Текст книги "Императрица Орхидея"

Автор книги: Анчи Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Вдруг Сянь Фэн уже находится в пути на Небо? Вдруг он забыл про своего сына? И Су Шуню надо только удостовериться в проигрыше Тун Чжи? Су Шунь медленно передвинулся поближе к столу, на котором лежали печати. У него был такой вид, словно он уже ими владел. Он поочередно брал в руки каждую из печатей и проводил пальцами по ее каменной поверхности.

– Существует множество способов изменить судьбу, – сказал Су Шунь, поднимая лицо к небу, словно провидец. – Должно быть, Его Величество уже бродит темными коридорами своей души. Мне кажется, я даже вижу, как он медленными шагами проходит вдоль красной стены. На самом деле он вовсе не умирает. Он проходит через новое рождение. И дух его вовсе не тоскует по клетке из сухих костей, которую он только что покинул, но видит перед собой багряный свет бессмертия!

Внезапно тело Сянь Фэна содрогнулось. Это движение продлилось несколько секунд, а потом тело снова застыло. Нюгуру громко запричитала. Я увидела, как она шарит в карманах своего платья в поисках четок.

Согласно древнему учению, только что произошел момент, когда дух умирающего вступил в план астрального отражения образов.

Я молилась о том, чтобы Его Величество вспомнил о Тун Чжи. Если его мысли заняты сейчас не сыном, то кем же?

Министры заплакали, самые старые попадали в обморок. К ним бросились евнухи, чтобы вынести их на свежий воздух.

Я рванулась к постели Сянь Фэна, толкая впереди себя Тун Чжи. Мне перегородил дорогу главный евнух Сым.

– Никому не позволено беспокоить дух! – сурово провозгласил он. По его сигналу стражники схватили под руки Тун Чжи и меня.

Я отчаянно сопротивлялась. Тун Чжи тоже брыкался и кусался. Стражники заломили ему за спину руки и повалили лицом на землю.

– Прошу вас! – взмолилась я.

– Его Величество находится сейчас в процессе узнавания ментальных образов. – Сым решительно отказывался проявлять ко мне снисхождение. – Вы сможете подойти к нему, когда его дух успокоится и определит свое место.

– Папа! Папа! – громко закричал Тун Чжи.

Случись такое в любом другом месте, и отчаянный порыв мальчика пробудил бы в окружающих одну только симпатию. Но двор, казалось, уже потерял способность думать о ком-либо другом, кроме самого себя. Это был уже двор Су Шуня. Каждый ставил свои собственные нужды впереди нужд Сянь Фэна и его сына. Все слышали крики Тун Чжи, но никто не пришел ему на помощь.

Теперь можно было не сомневаться, что если Его Величество желает сказать что-нибудь своему сыну, то он может рассчитывать только на милость Су Шуня. А для Су Шуня сейчас самым удобным было не обращать внимания на императора и довести свой план до победного конца. Что бы теперь ни захотел Сянь Фэн, никто этого уже не узнает. А сомневающиеся через несколько минут имеют реальный шанс присоединиться к умирающему в могиле.

У меня не осталось ни капли страха. Я взглядом отмерила дистанцию между собой и главным евнухом Сымом и нацелилась в его живот. Меня уже не интересовало, какая боль ожидает меня впереди и как быстро со мной расправятся. Я во что бы то ни стало хотела выразить свой протест против произвола Су Шуня. Эта история все равно когда-нибудь выйдет наружу и в будущем привлечет к Тун Чжи симпатию народа. Используя свою голову как таран, я бросилась вперед. Но Сым даже не стал от меня уворачиваться, он просто схватил меня за платье и с силой отбросил в сторону. Теряя равновесие, я полетела, подвергаясь неминуемой угрозе расшибить голову о стоящую на пути колонну.

Я закрыла глаза, в голове мелькнуло: вот это точно конец.

Но конец не наступил. Я налетела не на колонну, а на вовремя оказавшегося перед ней человека.

Распростершись на полу, я увидела, как мой сын кинулся к отцу. А надо мной склонилось озабоченное лицо командующего императорской гвардией господина Жун Лу.

– Папа! Папа! – Тун Чжи уже тряс за плечо отца.

К нему подошла Нюгуру и стала оттаскивать от кровати. Я быстро вскочила на ноги и бросилась на помощь ребенку. Туда же поспешил разъяренный Су Шунь, который попытался спихнуть Тун Чжи вниз с возвышения. Но мальчик вывернулся из его цепких лап и снова оказался рядом с отцом.

– Папа! Папа!

Веки императора вздрогнули, губы чуть-чуть зашевелились, и он очень медленно произнес:

– Тун Чжи, мой сын...

Двор замер, затаив дыхание. Императорский секретарь поднял свою кисточку.

– Тун Чжи, подойди ко мне! – Умирающий высвободил руки из-под одеяла.

– Ваше Величество! – Я выступила вперед, понимая, что за свой поступок могу быть жестоко наказана. – Не назовете ли вы для всех имя вашего наследника?

Су Шунь понял, что выставлять меня вон уже нельзя. По всем признакам Сянь Фэн меня услышал. Он попытался заговорить, но голос его не слушался. После нескольких беспомощных усилий его руки безжизненно упали, глаза закатились, а в груди послышался знакомый хрип.

– Ваше Величество! – Я встала перед кроватью на колени и вцепилась руками в желтую шелковую простыню. – Прошу вас, пожалейте своего сына!

Губы императора снова приоткрылись.

– Папа! Папа! Прошу тебя, проснись!

Я запретила Тун Чжи трясти отца. Но Сянь Фэн снова открыл глаза. В каком-то внезапном порыве он вдруг сел на кровати, но потом тут же снова повалился на подушки.

– Сянь Фэн, не оставляй своего ребенка без последних слов! – заголосила я. Мне показалось, что это конец, и все мои надежды умерли вместе с моим мужем. Больше я уже не следила за тем, что говорю. – Вот перед тобой твой несчастный ребенок! Ты его бросаешь! Ну что ж, иди своей дорогой, Сянь Фэн, и пусть нам будет хуже! Раз ты этого хочешь, я приму твое решение, как свою судьбу. Тун Чжи тебя достоин! Ты безжалостный отец!

Тун Чжи с плачем упал на грудь Сянь Фэна.

– Тун Чжи, – снова произнес Сянь Фэн, открывая глаза. Говорил он теперь очень ясным голосом – Сын мой... дай мне... взглянуть на тебя. Как ты поживаешь? Что я могу для тебя сделать?

– Ваше Величество! – снова выступила я. – Каково будет ваше распоряжение? Наследует ли Тун Чжи ваш трон?

Сянь Фэн с нежностью улыбнулся:

– Конечно, Тун Чжи наследует мой трон.

– Какой титул вы даете его правлению?

– Цы сян, – прошептал император с хриплым выдохом.

– Предопределенное счастье, – повторил императорский секретарь, записывая слова Его Величества.

Многие потом говорили, что проявленная мной в нужный момент инициатива обозначила собой важный жизненный принцип: от женщины выживание при маньчжурском дворе требовало смелости. И они были правы.

Спустя короткое время доктор Сан Баотянь констатировал смерть императора. Мы с Нюгуру вышли из зала и отправились в спальню, где смыли с лица макияж. У меня так дрожали руки, что я едва удерживала в руках ватный тампон. Вспоминая последние слова Сянь Фэна, я плакала. Те усилия, которые он сделал, чтобы их произнести, говорили о том, что в его сердце теплилась настоящая любовь. Мы переоделись в грубые белые одежды и подвязали волосы лентами из той же плотной белой ткани. Это был знак того, что страна вступила в первую фазу траура по своему императору.

Су Шунь немедленно потребовал от меня и Нюгуру назначить ему встречу. Напрасно мы говорили, что хотели бы подождать до тех пор, пока не уляжется волнение. Су Шунь твердил, что должен выполнить обещание, данное им нашему мужу. Прямо в спальне я попыталась обсудить с Нюгуру, как вести себя с Су Шунем. Но она была слишком расстроена и сказала, что не может сейчас думать о таких вещах. В то же время я точно знала, что Су Шунь готов начать атаку в любую минуту. Он попытается воспользоваться всеобщим замешательством, чтобы установить при дворе свою власть. Над нами висела реальная угроза быть сметенными в сумятице, как пыль.

Но когда он подошел ко мне, я заговорила с ним очень спокойно и решительно: я предложила ему прежде всего открыть ларец с завещанием Его Величества. Привыкший к тому, что женщины – существа уступчивые и безропотные, он не нашелся, что ответить.

Двор со мной согласился.

Ближе к полночи мы открыли ларец. Великий секретарь Кью Лянь прочитал завещание. Оно было столь же запутанным, как и вся жизнь Его Величества. Сянь Фэн провозглашал Тун Чжи новым императором, но учреждал до его совершеннолетия Коллегию регентов во главе с Су Шунем. Вся власть в государстве, таким образом, отдавалась в руки регентов. В то же время, словно не доверяя своему собственному решению, или пытаясь наложить узду на их всевластие, или попросту желая придать коллегии законный вид, Сянь Фэн отдавал в наши с Нюгуру руки пару императорских печатей: одну под названием «Сотрудничество» и другую под название «Согласно воле императора». Нам давалась в руки власть устанавливать законность указов Су Шуня, выпущенных от имени Тун Чжи. Нюгуру должна была ставить печать «Сотрудничество» в начале документа, а я – печать «Согласно воле императора» в конце.

Разочарование Су Шуня было заметно невооруженным глазом. Мысль о том, что в наших руках оказались печати Сянь Фэна, показалось ему удавкой на шее. Позже Су Шунь сделал все возможное, чтобы обойти это распоряжение императора.

Но самым неожиданным для нас стало то, что Сянь Фэн в своем завещании отстранял от власти всех своих братьев, включая принца Гуна. Это выглядело грубым историческим прецедентом и привело в ужас высшую знать и блюстителей закона. Они сидели в углу зала, где читалось завещание, очень расстроенные, о чем-то тихо переговариваясь.

Я подозревала, что тут тоже дело не обошлось без Су Шуня. Если верить Хоу Ти, то Су Шунь убеждал Его Величество в том, что принц Гун, завязывая отношения с иностранцами, только даром тратит время. Даже более того: что он продал душу варварам! Для подтверждения своей правоты Су Шунь предъявил императору следующие доказательства: во-первых, принц нанимает иностранцев, чтобы те обучали персонал во всех сферах китайского правительства, включая военную и финансовую; во-вторых, если посмотреть на разработанный принцем Гуном план реформ, то там ясно видно, что принц намеревается приблизить китайскую политическую систему к западным государственным образцам.

Вечером 22 августа 1861 года Ехол погрузился в туман. За окнами Дворца фантастического ореола стояли невидимые деревья, и только их ветви иногда со странным шумом ударяли в стекло.

Тун Чжи заснул прямо у меня на руках. Нам с Нюгуру надо было обмыть лицо нашего мужа шелковыми полотенцами, и поэтому я передала ребенка доктору Сан Баотяню. Мы нежно касались лица Сянь Фэна. Казалось, что смерть принесла ему облегчение.

– Настало время переодеть Его Величество, – провозгласил главный евнух Сым. – Лучше сделать это сейчас, пока еще тело Его Величества не закоченело.

В зал вошли евнухи с похоронным одеянием нашего мужа, мы еще раз поклонились его телу и тихо вышли из зала. Я плакала, думая о том, каким же молодым умер Сянь Фэн.

Нюгуру прервала мои мысли.

– Тебе не следовало вторгаться в зал, – сказала она. – Перед лицом Его Величества ты выставила меня в дурацком свете.

– Прошу прощения. Я не хотела.

– Из-за того что ты мне не доверяешь, ты поставила меня в двусмысленное положение. Неужели ты думаешь, что я не смогла бы как следует уладить все наши дела?

– Для Тун Чжи очень важно было услышать последние слова отца, и времени у нас на раздумье не оставалось.

– Если Тун Чжи и должен был услышать чьи-то слова, то только мои. Твои действия, госпожа Ехонала, были по меньшей мере безрассудными.

Я была возмущена, однако решила промолчать. Я понимала, что в войне с Су Шунем Нюгуру мне еще пригодится.

Ночью я взяла сына к себе в постель и крепко прижала к себе. Вряд ли Су Шунь так просто смирится с фактом, что я не только избежала опасности быть похороненной заживо вместе с императором, но и получила в свои руки власть, которая будет стоять на пути его амбиций.

Я чувствовала себя измученной, но заснуть не могла. Меня переполняла тоска по Сянь Фэну. Кроме того, нельзя было ни на минуту терять бдительности по поводу безопасности Тун Чжи. Я вспомнила о своем неожиданном спасителе – Жун Лу. А вдруг он тайно следит за нами с Тун Чжи? Нельзя забывать, что Су Шунь – его непосредственный начальник. Вдруг Жун Лу тоже участвует в его заговоре?

Лежа без сна, я мысленно изучала список регентов, вспоминая каждого из них. Кроме Су Шуня, все они были учеными с высокими академическими степенями и министрами, долго служившими при дворе. Но помимо них в коллегию входил Туан Хуа, сводный брат Су Шуня, и принц Цзэ, хвастун и задира, пятый брат императора Сянь Фэна и императорский комиссар. Не располагая особыми сведениями об их образованности и талантах, я в то же время точно знала, что все это люди, жаждавшие власти и не менее опасные, чем Су Шунь.

Особенно интересно было то, что касалось принца Цзэ. Он оказался единственным родственником, кого Сянь Фэн допустил к власти. Очевидно, Су Шунь специально нашептал это императору. Но зачем? Мне показалось, что все дело в императорской крови принца Цзэ. Он нужен Су Шуню, чтобы тот мог замаскировать свои темные намерения.

На следующий день регенты, которых Нюгуру назвала «бандой восьми», пришли к нам с визитом. Тут же стало ясно, что эта «банда» полностью контролируется Су Шунем. Все они избегали разговоров о деле. Забота о воспитании и обучении Тун Чжи вроде бы целиком оставалась на наших плечах. Единственное, в чем они предложили нам свою помощь, – это избавление нас от груза государственных дел, чему Нюгуру по глупости несказанно обрадовалась.

Су Шунь прибыл последним. Он сказал, что страшно занят в связи с событиями на границе. Я спросила, что слышно от принца Гуна. Он пробормотал, что ничего не слышно, и явно лгал. Ань Дэхай донес еще накануне, что принц Гун прислал для ознакомления правительства четыре срочных документа, ни одному из которых не было уделено ни малейшего внимания.

По поводу этих документов я повздорила с Су Шунем. Сперва он отрицал даже сам факт их получения. Но после того, как я предложила вызвать в Ехол принца Гуна, он согласился, что, должно быть, документы затерялись где-то в канцелярии. При этом он попросил меня не беспокоиться по поводу дел, к которым я не имею никакого отношения. Он подчеркнул, что мой интерес к государственным делам является «знаком неуважения к почившему императору».

Я напомнила Су Шуню, что ни одно постановление правительства не будет иметь силы без двух печатей, которыми владеем мы с Нюгуру. Какой бы ответ ни был дан на запросы принца Гуна, мы с Нюгуру обязательно должны быть проинформированы. Кроме того, я намекнула Су Шуню, что кое-что знаю о его темных делишках: как он продвигает и снимает провинциальных правителей по собственному усмотрению.

Наши отношения с Су Шунем становились столь напряженными, что мы старались друг друга избегать. Я знала одно: так, как он, нельзя управлять государством. Су Шунь в свою очередь всячески старался создавать и распускать слухи, чернящие меня. Чтобы меня изолировать, он начал наступление на Нюгуру, и, что самое интересное, его способ сработал. Я страшно разозлилась, потому что из-за происков Су Шуня я больше не могла доверять Нюгуру.

Приблизительно в то же самое время я заметила, что у меня лезут волосы. Однажды после ухода парикмахерши Ань Дэхай подмел пол, и я не на шутку встревожилась. А вдруг это признак болезни?

Я не стригла волос с момента своего вступления в Запретный город, и теперь они отрасли длиной до колен. Каждое утро ко мне приходила женщина-парикмахер, но что бы ни творила она с помощью своего гребня, никакого вреда моим волосам это не причиняло. А теперь каждый раз на полу оставалось столько волос, словно в моем дворце стригли овец. Я не считала себя тщеславной кокеткой, однако невольно обеспокоилась, что если так будет продолжаться и дальше, то в самом скором времени я стану лысой.

Ань Дэхай предложил мне сменить парикмахера и порекомендовал одного молодого и талантливого евнуха по имени Ли Ляньин. Когда Ли жил в семье, у него было другое имя – Четырнадцать. У его родителей было четырнадцать детей, и придумать всем традиционные имена им оказалось не под силу. Имя Ли Ляньин, означавшее «лист лотоса», было дано ему буддистами при кастрации. Они считали, что лист лотоса воплощает седалище богини милосердия Гуань Инь, которая сначала была мужчиной, а потом приняла облик женщины. Гуань Инь была моим любимым божеством, так что с самого начала я была расположена к Ли Ляньину.

Я сделала так, как посоветовал Ань Дэхай. Ли Ляньин оказался благодушным и веселым человеком, который, как и Ань Дэхай, сумел абстрагироваться от своего несчастья. Но в отличие от Ань Дэхая он был очень тощим и некрасивым: грубое квадратное лицо, покрытая оспинами кожа, выпученные рыбьи глаза, тонкогубый и кривой рот. Сперва я даже не могла сказать, смеется он или хмурится. Но очень скоро я забыла про его неказистую внешность и привязалась к нему всем сердцем.

Ань Дэхаю нравилось смотреть, как Ли Ляньин колдует над моими волосами. Он умел делать неисчислимое количество причесок: гусиный хвост, клюющую птичку, свернувшуюся кольцом змею, виноградную лозу и многих других. Его работающие руки были ловкими и нежными. С его приходом, как это ни удивительно, волосы перестали падать на пол. Он просто творил чудеса Я решила взять его к себе в качестве младшего евнуха. Ань Дэхай согласился и быстро научил его хорошим манерам, причем Ли Ляньин оказался хорошим учеником.

Много лет спустя Ли признался, что меня обманывал.

– Я прятал выпавшие волосы Вашего Величества в рукаве, – сказал он.

При этом он не испытывал ни малейших угрызений совести: все делалось ради моей же пользы. Он считал, что волосы падают с моей головы из-за тяжелых жизненных переживаний и что в скором времени это пройдет. Так оно и вышло. Тогда он был слишком молод, чтобы понимать, какому риску подвергает себя такой ложью.

– Стоило мне тебя поймать, и тебя могли обезглавить! – сказала я.

Он молча кивал в ответ и улыбался. Так случилось, что Ли Ляньин стал вторым после Ань Дэхая моим любимым евнухом, который прослужил у меня больше сорока лет.

20

От принца Гуна пришло письмо, в котором он испрашивал разрешения прибыть в Ехол на траурную церемонию. Согласно традиции принц Гун должен был сделать официальный запрос, на который правительство должно было дать положительный ответ. Гун приходился Тун Чжи дядей, однако в табели о рангах он стоял ниже наследника престола. Теперь мальчик стал императором, а принц Гун – его министром. К моему удивлению, запрос принца Гуна был отклонен.

Внутренние законы императорской семьи запрещали вдовам императора видеться с родственниками мужского пола в период траура. Совершенно очевидно, что за всем этим стоял Су Шунь. Он постоянно боялся всякой угрозы своей власти.

Мы с Нюгуру практически оказались в наших апартаментах под арестом. Мне не разрешалось даже прогуляться с Тун Чжи к горячему источнику. Стоило мне сделать шаг из комнаты, как рядом оказывался главный евнух Сым. В то же время я понимала, что принц Гун хочет выяснить, что происходит в Ехоле.

Но принц Гун не стал настаивать на своей просьбе. Да он и не мог поступить иначе. Стоило ему проявить настойчивость, Су Шунь имел право наказать его за непослушание воле императора.

Однако я была очень разочарована тем, что принц Гун так просто сдался. Тогда еще я не знала, что он избрал другой путь. Как и я, он считал Су Шуня очень опасным человеком, причем его опасения разделялись и поддерживались многими – аристократами, имперскими чиновниками, реформаторами, учеными и студентами, то есть всеми, кто с большим удовольствием увидел бы власть в руках либерального принца Гуна, нежели Су Шуня.

Тун Чжи проявлял мало интереса к моим рассказам о предках. Каждый раз он с трудом досиживал до конца урока, после чего норовил поскорей сбежать к Нюгуру, и это меня страшно злило. После смерти мужа я стала еще более суровой матерью. Тун Чжи между тем все еще не мог прочитать карту Китая, даже не мог запомнить названия основных провинций. Он уже стал государем, но главный его жизненный интерес состоял в поедании засахаренных фруктов и в постоянном валянии дурака. Он понятия не имел о том, как устроен реальный мир, и не проявлял ни малейшего желания это узнать. Да и зачем это, когда ему постоянно внушали, что он стоит на вершине вселенной?

На публике я расхваливала своего пятилетнего сына, называя его гением, способным вывести страну из штормовых вод. Я делала это, чтобы выжить. Чем больше людей будут доверять императору, тем более стабильным будет общество. Нашим основным капиталом была надежда. За закрытыми дверями тем не менее мне приходилось постоянно подталкивать Тун Чжи к тому, чтобы он соответствовал своей роли. Я считала, что он должен как можно быстрее начать править самостоятельно, потому что иначе власть Су Шуня будет со временем только укрепляться.

Я пыталась учить его, как надо вести себя на аудиенциях, как слушать, какие вопросы задавать и, что самое важное, как принимать решения на основе коллективных суждений, критических замечаний и идей.

– Ты должен учиться у своих советников и министров, – наставляла его я, – потому что ты еще...

– Да, кто, по-твоему, я такой? – напускался на меня Тун Чжи. – Послушать тебя, так я не лучше любого дерьма.

Я не знала, что на это отвечать: то ли смеяться, то ли выпороть его как следует. И не делала ничего.

– Почему ты никогда не говоришь мне: «Слушаюсь, Ваше Величество!» – как все остальные? – спрашивал мой сын.

Я заметила, что он перестал называть меня мамой. Когда ему надо было ко мне обратиться, он употреблял формальный титул, означающий «императорская мать». В то же время Нюгуру он охотно называл мамой, и голос у него при этом теплел и становился нежным.

Если бы Тун Чжи принял мои наставления, я бы проглотила эту обиду, потому что у меня было одно желание: сделать его настоящим правителем. Пусть он не понимает моих поступков. Пусть он даже меня возненавидит. Я верила, что в будущем он все равно меня поблагодарит.

Но я недооценила силу окружения. Тун Чжи был похож на кусок глины, которой уже придали форму и обожгли еще до того, как я смогла к ней прикоснуться. Мой сын очень плохо считал и испытывал трудности, когда надо было сконцентрировать внимание. Однажды, когда наставник запер его в библиотеке, он тут же послал евнухов к Нюгуру, которая быстро пришла ему на помощь. Наставника наказали вместо ученика. Я выразила по этому поводу свое возмущение, но Нюгуру снова напомнила мне о моем более низком ранге.

Ань Дэхай был единственным, кто понимал, что все происходящее не имеет к родительскому воспитанию никакого отношения.

– Вы имеете дело с китайским императором, а вовсе не с вашим сыном, моя госпожа, – говорил он. – Вы одна решили выступить против всей системы Запретного города.

Мне очень не хотелось обманывать своего сына, но, когда честностью ничего добиться не удалось, что еще мне оставалось делать?

Когда в следующий раз Тун Чжи не выполнил домашнюю работу, я не стала его ругать. Ровным голосом я сказала, что, даже если он ее не выполнил, то все равно наверняка очень старался, и я им вполне довольна. Он облегченно вздохнул и как-то сразу потерял стимул к вранью. Постепенно Тун Чжи понравилось проводить время со мной. Мы стали играть «в аудиенцию», «в дворцовый прием» и «в битву с врагами». Очень внимательно, исподволь, я старалась оказывать на него влияние. Но стоило ему заметить мои истинные намерения, как он убегал.

– Есть люди, которые пытаются выставить Сына Неба дураком, – сказал он как-то посреди игры.

Нюгуру и наставник Чи Мин хотели, чтобы Тун Чжи выучил особый «императорский язык». Кроме того, они ввели в его обучение уроки китайской риторики и древней поэзии из времен династий Тан и Сун – «чтобы он говорил красиво». Когда я начала возражать и захотела добавить к его обучению естественные науки, математику и основы военной стратегии, они очень огорчились.

– Владение языком считается главным и самым престижным искусством на свете! – с жаром убеждал меня учитель Чи Мин. – Только император может в совершенстве им овладеть.

– Почему ты хочешь обделить нашего сына? – в свою очередь, спросила меня Нюгуру. – Разве Тун Чжи в качестве Сына Неба и так многим не обделен?

– Зачем учить язык, совершенно бесполезный для общения? – возразила я. – Тун Чжи надо немедленно посвятить в истинное положение дел в Китае! Меня совершенно не интересует, красиво ли он одевается, как он ест и говорит ли вместо «я» «Жэнь». – Я предложила в качестве учебных текстов для Тун Чжи письма принца Гуна и черновики договоров с варварами. – Иностранные интервенты не оставят Китай в покое. Тун Чжи должен выгнать их вон!

– Какой кошмар так обращаться с ребенком! – Нюгуру в ужасе затрясла головой, так что серьги в ее ушах зазвенели. – Мы так напугаем Тун Чжи, что он вообще не захочет править!

– А разве мы здесь не для того, чтобы его поддержать? – спросила я. – Мы будем работать вместе с ним, а искусству войны он научится, сражаясь на войне.

Нюгуру строго посмотрела на меня:

– Ехонала, только не говори мне, что ты просишь меня об отмене всех установлений, завещанных нам предками!

У меня разрывалось сердце, когда я видела, как моего сына учат смотреть на реальность искаженно. Он не мог отличить фантазию от факта. Ложные понятия, вложенные в его голову, сделали его чрезвычайно изнеженным и капризным. Он считал, что может приказывать небу, когда тому посылать дождь, и солнцу, когда тому светить.

Вопреки совету учителя Чи Мина и постоянным потаканиям Нюгуру, я продолжала вести свою линию, а это все сильнее отдаляло меня от сына. Я была убеждена, что мои принципы воспитания имеют первостепенное значение. В наших «придворных» играх Тун Чжи исполнял роль императора, а я его коварного министра. При этом я пародировала Су Шуня, не называя, разумеется, его имени. Я даже взяла себе его северный акцент. Мне хотелось, чтобы Тун Чжи не испытывал страха перед врагом.

Когда наши занятия кончались, он никогда не говорил мне «спасибо» или «до свиданья». Когда же я сама его обнимала и пыталась сказать что-нибудь нежное, он меня отталкивал.

Церемония официального восхождения Тун Чжи на трон состоялась, когда тело Сянь Фэна положили в гроб. Готовился декрет, провозглашающий начало новой эры. В то же время от Тун Чжи ожидалось, что в нем он выразит свою сыновнюю почтительность к нам, своим матерям. Как всегда, мы получили при этом массу ненужных подношений.

Я была уверена, что Су Шунь все заранее спланировал. Однако меня лишили возможности предварительно ознакомиться с текстом декрета. Я нервничала и терялась в догадках, но сделать ничего не могла.

Когда декрет наконец огласили, мы узнали, что Нюгуру провозглашается в нем императрицей великой щедрости – Цы Ань, и я – императрицей священной доброты – Цы Си. Для любого человека, знакомого с тонкостями китайского этикета, разница между нами была ясна: «великая щедрость» гораздо могущественнее «священной доброты». Пусть мы обе носили титул императриц, все равно послание для народа было недвусмысленным: мой ранг оставался ниже ранга Нюгуру.

Такое подтверждение ее преимуществ передо мной очень понравилось Нюгуру. Несмотря на то что она была провозглашена императрицей еще в правление Сянь Фэна, это не могло служить гарантией, что она получит тот же самый титул при смене правления. В конце концов, матерью наследника была не она. Но Су Шунь добился своего: с помощью таких тонких методов он давал понять всем подданным империи, что Тун Чжи считает Нюгуру выше меня.

Но еще более настораживающим для меня было то, что Су Шунь выпустил декрет без наших с Нюгуру личных печатей. Нюгуру, получив то, что хотела, вовсе не собиралась заострять внимание на этом вопросе. Что касается меня, то я считала это нарушением закона: Су Шунь отказывался исполнять последнюю волю императора Сянь Фэна. У меня было полное право оспорить декрет. В то же время я понимала, что, начни я войну, и у Су Шуня появится возможность испортить наши с Нюгуру отношения.

Я хорошенько обдумала ситуацию и решила оставить все как есть.

После провозглашения наших новых титулов Нюгуру и мне полагались одинаковые почести. Я переехала в западное крыло Дворца фантастического ореола, в апартаменты, называемые Спальня западной теплоты, после чего министры начали называть меня императрицей западной спальни. Нюгуру переехала в Спальню восточной теплоты и стала называться императрицей восточной спальни.

Второго сентября 1861 года первый официальный декрет был опубликован и разослан по всей стране. В нем говорилось о восшествии на престол нового юного императора. В нем также говорилось о дарованных его матерям титулах. Ради такого события в государстве был объявлен десятидневный праздник.

Сразу же после этого Су Шунь вызвал к себе на аудиенцию коллегию регентов. Он потребовал, чтобы отныне мы с Нюгуру ставили свои печати на выпускаемые им указы без рассуждений. Но тем самым он ухитрился обидеть Нюгуру. Перепалка между ними разгорелась чуть позже, в присутствии всего двора и императора Тун Чжи.

– Женщины в Китае всегда находились в стороне от государственных дел, такова императорская традиция, – сказал Су Шунь, подчеркивая тем самым, что печется исключительно о благе государства. Он попытался внедрить в головы чиновников мысль, что Нюгуру и я виноваты в замедлении государственных процедур, и, разумеется, особая вина лежит на мне, как на основной возмутительнице спокойствия.

– Но если мы не имеем права принимать участия в государственных делах, – громко возразила ему Нюгуру, – то почему же тогда Его Величество император Сянь Фэн побеспокоился о том, чтобы отдать государственные печати в наши руки?

И прежде чем Су Шунь нашелся, что сказать в ответ, я энергично поддержала Нюгуру:

– Цель, которую преследовал император Сянь Фэн, более чем ясна. Две главные печати символизируют взвешенное решение. Его Величество хотел, чтобы все мы работали вместе. А печати нужны для того, чтобы уберечь нас от самодержавия и... – я повысила голос, стараясь выговаривать слова как можно четче, – и от возможной тирании одного из регентов. Вы все, восемь регентов, люди мудрые, и мне не надо напоминать вам ужасные уроки прошлого. Я уверена, что ни один из вас не захочет последовать примеру Ао Пая, который вошел в историю как злодей, позволивший властолюбию полностью поработить свою душу. – Тут я прямо посмотрела в глаза Су Шуню. – Императрица Нюгуру и я решили, что, пока мы живы, мы будем в точности соблюдать распоряжения нашего мужа.

Не успела я докончить свою речь, как Су Шунь поднялся с места. Лицо у него из смуглого стало кроваво-красным. Глаза метали молнии.