старшая хранительница записей. Девушка села, потерла глаза и плеснула в лицо ледяной воды из кувшина, стоявшего рядом.

– Мне снились Первые Времена. – Одеваясь, она обвиняющим тоном спросила: – Где ты была в прошлую ужасную ночь?

Марис, которая просыпается, оттого что кошка шевельнула хвостом, улыбнулась и протянула ей сандалии.

– Две ночи назад. Но ты хорошо справилась и сама, дорогая.

Женщины деревни уже встали и занимались своими делами, но больше, чем обычно, собирались группками и негромко разговаривали. Арона остановилась возле одной такой. Женщины в рабочих передниках тащили бревна к захудалой заброшенной хижине, которую начали перестраивать.

Гондрин, хозяйка пивной, увидела Арону и приветливо помахала ей.

– Спасибо за помощь! – поблагодарила она, укладывая бревно рядом с домом. Приободрившись, Арона пошла к Дому Записей, с любопытством поглядывая на проходящих незнакомок.

Она остановилась, глядя на двух детишек, играющих палками. Они махали палками друг на друга, и у нее на глазах палка рослой светловолосой девочки коснулась маленькой черноволосой. Ах! Эта светловолосая ошиблась! Но та воскликнула:

– Попал! – Арона посмотрела еще немного и поняла: цель игры – не дать палке противника коснуться тебя.

Это оборонительная игра. По телу Ароны пробежала дрожь. Что это за мир, в котором даже дети играют в такие игры?

Прошли мимо женщина, которую зовут Хуана, и ее дочь Леатрис. Арона заговорила с ними; Хуана отдернула Леатрис и посмотрела на Арону так, словно та причинила ей какое-то зло. Арона смотрела им вслед, но тут к ней подошел Эгил и жизнерадостно сказал:

– Не обращай внимания. Она ужасно боится за добродетель своей дочери. А что касается меня, то я тебе благодарен за то, что ты нас приняла. Ты ведь дочь деревенского писца?

Арона долго размышляла над услышанным, пытаясь разобраться.

– Я помощница Марис, а не ее дочь, – наконец осторожно промолвила она. – Спасибо за твою благодарность, я вам рада. Пожалуйста, скажи Хуане, что ей нечего бояться: ее дочь сейчас в безопасности. – Потом добавила: – Ты ведь не говоришь на нашем языке? Никто у вас не говорит? Вам нужно повидаться с жрицей и научиться тому, что мы узнаем детьми. Эгил задумчиво смотрел на нее.

– Дома мне говорили, что учение только для священников и детей благородных. Не для таких, как мы. Мама, наверно, не разрешит мне, но я попробую ее уговорить. Если ваш учитель близко, я был бы рад поговорить с ним.

Арона снова нахмурилась, пытаясь понять.

– Он-жрица не хотел тебя учить? Ты кажешься умным. Давай я отведу тебя в Священный Дом, к госпоже Бирке. Это наша жрица.

Брови Эгила взлетели вверх.

– С радостью! Знаешь, Арона, – тебя ведь Арона зовут? – для девчонки ты очень умна. Ты не такая, как все, но многие девчонки, которые считают себя красавицами, все бы отдали за такие щеки и волосы. Интересно – вот какое слово мне хочется употребить. Интересно!

«У этой девушки необыкновенно низкий голос, – подумала Арона, – и приятный к тому же. Но какая балаболка! Она… или он… как правильно? – как будто хочет подружиться с ней, но при этом разговаривает так, словно взрослая с несмышленышем. Сколько ей лет? Судя по росту, не меньше восемнадцати. Но у нее совсем нет грудей и такие короткие волосы. Может, она больна?» Конечно, девушка, которая так чувствительна к красоте других, должна ценить и свою красоту. Но вот замечание об уме в такой молодой девушке совсем не понравилось юной хранительнице записей. Она привыкла к тому, что в своем семействе считается старшей и самой умной. «У меня появилась соперница, – почувствовала она. – Но, возможно, и подруга».

Они пришли на ферму Священного Двора, и Арона остановилась.

– Ты любишь книги? – неожиданно спросила она.

– Да! Да, люблю… когда найду хоть одну.

– И красоту любишь. Это я вижу.

– Конечно! – Эгил широко улыбнулся. Неожиданно его лицо нависло над ней, и Эгил поцеловал ее, но не так, как целуют детей и родственников, а каким-то особым поцелуем. Этот необычный поцелуй очаровал, но и испугал Арону. Она отскочила и посмотрела удивленно.

– Что… почему… Эгил, что это? Даже лучшие друзья так не делают!

Эгил серьезно поклонился. Такого жеста Арона тоже никогда не видела.

– Приношу свои глубочайшие извинения, госпожа Арона. Я искренне надеюсь, что мы станем близкими друзьями. – Дверь открылась, и он снова поклонился.

Арона исчезла в Доме Записей. Жрица кивнула, приглашая войти. «Не только балаболка, – размышляла девушка об Эгиле, – но и гладкая скользкая змея. Интересно, что ей от меня нужно?»

Арона и Эгил понимали друг друга меньше, чем оба считали; Нориэль и семья Хуаны вообще не понимали друг друга. Нориэль знала это, но не беспокоилась. Она отвела небольшую группу к дому у кузницы и махнула рукой, указывая на сеновал, кухню, главную комнату и свою спальню возле кухни.

Когда Нориэль показала, чтобы дети шли ночевать наверх, Хуана устроила истерический припадок. Нориэль пожала плечами: может быть, Леатрис и Осеберг вместе слишком шумят. Хуана распорядилась, чтобы Леатрис шла спать наверх, а Осеберг остался в большой комнате, потом долго и печально смотрела на единственную кровать в ней и с жалобами взобралась на сеновал.

Утром Нориэль весело поздоровалась с ней. Конечно ее чужаки говорили и понимали ее не лучше несмышленого ребенка, но ведь женщины все равно разговаривают с младенцами, и со временем те учатся их понимать. Нориэль умылась, показала, где все находится, и отправилась на двор за дровами. Хуана нерешительно стояла на пороге кухни. Нориэль знаком подозвала ее и показала на дрова. Хуана поколебалась, потом велела Осебергу помочь Нориэль.

Затем Нориэль знаками показала, что нужно набрать воды из колодца, и позвала Леатрис помочь ей. А Осебергу сунула в руки стопку тарелок. Сердце Хуаны упало. Достаточно плохо, что она сама стала работницей в чужом доме. Но чтобы ее сын выполнял женскую работу! Как низко они упали! И она молча заплакала.

Нориэль налила воды в большой керамический котел и поставила его на очаг, добавила немного сухого растолченного зерна и знаком велела Хуане размешивать. Осеберг передал тарелки Леатрис и сел, дожидаясь, пока ему подадут есть. Нориэль сделала к нему два больших шага и жестом велела встать. Дала нож, сухие фрукты и показала, что их нужно очистить. Хуана в гневе раскрыла рот, потом вспомнила, что она нищая, живущая здесь из милости, застонала и повесила голову.

Нориэль от всего сердца жалела чужаков, одиноких и бездомных. Чтобы отвлечься и начать разговор, она указала на себя.

– Нориэль, – произнесла она и указала на Хуану.

Леатрис ответила:

– Мама.

– Мама, – повторила Нориэль. Хуана подняла голову и вытерла глаза.

– Хуана, – уточнила Леатрис. Потом указала на себя: – Леатрис. – И на брата. – Осеберг.

– Леатрис. Леатрис, дочь Хуаны. Осеберг, дочь Хуаны, – улыбнулась довольная Нориэль.

Хуана ахнула и распрямилась, глядя на рослую жену кузнеца с поганым ртом.

– Он не Осеберг кто-то такой Хуаны, как ты говоришь! – взорвалась она. – Я беспорочная вдова. И ты должна знать, что это законные дети их отца, у нас был честный брак. Как ты смеешь! Хоть мы и нищие…

Нориэль вопросительно посмотрела на Леатрис, которая показала на себя и пояснила:

– Леатрис, дочь Моргата. – Она пыталась произносить слова, как это делала Нориэль. Потом она показала на брата и сказала на своем языке: – Осеберг, сын Моргата. – Чтобы объяснить яснее, она высоко подняла руки и показала на воображаемого человека. – Моргат, мой отец, – объяснила она. Потом провела воображаемым ножом по горлу, и глаза ее заполнились слезами. – Моргат, – простонала она и всхлипнула.

Нориэль обняла девушку. Ах! Их мать по рождению мертва, кажется, убита фальконерами или кем-то еще, а Хуана их приемная мать и хочет, чтобы ее сестру-подругу не забывали. Нориэль обняла и Хуану и вздохнула:

– Мне жаль. – Ей хотелось бы иметь три руки, чтобы обнять и Осеберга, чтобы утешить эту девочку, которая стоит, повернувшись к ним спиной и опустив плечи, словно отказавшись от утешения. Что ж, они ведь действительно среди чужих.

– Осеберг, дочь Моргата, – проговорила Нориэль и поманила его к себе. Подросток повиновался, на глаза тоже навернулись слезы. Хуана резко сделала замечание:

– Большие мальчики не плачут, Осеберг, а ты отныне единственный мужчина и глава семьи.

– О, мама, оставь его в покое! – возразила Леатрис. Нориэль, ничего не понявшая из этого разговора, вздохнула. «Мокрая курица», – прозвала она Хуану. Осеберг просто еще ребенок. У Леатрис как будто имеется здравый смысл. Нориэль налила похлебки в чашки и передала ближайшей из своих гостий для раздачи всем. Осеберг взял первую чашку и сразу начал есть. Нориэль возмутилась:

– Осеберг, дочь Моргата! Покажи, как ты воспитана!

Парень удивленно поднял голову. «Как избалована», – подумала Нориэль и жестом показала, чтобы он передал чашку.

Как бы то ни было, а завтрак был роздан и съеден. Но когда все встали из-за стола и Осеберг, ни слова не говоря, направился к двери, Нориэль остановила его. Указав на посуду, она знаком велела убрать ее. Осеберг с неохотой убрал свою посуду, Леатрис и Хуана сделали то же самое, а Хуана принялась мыть тарелки, строго приказав Леатрис помочь ей. Осеберг вслед за Нориэль пошел в кузницу.

Хуана вздохнула. Они с дочерью работницы в доме жены кузнеца. Единственный человек здесь, который, кроме старух, умеет говорить по-человечески, – нахальная рыжеволосая шлюха Арона, и даже ее сын должен выполнять работу слуги. Да, их ждут тяжелые времена.

Внизу у мельницы схлестнулись две непреодолимые силы.

– Красиво говорит! – фыркнула Леннис, подбоченясь. – Да пусть эта Эгил, дочь Лизы, будет сама Офелис, сочинительница песен. Это все равно Джомми, а я скорее допущу в дом гремучую змею, чем Джомми. Ты меня слышала?

Губы Асты, дочери Леннис, задрожали, у нее в этом была большая практика.

– Мама, – укоризненно проговорила она, – ты только посмотри на этих бедных детей и их так много работающую мать. Ты видишь, какая умница Сорен? У нас снова будет малыш в доме, – подольщалась она, – и без всех этих неприятностей, тебе не нужно его самой рожать. – Девушка взяла на руки золотоволосого младенца из семьи беженцев и принялась укачивать его.

Леннис протянула руку и быстрым движением сорвала с ребенка одеяло.

– Еще один Джомми! – провозгласила она и злобно набросилась на свою младшую дочь. – Что с тобой, противная девчонка? – яростно спросила она. – У тебя извращенное стремление к зверям, которые убили твою бабушку и насиловали мать?

Она суженными глазами смотрела на дочь. Ей не впервые пришло в голову, что часто в конце концов все получается, как того хочет Аста, как бы сильно ни возражала мать.

– И никаких штучек, молодая особа, – проворчала она.

– Мама! – Громкий крик из другой комнаты отвлек мельничиху, которая тут же забыла об Асте и отправилась посмотреть, что случилось с Ролдин. Ворвавшись в кухню, она с гневом уставилась на эту красиво говорящую Эгил, которая своими грязными руками обнимал ее старшую! Этот Джомми, которого зовут Эгил, что-то непонятное лепетал Ролдин.

Быстро, прежде чем непристойные слова перешли в грязные действия, Леннис ударила Эгила в ухо и снова угрожающе подняла руку.

Вместо того, чтобы отступить, как всегда поступает в таких случаях он-дочь Джомми, или истерически расплакаться, как он это делал в детстве, Эгил стоял прямо и смотрел ей в глаза. И не получив разрешения говорить – неслыханное дело! – залопотал что-то. Потом, видя, что она не понимает, указал на свою сестру. Потом на Ролдин и сильно ущипнул себя за руку. Он собирался ущипнуть Ролдин!

– Вон! – закричала Леннис и сделала широкий жест, включающий и Эгила, и плачущего в углу ребенка. В комнату вбежали Лиза и остальные ее дети.

Леннис указала на Эгила, потом на дверь.

– Убери отсюда эту тварь, – процедила она. Потом, смягчившись, добавила, указывая на маленькую Ханну:

– Ты можешь остаться.

Эгил повернулся к матери. Они стали говорить на своем непонятном языке, немного добавила и плачущая Ханна. Затем Эгил положил матери на плечо руку и что-то сердито сказал. Смысл был ясен: «Мы уходим».

– Уходи, неблагодарная женщина! – завопила им вслед Леннис. – Я сжалилась над вами, дала вам приюти еду, а вы так мне отплатили!

Эгил повернулся и что-то произнес. Леннис в гневе посмотрела на Лизу.

– Ты стоишь, – закричала она, – и позволяешь этой твари говорить за себя, словно сама безмозглая? Позволь тебе сказать: я сразу поставила бы своих дочерей на место, если бы они попытались говорить за меня, их мать! – Глаза ее снова сузились, а на лице появилась торжествующая улыбка. – Безмозглые! Конечно! Если вы предпочитаете умереть с голоду, чем пользоваться моей добротой, можете уходить. – Она снова повернулась к Асте. – А что касается тебя, молодая женщина…