Текст книги "Гражданин тьмы"
Автор книги: Анатолий Афанасьев
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
– Бред какой-то, – сказала я. – Ты сама что-нибудь понимаешь?
– Чего тут понимать? Прекрасные перспективы. Черное золото. Что тебя смущает?
– Наверное, я произвожу впечатление идиотки, но не до такой же степени? Такие фирмы, возможно, всегда возникают из воздуха, но туда не берут директорами девочек с улицы…
– Не совсем с улицы. – Ляка еще отпила вина, смочила луженую глотку. – У тебя хорошие рекомендации. – Засмеялась, но была в напряжении, как охотник в кустах.
Я это чувствовала спинным мозгом и взвешивала каждое словечко:
– Боюсь вас подвести. Я ведь больше по мужикам специалист. Да и то, как выяснилось, не первой категории.
– Откуда знаешь? – заинтересовалась Ляка. – Дилавер сказал?
– Нет, Дилавер доволен… Сама чувствую, сильно сдала после Эмиратов. Лякочка, не заводились бы вы со мной. Честное слово, не гожусь. И Иванцова мне никакая не подруга, да и Громякина я вообще ни разу не видела. Только по телевизору. Пустышку тянете. Объясни им, Ляка. Не бери грех на душу.
Синие заплывшие глазки изучали меня, как два микроскопа.
– Чего-то химичишь, Надин. Может, перекупалась на солнышке перегрелась?
– Да я четверо суток из постели не вылезала, – сообщила я с гордостью.
– Тогда, может, тебе деньги не нужны? Большие деньги?
– Нужны. Но не такой ценой. Вагиночка, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Это же наша общая девичья заповедь.
– Не называй меня Вагиной. Какая я тебе Вагина?
– Извини, сорвалось…
– Денежки, конечно, не бесплатные. Отработаешь. Поумней нас люди подскажут как.
– Не хочу, Вагиночка. Помилуй ради Христа! Мольба возымела такое же действие, как если бы я обратилась к кирпичной стене. Ляка повертела в пальцах эолoтые часики, сверкнувшие хитрым желтым глазом.
– Аванс взяла?
– Насильно дал. И потом, это за другое.
– Какая разница? – важно изрекла она, – Хватит дурачиться, малышка. Поезд уже ушел, нам с тобой его не догнать.
Вязкий, бессмысленный пошел разговор… Вставать, предстояло до света, и через час мы улеглись. Я уснула в печали. В голове вертелось одно и то же: кого-ток увяз – всей птичке пропасть… Прощай, прекрасная Анталия.
4. ФИРМА «КУПИДОН»
Действительность оказалась проще, чем грезы турка. Офис – одно название что «Купидон». На самом деле – трехкомнатная квартира на Пятницкой, в жилом доме, снятая в аренду. Провели ремонт, развалили пару стен, натащили финской мебели и компьютеров – вот тебе новая фирма зарегистрированная, с лицензией, со штатным расписанием и уставным капиталом в тысячу баксов.
Сотрудников четверо, включая меня, генерального, то бить директора. Но все тоже не совсем всамделишные, а якобы сотрудники. Натуральнее всех выглядит бухгалтер – Зинаида Андреевна Шмелева, крашеная блондинка лет пятидесяти. капризная, властная – и голос зычный, с истерическими нотками. В первый же день завалила стол ведомостями и циркулярами и предупредила, что если кто-то без разрешения сунет туда нос, она его прищемит. В разговорах со мной, вроде бы своим начальником, она пучила глаза и выдерживала исключительно обвинительный тон. В своей жизни я мало видела бухгалтеров, но, по-моему, они такие и должны быть.
Моя личная секретарша – толстозадый юноша Вадик Апресян, стопроцентный гей с наивными, птичьими глазками и нежными щечками, которых, кажется, еще не касалась бритва. Думаю, его взяли в секретарши, учитывая предполагаемую ориентацию «Купидона». Впрочем, не знаю. Ко мне он обращался почтительно и по имени-отчеству, но это было даже не смешно. Во всем его незрелом облике явственно проступала заведомая обреченность. Видно было, что не жилец. Я испытывала к нему материнские чувства. Он был безвредный. Таких по нынешним временам стирают с карты жизни обыкновенной резинкой – не остается никаких следов. Вдобавок по мути в глазах легко определялось, что Вадик уже крепко торчал. Редкие посетители называли его ласково Таней, и он охотно отзывался на это имя. Зинаида Андреевна с самого начала возненавидела его люто, даже больше, чем меня, и потребовала огородить ее стол ширмой, чтобы не видеть, как Вадик шастает в туалет. Я попробовала заступиться, но нарвалась на строгую отповедь.
– А вы знаете, милочка, что он делает в туалете, педик проклятый?
– Ну, полагаю, то же, что и все.
– Ах вы полагаете?! – Сарказм сокрушительный. – Тогда со своей стороны полагаю, нам не о чем разговаривать!
Особый сказ – Геннадий Миронович Шатунов, который по штату числился как бы моим коммерческим заместителем. В действительности, конечно, он был в мыльном пузыре «Купидона» главным персонажем. И именно через несколько дней после моего возвращения из Анталии заехал за мной на Зацепу, где я жила с мамочкой, и отвез на Пятницкую "принимать дела". Приехал на серебристом «Ситроене» и выглядел респектабельным, ухоженным бизнесменом лет за сорок. В добротном костюмчике аглицкого пошива, с модной прической, с прекрасными фарфоровыми челюстями и располагающей улыбкой, смягченной круглыми очочками с золотыми дужками. Когда подсаживал в тачку, не преминул ловко ухватить за попку. Я резко огрызнулась, и Геннадий Миронович добродушно хохотнул:
– Как скажешь, командир. Твое слово – закон. Разумеется, он и был бизнесменом, но это не вся правда о нем. Как многие нынешние воротилы, он был человеком с двойным дном, или, проще говоря, двуликим Янусом. Мы с ним трудно сходились, а когда наконец сошлись, он сам об этом рассказал, нарушив одно из строжайших коммерческих табу. Короче, кроме того что он занимался легальным бизнесом, он был еще вором в законе по кличке Яша Мосол, причем вором старой, нэпмановской закваски. В «Купидон» его откомандировал сходняк для выполнения какой-то чрезвычайно важной для всего воровского дела миссии. Вскоре я убедилась, что связи у него немалые. В его гроссбухе имелись номера телефонов видных шишек из разных министерств и ведомств, а также он хорошо знал турка Дилавера, который меня завербовал. Уже на второй-третий день я прекрасно понимала, что если кто-то поможет мне выбраться из «Купидона» живой, так это Геннадий Миронович. Какой вывод из этого могла сделать такая девочка, как я, ежу понятно. Мы оба глазом не успели моргнуть, как оказались в одной постели, и я сделала все возможное, чтобы он остался доволен. Довольной, как ни странно, осталась только одна его половина – та, которая была Яшей Мослом.
Вторая половина, которая была коммерческим директором «Купидона», не верила ни в какие любовные сказки и вообще была равнодушна ко всему, кроме звона монет. Отличить одного от другого не составляло труда. Вальяжный Геннадий Миронович говорил на двух языках, на английском и польском, запросто и со знанием дела употреблял такие слова, как «маркетинг», "компьютерный анализ", «капитализация» и «дебилизация», курил контрабандный золотой «Парламент» и пил охлажденные коктейли. Яша Мосол жрал руками, сосал «травку», играл в «сику» и изъяснялся исключительно матом или по фене. Находиться вместе в одном туловище им было тяжело, и я не раз наблюдала, как спровоцированный чьим-нибудь неосторожным замечанием благообразный бизнесмен Шатунов вдруг покрывался свекольной рябью, начинал размахивать руками и задыхаться, будто готовился к обмороку, – и это значило, что в неурочное время пытался вырваться на волю Яша Мосол. Естественно, мне ближе и приятнее был вор в законе, который балдел от моих ласк и в один прекрасный день поклялся страшной воровской клятвой, что замочит каждого, кто попробует меня опустить. В ту же секунду двойник бизнесмен Шатунов отозвался на клятву холодным, скептическим смешком.
Геннадий Миронович сидел в одной комнате со мной, и столы у нас были одинаковые, но ему еще принадлежал сейф с электронными запорами, который он при мне ни разу не открыл. Вообще в контору он заглядывал редко, и то на час, на два. В остальное время наша троица – я, бухгалтерша и секретарша Вадик – в основном бездельничала, но никто не скучал. Зинаида Андреевна корпела над якобы квартальным отчетом, я названивала по телефону, смотрела телевизор и мучительно искала выход из создавшегося положения, Вадик-Таня прихорашивался перед карманным зеркальцем, подолгу курил, мечтательно глядя в окно (за его окном краснела кирпичная стена), иногда приводил какого-нибудь посетителя: "Надежда Егоровна, это к вам".
Появление каждого нового лица меня пугало, потому что было необъяснимым. Никакой мало-мальски осмысленной трудовой деятельности мы не вели, объявлений не давали, и о нашем существовании свидетельствовала лишь скромная, почти незаметная табличка под козырьком подъезда – "ООО "Купидон"". Но люди, ведомые таинственным рыночным чутьем, все же забредали, преимущественно старики и старушки, а также молодые коробейники, готовые всучить задешево любой товар, начиная от поролоновых подушек и плееров и кончая виагрой с Пелевиным с Марининой. Старики, естественно, просили хоть какого-то вспоможения, ссылаясь на близкую голодную смерть, и так как с каждым днем их становилось все больше, я предложила Зинаиде Андреевне открыть небольшой благотворительный счет и раздавать особо нуждающимся по десять-двадцать рублей. Бухгалтершу от моих слов едва не хватила кондрашка.
– Милочка, вы хоть думаете, что говорите?
– Что такое, Зинаида Андреевна?
– Да я не знаю, чем зарплату платить… Извините, Надежда Егоровна, вы где работали раньше?
– По-всякому бывало… Какое это имеет отношение?..
– Такое, милочка, что у нас солидное учреждение. Кто же вам позволит выходить за рамки сметы? Чтобы открыть новый счет, потребуется решение координационного совета.
– Понятно… Но ведь жалко стареньких. Им тоже хочется молочка с хлебушком.
– Коли вы такая жалостливая, выходите с предложением наверх.
– Куда наверх?
Бухгалтерша не ответила, на мгновение остекленела и, сокрушенно разводя руками, удалилась.
Несколько раз я пыталась связаться с Лякой, но у нее дома никто не отвечал, а сотовая трубка сообщила, что абонент вне предела досягаемости. Набравшись духу, я позвонила Ивану Захаровичу в банк «Анаконда». Он узнал меня, но держался как-то скованно. Учтиво поинтересовался, все ли у меня в порядке, но когда я начала жаловаться, тут же перебил, сказав, что у него совещание и не могла бы я перезвонить в другой раз, через денек-два.
– Иван Захарович, – заспешила я, – никак не могу найти Ляку… Не подскажете, где она? Ответ получила поразительный:
– Надин, дружочек, а разве вы с ней не в турпоездке?
Я положила трубку. Абсурдность происходящего меня не смущала, наоборот, вдохновляла. Я не вчера родилась и хорошо усвоила, что в этой стране шуршание больших денег всегда сопровождается потусторонними явлениями. Но такими они кажутся только непосвященным.
Примерно на десятый день Геннадий Миронович явился в офис какой-то всполошенный. Мне даже показалось, что и Мосол пришел вместе с ним. Секретарша Вадик-Таня, как было заведено, подал кофе с ликером, и Шатунов выставил его за дверь, дружески потрепав по заду. Обратил на меня злые очи:
– Ну, Надюха, готова?
– К чему, Гена? Хочешь прямо здесь?
– Не до озорства сейчас. Пора выходить на Иванцову. Из-под очочков посверкивали голубоватые лучики, огромной пятерней почесал под рубахой грудь в том месте, где, я помню, любовалась, – вытатуированы два летящих ангела.
– Как это, Гена, выходить на Иванцову? Долго смотрел на меня, словно не узнавая, потом выпил ликеру, поморщился – ах, не водка. Мосол явно пробивался наружу, в кабинете это случилось впервые.
– Слушай сюда, Надюха. Ведено ускорить процесс. Подробности тебе знать необязательно. Надо заручиться закорючкой Громякина. С ним договоренность давно имеется. Твое дело – толчок через Иванцову.
– Какой процесс, Геночка?
Психанул. На скулах запрыгали желваки. Мосол почти вышел из-под контроля, но мне это было на руку. С ним управиться легче. Вор в законе податлив на ласку и на слезу. Тем более связан воровской клятвой.
– Ядовитые вопросики задаешь. По рогам хочешь схлопотать?
– Почему сразу по рогам? Мосолушка, ты меня больше не любишь?
Зыркнул по сторонам, заглянул под стол (тюремная привычка), а я застенчиво перебралась к нему на колени.
– Правда, Мосолушка… я же ничего не знаю. Сколько можно играть втемную? По-человечески пойми меня как женщину.
– Здесь я тебе не Мосол, а Геннадий Миронович. Заруби на носу.
Бодрился, но на самом деле уже потек. Рожа побагровела. Еще секунда – и ринется запирать дверь.
– Звони той падле. Дело срочное. Не терпит отлагательств. На заметке у Мудрика.
Я пересела на стул. Нельзя доводить до крайности. Из Мосолка можно что-нибудь выудить, именно когда он в промежутке между желанием и самим половым актом. Когда свое возьмет, только рычит удовлетворенно. Точно так же от Геннадия Мироновича, его двойника, можно что-либо узнать, когда он в уме пересчитывает купюры. В этот момент на его смурной морде появляется мечтательное выражение, как у лунатика, и он теряет самоконтроль.
– Мосол Миронович, вот мое последнее слово. Скажи что за процесс и кто такой Мудрик? Тогда позвоню Иванцовой. Хотя мы с ней никакие не подруги, сто раз говорила.
– Не знаешь, кто такой Мудрик?
– Откуда?
– Любопытно. Что ж, тут секретов нету. Главный наш куратор из «Дизайна». Кто же еще?
Чтобы не выдать удивления, я опустила глаза. Значит, вот оно что! За всей этой хреновиной стоит блистательный Гай Карлович Ганюшкин. Как же, наслышаны. Больше того, имели честь. Незабываемое воспоминание. Роскошная загородная вилла, теплый вечер, массовая сходка не помню по какому случаю. Я вся от Версачи, распаленная, благоухающая, соблазнительная, как тысяча наяд, в сопровождении молодого преуспевающего фирмача. Не помню, как зовут, но помню, что через месяц от него остались только мозги на стене в подъезде. Музыка и фейерверки, реки шампанского – и к нашему столику подходит импозантный господин в сиреневых шортах, в голубой детской маечке, с волосатой грудью, со свекольньм лицом, улыбается, поводит во все стороны хищным носярой, будто принюхивается, и говорит человеческим голосом: "Однако… Кто ты, прекрасная незнакомка?" И я, дерзкая, в ответ: "Мужнина жена, благородный принц".
Продолжения не было, но могло быть. В этом смысле девушку не обманешь. Пока обменялись любезностями, он раз пять меня изнасиловал, не вылезая из шорт. Ножищи массивные, волосатые, глаза вытаращенные, как у таракана, – блеск. Но, видно, не судьба. Так бывает: если сразу не получилось, потом не наверстаешь. Магнат, нувориш, надежда демократии, член Семьи, покровитель сирых и убогих, кровопийца из кровопийц, короче – лакомый кусочек. Корпорация «Дизайн-плюс». Разумеется, я не знала, чем конкретно они занимаются в этой корпорации, мне ни к чему, но, как каждый рядовой обыватель, понимала: грабят очень успешно. Спускают с нас шкуру за шкурой без всяких даже обещаний оделить новой, пусть похужее. Я не жалела об упущенной возможности. С такого человека, как Ганюшкин, при везении можно, конечно, слупить на несколько лет безбедной жизни, но легко и башку потерять. Сколько милых, привлекательных девочек, полных светлых надежд, исчезают бесследно в районе их Питания… В тот раз убереглась, сейчас, похоже, прижучили.
– Значит, наш «Купидон» принадлежит "Дизайну"?
– Какая тебе разница?.. Давай звони. – Мосол набычилcя, решив, что ляпнул лишнее.
– А процесс? Какой процесс? Чем торгуем?
– Зачем тебе?
– Как зачем? Иванцова спросит, что отвечу?
– Не спросит… Она в курсе, как и Громякин. Только кочевряжатся пока. И хочется и колется. Фраера паскудные… – Мосол с сожалением разглядывал бутылку водки, которую я выставила на стол, – Не тяни, Надька. Поджимает под дыхалку.
С Олькой мы не виделись года два, но иногда созванивались. Звонила всегда я, ей без надобности. Она так высоко летала, что не до прежних школьных подруг. Хотя, если по правде, когда-то нас связывали близкие отношения. Мы даже невинность потеряли в один и тот же день в девятом классе, от одного и того же партнера, десятиклассника, который на этом делал маленький бизнес. У него и кличка была соответствующая – Коля Елдак.
Кстати, я тащилась от Олькиного папани, деликатнейшего Анатолия Викторовича. Если бы попросил, дала бы без разговоров, но тогда об этом и речи не могло быть. Десять лет назад россияне еще не избавились от совковых предрассудков, и если бы я кому-нибудь призналась в своем желании, просто сочли бы извращенкой. Я тоже думала, со мной что-то неладно. Уже попозже, поднабравшись западного ума, поняла, что это вполне нормальное чувство: страсть к отцу, к брату, к родителям подруги и так далее. Все описано у Фрейда. Анатолий Викторович, сам того не подозревая, действовал на меня как удав на кролика. Трудно, наверное, назвать это влюбленностью, да я до сих пор не знаю, что такое влюбленность, но когда он своим профессорским рокотком произносил что-нибудь типа: "Надин, радость моя, не холодно тебе в этой курточке?" – у меня, несчастной, внизу мокрело. Ах, где ты моя молодость, буйство глаз и половодье чувств…
Другое дело – ее брательник Виталик. Он-то как раз делал попытки. Самовлюбленный болван. Даром что теперь мебелью торгует, а ему бы деревянной башкой орехи колоть. На дух не выношу таких самоуверенных красавцев. Жаловалась Ольге: "Если твой полоумный братец еще раз полезет, не обижайся, подружка, яйца оторву!" Хохотала, стерва: "Отрывай, не жалко".
Я позвонила Иванцовой, и как-то мутно стало, когда услышала в трубке мелодичный знакомый голос. Неужто она тоже во все это замешана, как Ляка. А во что во все?
Разговаривали так, будто расстались вчера.
– А-а, это ты? – вяло поздоровалась Иванцова. – Ты где?
– В офисе… Надо бы встретиться, Оль.
– Да-да, хорошо бы… Подожди, в каком офисе? Ты разве работаешь? Она не притворялась, действительно не знала. Я похвалилась, что сделала карьеру и имею собственную фирму "Купидон".
– Поздравляю, – холодно, без удивления похвалила Оля. – Чем занимается твоя фирма?
– Об этом лучше не по телефону, Оль.
– Ладно… Сейчас, подожди, взгляну на график… – деловой разговор деловых людей, похоже, девичьи телефонные посиделки остались в прошлом.
Мосол налил водки, внимательно слушал. Сказал:
– Договаривайся на сегодня… Нечего тянуть.
Я покрутила пальцем у виска, дескать, думай, что говоришь. Мне ли диктовать условия?
– Надюха, ты здесь?
– Да, Оленька.
– Твоя фирма, под чьей она крышей?
Мосол поднес стакан к губам, но не торопился выпить. Никогда не видела его таким настороженным.
– Вроде бы у Ганюшкина под крылом. "Дизайн-плюс"
– Что значит – вроде бы? Ты же сказала, твоя фирма.
– Оль, давай не по телефону, – повторила я.
Мосол опустил стакан, лицо окаменело. Трудно понять, кто это – вор в законе или бизнесмен Шатунов. Оба смотрели на меня предостерегающе.
– Хорошо, – отозвалась Иванцова, но чуть раздраженно. – Подъезжай прямо сейчас. Сможешь? На Добрынинскую.
– О'кей. Через час буду.
– Минутку, Надя. Я только сейчас сообразила. Так это тебя патронирует Гуревич?
– Скорее его супруга. Елена Вадимовна.
– Ну и дела… Все, жду…
– Ждет, – сказала я Геннадию Мироновичу, опустив трубку.
– Когда?
– Прямо сейчас. Доволен?
Мосол с облегчением осушил стакан, бросил в пасть шоколадную конфетку.
– Молодец, детка… Теперь так, – покопался в кейсе, положил передо мной несколько листков. – Дельце пустяковое. Громякин должен это подписать. Если зайдет речь об откате, скажешь, по обычной схеме. Больше тебе ничего знать не надо.
– Можно почитать?
– Почитай… Только помни: любопытной Варваре на базаре нос оторвали.
Я пролистала контракт, в котором было двадцать пять пунктов. Стороны обязуются – и пошло, поехало… Одна сторона – фирма «Купидон», вторая сторона – сплошь прочерки.
На последнем листке опять же печати «Купидона» и место для подписей. От «Купидона» генеральный директор – это, видимо, я – и главный бухгалтер. Единственной, кто расписался на филькиной грамоте, как раз и была Зинаида Андреевна. Когда только успела… Сколько я ни напрягалась, смысла контракта так и не смогла понять. Лишь уразумела, что в случае споров и разногласий стороны могут обратиться в арбитражный суд.
– Может, я тупая, – призналась я, – но все это для меня темный лес.
– Вот и хорошо. Распишись. На трех экземплярах. Я расписалась где положено. От водки Геннадий Миронович слегка размягчился, и я воспользовалась этим.
– Помнишь свое обещание, Мосолушка?
– Чего?
– Не дашь в обиду, спасешь от лютой смерти.
Налил еще полстакана, подумал. Пить или не пить. Сказал, не веря сам себе:
– Не будешь зарываться, все обойдется.
– Меня уже опускают, разве не видишь?
– Нет. До этого еще далеко. Ты им нужна.
– Мосолушка, любимый, за что все это? Я же никого трогала, никуда не лезла…
Мосол водку выпил. Ответил строго:
– Поздно сопли распускать.
Поехали на его машине, на серебристом «Ситроене», за баранкой незнакомый водила, упитанный бычок. За пятнадцать минут, пока ехали, все заново прокрутилось перед моими глазами: Анталия, Ляка, Дилавер… а еще раньше – Эмираты, Витька Скоморохов, смерть отца, долгое, затянувшееся ожидание чуда, которое так и не произошло. И не могло произойти. Вдруг я остро осознала, что у меня нет будущего, потому что моя жизнь бутафорная, похожая на фирму «Купидон» и на наш проезд по Москве на серебристой машине. Во всем этом столько же настоящего, сколько правды в пьяном вздохе.
– Ты чего? – заинтересовался Геннадий Миронович. Плачешь, что ли?
– Отстань.
– Не-е, не надо. Плакать чего теперь… Не на правку едем – в культурное место. Нехорошо с красным рылом. Вытрись, пожалуйста.
Я подмазалась, подправила личико – и через минуту была у Оленьки Иванцовой. Мосол остался в машине. дорожку напутствовал так:
– Никакого лишнего базара. Чего не поймешь, прикидывайся дурой. У тебя получится.
На Ольке костюм из плотной шерсти, неброский, но на штуку тянет. В ушах камушки. За то время, что не виделись, она вроде подтянулась росточком, похорошела. Как и велел Мосол, я не стала тянуть резину. После объятий, после двух-трех ничего не значащих фраз достала бумаги.
– Вот, Оль, подпиши у барина.
На документ она взглянула мельком, накрыла бумаги сверху изящной, узкой ладонью. В глазах что-то незнакомое, укоризненно-насмешливое.
– Как же ты в это впуталась, подружка?
– Во что в это? Если бы я знала…
– Ах, даже не знаешь? Ну, тогда посмотри… Щелкнула пультом, и на экране телевизора, подключенного к видаку, проступило изображение. Сначала я подумала, реклама. Замаячила длинная очередь молодых женщин в каких-то странных цветастых балахонах, накатывающая волна за волной. У женщин отрешенные, как будто неживые лица, убитые горем. Они шли одна за одной, задрав подбородок, но иная несуразность была в том, что все похожи друг на дружку к огромное скопление близняшек. Потом началась очередь из молодых, рослых мужиков, тоже поразительно похожих, с окаменевшими квадратными будками и с вселенской печалью в полузакрытых глазах. Две бесконечные вереницы горемык разного пола брели неизвестно куда. Зрелище завораживало, томило. Хотелось, чтобы хоть кто-то один – женщина, мужчина – улыбнулся, подал голос, сбросил с себя оцепенение. Прямо мурашки побежали по коже.
Оля щелкнула пультом – и изображение исчезло.
– Ну, как тебе?
– Нормально… Что они рекламируют? Прокладки?
– Ничего не рекламируют. Это и есть товар, которым ты торгуешь. Купидоны.
– Оль, – протянула я плаксиво. – Просвети меня грешную, куда я вляпалась? Впотьмах блуждаю. Хоть ты не говори загадками. А то у меня крыша поедет. Я после Эмиратов не совсем полноценная. Вагина втянула. Ты ведь знаешь рыжую нимфоманку, супругу Гуревича?
– На чем, интересно, вы сошлись с Вагиночкой?
– На б. стве, Оль. На чистом, бескорыстном б…стве. А она вон что устроила. Ты им понадобилась, Оль. Меня и подписали как твою подружку. Помоги, Оль! Помирать чего-то неохота. На кого мамочку оставлю?..
Слушала внимательно, сощурив светлые, изумительного рисунка глаза, и я вдруг поймала себя на мысли, что передо мной совсем не та Ольга, с которой мы в школе шушукались на переменках, и не та, с которой перезванивались и болтали о разных пустяках, попутно клянясь друг другу в преданности. Не случайно она поднялась на такую вершину и попала в этот кабинет с массивной немецкой мебелью, где работает кондиционер и пахнет цветами, но все равно как-то познабливает. Случайно с девочками такие метаморфозы не происходят. Видно, было в ее натуре что-то такое, чего я не замечала и чего не было в моей. Не думаю, что Олька умнее, привлекательнее меня, но уж точно – победительница. Вот потому ее и приметил один из самых крутых мужиков в стране, претендент на трон.
– Не стоит преувеличивать мое влияние на Владимира Евсеевича. – Она будто подслушала. – По секрету скажу, Надечка, я ему даже не любовница.
– Ой! – воскликнула я.
Оля улыбнулась, угостила меня сигаретой и на минуту стала прежней – доброй и милой подругой.
– Представь себе. Бывает, конечно, но редко. Но я действительно вхожу в его ближайшее окружение. Громяка мне верит, а это, Надечка, в политике такая же редкость, как порядочность. Настоящий политик вообще-то никому не должен верить, впрочем, это к делу не относится.
– Ага, – сказала я.
– Не агакай, – засмеялась совсем по-домашнему. – Что ты как маленькая… Вот это, – погладила бумаги, – очень перспективный коммерческий проект, можно сказать, суперпроект. Но у Громяки есть сомнения, и они вполне обоснованные. Деньги нам нужны, скоро выборы, и суммы за этим проектом фантастические, но лоббировать его в открытую нельзя. Если пресса пронюхает, будет такой скандал, какого еще не бывало. Громяке это никак не подходит. На него и так вешают всех собак. Кем он только не был. И растлителем младенцев, и педиком, и фашистом. Ему только недоставало работорговли. А ведь могут повернуть и так. Хотела бы я спросить наших записных моралистов, чем еще может торговать Россия в ее нынешнем положении, кроме нефти?
Я робко попыталась повернуть ее мысли в нужную сторону:
– Значит, то, что мы видели, вот эти мужчины и женщины?..
– Ну да, это клоны. Величайшее в мире научное открытие. Самая дешевая рабочая сила. И штука в том, что россияне подходят для унифицированного отбора лучше всего. Может быть, наравне с африканцами. За последние десять лет все в этом убедились. Основные качества россиянина – неприхотливость, долготерпение, стадность мышления. Такого человеческого фактора, как говорил Горбач, нигде не сыщешь. А тут – греби лопатой. Десять лет умерщвления – и никакого серьезного протеста. Свобода, общечеловеческие ценности Любой бред проглатывают, как собаки сырую печенку. Теперь представь, Надечка, с какой охотой россияне воспримут идею биологически скорректированного самовоспроизводства. Конечно, пока еще это все общая идея, научный эксперимент, но…
– Не шутишь? – пискнула я, испугавшись сумасшедшего блеска в ее глазах.
Она отмахнулась от глупого замечания.
– Откровенно говоря, Надин, я горячая сторонница проекта. Больше того, многим пожертвовала ради него. Об этом как-нибудь после… нам почти удалось убедить Владимира Евсеевича. Почти! Он боится огласки, но не только это. Намешалось личное. Он ненавидит Ганюшкина. Чего они не поделили, не знаю, еще до меня было, но при одном упоминании этого имени мой прямо весь синеет, как баклажан. А у него давление. Он с виду такой богатырь, на самом деле – рыхлый, как навозная куча… Тебе необходимо подписать контракт?
– Еще бы! Меня и держат, чтобы подписывала, не сумею – фьють! – и башки нету. Сама понимаешь.
– Понимаю… Тогда давай сделаем по-хитрому. Представим так, что «Дизайн» тут ни при чем и ты действуешь самостоятельно.
– Кто в это поверит?
– Неважно. Главное, Громяку не разозлить, не задеть его мужское самолюбие. И потом – за тобой Гуревич, банк «Анаконда». Это солидно. Громяка не будет вдаваться в детали, но тебе придется пойти со мной.
– Куда?
– К Владимиру Евсеевичу, куда же еще?..
– А где он?
– Наверху. Сейчас позвоню – и пойдем. Юбочку покороче подтяни.
– Ой? – вздохнула я.
Громякин сидел под огромным полотном: Георгий Победоносец повергает копьем Змея. Обличьем святой Георгий неуловимо напоминал самого Громякина. Скорее всею, картина написана по спецзаказу – художественный пиар все больше входил в моду. Вождь партии небрежно махнул рукoй на кресла.
– Быстро, Оля. У вас пять минут. Еду в Кремль. Ольга сухо повторила слово в слово все то, что перед тем сказала по телефону: проект «Клоны», договор о намерениях, никаких обязательств. Промежуточный вариант. Дослушав, Громякин окатил меня свинцовым взглядом, по-медвежьи прошелся из угла в угол. Опять сел. Грозно уставил палец.
– Кто такая?
Я сделала вид, что затрепетала. Ответила Оля:
– Директор фирмы «Купидон». Посредник, Владимир Евсеевич.
– Не засланный казачок?
– Ни в коем случае, моя школьная подруга. Надин Марютина. Ваша давняя фанатка. Протеже Гуревича.
– Мне начхать, чья она протеже! Разворовали Россию мерзавцы! Ничего, скоро всех уроем, вместе с Гуревичем. Тюрем хватит.
– Ой! – сказала я.
Вождь повернулся к Ольге:
– Идиотка?
– Нет, Владимир Евсеевич. Робеет.
– Ну-ну… Надеюсь, не демократка?
– Монархистка, Владимир Евсеевич. У нее корни дворянские по батюшке.
– Все нынче дворяне… А я вот простой русский мужик от сохи, с чем вас и поздравляю… В Бога веришь, Марютина?
– Православная я.
– Православная, говоришь? Чего ж тогда занялась непотребным делом? Не боишься геенны огненной? Или денежки не пахнут?
Я оглянулась на Ольгу, но та будто воды в рот набрала. К счастью, Громякину не потребовался ответ. Он снова вскочил на ноги, пробежался по кабинету, делая характерные пасы, знакомые миллионам россиян. Вещал как на митинге:
– Россиянин терпелив, но всему есть предел. Рыжие подонки уже почуяли близкий конец. Ишь как забегали. Вопят как недорезанные. Президент их не устраивает, гимн не устраивает, народ не устраивает. Все воровать мешают. К америкашкам взывают: Клинтушка, голубчик, наших бьют! Ничего, скоро разворошим осиное гнездо. И до Клинтушки доберемся, и старушке Европе задерем подол. По-суворовски. Не хотели добром, получите, заразы, наших российских клоников. Мильоны нас! Да Клинтушка и так накрылся пыльным мешком. У америкашек своего ума нет, под израильскую дудку пляшут, а все-таки сообразили в последний момент. Глобалисты хреновы! С Россией шутки плохи, нам только дай размахнуться. Верно, девоньки?
Неожиданно упал в кресло, отдышался, с сомнением оглядел мои коленки.
– Ишь вырядилась, коза! Но товарец есть, одобряю… некогда лясы точить, давай бумаги, Ольга Анатольевна. Учти, на твою ответственность.
– Как обычно, Владимир Евсеевич.
Через секунду выкатились из кабинета, как из бредового сновидения.