355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анатолий Воронин » Дух » Текст книги (страница 2)
Дух
  • Текст добавлен: 25 сентября 2016, 22:50

Текст книги "Дух"


Автор книги: Анатолий Воронин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Пока мы втроем так веселились, из дома появилась жена Джилани. В одной руке она несла закопченный чайник, а в другой держала стопку из трех пиал. Поставив на топчан чайник с пиалами, опять убежала в дом, но через какое-то мгновение снова вернулась. На этот раз принесла пару лепешек, поверх которых красиво уложила зелень и несколько жареных "маринок".(9) Отдельно, в пластмассовой чашке, лежали очищенные косточки инжира.

Расставив яства на топчане, женщина быстро ушла в дом.

Дети, прятавшиеся до этого под навесом, немного осмелели. Самая младшая, девчушка лет трех, прижавшись к ногам Джилани, не моргая, рассматривала живого "шурави".

Но стоило мне на неё посмотреть, как она тут же спряталась за спину отца. Мальчик был чуть постарше. Грязный от пыли и пота, он был практически голым. Драные трусики едва прикрывали его худющее тельце. Внешним видом он напоминал скорее узника фашистского концлагеря. Большие черные глаза были едва ли не единственным украшением его наголо остриженной головы. Засунув немытый палец в нос, и выпятив вперед рахитичный живот, он всем своим видом давал понять, что ему все "парванис".(10) Я сделал движение в его сторону, жестами пригласил подойти поближе. Но он, сорвавшись с места, мигом убежал в дом. Старшая девочка, лет восьми, присев на корточки, спряталась за топчаном. Виднелась только макушка её головы с нечесаными, запыленными волосами.

С первых дней своего пребывания в Афганистане я взял в привычку носить в нагрудном кармане своего френча не только шприц-тюбик с промедолом, но и несколько карамельных конфет. Пить чай в Афганистане приходилось по несколько раз на день, и поэтому "конфетный НЗ" всегда был кстати. Машинально сунув руку в карман, я извлек все конфеты. Их было ровно три штуки. Дети и в Афгане остаются детьми. Увидев конфеты, младшая девочка схватила сразу все три и бросилась в дом. Её старшая сестра, сверкая грязными пятками, помчались за ней. В доме послышалась возня, детские крики.

"Неужели дерутся?" – подумал я.

Точно! Раздался плач, и младшая девочка вышла из дома, закрывая ручонками лицо. Буквально в следующее мгновение в дверном проеме появилась жена Джилани, которая затащила дочурку в полумрак хаты. Джилани, глядя на все происходящее, только улыбался.

Через пару минут все трое детей, как ни в чем не бывало, гуськом вышли из дома. На этот раз младшая девочка сама подошла ко мне и, протянув гладкую ладошку, быстро затараторила. Бакшишей (подарков) у меня больше не было, и я выразительно похлопал рукой по карману: "Нист" – ничего нету, мол.

После этих слов девочка прижалась к отцу, а остальные дети, потеряв ко мне всякий интерес, продолжили поодаль играться в пыли.

Джилани разлил чай по пиалам, жестом пригласил меня и Абдуллу к импровизированному обеденному столу. Зеленый чай как нельзя кстати пришелся в жаркий день и, смакуя, я пил его мелкими глотками.

Серьезную беседу первым продолжил Абдулла. Вообще, собираясь за чаепитием, афганцы любят посудачить о высоких материях и, уж тем более, о политике в любых её проявлениях. Абдулла в этом плане не был оригинальным разговор повел о складывающейся военно-политической обстановке в стране, о том, что будет с Афганистаном в необозримом будущем, после того, как закончится вторжение "шурави".

– В моем отряде говорят всякое. Одни настаивают на продолжении войны до победного конца, с уничтожением "шурави" и их прихлебателей из числа "малишей"(11) и местных чиновников, засевших в кабинетах казенных домов.

Другие готовы хоть сейчас разойтись по домам. Но бойцы не уверены, что их не перебьют поодиночке после того, как они выпустят из своих рук оружие. Мои "нафары" часто спорят друг с другом, и порой эти споры заканчиваются дракой. Сдерживать их становится все труднее...

Глотнув очередную порцию чая, я ответил Абдулле вопросом:

– А что ты сам думаешь по поводу того, о чем говоришь?

Абдулла, сделал вид, что не расслышал сказанного, задумчиво смотрел куда-то в сторону.

– Знаешь, мошавер,(12) я ведь тоже когда-то был членом НДПА.(13) Правда, было это так давно, что я начинаю уже забывать обо всем, что связывало меня с партией и Саурской революцией. Порой даже кажется, что все это было не со мной. До революции я служил в королевской гвардии Захир-Шаха, а потом у Дауда. Успел дослужиться до чина сержанта. Был молод и горяч. Многое в той жизни мне не нравилось, и, как большинство моих сослуживцев, я ратовал за прогрессивное развитие страны. Именно поэтому вступил в ряды НДПА. Правда, уже тогда было непонятно, почему офицеры, вступающие в партию, создавали свою коалицию – "парчам" (знамя) и называли себя "парчамистами", а мы, простые солдаты и сержанты, не могли быть рядом с ними. Мы были чем-то вроде второго сорта, но численно нас всё же было больше. Может быть, поэтому появилось второе крыло нашей партии – "хальк" (народ), а всех нас попросту стали называть "халькистами"...

Абдулла отпил чаю, собираясь с мыслями. По его смуглому лицу заходили желваки, которые было видно даже под бородой.

– После революции все ключевые позиции в Кабуле прибрали к рукам "парчамисты", несмотря на то, что во главе партии был "халькист" Тараки. Как не парадоксально, но от "халькистов" уже в тот период избавлялись всеми правдами и неправдами, отсылая их для выполнения партийных заданий подальше от Кабула. Эта участь не обошла и меня. Я вернулся в свой родной Кандагар, чтобы возглавить партийную ячейку в Аргандабе.(14) А спустя год Тараки был убит, и его место занял заместитель – Амин. Хотя он тоже был "халькистом", методы его руководства страной лично мне сразу же не понравились. Реформы, которые он проводил, попахивали геноцидом против собственного народа. Как-то раз, я имел неосторожность при посторонних засомневаться в целесообразности "генеральной линии" товарища Амина и, наверно, поэтому мгновенно слетел с занимаемой должности. Из партии, меня не исключили, но относиться ко мне стали с нескрываемым подозрением...

Амин принес много горя своему народу, но, слава Аллаху, он продержался в своем кресле недолго и, неизвестно откуда взявшийся "парчамист" Бабрак Кармаль вновь устроил кровавую баню – теперь уже всем "халькистам". Особенно зверствовали хадовцы, на сто процентов состоявшие из "парчамистов". Только в провинции Кандагар за одну ночь было арестовано больше тысячи "халькистов". Всех их засадили в кандагарскую тюрьму. Волей случая мне удалось избежать ареста, так как за день до репрессий я уехал со своей больной дочерью к родителям жены в отдаленный кишлак. Хадовцы, пришедшие меня арестовывать, перевернули всё в доме вверх дном, избили жену, но она так и не призналась мучителям, где я нахожусь. Уходя из дома, один из хадовцев вытащил из люльки моего трехмесячного сына и, взяв за ноги, ударил его о стену. Ребенок сразу же умер...

Абдулла замолчал. Слез на его лице не было видно, но глаза предательски заблестели. После недолгой паузы он продолжал твердым голосом:

– Бабрак Кармаль дал секретное распоряжение хадовцам о принятии самых суровых мер к врагам революции. По его понятиям к ним приравнивались и "халькисты", сидевшие в тюрьмах по всему Афганистану. Бабрак не мог простить Амину, что, придя к власти, он жестоко расправился с его друзьями "парчамистами", сняв их со всех руководящих постов и уничтожих физически.

Он, как и Амин, решил одним махом избавиться от возможной оппозиции, уничтожив как можно больше "халькистов". Пока советские войска занимали позиции в Кабуле, Герате и Кундузе, в остальных провинциях шла другая бойня. "Халькисты", сидящие в кандагарской тюрьме, были казнены за каких-то три дня. Кого застрелили прямо в камерах, многих партиями по 10-15 человек расстреливали в тюремном дворе. Тела казненных отдавали родственникам для дальнейшего захоронения, но только после того, как те оплачивали все расходы, понесенные администрацией тюрьмы на содержание каждого заключенного. О каком-либо суде говорить не приходилось. Ликвидировали по спискам революционного трибунала, а сами списки потом просто уничтожали...

У меня в отряде какое-то время был бывший вертолетчик, который в ту пору служил пилотом на "Майдане".(15) Он был "парчамистом" и, наверно поэтому, хадовцы полностью ему доверяли. От него я узнал, что в те страшные дни, по указанию хадовцев, он часто вылетал в горы под Кандагаром.

Вертолет загружался заключенными прямо во дворе тюрьмы. Сказать, что это люди, было уже нельзя, поскольку после многочасовых пыток многие из них не могли самостоятельно передвигаться (из-за переломанных рук и ног). Вертолет поднимался на небольшую высоту и улетал в сторону хребта, что был за рекой Аргандаб. Там заключенных выталкивали из вертолета, и они разбивались о скалы. Шакалы со всей кандагарской округи долго еще пировали в том месте. А вертолетчик потом немного тронулся рассудком, но это не помешало ему стать хорошим моджахедом...

Абдулла сосредоточился на чаепитии. Джилани тоже молчал. Что он мог сказать, когда исправно служил той самой госвласти, против которой упорно воевал его брат Абдулла?..

– Скажи, Абдулла, а как ты попал... – я чуть было не произнес "в банду", но осекся. – Как ты попал в "зеленку" и стал командиром отряда?

Абдулла криво усмехнулся.

– А что ты, мошавер, подразумеваешь под словом "зеленка"? Для вас шурави "зеленка" это весь Афганистан, потому что вы не можете разобрать, где враги, а где простые крестьяне с их семьями, женами и детьми, которые к этой войне не имеют ни малейшего отношения. В чем они провинились перед Аллахом и перед теми, кто начал эту братоубийственную войну?..

Абдулла сказал это с таким выражением лица, что мне стало не по себе.

– Вот ты интересуешься, как я стал командиром группы... А как бы ты поступил, если бы оказался на моем месте? Я не хотел войны и тем более, не хотел воевать против собратьев. Но после того, что произошло в моем доме, я вынужден был скрываться у знакомых. Мне даже удалось вывести из города жену. На неё было страшно смотреть. После пережитого она замкнулась в себе и все время молчала. По ночам, украдкой от меня, она плакала. А несколько месяцев спустя, в канун очередной годовщины Саурской революции, она погибла. Погибла вместе со старшей моей дочерью...

Госвласть, засевшая в Кандагаре, понаставила вокруг города мины, чтобы никто из кишлаков не мог пройти в город незамеченным. Только в четырех местах мин не было. Там установили шлагбаумы и за деньги стали пропускать в город. Пускали только женщин и маленьких детей. Зима в ту пору выдалась холодной и голодной, поэтому даже наступивший Навруз(16) был не в радость. Узнав от родственников, что в городе будут бесплатно раздавать муку и крупу, жена решила сходить, попытать счастья. Я как мог отговаривал её, отлично понимая, что вряд ли ей что-нибудь перепадет. Настырная, она всё таки настояла на своем. Посчитав, что на двоих дадут больше продуктов, она взяла с собой нашу единственную дочь. У жены не было ни денег, ни документов, её могли задержать у первого же контрольно-пропускного пункта. Зная об этом, она пошла через Чавнай...(17) Глупая женщина! На что она надеялась! Находясь вне закона, она никому не была нужна. Тем более чиновникам госвласти!.. Проходя через заброшенный сад, она попала на минное поле. Взрывом ей оторвало по колено правую ногу. Дочь, шедшая с ней рядом, от осколков разорвавшейся мины почти сразу погибла. А истекающая кровью жена почти два часа кричала и звала на помощь. Я узнал об этом от одного старика, который жил рядом с садом. Он слышал её крики, но ничем не мог ей помочь, так как навечно остался бы лежать рядом с ней...

Умерла она в муках. О подробностях смерти жены и дочери я узнал лишь несколько дней спустя. В ту страшную ночь и утром следующего дня еще несколько человек расстались с жизнью на минных полях под Кандагаром. Их разлагающиеся, объеденные шакалами трупы после праздника свезли во двор ХАДа и там выдавали родственникам. За погибших мужчин с родных брали по три тысячи афгани. По тем временам деньги немалые. Трупы женщин и детей отдавали бесплатно...

Мне появляться в городе было нельзя, поэтому я уговорил женщин, живущих по соседству, забрать трупы жены и ребенка. Вместе с женой и дочерью на кладбище в Нагахане(18) я похоронил все свои надежды на будущее. На их могиле я дал себе клятву, что до конца жизни буду бороться с несправедливостью, которая пришла на родную землю, и с той властью, что принесла столько горя моей семье...

К "шурави" я первоначально относился с безразличием, воспринимая их, тем не менее, как оккупантов. Но спустя несколько месяцев мнение о них сильно изменилось. Местные чиновники в погоне за стопроцентным охватом кишлаков госвластью предпринимали попытки создания в них своих структур. В свою очередь, местные жители, сытые по горло обещаниями и посулами, всячески бойкотировали их революционные решения. Старый уклад жизни афганцев никак не вязался с происходящими в стране реформами. Новая власть не могла сломить оказываемого ей сопротивления. И вот на этом этапе противостояния старого и нового в афганскую междоусобицу были втянуты шурави.

Мирное противостояние не могло продолжаться долго, и оно закончилось с первым убитым советским солдатом. И тогда началось такое! На дома, из которых по шурави велась стрельба, самолеты сбрасывали бомбы. Танки расстреливали в упор жилые кварталы в центре Кандагара! Гибли ни в чем не повинные мирные жители! Многие из них, спасаясь от верной смерти, бежали в Пакистан. А от цветущего, вечно зеленого Кандагара остались фактически руины.

Мне некуда было бежать, но и оставаться безучастным ко всему происходящему я тоже не мог. Так я вступил в ДИРА(19) и влился в состав одной из её боевых групп. Группа базировалась в Когаке. Это был старинный, родовой кишлак в центре которого стояла большая мечеть с голубым куполом. Впоследствии, мы были вынуждены сменить место дислокации, поскольку мечеть могла стать хорошей мишенью для советских самолетов, и Джирга приняла решение не допустить её осквернения.

Три года назад командир группы Мулла Аким и два его инзибода(20) при попытке просочиться в уезд Панджвайи недалеко от элеватора попали в засаду и погибли. Трупы остались лежать на месте гибели, поэтому младший брат Акима, Мирза, решил забрать их с наступлением темноты. Но он недооценил коварства шурави, за что поплатился собственной жизнью. Труп Акима оказался заминированным, и как только Мирза тронул его, раздался сильный взрыв. То, что осталось от Акима и Мирзы, хоронить уже не было никакого смысла, и мы решили больше не испытывать судьбу...

В отряде я был единственным, кто еще до революции закончил лицей. Ко всему прочему, в прошлом я – военный человек. Наверное, поэтому после гибели Акима, старейшины единогласно избрали меня командиром группы. Сначала в группе было 18 бойцов, но уже через пару лет её численность составляла свыше ста человек.

Воевать становилось все сложнее, поскольку оставаться незамеченной большая группа вооруженных моджахедов уже не могла. Может, из-за этого начались частые провалы. Гибли подчиненные мне люди, а оставшиеся в живых ставили их смерть мне в вину. В боевом отряде произошел раскол, после чего он распался на две самостоятельные группы, которые начали действовать независимо друг от друга. Со мной осталось человек тридцать, в основном из тех, с кем я прошел войну с первых дней пребывания в отряде. Но и они постоянно бузят, поскольку не видят для себя и своих семей никаких перспектив от этой войны...

– А не проще ли бросить воевать и заняться делом, которым занимались ваши предки? – я вопросительно посмотрел на Абдуллу.

– Э-э-э, мошавер, что ты знаешь о том, чем занимались мои предки! И вообще, что ты знаешь о нашей стране, её истории, обычаях, нравах афганцев?..

Я невольно задумался над сказанным. Перед отъездом из Союза я прошел специальную подготовку в Ташкенте, в учебном центре при Высшей школе МВД, и в принципе знал все исторические вехи развития Афганистана. Чтобы лучше понимать обычаи мусульман, самостоятельно изучил их священную книгу – Коран. Именно знание сур Корана здорово помогало мне в общении с коренным населением. Афганцев, особенно стариков, забавляло то обстоятельство, что сэр мошавер из России знает много легенд о Ходже Насреддине и с интересом рассказывает их.

Но я ничего не ответил Абдулле. При необходимости за меня это мог сделать Джилани.

– Шурави были в Кандагаре еще до Саурской революции, – подчеркнул Абдулла. – Они, как и американцы, и немцы строили здесь дороги, фабрики, аэропорт. Туннель. Король Захир-Шах принял ряд законов, согласно которым иностранцы, в том числе и шурави, были личностями неприкосновенными. От них шарахались как черт от ладана всё кандагарские жулики. Если, к примеру, какой-нибудь советский загулял и уснул на улице, к нему боялись даже подходить, а если и подходили, то старались доставить в целости и сохранности к месту жительства. А ведь Кандагар в ту пору не мог похвастаться отсутствием преступности. На улице, средь бела дня, к любому прохожему мог подойти такой же афганец и "пока по-доброму" попросить пайсу (деньги) или чарс (наркотик). Если ни того, ни другого у прохожего не оказывалось, обидчик мог запросто отрезать ему ухо со словами: "Помни! Чарс и пайсу надо всегда иметь при себе"...

А вообще-то Афганистан имеет неповторимые особенности исторического развития. Только в Кандагарской, Джелалабадской, Гератской и ряде других долин имеются сносные условия для самостоятельного выживания, поскольку там есть и вода, и плодородные земли, на которых можно выращивать фрукты и овощи. В целом же по стране, кроме безжизненных скал и песка, ничего больше нет. С древних времен коренные жители Афганистана, в первую очередь пуштунские племена, жили за счет грабежей и набегов на богатые караваны, шедшие из Индии и Китая в Европу по Великому шелковому пути.

Заслушавшись рассказом Абдуллы, я мысленно перенесся на Кавказ, отметив, что горцы с Кавказского хребта веками занимались тем же промыслом.

– Ребенка в Афганистане с рождения обучали боевому искусству, продолжал Абдулла, – а уж потом остальным житейским премудростям. Лук со стрелами, а затем и ружьё, было предметом гордости любой семьи и передавалось от деда внуку, как семейная реликвия. Оружие было мерилом достатка в семье. Богатые афганцы – из тех, кто даже никогда не воевал, считали за честь иметь у себя дома хорошее ружьё. Ваш Брежнев, направляя войска в нашу страну, забыл, видимо, что произошло с Александром Македонским, а позже, в Майванде, с англичанами, которые тоже хотели завоевать Афганистан...

Понимая искренность всего высказанного Абдуллой, я, тем не менее, не проявлял к рассказу ни сочувствия, ни сострадания. Ведь к тому, что происходило сейчас в стране, я имел самое непосредственное отношение. Этот разговор с Абдуллой впоследствии будет использован мной при анализе разведывательной информации, собранной из других источников. Конечным продуктом такого анализа станут банальные БШУ и артобстрелы позиций "духов". Кто знает, возможно, советская авиация и артиллерия, "работавшая" накануне по координатам, представленным мной на ЦБУ 70-й бригады, угробила и людей Абдуллы. Как и во всякой войне противник остается противником до тех пор, пока стоит по другую сторону баррикад и воюет против тебя и твоих друзей. Жалость к противнику, который жесток и коварен, на войне неуместна...

Однако чаепитие несколько затянулось. Пора было возвращаться в "Компайн". Сопровождение советских военных автоколонн давно уже снялось и убыло к месту своей дислокации на Пули Тарнак. Полными хозяевами города остались "духи". Сославшись на какую-то причину, я намекнул Джилани, что пора уже ехать.

Смышленый Джилани буквально за пару минут подвел черту разговорам и, извинившись перед братом, сказал, что ему тоже надо быть в Царандое, чтобы заправить машину бензином.

Прощание с Абдуллой у меня получилось более бурным, чем встреча. Расставались если не как родственники, то уж как давние знакомые – это точно. Договорились встретиться еще раз в ближайшее время. Джилани благополучно доставил меня в "Компайн", а Абдулла остался в доме своего брата. Случайная встреча с Абдуллой, тем не менее, не прошла бесследно. Всеми фибрами души опера, я чувствовал, что Абдулла и его люди уже в скором времени могут пригодиться для реализации задач, которые были поставлены вышестоящим руководством.

Предательство

Буквально через месяц произошло событие, которое послужило катализатором "раскрутки" моих взаимоотношений с Абдуллой до такой степени, что потом я не раз помяну Джилани добрым словом. А произошло вот что.

Работал в спецотделе скромный, неприметный мужичок лет тридцати по имени Джумахан. Должность у него была, можно сказать, "никакая". "Нафар", одним словом. В его обязанности входило выполнение простых поручений разогрев чая начальнику отдела, походы на базар за лепешками, и прочей снедью, когда в этом была необходимость, уборка помещений и всё такое. Самая значимая его работа заключалась в сопровождении начальника спецотдела во время его перемещений по городу. Несколько раз бывал Джумахан и в "Компайне" – в ту пору, когда его посещал начальник спецотдела.

Как-то раз, проезжая по Кандагару, я случайно увидел как Джумахан, озираясь по сторонам, разговаривает с каким-то стопроцентным "духом". На следующий день я рассказал об увиденном начальнику спецотдела Аманулле.

– Да мало ли с кем он мог говорить в городе! Там каждый второй ходит с бородой!.. – По всему было видно, что Аманулла не воспринял всерьёз того, о чем сказал ему сэр мошавер.

Позже, через МГБэшных советников я выяснил, что родной брат Джумахана верховодит одной из банд, промышлявших недалеко от Кандагара. Как потом выяснилось, Аманулла знал об этом. Но у него на сей счет было свое мнение и холодный расчет.

Через Джумахана он получал определенную информацию о других бандгруппах, которые располагались по соседству с бандой брата. При этом брат Джумахана, зная, что тот работает в спецотделе, сам проявлял инициативу, сдавая ту или иную банду. Кандагарские моджахеды, воюя с "шурави", основные деньги делали все-таки на поставках наркотиков и оружия, а поэтому конкуренты, даже среди собратьев по оружию, им были совершенно ни к чему. Вот такая коммерческая логика войны.

Сначала я подолгу спорил с Амануллой, обвиняя его в политической недальновидности и мягкотелости к Джумахану. Но потом, поняв, что всё в этой стране поставлено с ног на голову, махнул на происходящее рукой. А после встречи с Абдуллой вообще перестал в чем-либо сомневаться. Но вот тут-то, в одну из августовских ночей в спецотделе произошла страшная трагедия.

Примерно в два часа ночи моджахеды подкрались к глинобитной стене, что огораживала двор спецотдела с тыльной стороны, и двумя выстрелами из гранатомета пробили в ней здоровую брешь. Человек тридцать вооруженных до зубов моджахедов ворвались на территорию спецотдела и устроили там кровавую бойню.

В ту ночь в спецотделе находились пятеро офицеров и столько же солдат. Часть из них несла дежурную службу, остальные заночевали, поскольку поздно закончили работу, а возвращаться домой было опасно. Накануне весь день Джилани находился в гараже провинциального царандоя, где занимался ремонтом своей "тойоты". Закончив уже впотьмах, Джелани направился домой, а по пути зашел в спецотдел, где повстречался с дежурным по отделу, Сардаром. Сардар уговорил Джилани не спешить домой, соблазнив его хорошим пловом, сваренным дежурной сменой.

Моджахеды, сделавшие ставку на внезапность нападения, несомненно добились своего, поскольку в первые же минуты скоротечного боя погибло два офицера и трое рядовых. Спросонья не разобравшись, в чем дело, те выскочили из комнат, где отдыхали, и сразу попали под перекрестный обстрел. Другие сотрудники укрылись в служебных помещениях отдела и организовали круговую оборону.

Среди тех, кто остался в живых, был и Джилани. Табельного оружия он не имел вообще, но, тем не менее, из "Калашникова" стрелял не хуже других. Подобрав автомат, оброненный одним из убитых офицеров, он стал стрелять по нападающим.

Силы были явно неравными. Кроме того, патронов у оборонявшихся хватило всего лишь на несколько минут боя. Но стрельбу в спецотделе услышали сотрудники провинциального царандоя, что располагался в каких-то двухстах метрах, и дежурная группа оперативного батальона поспешила на помощь коллегам. Моджахеды, предвидя такой поворот событий, заблаговременно выставили на прилегающей к спецотделу улице засаду, в которую и попали бойцы опербата...

В общей сложности бой длился около получаса. За это время моджахеды сломили сопротивление сотрудников спецотдела и устроили в нем полнейший погром. Распаленные боем и одурманенные чарсом, моджахеды жаждали большой крови. Они выволакивали тела раненых и убитых сотрудников во двор, и там продолжали над ними измываться. Перерезанные глотки – еще не самое страшное, что на следующий день предстало перед моими глазами.

Отступая, "духи" подожгли все помещения спецотдела и предприняли попытку вскрыть сейф, в котором хранилась секретная документация и личные досье агентов. Однако этого им так и не удалось сделать, и они выстрелили в сейф из РПГ. Все хранящиеся в нем документы практически мгновенно сгорели.

Джилани отстреливался до тех пор, пока не закончились патроны. Он оставался в заблокированном помещении, зарешеченные окна которого смотрели на улицу, и надежд выйти живым из этой мясорубки практически не было. Почти машинально отбросив автомат в сторону убитого рядом офицера, Джилани стал лихорадочно соображать, что делать дальше.

Яркая вспышка, звон разбившихся стекол и навалившаяся на грудь тяжесть – всё это произошло в одно мгновение! Джилани на какое-то время потерял сознание. Очнувшись, понял, что заживо погребен под обрушенной стеной, которую моджахеды завалили гранатометом. Если бы стена была кирпичной, от Джилани не осталось бы и мокрого места. Но стена была сложена из саманных блоков и, обрушаясь, она накрыла ту часть комнаты, где стояли два стола и несколько стульев. Джилани укрылся как раз за одним из столов, который принял на себя основную тяжесть разрушения. Однако придавленный к земляному полу многими обломками он не мог даже пошевелиться. Дышать было трудно, поскольку при каждом очередном вздохе рёбра всё сильнее сдавливало, словно тисками. Джилани перешел на дыхание животом, отчего стало немного легче. Но буквально в следующую минуту резкая боль снова обожгла всё тело, а блоки, придавившие его, зашевелились. Джилани едва не закричал, но осекся на полувыдохе.

В образовавшемся разломе он увидел силуэт человека с автоматом в руке. Неизвестный прошел внутрь комнаты и остановился у трупа офицера. Последовал одиночный выстрел. Убедившись, что офицер мертв, он подобрал лежащий рядом автомат и направился к пролому в стене.

– Здесь еще один! – крикнул он, обращаясь к сотоварищам на улице.

– Их должно быть ровно десять, – эхом отозвался голос со двора.

Джилани этот голос показался очень знакомым. Он лихорадочно вспоминал, где мог слышать его, но боль в груди не давала ему возможности сосредоточиться.

Кто-то из находившихся во дворе начал вслух считать. Досчитав до девяти, он крикнул тому, что стоял на блоках, под которыми притаился Джилани: "Твой – десятый! Мы их всех кончили. Тащи его сюда!.."

Моджахед, топтавшийся на разбитой стене, вновь спустился в комнату и, взяв убитого за ноги, выволок его во двор. Что происходило дальше, Джилани не видел, но из разговора между головорезами понял, что часть из них занялась излюбленным занятием, дав волю кривым кинжалам и одурманенному наркотиками воображению. Остальные приступили к поиску возможных трофеев.

Джилани вновь почувствовал, что по нему кто-то прошелся. Очередной моджахед вошел в комнату, начав шарить по свободным углам. "Там ничего нет! Это комната для допросов" – вновь прозвучал со двора знакомый голос. И тут Джилани словно всего прострелило! Он мгновенно забыл про боль. Джумахан! Как он сразу не смог узнать его голоса! Ну, конечно же, Джумахан!

Джилани хоть и не был атеистом, но и к правоверным себя тоже особо не причислял, поскольку к соблюдению религиозных обрядов относился почти равнодушно. Но в этот момент вспомнил об Аллахе и стал молиться о том, чтобы тот сохранил ему жизнь хотя бы для того, чтобы рассказать коллегам, что произошло в эту ночь в спецотделе.

И кто его знает, что спасло Джилани – мольба к Всевышнему, или солдаты из опербата, сломившие, наконец, сопротивление "духов"...

Минут через пятнадцать бандиты стали поспешно покидать двор спецотдела. Из суетных, обрывочных разговоров Джилани понял, что в их числе тоже есть убитые и раненые, которых они теперь должны уносить с собой. Но исчезли моджахеды так же, быстро, как появились, – через пролом в дувале задней части двора. Джилани лежал под стеной очень тихо, не подавая признаков жизни. По опыту он знал, что "духи" могли оставить засаду, и преждевременное появление на свет могло стоить ему жизни.

...Ему показалось – прошла целая вечность, прежде чем он услышал чьи-то голоса. Прислушавшись, понял, что это бойцы опербата. Пытался самостоятельно выбраться из-под завала, но от резкой боли едва не потерял сознание. Тогда стал звать на помощь, и его услышали. Несколько бойцов, не поняв, откуда раздается крик о помощи, прошлись по завалу, под которым лежал Джилани. Не столько от боли, сколько от обиды, что его топчут свои, Джилани яростно выругался. Лишь после этого опербатовцы стали разбирать завал, и через несколько минут каменный "пленник" оказался на свободе. От старшего офицера подразделения Джилани узнал, что по тревоге уже подняты сотрудники царандоя и армейского корпуса, что на помощь постам первого пояса обороны города пошли дополнительные группы, призванные блокировать все выходы.

Но моджахедов в эту ночь так и не задержали. Словно невидимки, они растворились в лабиринте узких кандагарских улочек.

Джилани слушал все это, находясь в какой-то прострации. Он полностью ещё не осознавал, что волею случая остался жив. Тупо смотрел на дымящуюся среди двора бесформенную груду и не сразу сообразил, что это останки его собратьев по оружию, которые час назад были все живы. Джилани глубоко вдохнул и только теперь удостоверился, что боль в груди так и не прошла. Из ссадины на затылке сочилась кровь, а правая рука в локте вздулась и посинела.

Чуть позже во двор спецотдела набежало множество разных начальников. Появилась дежурная опергруппа со следователем и криминалистом. Последний ходил по двору и фотографировал все подряд. Кто-то из офицеров пытался выяснить у Джилани об обстоятельствах происшедшего, но он, сославшись на то, что находился под завалом и ничего не смог разглядеть, также жалуясь на боль в груди, отказался отвечать на вопросы и попросил о медицинской помощи. По опыту работы в спецотделе Джилани знал, что моджахеды могут иметь своих агентов даже среди высокопоставленных лиц царандоя, не говоря уж о простых сотрудниках. Лишнее слово, сказанное не тому, кому надо, могло стоить очень дорого.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю