Текст книги "Гражданин тьмы"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЕВИЦА НАДИН

1. НА БЕРЕГАХ АНТАЛИИ

Привычка ржать по любому поводу у меня от батюшки. Жаль, нет его на свете. Сражен спиртом «Роял». Молодой, пятидесятилетний. Жить бы и жить, а он взял и помер. Стечение роковых обстоятельств. Он работал в «ящике». Совпало так, что закрыли тему, связанную с оборонкой, и одновременно потекли в Москву реки спирта, дешевого, как молоко. Сердце у папочки было легкое, веселое, но сверхнагрузок не выдержало. С непривычки. Прежде он почти не пил – и вдруг размотал на полную катушку. Первый же удар свалил его в могилу. Едва успел попрощаться. Напоследок пошутил: «Эх, доченька, не довелось поглядеть, как станешь миллионершей…»

Миллионершей я не стала, но бедствовали мы с матушкой недолго. Правда, поучившись в институте всего годик, быстро смекнула, что это лишняя обуза. И как еще оказалась права! В прошлом году Гарик Рахимов, с которым мотались на Канары, для смеха подарил мне диплом, в котором указано, что я окончила ВГИК и являюсь режиссером, актрисой, а заодно и топ-моделью. Вот и все высшее образование.

Старикам трудно, а я, при моих внешних данных, в рынок вписалась шутя, как шар в лузу. У стариков предрассудки, у нас их нет. Мы выросли свободными людьми в свободной стране. Выбор огромный: хочешь – иди на панель с прицелом подцепить богатенького иностранца и упорхнуть в забугорный рай, хочешь – делай карьеру в какой-нибудь торговой фирме, если язычок хорошо подвешен и грудки торчат, хочешь – вообще ничего не делай, затаись и жди, когда по сотовой трубке позвонит принц. Я научилась совмещать, для меня подходит и то и другое и третье, и еще пятое, десятое. С полной ответственностью могу сказать: до примитивной проституции не опустилась, хотя… Матушка, разумеется, осуждала мой образ жизни ("Ах, что бы сказал отец!"), но тоже понимала, что проживешь, нищета заест, а она у меня дамочка балованная. Мы теперь как две добрые подружки и каждого очередного лоха, с которого собираюсь снять сливки, вместе всесторонне обсуждаем. Я прислушиваюсь к ее мнению. Да, иногда приходится давать какому-нибудь борову, от которого души воротит, но это редко, когда уж совсем припрет.

Короче, живи и радуйся, но с оглядкой. В том смысле, чтобы не проколоться. Свободной женщине в свободной стране все же грозят две большие опасности, коих она должна избегать: пуля в башку и зараза в кровь. Но если тщательно и постоянно соблюдать меры предосторожности, можно уберечься и от того и от другого. Надо заметить, от «заразы» прогрессивное человечество не придумало более надежной зашиты, чем простая резинка с двойной прокладкой. К сожалению, полной гарантии она не дает. Мне долго везло, но однажды все-таки влипла. Один черненький бизнесмен, ненасытный, кстати, кобель, наградил-таки каким-то загадочным микробом, неопасным, но удивительно цепким. Понадобилось три курса мощнейших антибиотиков, чтобы его заглушить. Кроме резинки, надо твердо придерживаться правила: на работе никогда не напивайся и не обкуривайся, чтобы не попасться на уловки некоторых сладкоежек, жаждущих исключительно "чистого секса". От таких лучше вообще отделываться сразу под любым благовидным предлогом.

Теперь о главном, об отморозках. Избежать с ними встречи нельзя, особенно если вращаешься в столичной тусовке на высоком уровне, но падать в обморок тоже не надо, когда попадаешь к ним в лапы. Отморозки такие же люди, готовые платить за свои желания, но только с обостренным восприятием радостей жизни. Их беда в том, что они сами часто не знают, чего хотят. Больше всего их среди кавказцев и узкоглазых, но там же иногда крутятся такие бешеные бабки, что поневоле рискнешь. Пуля – это метафора. С красивыми самочками, если опростоволосятся, обходятся попроще: либо разбрасывают кусками по помойкам, либо – в прорубь. С отморозками, с беспредельщиками, есть ряд табу, ни в коем случае нельзя нарушать. Первое в этом иске: не динамь! Никогда никого не динамь. Даже если очень хочется. Даже если кажется, что можно взять денежщ просто так, без отработки. Даже если имеешь дело с что ни на есть чайником из всех чайников. Важен навык. Как бы ни было тошно – не динамь! Один раз обойдется, второй, а на третий все равно обломишься. Могу привести кучу печальных примеров, да не хочу заводиться. Кто знает, о чем речь, тот поймет без примеров.

Второе: держи дистанцию и никогда не втягивайся в их дела. Чем бы ни манили. У тебя свой товар, ты его предлагаешь хотите берите, хотите нет, – и это твоя игра. Все остальное – не твоя. Все остальное тебя не касается. Тут действует старый закон: кого-ток увяз – всей птичке пропасть. Говорю об этом так горячо потому, что один раз, как с микробом, обожглась крепко, едва ноги унесла. Причем не на отморозке – на родном отечественном бизике комсомольского закваса, на фирмаче. Витя Скоморохов, гад ползучий! И чего простить себе не могу, подзалетела, как дура, на старой совковой сказке о любви. Поверила его бредням, да и как не поверить… Обхаживал, холил, двухкомнатную квартиру снял на Плющихе. Стихи, сука, по пьяни читал наизусть, образованная падла. А слил по-подлому, как шлюху стодолларовую. Наладил к немцам с гостинцем. Убедил, с погранцами, дескать, все схвачено, поедешь вип-персоной. Туда и обратно, но билет, как выяснилось, был только в один конец. Что за гостинец, Витенька? Пустяки, детеныш. Небольшой антиквар и мешочек с побрякушками. Но все по эксклюзивной стоимости. Вот тебе авансец в десять тонн, оставь мамочке на пропитание. Все по-благородному.

Я поехала. Гостинец сдала в Мюнхене, с тамошними пацанами провела вечерок и очнулась в Эмиратах, в борделе. Такую дозу, сволочи, вкатили, что, наверное, целый месяц трепыхалась под жирными арабскими тушами, не соображая, что со мной происходит. Как выбралась, как домой вернулась, особая история, когда-нибудь расскажу малолеткам в назидание, но не сейчас. Статистика такова: из десяти б…, улетающих, по своей ли, по чьей ли воле, на промысел в те края, в живых остается хорошо одна-две. Но нет худа без добра. Если у кого-то проблемы с лишним весом, нет лучше способа похудеть. Без всяких гормонов. Когда зимним вечером приползла домой, от пятидесяти восьми килограмм осталось сорок, и плюс душа в руинах. Мамочка еле признала, зашлась в истерике, не чаяла увидеть меня – полгода я странствовала. А те десять кусков, Витя Скоморохов забрал на другой день в долг. Ничего, как-нибудь встретимся на московском променаде, нам есть о чем поговорить.

Теперь об Анталии. Финиковые пальмы, рощи, экзотические пейзажи, ласковое море… Эта поездка стала в моей жизни переломной. Я не хотела ехать, хандрила после Эмиратов, никак не могла набрать форму и, чтобы продержаться, снесла немного золотишка в ломбард. Уговорила отдохнуть Ляка Гуревич. Она могла уговорить и мертвого. Ей немного за сорок, но энергии столько, что хватит на десяток молоденьких курочек. За последний год мы близко сошлись, хотя познакомились случайно, на тусовке в кинотеатре «Россия», на присуждении «ТЭФИ». То есть мы и прежде встречались, круг общения у светских профурсеток тесный, но тут вдруг потянуло друг к дружке, как магнитом, несмотря на разницу в возрасте. И ничего лесбийского, чисто духовный импульс.

Ляка, Елена Вадимовна Гуревич, по прозвищу Вагина, в девичестве Куропаткина, была женщиной трудной рыночной судьбы. Муж ее, Иван Захарович Гуревич, владелец несметных богатств и знаменитого банка «Анаконда», был ее пятым мужем, и при этом самым успешным. Из прежних она двоих похоронила, скорее всего, затрахала насмерть; одного подстрелили в подъезде, и он умер у нее на руках, проклиная казанскую братву и персонально какого-то Федю Покрышкина; четвертый пропал без вести, уйдя среди ночи в ларек за сигаретами. Банкир Гуревич души не чаял в своей необузданной супруге. До сих пор не пойму, чем она его так приворожила. Может, знала что-то такое, о чем никто другой не знал. По годам Иван Захарович староват для нее, далеко за шестьдесят, да и по всем остальным параметрам мало подходил. Ляка – женщина романтическая, с озорным настроем, а он угрюмый скептик с компьютером вместо сердца. Когда поженились, Иван Захарович уже давно был законченным импотентом и с гордостью об этом рассказывал всем знакомым. Так что постель между ними исключалась. Правда, раскладывая пасьянс из финансовых отчетов, он иногда возбуждался, но Ляка жаловалась, что это были такие короткие вспышки, что они ни разу не успели использовать их по назначению. Предположить, он нашел в Ляке умную собеседницу и заботливого друга, трудно. Ляку интересует только то, что у мужиков ниже пупка, а в остальном она вряд ли справится и с таблицей умножения, не говоря уж о затейливых рассуждениях о смысле жизни, к которым склонен ее супруг. Другом она не могла быть потому, что понимала это слово лишь в его физиологическом значении. Хозяйкой также была никудышной, хотя деньги тратить, естественно, любила и, к примеру, два раза в год обязательно меняла мебель в загородном поместье. И все же, могу поклясться, Гуревич ее боготворил. Наверное, в его привязанности таилось что-то сакральное, что мы называем словом «рок». Я однажды слышала, как в легком подпитии он шепнул:

– Моя драгоценная, маленькая ведьмочка, без тебя я пропаду…

И Ляка ответила с неподражаемым достоинством:

– Не горюй, пупсик, я тебя не брошу.

Да и с чего ей бросать своего мужа, если жила за ним как за каменной стеной? Вольная, как птица, богатая, ухоженная, весь мир у ее ног. И никакой ответственности ни перед кем.

Как-то я спросила напрямик:

– Лякушка, открой секрет, каким зельем опоила дурачка?

Ответ поразил меня глубинной мудростью, какой от нее не ожидала.

– Никакого зелья, милая Нации, – сказала с неожиданной грустью. – Он беспомощный, как скворушка на ветке, и я люблю его, как всех своих нерожденных детей. Я его единственная защита. Ванечка об этом знает. Вот и весь секрет.

Я не поверила, это не могло быть правдой, но в принципе если существует любовь, о которой писали поэты в прошлом веке, то она должна быть только такой, как у Гуревича с Вагиной. Все остальное туфта, "Сказки Венского леса". Я тоже хочу, чтобы мои дети были похожи на седенького Ивана Захаровича с банком «Анаконда» в кармане. Честь тому, кто навеет нам сон золотой.

Ляка собралась в Анталию, чтобы потрахаться с турками, которые ей очень нравились как любовники. По самоотдаче, уверяла она, их можно сравнить с нигерийцами, на худой конец с австралийскими пигмеями, про которых вообще рассказывают чудеса, но Ляка их еще не пробовала. Меня тащила с собой, потому что одной ехать скучно. Стыдила:

– Ну что, в самом деле, Надин? Подумаешь, в борделе поработала. Гордиться должна, мир такой же бордель, как в твоих Эмиратах. Разве нет?

Я возражала вяло:

– Не говори чего не знаешь…

– Да я хоть сейчас бы, добровольно, но не могу рисковать. У меня Ванечка на руках. Две недели – все, что могу себе позволить. Надька, не дури! Развеешься, турка себе заведешь. Ох они какие, как огурчики малосольные! Враз все забудешь – После первой палки. За мой счет, Надин.

Мамочка не осталась в стороне:

– Поезжай, доченька, не думай ни о чем. Вагиночка плохого не посоветует.

После смерти отца она так и не оправилась до конца, умственно сильно сдала, и последняя фраза свидетельствовала, что рассудком вернулась в детство. И я поехала, дала себя уговорить. В конце концов, какая разница, где слезы лить?

Поехала – и не пожалела. Перемена обстановки, теплое море, черное вино, фрукты и цветы, долгие сны в номере люкс подействовали благотворно, душевное оцепенение начало спадать, как старая змеиная кожа. Стоял лучезарный май, и тот клочок побережья, где мы очутились, напоминал рай, каким его в смелых мечтаниях представляет себе какая-нибудь старшеклассница из Замоскворечья, у которой родителям не на что купить упаковку нормальных прокладок. В первые дни я только и делала, что бултыхалась в воде, пила, жрала и спала, при этом Ляка вела себя с такой деликатностью, какой я от нее не ожидала. Я ее почти не видела. Едва обосновались в отеле, за ней приехали два тучных, с лоснящимися рожами и крокодильими улыбками турка и увезли неизвестно куда. Хотели и меня прихватить, но Ляка шаловливо погрозила им пальчиками:

– Нет, мальчики, это пока не ваше!

Турки понятливо закивали, а один с такой силой хлопнул себя по жирным ляжкам, что люстра закачалась.

Потом Ляка иногда возникала в номере, чтобы переодеться, забрать что-нибудь из вещей, но не надолго, на минутку-другую. Волосы у нее стояли дыбом, и ее трясло словно в затяжном оргазме. Но когда обращалась ко мне, глаза теплели.

– Как ты, кроха? Не скучаешь? – Все хорошо, Вагиночка. Отдыхай спокойно.

– Надеюсь, скоро ко мне присоединишься? Есть кольные варианты.

– Ой, не торопи, пожалуйста!

Ко мне постепенно возвращалась воля к жизни, и вид обнаженного мужского тела перестал вызывать тошноту. На пятый вечер уже без особого внутреннего принуждения спустилась в бар, чтобы пропустить рюмочку перед сном. По пути, привлеченная музыкой, завернула на дискотеку.

В небольшом помещении, освещенном настенными факелами, билось в падучей человек сорок, ничего интересного, и я повернула обратно, но встретилась взглядом с молодым мужчиной, сиротливо притулившимся у стеночки. Мужчина вскочил на ноги и учтиво поклонился. У него были хорошие манеры, и я его узнала. Несколько раз видела в ресторане за обедом и на пляже. Кажется, он отдыхал с женой и дочерью, во всяком случае, появлялся в сопровождении сухопарой блондинки выше его на голову и вихлястой девчонки лет пятнадцати. Сам был пухлый, ухоженный мужичок неопределенной внешности, по социальному статусу явно принадлежащий новорашенам. Его можно было спутать с немчиком, тут, как и русских, было предостаточно, если бы не мобильник, постоянно зажатый в кулаке, и специфическое, уныло-нагловатое выражение лица, характерное для отечественных ворюг. На меня он глаз положил с первой встречи, но даже в моем заторможенном состоянии по въевшейся охотничьей привычке я сразу, на подсознательном уровне, отмела его как возможную добычу. Какой-то поляк, да еще окруженный семейкой… При любом раскладе игра не стоила свеч.

Зато улыбка у него была хорошая, жалобная, как у проголодавшегося телка.

– Хотели потанцевать? – спросил он.

Я невольно задержалась. В маленьком фойе никого, кроме нас, не было, но через открытые широкие двери видно, как извивался разгоряченный молодняк, словно рыбеха в котле.

– Нет, не хотела… Вы почему один?

– Дочь сторожу… – указал рукой в зал. – Чтобы в кусты не увели. Приспичило подергаться перед сном.

– А-а… – Говорить больше было не о чем, приличия, принятые между земляками, соблюдены. – Что ж, cпокойной ночи.

Мужчина нервно переступил с ноги на ногу.

– Может, выкурим по сигаретке? – Это была почти мольба, и я откликнулась.

– Здесь?

– Можно в баре. Тут рядом, за углом.

– Не прозеваете дочурку?

– Не такая уж она дурочка… Хотя, знаете, четырнадцать лет – опасный возраст. Всегда лучше подстраховаться… За несколько минут, надеюсь, ничего не случится.

– Рисковый вы человек, – осудила я.

Через минуту сидели в глубине полутемного бара с коктейлями "Ночи Кабирии". Познакомились. Его звали рустам. Фамилия – Петренок. Отчество – Феоктистович.

Элитный набор.

Разговор тянулся как-то нудно, неопределенно. Когда снимаешь клиента, есть некоторые приемчики и правила, но когда девушка в моем состоянии, измученная борделем, то не знаешь, как себя вести, теряешься, тем более имея дело с новорашеном. Они все немного чокнутые, или, как считает Оля Иванцова (ох высоко теперь летает), они все мутанты. Но при этом им очень хочется выглядеть нормальными хозяевами жизни, не хуже тех, какие представлены в американских фильмах. Абсолютно уверенными в себе и ничего не боящимися. Они обзаводятся женами, детьми, любовницами, иномарками, загородными виллами, секретаршами, богатыми офисами, носятся по всему миру, соря деньгами, как мусором. Глубокомысленно рассуждают о ценах на бирже, о правах человека, да обо всем на свете, о чем пишут «Коммерсант» и "Московский комсомолец", но в головах у них страшная каша. Новорашен непредсказуем. От него никогда не знаешь, чего ждать: то ли отвалит по настроению пачку бакcoв, то ли, на что-то обидевшись, подошлет киллера. Они отнюдь не идиоты, потому и сами себе не рады.

Олька Иванцова говорит, что кумпол у них треснул дважды: первый раз при Горби, когда они оказались в нужное время в нужном месте и озолотились, а второй – когда Мриенковская братва подкинула им дефолт. Олька вся теперь в политике и приводит такой пример. Раньше они в один голос проклинали "эту страну за то, что в ней живут рабы и коммунисты, потом вдруг все обернулись патриотами, круче Жирика, и поддержали сталинский гимн, а некоторые, страшно сказать, проголосовали на выборах за Зюганыча. Я в политику не лезу, но Олька права. Новорашенов вечно кидает от одного берега к другому, а нам, верным подружкам, которые, честно говоря, за их счет живут, приходится приспосабливаться. Других-то богатеньких у нас нету. Кроме, естественно, иностранцев. Но это только название одно: иностранец. На самом деле те, которые в Москве сшиваются, отличаются от наших бандюков только тем, что бойко щебечут по-английски – эка невидаль. В принципе точно такие же отморозки. За путным иностранцем надо ехать к нему на родину, а это уже другой расклад. Я вон съездила – и что толку?

Рустай Феоктистович клеил меня плотно, но быстро поплыл, что, в общем-то, мне польстило: приятно убедиться, что опять в форме. Мне не стоило больших усилий его охмурить. Это был простой случай. Он рассказывал о дочери, которую почему-то звали Эдита, о том, как трудно ее воспитывать в православных традициях, когда все вокруг пропитано американской дешевкой. Эдита хорошая, умная девочка, но она из поколения пепси, и этим все сказано. Она верит Интернету, а не своим родителям. Больше всего ему не нравилась школа, куда он перевел ее в этом году. С виду там все прилично, классные преподаватели с научными степенями, бассейн, теннис, языки и все такое, но оценки по предметам ставят просто так, за красивые глаза, и по-настоящему учат только безопасному сексу. С этого года даже собираются ввести практические занятия. Он человек широких взглядов, либерал, но всему должна быть мера.

Я слушала, неотрывно глядя ему в глаза, поддакивала хрипловатым голоском, иногда подрагивала грудью, подмечая, как синхронно вспыхивает на его виске голубоватая жилка. Могла поручиться, ладони у него уже вспотели. Наконец он решил выяснить кое-что обо мне. В жизни искательницы приключений это всегда щекотливый момент.

– Вы впервые в Анталии, Надин?

– Да. Обычно предпочитаю Кипр. Там уютнее. Подруга уговорила. Не хотела ехать одна. У нее строгий муж.

– Извините, а дома чем вы занимаетесь? Каким бизнесом?

– Фотоателье, – ответила я наобум. – Работаем для иллюстрированных журналов.

– Можно сказать, человек искусства?

– Что вы, Рустам! Какое там искусство… Рутинные заказы. Но требования, конечно, высокие.

Наверное, теперь я должна была спросить, кто он такой. Собственно, единственное, что новорашены любят, – это говорить о себе, о своих успехах и прочее. Но я не спросила. Это дурной тон. Наоборот, напомнила о времени:

– Мне приятно с вами, Рустам, но кажется, мы засиделись?

– Вы спешите?

– Я – нет. Но как же бедняжка Эдита? Тут столько соблазнов для молоденькой девушки…

Ох как ему не хотелось отрываться от мысленного поедания моих прелестей!

– Да, конечно… Пора… Надин, дорогая Я могу рассчитывать на продолжение знакомства?

– Все зависит от вас, – сказала я с таким красноречивым намеком, что сама почувствовала жар внизу живота.

– Знаешь, Надин… Ничего, что я на "ты"?

– Конечно, Рустам. Какие могут быть церемонии? Мы же на отдыхе.

– Тебе не кажется, что между нами вспыхнула какая-то искра?

– Еще какая! – подтвердила я, потупясь. – Но ведь ты, увы, не один.

– Тамара? О, это замечательная женщина, но немного диковатая, со множеством предрассудков. Обкомовская дочка. Когда я на ней женился…

Он не успел досказать. В бар, озираясь, как в лесу, вошла его диковатая половина и через минуту подтвердила, что он не заблуждается насчет нее. Подскочила к нам и с воплем "Ах ты, развратная гадина!" влепила моему кавалеру звонкую оплеуху. Рустам чудом удержался на стуле, но недопитый коктейль вырвался у него из руки, как камень из пращи, и долетел аж до стойки. Привыкшая к таким сценам, я равнодушно отвернулась. Зато немногочисленные посетители разом вылупились на наш столик. Бесплатное шоу.

– Ты не права, Тома, – прошамкал Рустам, вытирая губы. – Веди себя, пожалуйста, прилично.

– И это говоришь мне ты, негодяй?

– Кто же тебе должен говорить? Из-за чего психуешь? Нельзя рюмку выпить?

– Ах рюмку! Можно, конечно, можно! – с неожиданной ловкостью и силой она сдернула его со стула и потащи, да к выходу примерно так же, как менты выводят из зала раздухарившихся пьянчуг.

Во время этой бурной семейной сцены мы с ней всего один раз встретились взглядами, но по женскому телеграфу обменялись короткими репликами. Дама предупредила: "Не лезь, милочка! Этот сундук под замком". На что я ответила:

"Успокойся, девушка. Твой валенок мне на хрен не нужен".

Рустамчика я не презирала и не жалела, он был мне неинтересен.