Текст книги "Экспресс в Зурбаган"

Автор книги: Анатолий Ярмолюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

2.

…Когда мужчине переваливает за сорок, у него, если это нормальный мужчина, возникает навязчивое желание подвести итоги прожитых лет.

В самом деле: две трети твоей разъединственной жизни уже прожиты – а какой, так сказать, жизненный багаж ты за эти годы приобрел? Да никакого эдакого багажа ты не приобрел, в том-то все и горе.

Работа – препротивнейшая, жена – крашеная крикливая дура, единственная дочь – пустышка пустышкой, да и сам ты непонятно кто на свете… И для чего, спрашивается, ты прожил свои сорок драгоценных лет? Почему, например, ты женился именно на этой крашеной лахудре, а не на той, что когда-то любила тебя взахлеб, самозабвенно, но так и не дождалась твоей ответной любви? Почему ты себе выбрал для себя столь пакостную работу – репортерство в заштатной бульварной газетенке? Почему, в конце концов, ты угнездился жить именно в этом городе, который и городом-то назвать нельзя?…

Много, короче говоря, можно припомнить всяческих «почему», да только что толку их припоминать, когда ни на один такой вопрос все едино нет ответа?

Да если бы ответ и был – опять же что с того толку? Прожитые годы не вернешь, обратно в свою молодость тоже не вернешься, с той, которая любила тебя взахлеб, уже никогда не сойдешься, а будешь доживать как и жил – в паскудном городе, при стерве-жене, при дуре-дочери, делая нелюбимую работу…

Рухнуть в запой, завести любовницу, надавать жене по мордасам, выдать дочке щедрого пенделя, удалиться из дому и не возвращаться обратно целых полтора месяца?… Можно, конечно, все можно, но – надо ли? И первое, и второе, и третье, и четвертое будет самообманом, нервотрепкой, томлением духа – и ничем более.

И нет из этого постылого круга никакого выхода…

В таком вот расхристанном состоянии Андрей однажды под вечер вышел из дому и побрел незнамо куда и зачем. «К шлюхе, должно быть, подался!» – зашипела вслед стерва-жена, а дура-дочь злорадно хихикнула. «А сами-то вы кто?» – вяло подумал Андрей, раздумывая, куда бы ему пойти – вверх по улице или, образно говоря, вниз.

Так ничего и не надумав, он машинально пошел вниз, и вскоре наткнулся на забегаловку «Три сосны», имевшую в обиходе и другое название – «Три свиньи», что было гораздо более верным, потому что по духу и сути это было изрядно свинячье заведение.

Набредя на забегаловку, Андрей вдруг вспомнил, что ничего не ел с самого утра. Не до еды ему было: меланхолия, осточертевший нудеж жены, с позапрошлого дня не дописанная статья… И Андрей направился ко входу в «Три свиньи».

В «Трех свиньях» Андрея знали, и даже побаивались. Андрей как-никак журналист и, следовательно, в любой момент мог написать что-нибудь разоблачительное о нравах, бытующих в заведении, завсегдатаи «Трех свиней» побаивались Андрея из-за его кулаков, кои некоторым завсегдатаям приходилось-таки иногда ощущать на своих ребрах…

Поэтому едва Андрей возник в зале, его тут же встретили, усадили за столик у окна, вежливо поинтересовались, чего именно он желает… «Пожрать и водки!» – мрачно сказал Андрей, ловя сам себя на мысли, что, оказывается, он хочет сегодня напиться.

Ну а почему бы ему сегодня и не напиться?

А пошло оно все!…

Вот так.

Гуляем.

В мрачном одиночестве.

***

…Когда тебе недавно исполнилось семнадцать, и ты – миловидная, длинноногая и притом неглупая девица, для тебя настает время подводить первые в твоей жизни итоги. Твое детство в общем и целом закончилось, впереди – таинственная юность, девичество, то-се, в твоей душе и во всем твоем теле – множественные непостижимые ощущения и желания… И – что же дальше?

А дальше – ничего внятного, дальше – сплошной безрадостный туман и скука смертная.

Потому что – какие такие перспективы могут быть у тебя при такой-то жизни? Отца у тебя не было сызмальства, ты даже представления не имеешь, что оно такое – отец, а мать…

А что – мать? Мать как мать: сколько ты себя помнишь, у твоей матери всегда была своя особая, отстраненная от твоих детских, а затем и девичьих интересов и чаяний, жизнь. Нет, она, конечно, за тобой исправно ухаживала, кормила тебя и одевала, но ведь более-то – ничего! Более-то ничего – вот ведь как!

Сколько ты себя помнишь, твоя мать была предана одной единственной, всепоглощающей заботе и одному единственному стремлению – найти для себя мужа. И все-то в этом деле у нее почему-то не ладилось: сегодня у нее был дядя Петя, на завтра намечался дядя Гриша, на следующей неделе вырисовывался какой-то дядя Вася… Но – никто из них больше трех дней, а максимум – больше одной недели отчего-то не задерживался: будто внезапным шальным ветром их всех уносило.

Сразу после того, как их уносило, мать ударялась в непременную тоску и слезы, а ты забивалась в свой уголок и мечтала поскорее вырасти – для того, чтобы переступить порог этой квартирки и никогда больше сюда не возвращаться. Или даже так – являться сюда один, предположим, раз в неделю, чтобы посмотреть на мать, погладить ее по голове, потому что – от самой себя-то какой смысл таиться – ты всегда любила свою мать, и затем уйти обратно на целую неделю, и пускай твоя мать живет себе да поживает – хоть с вновь приобретенным мужем, хоть без мужа…

Да… Но прежде, чем уйти и не вернуться, тебе нужно найти место, куда можно было бы уйти и откуда можно было бы не возвращаться. Вот только как тебе найти такое место, где тебя ждут?

Может, выйти замуж? Но оно вроде еще и рановато, да и не за кого, да и тошнит тебя об одной только мысли о замужестве, на мать глядючи. Неужели так оно всегда и будет – тоскливо, бессмысленно, безнадежно?…

Вечереет, мать уединилась на кухне с очередным кандидатом в мужья. Ты выползаешь их своего уголка, вытираешь слезы, беззвучно открываешь дверь, выходишь на улицу и бредешь по ней неведомо куда.

Ах, Рита-Ритка-Маргаритка, и зачем ты только на свет родилась?…

***

От своих невеселых дум Рита очнулась только тогда, когда подошла к некоему освещенному зданию, на котором читалось «Три сосны».

Основательно стемнело, порывами налетал холодный ветер, а внутри, наверно, было тепло, там, было видно, ели и пили, и, кажется, играла музыка. Вдобавок к тому, что Рита озябла, она была еще и голодна: из-за матери с ее очередным женихом, засевшими в кухне, Рита никак не могла пробраться к холодильнику, и все, что она сегодня съела – это бутерброд с утренним чаем. Деньги у Риты имелись, и она, поколебавшись, решила зайти внутрь заведения.

Шум, гвалт и грохот оглушили Риту, едва только она переступила порог. Девушка растерянно застыла у порога, и стала осматриваться.

Под визг музыки на эстрадке выплясывали три полуголые девицы. Несколько явно пьяных мужчин суетились рядом, старательно пытаясь повторить все то, что выделывали девицы: у мужчин ничего не получалось, они скользили, оступались и падали, а публика смотрела на все это и хохотала. Возле столиков с выражением равнодушия на лицах торчали официанты. За столиками сидели посетители: какие-то мрачные типы, размалеванные женщины, старик в широкополой драной шляпе, и еще один старик – с обнаженным торсом…

На столах много водки, под столами – пустые бутылки, а вот свободных мест, сколько Рита не приглядывалась, похоже, не было. Только за крайним столиком одиноко сидел какой-то мужчина, держал в руках стакан, и мрачно смотрел в окно. К этому-то столику она робко и направилась.

– Извините, – обратилась Рита к мрачному мужчине, – у вас здесь не занято? – И неожиданно для самой себя жалобным голосом добавила. – Здесь столько много всяких людей… и сесть негде…

Мужчина оторвался от созерцания тьмы за окном, взглянул на Риту, затем взглянул еще раз, основательнее, и сделал жест рукой: садись, дескать, если хошь.

Рита присела на краешек стула, зябко повела плечами… Зря она сюда пришла, честное слово. Уйти, что ли? Наверно, она так бы и сделала, если бы не голод, не холодный ветер за окном, а теперь еще и дождь, оставлявший на черном стекле длинные мокрые следы.

Рита понимала, что коль уж она сюда пришла и, тем более, уселась за столик, следует, вероятно, подозвать официанта и сделать заказ. Однако как именно здесь подзывались официанты – голосом, жестом или как-то еще – Рита не имела никакого понятия. В конце концов она решила, что, вероятно, официант обязан ее заметить сам, а, заметив, подойти – но прошло пять минут, прошло десять минут, прошло и пятнадцать, а к ней никто не подходил.

– Послушайте… – преодолевая робость, обратилась, наконец, Рита к своему мрачному соседу, – а эти… официанты… они сами подходят или как?…

Мужчина длинно посмотрел на Риту, хмыкнул, поднял руку и щелкнул пальцами. И тут же у столика, будто из воздуха вылепившись, возник официант.

– Должен тебе сказать, Сохатый, – произнес мужчина, обращаясь к официанту, – что ты – дурно воспитанный персонаж. Барышня ждет твоего прихода уже полчаса. Куда это годится, Сохатый?

– А разве барышня не того… – официант сделал замысловатый жест рукой. – Я думал…

– А ты поменьше думай, Сохатый, – сказал мужчина. – Тебе это противопоказано. Сказано тебе – ты дурно воспитан, ну и не возникай.

– Виноват, – сказал официант с чудным прозвищем Сохатый. – Что барышня желает кушать? Что будет пить?

– Я не знаю, – растерянно сказала Рита. – Что-нибудь… то, что у вас есть…

– У нас много чего есть, – сказал официант.

– Послушай, Сохатый, – неожиданно вмешался мужчина. – Я так думаю, что барышня полностью доверяет твоему вкусу. Вы ведь доверяете его вкусу, барышня?

– Да, да… – закивала Рита.

– Ну, и действуй, – сказал мужчина, обращаясь к официанту. – Разве ты не видишь, что барышня просто-таки изнемогает из-за твоей медлительности?

Официант сделал понимающее лицо, и мгновенно исчез. Вскоре он материализовался вновь – с подносом, заставленным закусками.

– Желаю барышне приятного аппетита, – сказал он, расставляя закуски. – Что же касается напитков… вина, коньяка и всего прочего…

– Нет-нет, что вы! – испуганно воскликнула Рита. – Этого – не надо!

– Я так и понял, – сказал официант. – Еще раз – приятного аппетита.

– Первый раз в этом гадюшнике? – наблюдая, как Рита ест, спросил мужчина.

– Да, – ответила Рита. – Первый…

– Да-да, – рассеянно сказал мужчина. – В первый раз… Все бывает в жизни в первый раз… А вы что же – и в самом деле не пьете вина?

– Нет, – сказала Рита, – не пью…

– Да-да, – повторил мужчина, и щелкнул ногтем по стоявшей напротив бутылке. – А я вот – пью.

– Зачем? – спросила Рита.

– Ну, это вопрос философский, – сказал мужчина. – А на философские вопросы ответов обычно не бывает. Философия, барышня, состоит из одних вопросов… в том, вероятно, и есть ее предназначение в этом поганом мире.

– Понимаю, – сказала Рита.

– Неужели? – прищурился мужчина. – Вы и вправду понимаете?

– Да, – сказала Рита, и смущаясь его пристального взгляда: – У этого официанта такое чудное прозвище. Как у оленя…

– Скорее, как у лося, – усмехнувшись, сказал мужчина. – Здесь у каждого свои прозвища.

– Почему? – спросила Рита.

– Почему? – вдруг задумался мужчина. – Вы, барышня, задали очень непростой вопрос. Да-да, очень даже непростой. Ну, наверно, потому, что такова жизнь.

– А вот этого я не понимаю.

– Мне кажется, – сказал мужчина, – что прозвище гораздо больше определяет сущность человека, чем его имя. Ну, например, если бы я вам сказал, что вашего официанта на самом деле зовут Иван Иванович – что бы вы подумали по такому поводу?

– Ничего, – сказала Рита.

– Вот видите – ничего. А то, что он Сохатый – вы, сами того не желая, запомнили. Прозвище – потаенная сущность человека. Оттого и запоминается.

– Так что же – у этого официанта потаенная сущность лося?

– В какой-то мере, – впервые засмеялся мужчина, и Рита поневоле отметила, что смех у ее собеседника хороший, а вот глаза – грустные. – Должен вам сказать, – отсмеявшись, продолжил мужчина, – что вы – очень неглупая барышня, коль задаете такие вопросы. И потому напрасно вы пришли в этот гадюшник.

– Почему же напрасно? – спросила девушка.

– Потому что умному привыкать ко всему этому свинству гораздо тяжелее, – непонятно сказал мужчина, и неожиданно вернулся к прежней теме разговора: – Здесь у всякого свои прозвища… Он – Сохатый, вон тот – Собака, вон тот – Кореец, а, например, старик в рваной шляпе – Мыка… Привыкайте, барышня.

– Зачем? – удивленно спросила Рита.

– Затем, что… – начал мужчина, но не закончил.

У их столика стоял какой-то тип – прилизанный, вкрадчиво-изящный, весь глянцевый и лощеный. Тип, улыбаясь, смотрел на Риту.

– Ах, какая ягодка выросла в нашем палисаднике! – заговорил тип, заметив, что Рита недоуменно взглянула на него. – Каким же ветром занесло к нам такую ягодку? Черт меня побери! Нераспустившийся бутон в нашем изрядно заросшем сорняками огороде! Как же я завидую тому, кто этот бутон сегодня сорвет!

И лощеный вдруг полез Рите за пазуху.

– Что вам надо? – испуганно спросила Рита, отталкивая его руку.

– Тебя, дитя мое, – певуче сказал тот, – исключительно тебя! Это же так ясно! Ведь ты же пришла сюда ради меня, не так ли? Учти, что я всегда расплачиваюсь щедро и честно – сей факт может подтвердить кто угодно! Ну, так как, ягодка, – пообщаемся ко взаимному удовольствию?

И рука лощеного совсем уже откровенно стала подбираться к Ритиной груди. Пытаясь защититься, Рита испуганно и умоляюще взглянула на своего недавнего собеседника.

– Ты ошибся адресом, землячок, – сказал мужчина лощеному. – И намерениями ты ошибся тоже. Этот цветочек – со мной.

– Неужели? – в притворном испуге схватился за голову лощеный. – Неужели я ошибся и адресом, и намерениями? Неужели меня опередили? Неужели у меня имеется соперник, прежде меня покусившийся на сей прелестный бутончик? Ай-ай-ай… И кто же он такой, мой таинственный соперник? Ба, да это же писатель! Давненько нам не доводилось встречаться!

– Давненько, – сказал мужчина. – Бывай здоров.

– Нет, но это же несправедливо! – капризно сказал лощеный. – Почему ты, а не я? Где здесь логика, и где тут смысл? В чем тут, так сказать, философия? Предлагаю компромисс: вначале – я, ну а затем – ты. Договорились? Чувствую, что договорились. А потому – вот тебе моя рука…

– На! – выдохнул мужчина, и лощеный вдруг оторвался от земли и всем телом грохнулся прямо на недоеденный Ритой ужин. Столик опрокинулся, зазвенела посуда, кто-то в зале взвизгнул, кто-то взревел, какие-то мрачные личности тут же устремились к месту побоища.

– А теперь – бежим! – сказал мужчина, хватая Риту за руку. – Бежим, барышня, бежим!…

***

– Вообще-то трезвым, – сказал мужчина, когда они остановились, чтобы отдышаться, – я бегаю намного быстрее… Фу!

– Значит, мне повезло, что вы нетрезвый, – сказала Рита. – Иначе бы я за вами не успела.

– Да уж, – хмыкнул мужчина, осматриваясь. – И куда это нас с испугу занесло? А, черт… темно, и еще дождь… Ого… ну и ну! Сдается, барышня, мы с вами находимся где-то в окрестностях железнодорожного вокзала. Точно! Слышите – вдалеке гудки?

– Да… – прислушалась Рита.

– Далеко же мы с вами убежали – с перепугу-то, – сказал мужчина. – Вот ведь незадача…

– А кто он такой… этот… который?… – спросила Рита.

– Красавчик, – нехотя сказал мужчина. – Мразь.

– Красавчик – это его кличка?

– У них там у всех клички.

– Это мы от него убегали?

– От них, – поправил мужчина. – Их там таких – не перечесть. Компания. С ножами, кастетами и прочими удовольствиями.

– И все из-за меня. Зачем я только туда пошла?

– И зачем же вы туда пошли?

– На улице было холодно, а там – тепло. И еще я хотела есть…

– И – все?

– Конечно.

– Разве вы не эта… не шлюха? – удивленно спросил мужчина.

– Что? – вспыхнула в темноте Рита.

– А, черт! – крякнул мужчина. – Действительно… А я вас поначалу принял именно за такую… Да и Красавчик, сдается, тоже. Из-за этого и вся катавасия… Простите. Должен, вам, барышня сказать, что неудачное место вы выбрали, чтобы поужинать. Туда из женского пола, кроме этих самых… никто и не заходит. Не удивительно, что Красавчик принял вас за одну из них.

– Но я же ничего не знала, – откликнулась девушка, чувствуя, что вот-вот заплачет.

– Ладно… Вас как хоть звать?

– Ритой, – буркнула Рита.

– А меня – Андреем… Андреем Васильевичем. Вы все-таки на меня сердитесь, Рита?

– Нет, я на себя сержусь.

– Вот это – правильно. Это – сколько угодно. Это – занятие полезное. Кстати говоря, где вы живете?

– В поселке Веселом, – сказала Рита.

– Да-а, – присвистнул мужчина. – Далековато нас занесло с испугу. Но – дело даже не в том, что далековато, а в том, что возвращаться-то нам придется через город, и никак иначе. Вот в чем дело-то, барышня…

– Ну и что? – спросила Рита.

– А то, что эти волки нас наверняка сейчас ищут. Знаю я их повадки. Они очень не любят, когда кого-нибудь из них бьют по морде. Это роняет их авторитет в глазах окружающих. И потому, если они нас с вами случайно встретят, то…

– А, может, они меня не узнают, – предположила Рита.

– А если узнают?

– И что же теперь делать? – в совершенном расстройстве прошептала Рита.

– Относиться ко всему как к нестандартному приключению, – сказал Андрей. – У вас, барышня, бывали когда-нибудь в жизни нестандартные приключения?

– В моей жизни не бывало вообще никаких приключений. Холодно здесь… и темно.

– Значит, будем искать ночлег. Доживем до утра, а утром я попытаюсь все расставить по своим местам. Такое у меня будет к вам, барышня, предложение.

– И где же мы его найдем, этот ночлег? – спросила Рита испуганно. – Холодно-то как…

– Возьми мою куртку. Возьми, возьми…

– А вы сами как же?

– А я – пьяный. А пьяному холодно не бывает. Оделась? Тогда – пошли.

– Куда?

– Только вперед! – как можно бодрее произнес Андрей. – В поисках ночлега.

– Только вперед! – покорно повторила Рита, и на душе ее вдруг стало легко и как-то по-особенному тревожно…

3.

На старый, на веки вечные забытый вагончик, закоченевший на заброшенных путях, они наткнулись совершенно случайно: шли-шли, и вдруг впереди замаячило что-то черное и неподвижное.

– Так, – сказал Андрей, обойдя вагончик кругом. – Терем-теремок… Эй! Кто в тереме живет, кто в невысоком живет? Отзовись! А в ответ – тишина… Барышня, как вам нравится такой теремок в качестве места для ночлега?

– Я не знаю, – растерянно сказала Рита. – Это же вагон… А вдруг там внутри – что-нибудь такое…

– А вот мы сейчас увидим, что там, – сказал Андрей. – Отыщем дверь, отворим теремок – и посмотрим.

Несмотря на темноту, дверь отыскалась легко, и еще быстрее она открылась.

– Сено, – сказал Андрей. – Слышите, барышня, внутри – свежее сено. Почти полвагона. Чем не место для ночлега? Ах, какой запах! Нет ничего лучше запаха свежего сена. Барышня, как вы считаете – есть что-нибудь на свете лучше, чем запах свежего сена? Вам когда-нибудь доводилось ночевать на сене? Эй ты, дух, обитающий внутри! Отзовись! Похоже, никого… Барышня, там, внутри, никого нет. Ну, что вы скажете, барышня?

– Я не знаю, – повторила Рита. – Это же вагон…

– Разумеется, – сказал Андрей. – Именно вагон. Вас что-то в этом смущает? А, ну да… Вы боитесь ночевать со мной в одном вагоне! Я угадал ваши мысли?

– Я не боюсь. Просто…

– Как это так – не боитесь? – притворно-возмущенно сказал Андрей. – Обязаны бояться! А то даже как-то обидно. Я – пьяный и почти не знакомый вам тип, который единым ударом кулака уложил пристававшего к вам мерзавца – и вы меня после этого не боитесь? Честное слово – мне обидно!

– Потому и не боюсь! – невольно рассмеялась Рита. – Мне кажется, что вы – хороший… Мне это показалось еще там, в кафе.

– Неужели? Мне кажется, что у вас все-таки маловато обо мне информации, чтобы сделать такой лестный для меня вывод. Да будем вам известно, барышня, что все люди постоянно ходят в масках. Не судите о человеке по его маске, ой, не судите… Однако же, сударыня, и впрямь холодновато. И – дождь. Так что, если вы меня и впрямь не боитесь, давайте продолжим разговор о человеческих масках и лицах внутри вагона. Такое у меня к вам будет предложение.

– Давайте, – поколебавшись, сказала Рита.

***

– Как здесь тепло! – удивилась девушка. – Будто в жаркий день на лугу.

– Солнце за день нагрело вагон, и он не успел еще остыть, – сказал Андрей. – К тому же сено, насколько мне известно, отлично сохраняет тепло. Все на этом свете просто, барышня. Так что – располагайтесь. А дверку, если вы не возражаете, я прикрою. Чтобы тепло не выходило.

Они уселись на теплую, пахнущую тысячью соцветий траву, и долго молчали, слушая, как по крыше вагончика нескончаемо барабанит дождь.

– Интересно, откуда здесь сено? – первой заговорила Рита.

– Не знаю, – ответил Андрей. – Может, натаскали какие-нибудь бродяги. А, может, путевой обходчик. Для своей козы. Чем не сенохранилище? Сухо и никто не украдет.

– Наверно, путевой обходчик, – сказала Рита.

– Наверно, – согласился Андрей.

Они опять надолго замолчали, и опять первой заговорила Рита.

– Я хочу вас спросить, – сказала она. – Скажите, зачем вы заступились за меня там… ну, в том кафе?

– Честно говоря, сам не знаю, – сказал Андрей. – Так получилось…

– Спасибо вам…

– Пожалуйста. Хотя на месте вашего отца я бы вас выдрал, как следует. Чтобы вы не болтались по вечерам по всяким двусмысленным местам.

– У меня нет отца.

– Ну, на месте матери.

– А ей – все равно, где бы я ни была, и что бы со мной ни случилось.

– То есть как это – все равно?

– Ну, она постоянно выходит замуж. Выходит – и все никак не выйдет. Сколько себя помню, столько она и выходит… И из-за этого она всегда расстроенная, и почти не обращает на меня внимания.

– Да, бывает… – неопределенно хмыкнул Андрей.

– А у вас есть жена? – спросила Рита.

– Уж не хотите ли вы меня сосватать за вашу маму? – усмехнулся он во тьме.

– Нет, – сказала Рита. – Не знаю, почему, но – нет… И все-таки – у вас жена есть?

– И да, и нет. Вы, наверно, этого не поймете.

– Почему же? Я понимаю.

– Ну, это вряд ли. В ваши-то годы… Сколько вам – семнадцать, восемнадцать?

– Шестнадцать.

– Вот видите – всего лишь шестнадцать. Моей дочери – восемнадцать, и то…

– А я – понимаю.

– Ну-ну…

– Хватятся, наверно, вас жена с дочерью?

– Не думаю.

– И меня моя мать тоже не хватится. Наверно, даже и не заметит, что я не ночевала дома. А вы говорите – я вас не понимаю. Что ж тут понимать? И вас никто не хватится, и меня никто не хватится… все просто и понятно.

– Вы, наверно, хотите спать? – спросил Андрей.

– Нет, – сказала Рита. – В вагоне хоть и тепло, а все равно – зябко…

– Это – он мокрой одежды, – сказал Андрей. – Снять бы ее да просушить… одежду-то. А то ведь так и простудиться недолго.

– Да где же ее тут просушишь? – удивилась Рита.

– А тут и просушишь. До утра – высохнет.

– Но как же… – недоуменно спросила Рита. – А во что же мне переодеться?

– Укутайтесь в мою куртку. Затем – заройтесь в сено. Оно – теплое.

– Но… – в нерешительности сказала Рита.

– В вагоне темно и я ничего не увижу, – усмехнулся Андрей. – Так что – не бойтесь.

Какое-то время Рита сидела неподвижно, затем зашуршала сеном. Она шуршала долго, затем шуршание прекратилось.

– Ну и как, получается? – спросил Андрей.

– Уже получилось, – сказала Рита, и вдруг рассмеялась. – Сено-то какое… щекотливое. Я ужас как боюсь щекотки.

– Но, по крайней мере, тепло? – спросил Андрей.

– Еще не знаю, – сказала Рита.

Они опять надолго замолчали, и опять первой заговорила Рита.

– Я хочу вас спросить… еще один вопрос, – сказала она. – Там, в том кафе… этот Красавчик назвал вас писателем. Вы что же, и вправду писатель?

– Да нет. Какой там писатель? Журналист.

– Ух, ты, – сказала Рита. – Первый раз в жизни разговариваю с настоящим журналистом! А журналист – интересная работа?

– Нет, – ответил Андрей. – Омерзительная.

– Тогда зачем же вы этим занимаетесь?

– Точно такой же вопрос я задаю себе и сам. Но… Знаете, когда тебе за сорок, то менять уже ничего не хочется. Ни работы, ни жены, ни места проживания, ни привычек, ни… Короче говоря, ничего.

– Почему?

– Почему? Наверно, потому, что уже бессмысленно. И чем ты старше, тем бессмысленнее.

– Я не понимаю…

– Это потому, барышня, что вам – всего шестнадцать. Вот когда вам будет сорок один…

– Мне иногда кажется, что мне совсем не шестнадцать, а целая тысяча лет. Как, например, сейчас. И еще мне сейчас кажется, что и вам не сорок один год, а также тысяча лет. И что мы – ровесники. И что кроме нас на всей земле больше никого нет. И что именно от нас зависит, будет ли кто-нибудь жить на земле, или мы с вами так и останемся – первыми и последними…

– А вот теперь, барышня, я не понимаю вас.

– Меня зовут Рита, и мне страшно жить на земле одной. И – холодно… Одиночество создано из холода и страха. Холод и страх – и больше ничего… Можно, я приду сейчас к тебе? И тогда мы будем вдвоем, и ты меня согреешь, и мне не будет страшно…

– Рита…

– Что?

– Мне – сорок один год. У меня дочь старше тебя на два года…

– Неправда. Зачем ты мне врешь? Нам с тобой – по тысяче лет. Мы – единственные люди на всей земле. Целую тысячу лет – все одни и одни… Сегодня ты спас меня от смерти. На меня напало жуткое чудовище… саблезубый тигр, а ты меня – спас. Зачем же ты меня спас, если мне – по-прежнему холодно и одиноко? И тебе тоже – холодно и одиноко… это – неправильно. Согрей меня, пожалуйста. А я – согрею тебя…

– А говоришь, что ты не проститутка… – брякнул Андрей, и тут же пожалел о сказанном.

Но Рита ничего не ответила. Она зашуршала сеном, и Андрей услышал, что она идет к нему. Она подошла, несколько мгновений постояла, опустилась на колени, затем легла рядом и свернулась калачиком. От ее тела веяло теплом и пахло дождем и летним лугом.

– Рита, – в третий раз сказал Андрей.

– Что? – спросила она.

– Зачем тебе это надо? – спросил Андрей. – Ты не понимаешь, что делаешь…

– Молчи, – сказала Рита. – Не говори ничего… не надо. Зачем говорить, когда можно понять друг дружку без слов? Давай будем разговаривать не словами, а молчанием. Я тебя молча спрошу, ты мне молча ответишь. Ты меня молча спросишь – я тебе молча отвечу… Молчание – лучше, чем слова. Не спрашивай, зачем мне это нужно. Просто – я так хочу. Я хочу… а все остальное – не имеет значения. Ничто не имеет значения, когда нас – лишь двое на всей земле…

…Потом она лежала у него на плече и плакала. Дождь закончился, и в вагончике было слышно, как на вокзале перекликаются ночные гудки. Только гудки да плач Риты – и никаких более звуков не было в мире.

– Почему ты плачешь? – спросил Андрей.

– Не знаю. Мне кажется, что сейчас внутри меня поселился какой-то таинственный голос, и он мне говорит, что женщина после этого… ну, когда в самый первый раз… обязательно должна плакать… что так бывает со всеми.

– Со всеми? – усмехнулся Андрей в темноте. – Разве мы с тобой не одни на земле?

– Нет, – убежденно сказала Рита, всхлипывая. – Какие же мы одни? Десять минут назад… ну, до того… мы и вправду были одни… но за эти десять минут столько изменилось и мы теперь не одни. Теперь таких, как мы, много… они там, далеко… они везде… Это мы заселили ими всю землю. – И что же именно изменилось за эти десять минут? – спросил Андрей.

– Я изменилась, – сказала Рита. – И, наверно, ты тоже… А коль так, то, значит, изменился и весь мир. Весь мир – от одного края до другого края. А сейчас мне хочется спать. Можно, я немножко посплю?

– Конечно, – сказал Андрей, целуя ее влажное от слез лицо. – Спи. А я тебя буду охранять и согревать.

– Когда я подходила к тебе, – сказала Рита, – то почему-то боялась, что ты встанешь и выкинешь меня из вагона… туда, в темноту, где холодно и дождь. Скажи, у тебя было такое желание – выкинуть меня в темноту?

– Нет, – сказал Андрей.

– Значит, ты не презираешь меня… за все это?

– Тогда мне надо было бы презирать и себя самого, – сказал Андрей.

– И ты больше не считаешь меня шлюхой?

– Вот ведь дуреха…

Они помолчали, прислушиваясь к стучащему по крыше дождю.

– Я тебя люблю, – сказала Рита. – Слышишь, я тебя люблю… Потому что – мне так же одиноко, как и тебе. И – так же холодно. Хоть мы с тобой и заселили всю землю. Я тебя люблю. Согрей меня… скорее меня согрей, слышишь?

***

Утром они проснулись одновременно и по одной и той же причине. Оказывается, в самом верху вагончика было оконце, сквозь которое сейчас пробивались утренние солнечные лучи. Лучи упали на лица спящих Андрея и Риты, что и послужило причиной их пробуждения.

– Доброе утро, барышня… то есть Рита, – сказал Андрей, взглянул на Риту, не выдержал и рассмеялся.

– Я такая смешная? – спросила Рита, смущенно улыбаясь в ответ.

– Как полевая русалка, – сказал Андрей. – Обнаженная, вся в цветах и траве…

– Да, – вспыхнула Рита. – Отвернитесь… отвернись, мне надо одеться. И не смотри, пока я не скажу… Все, можешь смотреть.

– Теперь отвернись ты, – сказал Андрей. – И – также не смотри, пока я не скажу.

Одевшись, Андрей подошел к двери вагончика и распахнул ее. Умытое ночным дождем и освещенное солнцем летнее утро ворвалось в вагончик. Андрей помедлил, спрыгнул на землю и протянул Рите руки – прыгай, мол, и ты. Рита прыгнула, Андрей подхватил ее на лету, удержал, прижал к себе…

– Пусти, – сказала Рита, встала на землю и отошла на несколько шагов в сторону.

Помолчали. Воспоминания о минувшей ночи невидимой стеной стояло между ними, и непонятно было, как разрушить эту стену, да и стоит ли ее разрушать вообще. Ночь с ее колдовскими чарами прошла, наступил день.

– Ты, наверно, хочешь есть? – спросил Андрей у Риты.

– Хочу, – едва кивнула Рита.

– Значит, сейчас мы пойдем на вокзал, – сказал Андрей. – Там мы поедим, затем мне нужно будет кое-куда позвонить, затем… а затем посмотрим.

– Пойдем, – опять едва слышно сказала Рита.

Идти до вокзала оказалось и впрямь не так долго. Они шли, не разговаривая и не касаясь друг друга. Вышеупомянутая незримая стена шествовала вместе с ними и разделяла их. По одну сторону стены был Андрей, по другую – Рита.

– Вот, – сказал Андрей, – шашлычная. Хочешь шашлык?

– Хочу.

Они ели, стараясь не смотреть друг на друга. У Риты горели щеки, и она то и дело касалась их ладонями.

– Мне надо позвонить, – вспомнил Андрей, когда они закончили есть. – Где-то я видел телефон.

– Разве у тебя нет мобильника? – спросила Рита.

– Ненавижу мобильник, – сказал Андрей. – Он похож на веревку. Куда бы ты не пошел, эта веревка тянется за тобой. И всяк, кому не лень, дергает за эту веревку. Дергает, и дергает – хочешь ты того или нет…

– Да, – сказала Рита. – Мобильник похож на веревку… Я пойду с тобой.

– Пойдем, – Андрей внимательно взглянул на Риту, хотел что-то добавить, но промолчал.

Андрей позвонил своему редактору Якову Ефимовичу. Яков Ефимович слыл человеком в городе известным, у него был широкий круг знакомств, и если люди Красавчика Андрея действительно разыскивали, то Яков Ефимович мог урегулировать дело.