Текст книги "На крыльях магии"

Автор книги: Андрэ Нортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Глава одиннадцатая. Судный день

Старейшие деревни Риверэдж собрались в зале. Среди них была Несогласная, так как дело касалось чужаков. Среди них, но не с ними: старейшие сидели немного в стороне от волшебницы и беспокойно посматривали на нее, как смотрели на чужаков, когда они появились впервые. Перед ними на удалении друг от друга сидели Эгил и Арона. Взгляд, который бросил Эгил на Арону при входе, обещал как следует отомстить ей, когда представится возможность.

Арона говорила первой.

– Я стала помощницей Марис, дочери Гайды, теперь покойной, чтобы занять ее место. Я верно служила ей с самого детства. Когда появились чужаки, а сама госпожа Марис была занята со старейшими, она попросила Эгила, дочь Элизабет, помогать мне, потому что работы было слишком много для одной женщины. Потом госпожа заболела, и мы оба должны были за ней ухаживать. Но теперь это время прошло. – И закончила она вежливо: – Благодарю тебя за помощь, Эгил.

Эгил снисходительно усмехнулся.

– По записям видно, что ты была слишком занята, – заметил он. – В них столько ошибок и исправлений. – Он кивнул старейшим. – Не волнуйтесь. Я поправил все и больше не допущу неточности. Но почему, – обратился он к Ароне, – мы не можем жить и работать вместе, как предполагала наша хозяйка?

Арона с дрожью перевела дыхание.

– Если ты будешь помогать мне в работах по дому ив других делах Дома Записей, я буду рада иметь тебя своим учеником и помощником, – объяснила она свою позицию. – Старейшие матери, он делает только то, что ему нравится, и пытается не давать мне работать. Он признался мне, что если мы будем работать вместе, он будет старшим. Эгил преследует меня своими приставаниями и оскорблениями. И часто так поступал за спиной хозяйки, когда она была жива.

Она взглянула на Несогласную.

– В одном случае он вел себя, как зверь в течке, но госпожа волшебница сказала, что это недоразумение и он считал, что, по их обычаям, действует правильно. Госпожа волшебница, ты понимаешь их обычаи. Если он станет моим помощником, он опять будет поступать так же?

Эгил поднял руку.

– Это нечестно!

Женщины повернулись к нему, и Несогласная кивнула.

– Я с самого начала дал клятву любить Арону, заботиться о ней и обращаться с ней мягко. Это правда, я хочу ее, как мужчина хочет женщину, но только если она не одна из тех, – в голосе его прозвучало отвращение, – кто думает, что все мужчины животные и то, чем занимаются мужчины и женщины много поколений, лишь болезненное испытание, которое следует перетерпеть. Впрочем, я не виню ее в этом, – масляным голосом добавил он, – потому что так заставили ее считать фальконеры. Но я не буду относиться к ней, как животное.

– Тогда почему ты приставал ко мне? – возразила Арона. – Приказывал мне, как мать приказывает маленькой дочери? Госпожа Флори слышала это, и госпожа Олвис, и многие другие. Почему распускал свои руки и не давал мне заниматься делами? Забрал мои таблички и держал их запертыми? – Кратко она описала этот случай. – Госпожа волшебница, – попросила она, – ты понимаешь их обычаи? Такое поведение тоже для них обычно?

Несогласная подняла руку, требуя тишины.

– На твой первый вопрос. Если вы станете партнерами, он будет считать, что имеет право, как ты говоришь, быть животным в течке и поступит так, как захочет он, а не ты. Таков их обычай, и он будет стоять за него и считать это своим правом. Он также ожидает, как ты сказала, что будет старшим среди вас двоих. Он сочтет себя хранителем записей, а тебя – своей помощницей и примет все меры для того, чтобы так и было. Все эти приставания, о которых ты рассказала, имеют одну цель: ты должна поступать так, как он хочет.

Арона была поражена. Так вот оно что! Она об этом не подумала. Волшебница продолжала:

– Ты примешь такие условия?

– Конечно, нет!

Теперь она понимает, что нужно Эгилу.

– Ты можешь согласиться со мной, – предложил он. – Разве ты сомневаешься в том, что я буду любить тебя, уважать и заботиться о тебе?

– Только если я буду с тобой согласна. А если я не соглашусь? Старейшие, – категорично проговорила Арона, – мы не можем вместе быть хранительницами записей. Он признает это сам. Если только, – ей в голову пришла неожиданная мысль, – он будет записывать предания и дела своего народа, а я нашего, а те, что являются общими, мы будем записывать вместе.

Старейшие посовещались. Старейшая мать Раула, дочь Милены, высказала их мнение:

– Если вы не можете жить вместе, почему мы должны тебя предпочесть Эгил, дочери Элизабет? Судя по всему, Эгил будет лучшей хранительницей, более усердной, аккуратной, она делает меньше ошибок, как ты сама признала, и она старше тебя.

– Более усердной! – взорвалась Арона. – Почтенные старейшие, он запирался в комнате записей, записывая Джонкара знает что, в то время как моя хозяйка лежала больная, а я должна была заботиться о ней. Он сам никогда не предлагал мне помочь! Я вынуждена была выгнать его из комнаты записей и отправить ухаживать за больной… – она огляделась и сказала со слезами на глазах: – Но он желал ей не добра, а зла. Я слышала это собственными ушами. Я зашла незаметно и услышала, как он говорил: «Умри! Умри, бесполезная старуха, и не стой у меня на пути!»

Старейшие ахнули и снова принялись совещаться. Госпожа Флори сердито посмотрела на Эгила. Только Арона и волшебница заметили, что Эгил нисколько не смутился.

Он вздохнул.

– Мне следовало молиться о чудотворном исцелении, а не о милосердной смерти, – согласился он, повесив голову. – Моя бабушка, – голос его дрожал, – умерла после долгой болезни, она измучилась от боли, и я не мог переносить ее страдания и молился богам, чтобы они пожалели ее. Моего верного пса Беллера, – на этот раз в его голове слышалось искреннее горе, – искалечил кабан, когда я был еще мальчиком. Я не мог ему помочь, и мне пришлось избавить его от страданий, и я часто думал впоследствии, что люди по отношению к собакам более милосердны, чем боги к людям. Вот и все.

«Какая актриса!» – возмущенно подумала Арона. Волшебница посмотрела на нее, в ее взгляде было понимание и согласие. А у старейших даже слезы показались на глазах, они согласно закивали. Одна из них укоризненно посмотрела на Арону.

Несогласная подняла руку.

– Мне кажется, – спокойно заключила она, – вопрос в том, кто станет лучшей хранительницей.

Арона тоже подняла руку.

– Эгил, он-дочь Элизабет, чужой у нас, он не знает наших преданий и обычаев. Он часто говорил мне, что хочет переписать свитки, чтобы они соответствовали его взглядам и обычаям. А его собственная мать сказала мне, что их обычаи такие же, как у Хуаны, дочери Гунтира. Я предлагаю осмотреть записи, которые мы сделали отдельно, и вы увидите, что именно он записывает. Я отдам вам все свои записи для проверки, даже те, что я делала ребенком.

– Согласны, – сразу же откликнулась госпожа Флори. – Те из нас, кто умеет читать, пойдут вместе со мной в Дом Записей. – И потом, к явному отчаянию большинства старейших, добавила: – Госпожа волшебница, не присоединишься ли к нам? Ты умеешь читать и знаешь женщин.

– С радостью, – согласилась Несогласная, закутываясь в плащ.

Проверка оказалась долгой и утомительной. Несколько свитков Эгила были посвящены его народу, и Арона снова подумала, почему бы не сделать его хранительницей своих преданий, а деревенские дела оставить ей? Она снова высказала эту мысль.

Потом старейшая мать Раула спросила:

– А где запись об исчезновении Асты, дочери Леннис, вместе с товарами ее матери?

Арона глотнула и вынуждена была признаться, к собственному ужасу, что во время болезни хозяйки она была очень занята и предоставила все записи Эгилу. Она не подумала, что нужно сделать запись об этом скандале самой. Она забыла об этом! Внутренности ее сжались, голова снова начала болеть.

Госпожа Флори развернула один из свитков Эгила.

– Похоже, это то предание, что ты нам рассказывала в пещере, но написанное от лица Тсенгана Безумца, —заметила она.

Арона вытерла глаза и кивнула.

– Он часто говорил, что предание нужно рассказывать по-другому. – Она дала старейшим подумать над этим, потом отвела их наверх.

Большинство свитков самой Ароны было сделано ею в детстве. Взяв один из них, она взглянула на последнюю строку.

– Но ее изменили! – воскликнула она гневно. Старейшие всмотрелись. Арона указала на последнее слово.

– Я сама это писала и на каждом свитке добавляла:

«Я знаю это, потому что делала своими руками и видела собственными глазами». Но посмотрите! Теперь здесь написано: «Это смесь полной чепухи».

Эгил торопливо прикрыл рот рукой, но волосы на его верхней губе дрожали.

– Эгил, это уже не шутка! – с обидой закричала Арона. – Ты изменил запись!

– Откуда ты знаешь, что это сделал я, а не твоя хозяйка? Она выразила свое мнение о твоем свитке, – невинно сказал он.

– Какие еще записи ты изменил? – настаивала Арона. – О, уважаемые старейшие, теперь нам придется просматривать их все!

Старейшая мать вздохнула и отыскала для себя сиденье: спина у нее очень уставала, когда она стояла долго, а ноги начинали неметь. Эгил услужливо принес ей чашку травяного чая. Арона посмотрела на волшебницу, которая незаметно покачала головой. Госпожа Флори послала Ханну к госпоже Гондрин за едой и элем. Ароне пришла в голову новая мысль, и она в ужасе посмотрела на волшебницу. Несогласная кивнула.

– Старейшие, – предложила волшебница холодным ясным голосом, – это продлится больше, чем один день. Так как возник вопрос об изменении записей, я думаю, Арона и Эгил должны вернуться в дома своих матерей и жить там, пока мы не закончим, а комнату записей нужно охранять.

– Согласны, – протянула старейшая мать, кисло посмотрев на Арону.

В плотницкой Бетиас Арона не могла уснуть. Собственная постель казалась ей узкой и непривычной, теперь она принадлежала одной из маленьких дочерей тети Наты. Не сворачивалась в ногах маленькая рыжая кошка, не ходила по ее груди по утрам, заставляя встать. Сестры приставали к ней с вопросами, шумно просили во всех подробностях рассказать о происшествии и о том, как она собирается жить с Эгилом. Кармонт, дочь Элен, которая, вырастая, проявляла все признаки он-дочери, спросила, почему бы ей не выяснить, что нужно Эгилу, и не согласиться в обмен на то, чего хочет она.

– Потому что мы хотим одного и того же, – выпалила Арона. – Или – в другом случае – мы хотим прямо противоположного.

Она отодвинула стул и попросила разрешения уйти от обеденного стола.

– Мама, тетя Ната, тетя Элен, я не хочу есть. – Она убежала на крыльцо и заплакала, плакала о Марис, о себе, о записях и о том, что произошло с момента появления Эгила, дочери Элизабет, в деревне.

Если Эгил выиграет, что ей делать?

Она может жить здесь и ежедневно ходить в Дом Записей, присматривать за свитками. Эгил этого не позволит, но сможет ли он ее остановить?

Предположим, сможет. Тогда она украдет записи и спрячет где-нибудь. Но где? И если старейшие назначат его хранительницей, они заставят ее вернуть свитки.

Допустим, она спрячет их так, что никто не сможет найти, и откажется возвращать. Самое плохое, что с ней могут сделать, – изгнать. Безумная Бетия, убийца, была изгнана. Бабушка Ангхард сама себя изгнала, и Пелиел, Дочь Лаэли, и брат Джомми. Аста, дочь Леннис, сбежала с торговцами. Это одна из возможностей уйти от хулигана.

Если бы только ей удалось поговорить с Джомми! В записях говорится, что в изгнании ему было одиноко и страшно, но переносимо. Он ткач и без труда зарабатывал себе на жизнь. А как заработает на жизнь изгнанный Писец?

Неожиданно Арона села в постели. Он-торговец рассказывал о месте, где может жить писец и где записи в безопасности, там их никто не подумает изменять. Лормт! Ей даже показали дорогу туда. Может, торговец предвидел, что она будет изгнана? Это совсем страшно!

Но такого не случится. Старейшие ни за что не отдадут записи чужаку, человеку, который их изменяет, лжецу и хулигану, желавшему смерти старой хранительнице. Или отдадут ему его записи, а ей – ее. В этом есть смысл, почему никто не может его увидеть? Почему не согласились сразу?

Арона снова повернулась в постели. Одеяла кажутся спутанными, подушка комковатой. Голова у нее зудела. Она встала и принялась неторопливо расчесывать волосы. Старейшие примут разумное решение. Если нет, то последствия такие ужасные, что о них страшно подумать.

Дни проходили, и старейшие начали ворчать. Чтение свитков – тяжелая работа, и они стали обвинять Арону в своих неудобствах. Подошло полнолуние, и кто-то другой отвез продукты Джомми Мудрому. Эйна, дочь Парры, подарила Этилу собаку, и Парра была очень довольна, потому что девочка часами играла с ней. Этил назвал собаку Клыком. У Ароны начали сдавать нервы.

Но вот к ней обратилась госпожа Бирка:

– Арона! Подойди ко мне и скажи, изменено ли здесь что-нибудь?

Девушка подбежала к жрице. Длинным искривленным пальцем жрица указывала на последнее слово в последней строчке Сказания о Мирре-Лисе, записанное ее сестрой-подругой Вариной-Соколицей. Небольшой знак ударения был изменен. Но этого оказалось достаточно, чтобы изменилось все значение. Было: «Я считаю это правдой, потому что слышала от человека, достойного доверия». Стало: «Я считаю это неправдой, потому что слышала от человека, недостойного доверия».

– О да! – воскликнула Арона. Глаза ее наполнились слезами при мысли о таком святотатстве. – Запись изменена, и таким образом, чтобы изменить смысл всего сказания. Видишь?

Эгил, стоявший рядом, снисходительно улыбался.

– Ты уверена? Когда ты в последний раз читала этот свиток?

– Год назад. А что? Я их все помню наизусть, – возмущенно вскричала Арона. – Изменить мою запись ради шутки – да! Переписать старинное сказание для собственного удовольствия – да! Но изменить то, что написано давно? О, Эгил, как ты мог? – бушевала она. – И что еще ты натворил?

– Я отыскал запись самой нашей покойной хозяйки, – заявил он и картинным жестом протянул свиток.

В нем было написано: «Я глубоко разочарована поведением Ароны, дочери Бетиас, и поэтому называю Эгил, дочь Элизабет, своей преемницей в Доме Записей». – И подпись: Марис, дочь Гайды, хранительница. Еще ниже инициалы, которыми она обычно заканчивала запись. Почерк неуверенный, как и следует больной. Арона ошеломленно рассматривала запись.

– Это подделка! – закричала она. – Писала не она, а он, как бы ни было похоже!

Раула, дочь Милены, взяла Арону за руку.

– С нас достаточно твоей ненависти, молодая женщина. Что бы ты ни имела против новой хранительницы, направь свои силы на что-нибудь другое.

– Старейшие, – негромко заговорила волшебница, – тот, кто однажды изменил запись, чтобы добиться своей цели, может изменить и другие. Вы спрашивали меня. Я отвечу: следует верить Ароне и не верить Эгилу.

Старейшая отпустила руку Ароны и подозрительно посмотрела на волшебницу.

– С тех пор, как у нас появились чужаки, Арона совершенно переменилась. Трижды она прерывала собрания. Она написала свиток, в котором одни исправления. Она знается с волшебством, вместо того чтобы выполнять свои обязанности, и видит в делах связанных с родственниками Эгила, не больше, чем ты госпожа волшебница. Разве не ты встала между живущими в Доме Записей, вопреки воле его хозяйки? Ненависть Ароны к Эгил вызывает у нас напряжение которое мы больше терпеть не будем. А я опасаюсь, что пока они не помирятся, неприятности будут продолжаться. Какая из нее хранительница, если перед нами свидетельство самой ее умершей хозяйки? Неужели кто-то посмеет оспаривать ее предсмертную волю?

Волшебница попыталась говорить, потом посмотрела на лица окружающих и замолчала.

Старейшая Раула отыскала свое веретено.

– Эгил, дочь Элизабет! – Юноша встал, он неожиданно показался всем высоким и стройным. Старейшая посмотрела ему в глаза. – Клянешься ли ты своей матерью и всеми предшествовавшими матерями, клянешься ли Доброй Богиней и страхом перед гневом Джонкары? Никогда не изменять ничего в списках, за исключением исправления собственных ошибок? Правдиво записывать все происходящее в деревне, ничего не опуская и ничего не прибавляя?

– Клянусь!

Старейшая отступила.

– Эгил, дочь Элизабет, дала великую клятву больше не делать ничего подобного. Арона, согласна ли ты присоединиться к ней, чтобы вы работали, как сестры одной матери?

Небо показалось Ароне огромным хрусталем, все звуки стали четкими и резкими. Никаких чувств – ни гнева ни страха – у нее не осталось. Она все сразу увидела ясно.

– Я уже сказала: только если он будет делать свои записи, а я свои, – ответила она, кутаясь в шаль.

Старейшая вздохнула, посмотрела на Эгила, который слегка покачал головой.

– Значит, нет надежды примирить вас? – устало спросила она.

– Нет! – Арона решила прибегнуть к последней мере. Она думала об этом уже два месяца, но надеялась, что никогда не придется этим воспользоваться. – Я согласна приготовить тебе еду в последний раз, – голос ее дрожал, – прежде чем переберусь в дом матери. В обмен я хочу свои собственные записи, перо и чернильницу, половину пергаментов, которые я купила у торговцев, и маленькую рыжую кошку, которая тебе все равно не нужна.

Эгил улыбнулся и покачал головой.

– Нет, моя маленькая Мирра-Лиса. Эти нелепые старые сказки слишком вскружили твою очаровательную головку. Кошку и твои записи можешь забрать. Пергаментом я не распоряжаюсь.

– Приготовление еды принято, конец ссоре, – неожиданно произнесла Несогласная. – Я поем с вами, чтобы доказать, что еда нормальная. Старейшие, ради мира в деревне, нельзя ли уступить Ароне чернильницу, перо и несколько обрывков пергамента? Трудно не практиковаться в единственном деле, которое знаешь.

Старейшая посмотрела на удрученное лицо Ароны и подумала, не была ли она слишком жестока к девушке.

– Договорились, – согласилась она. Эгил подтверждающе кивнул.

Глава двенадцатая. Уход

Огонь в очаге Дома Записей горел ярко и горячо пламя окрасилось цветами солнечного заката, слабый аромат ладана исходил от сосновых дров. Эгил сидел . откинувшись в самом удобном кресле, медленно прихлебывал эль и краем глаза поглядывал на Арону. Девушка нервно улыбнулась ему и еще медленнее стала пить свою порцию эля. Многолетний жизненный опыт удерживал Несогласную от неподобающего смеха.

Клык у ног Эгила трепал добрую половину мяса, которое удалось выпросить Ароне. Собаке бифштекс понравился больше, чем Эгилу. Она таскала кусок, пока Эгил не рассмеялся и почесал у нее за ухом.

– Не называй пса «она», Арона, – с улыбкой настаивал он. – Здесь в комнате только один щенок женского пола, да и то по твоему собственному выбору. А где яд? В печенье? Или в хлебе?

– В зелени, – ответила она, зная, что он страшно не любит зелень. Наигранно прикрыв рот маленькой рукой, Арона потянулась и зевнула. Щенок начал ворчать потише, он сел у кресла и принялся есть. Рыжая Малышка прыгнула Ароне на колени и замурлыкала. Арона почесала у нее за ушами, кошка дернула концом хвоста. Арона без всякого «с твоего разрешения» взяла то, что оставалось на тарелке Эгила и поставила на пол; Рыжая Малышка спрыгнула и принялась довольно есть.

Эгил поднял брови и сделал большой глоток.

– Ты с радостью отравила бы любого мужчину, который встанет на твоем пути, – признал он, – но не ту глупую кошку. – Он немного налил в маленькую чашку и поставил на пол. Кошка несколько раз лизнула. Арона казалась совершенно незаинтересованной. Волшебница открыто улыбалась, потом зевнула и тоже потянулась.

– Я бы подышала свежим воздухом, – протянула она. – Арона, не покажешь ли мне дорогу к… гм… маленькому домику?

– Конечно, – откликнулась Арона, вставая и беря шаль. Эгил внимательно посмотрел вслед выходящим женщинам. Как только дверь за ними закрылась, он опустился на пол и стал внимательно разглядывать щенка и кошку. Щенок, вытянув лапы, негромко похрапывал, переваривая пищу. Его крошечный хвост слегка дергался. Кошка забралась под кресло и повернулась так, что ударила Эгила хвостом по лицу. Эгил встал и неожиданно чихнул, нос его оказался забит кошачьей шерстью. Потом он снова сел в кресло и принялся задумчиво пить эль.

Арона что-то задумала. Это он мог сказать уверенно, поглядев на нее. Волшебница об этом знает и поддерживает нелепые планы девчонки. С переднего крыльца дома донеслось негромкое мелодичное гудение, похожее на колыбельную. Кто-то запел старинную балладу о мире и любви. Эгил глубоко вдохнул теплый ароматный воздух. Кошка прыгнула ему на колени, он отвлеченно погладил ее одной рукой и закрыл глаза. Голова его упала набок. Он негромко засопел.

Большой тяжелый нож, который Арона взяла взаймы из мясницкой, двигался взад и вперед, перепиливая веревку на двери комнаты записей. Волшебница молча подошла, перешагивая через груды овощей в погребе, и протянула топор. Арона благодарно кивнула, оглянулась и ударила топором по веревке – раз, другой, третий. Каждый раз веревка становилась тоньше, наконец осталось только несколько прядок. Волшебница приподняла свой камень, который светился неясным голубоватым свечением, достала ножницы бабушки Лорин и перерезала последние пряди.

Большая деревянная дверь заскрипела так громко что могла бы разбудить и мертвых, когда Арона и волшебница потянули ее. Арона застыла. Но волшебница продолжала тянуть.

– Он будет крепко спать до утра. И дольше, если не погаснет огонь, – негромко уверила она девушку. Не слыша наверху никаких звуков, Арона снова принялась за работу. Эгил навесил эту дверь после бури. Неужели он нарочно сделал так, что потребовались силы двух женщин, чтобы сдвинуть ее? Он очень гордился ее прочностью.

Дверь подалась, и женщины на цыпочках вошли в темное помещение. Путь им освещал только камень Несогласной. Арона безошибочно отыскала стойку со свитками, отобрала несколько, развернула, чтобы снять стержни, на которые они наматываются, потом снова свернула вместе как можно плотнее и засунула в прочный кожаный цилиндр.

– Его не интересует, «кто с кем поссорился» и отчеты о разборе дел, – прошептала Арона. – Только героические предания и Первые Времена.

Одна из постоянных тем их споров: Эгил утверждал, что кто-то должен был научить женщин строить дома, приручать овец и лошадей, убивать копьем волков.

– Разве вы сами могли это сделать? – подшучивал он. – Разве вы что-нибудь умели? Но у вас все это есть. Так откуда же? Кто вас научил? Я хочу это узнать.

Из леса послышался крик перепела. Арона ответила и продолжала разбирать свитки, пока не наполнила четыре футляра. Она вышла из погреба, волшебница за ней. Их ждала Леатрис, дочь Хуаны, с двумя оседланными мулами и еще одним, нагруженным тюками. Луна всходила на западе над остатками Соколиного утеса. Один из мулов заржал. Волшебница положила руку ему на голову, крик прекратился.

Подошла Дарран, хозяйка мулов. Она вела несколько животных, нагруженных всем содержимым дома волшебницы – это плата волшебницы за ее трех мулов.

– Тут что-то неладное происходит, – заметила она. – Если бы не госпожа волшебница, я созвала бы старейших.

– Она ждет взятку , – цинично перевела на своем языке Леатрис.

Волшебница негромко рассмеялась.

– Иди домой, добрая женщина: ты ничего не видела. Я говорила и тебе, и многим другим, что мне пора уходить к другим волшебницам.

Взгляд Дарран, хозяйки мулов, утратил сосредоточенность, лицо стало рассеянным. Она прищелкнула своим мулам и подстегнула их веткой. Караван двинулся.

Арона осторожно подошла к двери Дома Записей.

– Кис-кис-кис… Рыжая Малышка? – Кошка не пошевелилась. Арона хотела зайти, ноги ее не слушались. «Она не пойдет с тобой», – послышался решительный мысленный голос волшебницы.

«Нет!» – молча воскликнула Арона и снова мысленно позвала кошку. Та потянулась и отошла дальше в глубь комнаты.

«Оставь ее, – приказала волшебница. – Она сама себе хозяйка». Ароне пришлось смириться. Бросив последний взгляд и молча попрощавшись, она вышла и нашла своего мула. Пастушьи брюки из овечьей шкуры, куртка, пончо были привязаны к седлу, поверх всего – пара сапог. Арона быстро переоделась. Потом заткнула за пояс один нож, слегка затупившийся от веревки, и второй, поменьше, для еды, за голенище сапога. Прищелкнула, направляя мула вперед, и обе женщины двинулись в путь.

Странно было ехать ночью по тропе, идущей на восток. Единственное освещение давали полная луна —. ее свет не разгонял глубокие тени – и звезды. Волшебница пригасила сияние своего камня, сказав, что это утомляет ее, как и долгая поездка.

– Почему ты это делаешь? – поинтересовалась Арона, когда они углубились в лес.

– Ты говорила правду, – просто ответила Несогланая. – Я поклялась не вмешиваться, но семь бед – один ответ. – Она замолчала.

Слуху девушки ночные звуки казались необычными и мягкими. Она вслушалась, ожидая услышать вой псов Джонкары, но они в эту ночь молчали. Мулы еле слышно шлепали по влажной весенней почве. Арона, занятая своими мыслями, почти не разговаривала; волшебница тоже. Даже в седле трудно было не уснуть, и скоро девушка зевнула и задремала. Ее мул потянулся к траве; только когда он наестся, они двинутся дальше.

На рассвете они подъехали к маленькому древнему святилищу с изображением богини на дереве, а также переплетенных между собой колоса пшеницы и увешанной плодами ветви фруктового дерева под крышей. Здесь волшебница предложила остановиться. Они при вязали мулов. Усталая Арона сняла седельные сумки и принесла мулам воды из ручейка за святилищем. Женщины протерли животных и с молитвой вошли в святилище. Волшебница вдобавок произнесла заклинание. Внутри пахло свежими травами и цветами, их ожидал приветливый прием.

Арона подняла голову.

– Знаешь? Это святилище было построено двумя нашими женщинами: Ильзой, дочерью Дорины, и Фреей, дочерью Ингнельды, а также дочерью Ганноры, Регни, дочерью Гретир. Так началась торговля между нашей деревней и внешним миром. И до твоего прихода мы встречались только с дочерьми Ганноры.

Несогласная рассмеялась.

– Арона, Арона, сначала выспись, а потом занимайся историей. – Она зевнула и потянулась. – Спокойной ночи, дитя.

Арона завернулась в одеяло и легла, положив седло под голову.

– Спокойной ночи, – сонно пробормотала она.

Тропа постепенно поднималась, она вела между двумя пологими склонами, заросшими лесом, навстречу восходящему солнцу. Арона, которая не могла пользоваться копьем или луком из-за своей близорукости, на следующий вечер, когда разбили лагерь, поставила ловушки на мелких зверей и поймала неосторожного кролика. День и ночь проспали они в святилище Ганноры и проснулись отдохнувшими и посвежевшими. Их никто не преследовал.

– Я так и думала, – усмехнулась волшебница. – Нужно немало постараться, чтобы выманить твоих земляков из деревни.

– Разве украденные свитки – это мало? – удивленно спросила Арона. Волшебница сочувственно покачала головой.

Они подъехали к развилке дороги; волшебница без колебаний свернула на север, глубже в горы. Этим вечером перед закатом они миновали разрушенную деревню. Обожженные камни и изредка дверная рама, очаги и трубы среди развалин красноречиво говорили о пожаре и разграблении.

– Поворот? – ужаснулась Арона.

– Вероятней, война, – серьезно ответила волшебница. – Должно быть, деревня, из которой бежали ваши новые соседи.

Арона широко раскрытыми глазами смотрела на разрушения и думала о таком страшном поступке.

– Кто мог так их возненавидеть, госпожа волшебница?

Несогласная обнаружила, что ей необходимо объяснить девушке, несмотря на ее занятия летописца и историка, что такое государства и армии. Люди, приплывшие из-за моря, от которых происходила сама Арона, были не единым народом, а свободным союзом племен на краю Пустыни. Племена были связаны общим происхождением, языком и обычаями. Это не. были мирные племена: каждую весну после посевной мужчины собирались в отряды и отправлялись в набеги на чужие земли. Возвращались они перед уборкой урожая с сокровищами для своих жен, матерей и дочерей.

Потому что каждый воин ехал под знаменем рода своей матери и носил ее имя.

– Как матери и дочери, – отметила Арона вечером у костра, – так что каждая защитница была для своих сестер он-ребенком, а каждый он-ребенок для своей матери он-сестрой. Землей владели мы, женщины. Мы ее обрабатывали и занимались всеми необходимыми делами и торговлей, кроме схваток с оружием в руках.

И вот эти разбойничьи отряды и непрочно связанные племена оказались, несмотря на свою храбрость и благородство, легкой добычей для первых же захватчиков с их организованной армией. Остатки некогда благородного населения бежали в Пустыню, за горы и за море под предводительством лордов Соколов. Обычаи под воздействием войн и поражений изменились. Арона закрыла глаза, молча отдавая дань печали падению своих предков, потом сказала:

– Мне кажется, госпожа волшебница, что их далекие потомки все еще бродят по Пустыне, совершают набеги на своих больших прирученных лошадях, и дома их охраняют духи-покровители, нарисованные на их щитах: львы и горные кошки, кабаны, медведи и бобры, волки и лисы, орлы и соколы.

Волшебнице неожиданно привиделся молодой воин, едущий по пустыне с горным львом, нарисованным на щите, и человеческий облик воина иногда менялся на образ большой кошки. Рядом с воином была женщина из племени самой волшебницы, светлокожая и темноволосая, в украшенном вышивкой плаще, – товарищ и жена воина.

– Я тоже так думаю, – промолвила она. – Но их сестер там больше нет.

– Знаю, – отвлеченно отозвалась Арона. – Мы здесь.

Еще шесть дней ехали они по узкой тропе, едва позволяющей двум мулам идти рядом, все выше забираясь в горы. Наряду с приятно пахнущими вечнозелеными хвойными деревьями, растущими вдоль тропы, появились и другие, высокие и тонкие, с белой корой. Их маленькие новые весенние листочки дрожали на ветру. В затененных местах еще лежал глубокий снег, а днем, когда светило солнце, копыта мулов погружались в грязь. По сторонам дороги начали появляться дома, и женщины останавливались возле них и просили гостеприимства фермеров. Арона теперь видела, что с волшебницей обращаются почтительно, как со старейшей. Но ее больше интересовали сами женщины и мужчины, живущие на этих фермах.

Сама Арона была в одежде пастуха и прятала волосы под шапкой, как делают они. Фермеры, мужчины и женщины, называли ее «парень» и говорили с ней одним тоном; когда она снимала шапку и распускала волосы, к ней обращались «девушка» и говорили по-другому. Будучи «парнем», она видела, как фермерские дочери посматривают на нее сквозь ресницы и говорят с ней тоном голубки. Когда она становилась «девушкой», сыновья фермеров разговаривали с ней так, как иногда Эгил, когда старался быть особенно очаровательным. Несогласная попыталась объяснить Ароне, что такое любовь, ухаживание и замужество, но у Ароны было призвание девственницы. К тому же она, после насилия фальконера и коварства Эгила, чувствовала себя обманутой. И на все объяснения отвечала только: