Текст книги "Дальнейшие похождения Остапа Бендера"

Автор книги: Анатолий Вилинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава VIII. СЧАСТЬЕ ШОФЕРА

Телеграмма из Киева нашла Адама Козлевича на постоялом дворе, где в стороне от разнообразного гужевого транспорта, под забором стояли и валялись останки его «лорен-дитриха». После аварии их доставила сюда конная площадка знакомого молдаванина.

Козлевич горевал. На оставшиеся у него деньги много пил, садился возле частей и деталей бывшей «Антилопы», в несчетный раз осматривал их, примерял, тяжело вздыхал и, видя невозможность собрать свое механическое творение, уходил в ближайшую пивную. Гасил боль в своей душе кружками пива. Состояние души Адама Казимировича было более удручающим, чет тогда в Арбатове, когда его шоферское дело «Эх, прокачу!» потерпело крах.

– Дядя механик, дядя шофер! Вам телеграмма – нашел его посыльный мальчик в это трагическое для Адама время.

Нежного и обходительного Козлевича на постоялом дворе все знали и очень уважали. И возчики пароконных немецких фургонов, и молдаванских фруктовых площадок, и мажар, и телег, и даже кучера роскошных фаэтонов и пролеток, заезжающих сюда на кратковременный постой.

Текст телеграммы произвел на Адама Казимировича магическое действие. Душа его заволновалась так сильно, что не прошло и часа, как он был уже на вокзале и покупал билет до Киева. А до посадки в поезд сообщил по телеграфу бывшим участникам скоростного автопробега Арбатов-Черноморск о своем приезде.

Выйдя из вагона в Киеве, Адам Казимирович сразу же попал в объятия нарядного Бендера, а затем и Балаганова, которые с искренним восторгом радости на лицах встречали его на вокзале.

Все трое после шумной встречи отправились в привокзальную пивную, где Адам, держа в руке пивную кружку, говорил:

– Вот спасибо, братцы. Совсем было погиб. Доконала меня последняя авария. Особенно когда понял, что снова собрать «лорен-дитрих» невозможно.

– Теперь, Адам, мы купим вам обещанную «изотту-фраскини». Не новую, конечно… – обнадеживал его Остап. – Или другую какую присмотрим на рынке или по объявлению в газете.

Глаза Козлевича заблестели от слез. Он, закусив кончик своего кондукторского уса, встал и поочередно обнял своих антилоповцев.

– Хорошо бы было, братцы, – говорил он растроганно.

– Так и сделаем, дорогой наш автомеханик, – заверил Бендер.

– Без автомобиля нашему предприятию никак нельзя, Адам Казимирович, – подтвердил Балаганов.

Все трое были в радужной уверенности, что именно так и будет выполнено обещанное.

С приездом непревзойденного автомеханика Киевское отделение ДОЛАРХа приобрело настоящий вид государственного учреждения. У дверей правления теперь постоянно дежурила, сверкая лаком, машина. Конечно же, это была не новая, но еще довольно не старая «изотта-фраскини», которую компаньоны купили по случаю отъезда за границу какого-то иностранного специалиста, давшего объявление в газете.

Главный оценитель машины с пристрастием осмотрел ее перед покупкой, завел мотор, прислушиваясь, а затем, с душевным трепетом, сев за руль, проехал несколько кругов по улице. Вытерев лицо, вспотевшее от волнения, Козлевич заявил:

– Аппарат хороший, братцы, – и покупка тут же состоялась.

– Сделаем, камрады, выезд на природу, – предложил Остап.

– А голыми танцевать не будете? – счастливо рассмеялся Козлевич, напомнив им Арбатов.

– Ни в коем случае! – понял шутку Остап. – Правда, Шура?

– Как можно, командор, Адам Казимирович! – давясь смехом ответил Балаганов.

И вот «изотта-фраскини» помчалась по Брест-Литовскому проспекту в сторону Святошино. Великий комбинатор, а за ним и его друзья, опьяненные лихой ездой, закричали:

– Гип-гип, ура!

Был предпасхальный период в жизни Киева. И хотя власти не только этот Светлый праздник не отмечали, но притесняли и осуждали тех, кто чтил эту бессмертную дату. Вели рьяно антирелигиозную пропаганду. А тех, кто изготовлял принадлежности и даже свечи для церкви строго наказывали.

Но приближение Святой Пасхи чувствовалось во всем. И хотя предстояли ленинские субботники, но киевляне уже мыли окна, белили стены домов, красили двери и заборы, убирали дворы и подметали улицы. А базары и нэпманские магазины переполнялись людьми, делающими предпраздничные покупки, чтобы отметить день Воскресения Христа.

Стояли теплые весенние дни. Цвели каштаны, сирень украсилась белыми, фиолетовыми и лиловыми душистыми кистями. Яблони вспенились белым цветением, и на смену лесным фиалкам пришли ароматные букетики ландышей. А там, где уже зацвели липы, медоносный запах пьянил прохожих, напоминая, что праздничная весна прочно обняла город своим благоухающим цветением. Покрыла землю в парках, садах и на днепровских склонах яркой зеленью, дышащей свежестью.

В церквях и соборах, которые еще не закрылись властями, шла подготовка к ночной литургии.

Балаганов заявил своим друзьям, что он непременно отстоит Всенощную и убеждал Козлевича присоединиться к нему.

– Если я и верующий православный, Адам Казимирович, то вы после охмурения вас ксендзами в Черноморске, неужели стали-таки безбожником? – спрашивал перевоспитанный церковью в честного гражданина.

– Да как вам сказать, Шура, – отвечал Козлевич. – В душе я верую, а вот тем, которые только и смотрят как бы потянуть с меня деньги и использовать в своих корыстных целях, не верю ни на грош.

– Да, Адам Казимирович, под видом служителей церкви дурят православных. Но таких кучка людей. И я, дорогой наш автомеханик, все же приглашаю вас.

Остап в таких разговорах не участвовал. Все свободное время он просиживал в библиотеке ВУАКа, выписывая нужные сведения об археологических раскопках, о местах древних захоронений, курганов. Изучал перечни ценных экспонатов, найденных экспедициями. Монеты, сосуды, украшения и другие изделия древних.

Наступил последний вечер великого предпасхального поста. К удивлению Балаганова Козлевич вдруг изъявил желание идти с ним во Владимирский собор и посмотреть, что там готовится к празднованию.

В соборе людей было мало. Освящение пасхальных куличей, крашеных яиц и скоромной снеди еще не проводилось. Горожане, которые в душе верили в бога и праздновали Светлый День Пасхи, идти в церкви не все решались. Опасались осуждения и даже преследования на своих государственных работах и службах.

Внутри собора свечи не горели. Ждали двенадцати часов ночи, когда митрополит трижды провозгласит: «Христос воскрес». Тогда загорятся свечи под веселый перезвон колоколов и многоголосый дружный хор певчих. А затем митрополит пойдет со своей свитой священнослужителей крестным ходом вокруг собора. Трижды обойдет его под пасхальные радостные возгласы народа и неумолкающие колокольные звоны.

Побывав внутри, Балаганов и Козлевич обошли собор снаружи, а затем уселись на свободную скамью во дворе. Молчали, наблюдали за нарастающим потоком богомольных людей, идущих в собор.

К друзьям-компаньонам подсел старик с благообразной бородой, с непокрытой головой, отчего завитушки его седых волос играли от дуновения ветерка. На нем была, если не новая, то хорошо постиранная и выглаженная косоворотка кремового цвета и полосатые брюки. Сандалии были одеты на босые ноги. Он вздыхал, покашливал и, наконец, обратился к сидящему с ним рядом Балаганову.

– Вы, молодой человек, вот сидите и смотрите как тут перед всенощной. А вот знаете как раньше было? Людей как видите сейчас мало здесь. Власти церковные службы не приветствуют. Мало того, заставляют и взрослых и детей обходить церкви стороной. А вот раньше… – прервал свое вступление в разговор старик. – Если бы вы знали, как раньше готовились к Пасхе. Знаете?

– Да так, – замялся Балаганов. – Не очень-то, отец.

– Ваш возраст уже не застал то время, а если и помнит что, то по молодости, наверное, не обращали внимания на ту суету, которая начиналась задолго до дня Святой Пасхи. А за последний десяток лет, да еще в гражданку, и вовсе все это стало уже не таким. Вот послушайте…

Адам Казимирович отстранился от спинки скамьи и с интересом смотрел на неожиданного рассказчика о былом.

– Раньше к празднику Святой Пасхи готовились заблаговременно, друзья, – говорил старик. – Стоило только посмотреть на оживленных людей в городе и всем становилось ясно: приближается Пасха. Вначале еврейская, католическая и наша – христианская. В канун праздников вы бы увидели как жизнь в Киеве начинала бить ключом с утра до поздней ночи, я вам говорю. Все куда-то торопились, несли узлы, свертки, а трамваи были забиты так, что ногу поставить там было негде. И все пролетки, экипажи и фаэтоны были нарасхват. А базары! С раннего утра и весь день кишели народом. Все запасались к празднику яйцами, разной живностью и битой птицей.

– Да, было время, отец… – закивал головой Балаганов.

– А как торговали магазины! В витринах выставки разные, надписи о дешевой весенней распродаже. Но если бы вы, мои хорошие, зашли бы в магазин Пашкова, что на углу Крещатика и Фундуклеевской, то уверяю вас, в ваших глазах зарябило бы от десятков названий вин, коньяков, ромов, ликеров, водки и шампанского. От рыбно-гастрономических, бакалейных и кондитерских товаров. И варшавский шоколад, зернистая и паюсная мартовская икра, осетрина и стерлядь, семга и рыбцы разные, копченые сельди и корюшка, вам предлагались. Тут же и тетерева, рябчики и куропатки, окорока разные, молочная телятина и молочные поросята, московские, сыры английские, швейцарские и русские. Чего только хотите было там. На любой вкус, друзья.

К началу праздника все улицы и площади города убирались. Вывески, двери, витрины и окна домов, фонари и тумбы, все промывалось и блистало чистотой и свежестью.

Начальство почты и телеграфа обращалось к жителям с напоминанием о заблаговременной отправке поздравительных писем, открыток и телеграмм, чтобы адресаты получили их в день Светой Пасхи. Благотворительные общества раздавали беднейшим православным семьям и детям приютов бесплатные пасхальные розговни, – замолчал старик.

– Ну, а пасхальные службы как, уважаемый? – спросил перевоспитанный церковью Балаганов.

– Расскажу. В Киево-Софийском кафедральном соборе пасхальную заутреню и божественную литургию совершал митрополит Киевский и Галицкий, а в Киево-Печерской лавре – архимандрит в сослужении со старшей братией. В других монастырях вели службу живущие в них настоятели – архиереи. Звон к заутрене во всех киевских церквах начинался по звону Софиевского собора ровно в двенадцать часов ночи. После одиннадцати часов утра каждый желающий мог лично поздравить с праздником Святой Пасхи митрополита Киевского и Галицкого в его покоях на территории Лавры…

– А когда святили, отец? – спросил Балаганов.

– О, если бы вы видели, уважаемые, какое это было святое торжество! Вокруг собора выстраивались православные, разложив на салфетках белоголовые с украшениями сдобные пасхальные куличи, сырные бабки и крашеные в яркие цвета яйца. Освящали колбасы, ветчину и другую скоромную снедь для разговения. Жгли свечи и ждали обхода священника, который в праздничной рясе окроплял все это святой водой, благословляя верующих.

– Очень интересно, уважаемый, очень, – промолвил Козлевич.

– Вот я и рассказываю вам, друзья. Праздник длился три дня. В эти дни запрещалось работать всем торговым, промышленным и ремесленным заведениям, за исключением торговли съестными продуктами, без различия вероисповедания как их хозяев, так и рабочих. Питейным заведениям разрешалось начинать работу только с двенадцати часов следующего после Пасхи дня. При этом их владельцы, за нахождение в их заведениях пьяных, продажу им, а также малолетним, крепких напитков. За шум, буйство и драки привлекались к уголовной ответственности. В свою очередь полицейским приставам поручалось во время праздничной недели устанавливать дежурства дворников у ворот своих домов в помощь чинам наружной полиции для поддержания общего порядка в городе.

– Это очень хорошо, – кивнул Адам Казимирович. – Порядок нужен всем.

– Конечно же хорошо, Адам, – тряхнул своими рыжими кудрями Балаганов.

– И вот еще… С двенадцати часов следующего после Пасхи дня разрешалось устраивать в городе праздничные представления, спектакль, зрелища. Самыми массовыми были, конечно, народные гулянья, которые проводились на Львовской и Лукьяновской базарных площадях, на площади около Гавани, и на Сенном базаре. Там сооружались балаганы, карусели и другие игровые постройки. А в театре «Соловцов» проводились пасхальные утренники для детей. На праздник в Киев прибывали тысячи богомольцев и экскурсантов. Они посещали местные наши святыни…

Киев обняла предпраздничная ночь, народу в соборе и вокруг него было много. Балаганов и Адам Казимирович встали и поблагодарили старорежимного рассказчика.

– Так вы не останетесь на всенощную? – спросил старик.

– Нет, отец. Завтра нам по службе надо чуть свет ехать, – пояснил Балаганов, с чувством сожаления, что нм надо уходить.

Он передумал оставаться на пасхальную ночную службу, так как Бендер предупредил их, что завтра до солнца они выезжают в Чернигов, где намечается покупка ценного антиквариата.

Идти домой им было не близко. И Козлевич сказал:

– Напрасно я послушался вас, Шура, приехали бы на машине.

– Нет, нет, дорогой Адам Казимирович, – ответил Балаганов, – если вы все время будете ездить, то и ходить разучитесь. А к храму Божьему ходить надо пешком, – рассудительно сказал затем он.

Адам Казимирович ставил свою незабвенную «изотту-фраскини» в сарай почти амбарного типа дворника Македона. Дворник за плату обслуживал их учреждение. А жена Македона всегда убирала комнату Общества и каждую неделю мыла полы. А к Пасхе сделала даже побелку стен внутри комнаты. За что Бендер великодушно выплатил ей надбавку в виде пяти рублей. Дворник, видя таких обходительных и не скупых «инчженеров», как он их называл, старательно подентал угол Крещатика и Прорезной возле дома, в котором находился ДОЛАРХ.

Глава IX. АРТЕЛЬ СТРОИТЕЛЕЙ И ОГОРОДНИКОВ

Все шло отлично. Покупали удачно, продавали антиквариат и иностранцам, и соотечественникам, и прибыль от этого росла.

Но председатель Общества с некоторого времени почувствовал чье-то неусыпное внимание к его учреждению. Все также как и прежде приходили бумаги с просьбами и требованиями сводок, отчетов, расчетов. Поступали как обычно и приглашения на заседания и от ВУАКа, и от других организаций. Но, несмотря на эту обычность великий комбинатор все же чувствовал, что ими кто-то интересуется. Сперва ничего определенного не было. Исчезло только привычное деловое чувство коммерции. Потом все реже и реже стали приходить уже знакомые им поставщики антиквариата и других вещей.

Но перед тем, как описать, что предчувствие Остапа его не обманывает, несколько слов о малозначительных событиях происшедших в другой части Киева. Событиях совершенно не имеющих, казалось бы, отношения к деятельности ДОЛАРХа.

За два года до того, как Остап Бендер и Шура Балаганов прибыли в Киев, в городе развернулось строительство нового железнодорожного вокзала. Одной из подрядных организаций строительства его была артель Саввы Фадеевича Морева.

Среднего роста и возраста, очень полный человек и хороший знаток не только строительных дел, но и того, как говорится, где взять и куда положить, если надо.

К строительному делу его привело решение начать новую жизнь. А жизнь Морева была греховна. В годы гражданской войны, переметнувшись от белых к красным, а затем к петлюровцам, затем снова к красным, и получив легкое ранение, вышел в отставку, когда гражданская война уже окончилась.

А если покопаться в его биографии, то можно было установить, что Савва Фадеевич побывал и у зеленых, и у махновцев, и у атаманов Ангела и Фомы Кожина. Хотел было с отступающими деникинцами за море податься, да передумал, зная, что без гроша в кармане чужбина станет во сто крат чужбиной и ничего ему не даст, кроме нищенства.

И он занялся предпринимательством. Но ему не везло. Все его начинания лопались, как мыльные пузыри. Несмотря на то, что он все же неплохо ориентировался в текущей обстановке.

Там, где он работал, его увольняли в первую очередь, покопавшись в его туманной биографии. А еще он мог работать, то там было ему невыгодно, а где выгодно, его на работу не принимали. После долгого размышления Морев организовал строительную артель и взял подряд в управлении Юго-Западной железной дороги. Его артель строила здания дистанционных служб и путевых обходчиков.

Узнав, что в управлении дорогой могут выделить земельные участки под огороды, Морев тут же решил использовать эту возможность для привлечения хороших специалистов, строительного дела в свою подрядную артель. Он оповестил через газету, что приглашает таких с обеспечением их земельным наделом под огород.

Отшумели оркестрами и криками «ура» майские праздники и в это раннее утро в городе начиналась трудовая жизнь.

У прорабской Саввы Фадеевича Морева не было еще того известного шума и криков, которые бывают, как известно, на стройках, когда рабочие думают, что этим самым они помогают своей работе.

Но вот появился сухонький старичок с козлиной бородкой, в старом пиджачишке и картузике «здравствуй и прощай». Он подошел к прорабской с одной стороны, а с другой – пришла сюда же и женщина средних лет. В красной косынке, легких тапочках на босых ногах и в синем рабочем халате.

– Идите, идите же… Рад видеть, милая… Дайте вашу руку, вашу трудовую руку… – засуетился старик. – А вы раненько приходите, дружок, ей-богу, раненько… Как поживаете, драгоценная Василина?

– Здравствуйте, товарищ Щусь, – вставила ключ в замок-гирьку на двери прорабской Василина.

– Как поживает свояченица моя, а ваша бабуся? Врачует лекарственными травками народ? И ваш чудный сынок как служит? – сыпанул вопросы старый говорун.

– Ах, сын герой, как и прежде, учиться в военную школу обещают направить его, Родион Силыч, – отперла дверь прорабской и распахнула ее табельщица строительной делянки – правая рука Морева.

– Но про сестру его Клару вы, конечно, не скажете, что она уже в университете? – продолжал допытываться Щусь.

– Нет, в этом году может направят, а сейчас служит пока…

– Ох, не женское это дело, Василина, не женское, – затряс своей скудной бороденкой Щусь.

Василина с удивлением посмотрела на старика и спросила:

– Что вы имеете в виду, Родион Силыч? Служба есть служба, товарищ Щусь.

– Да, да, дорогая Василина, конечно, конечно, служба есть служба, но… – не договорил старик. А затем добавил:– Я как-то узрел вашу доченьку, Василина, с военными. И она в одежде красноармейской была, значит… вот я и сказал так.

– Комсомол направил, Родион Силыч, что поделаешь, – вздохнула табельщица.

– А что, цена на помидоры еще держится на базаре? – круто переменил тему старикан.

– Должно быть, одни парниковые еще в продаже, – начала подметать у входа Василина.

– Да, если бы и огурцы побыли еще в цене. Как думаете? – отступил от веника подальше Щусь.

– Смотря каков привоз будет, товарищ Щусь. Вот нарежут нам делянки под огороды, тогда и мы с овощами будем.

– Прекрасно сказано, дорогая! Ей-богу, прекрасно! Превосходно! Нарежут нам делянки под огороды… Хорошие слова всегда так и останутся хорошими… А! Да вот и сам драгоценнейший товарищ Морев! Вашу руку, Савва Фадеевич, вашу созидательную руку! – пошел навстречу главе артельщиков Щусь. – Да какой у вас молодцеватый вид! На вас время и заботы не оставляют следов. Приятно, приятно встретить, Савва Фадеевич, родной вы наш, – схватил и затряс руку Морева старый льстец.

– Рад встрече, Родион Силыч, – сухо ответил Морев. – А это те люди, если не ошибаюсь? – кивнул он на группу уже собравшихся у прорабской рабочих.

– Да, уважаемый Савва Фадеевич, это те самые… и мои компаньоны.

– Вот-вот, такое доходное предприятие, как выращивать овощи на предназначенной под строительство, но еще не застроенной земле, как раз и требует компании, – засмеялся Морев, и его полнота заколыхалась от этого. – Фуф, какая жаркая весна. Ну, человек шесть наберем?

– О чем разговор! Хотите с ними поговорить? – заглянул в лицо начальника Щусь.

– А как вы думали, дайте мне на них взглянуть, – вытирал лицо большим платком Савва Фадеевич.

– Где список? Да где же список? Дайте взглянуть хорошенько. Дайте взглянуть! – засуетился Щусь. Так, так, так… – нашел и развернул бумажку он. – Елена Чубова! Пусть они подходят, Василина, как я вызываю.

Табельщица уже вынесла из прорабской небольшой столик, две табуретки и расставила весь этот гарнитур в тени под деревьями.

– Пусть они подходят, как я вызываю… Пусть подходят, знаете, поочередно… Где же Чубова? Дайте взглянуть, – продолжал суетиться старик у группы рабочих.

– Да вот же я, – вышла вперед молодая женщина.

– Как вы ее находите, Савва Фадеевич? Маляр превосходнейший, молодая, красивая, из приличной семьи, – представил ее Щусь.

Морев уже сидел на табуретке, отдувался и смотрел на маляра, затем спросил:

– Твоя фамилия Чубова?

– Елена Чубова, Дмитриевна, – ответила та.

– Пора тебе за дело взяться в моей артели, очень пора.

– Превосходно сказано, Савва Федорович, превосходно, – зашелся смехом вербовщик рабочих.

– Вот твой участок, – показал Морев на плане, развернутом на столе услужливой Василиной.

– Не мало нарезали? А у озера нельзя? Трудно будет поливать. Отводить мне такой участок вам не следовало бы… – качала головой Чубова. – Другим этот участок сподручнее.

Морев усмехнулся и ответил:

– Красавица, не торговаться. Ты нужна стройке и получай. Пора тебе за дело…

– Он от полива далеко, – не соглашалась маляр.

– Помолчи! Говоришь много, отходи в сторону, – Тронул ее за локоть Щусь. – Хы недовольная? Где другие? Федор Прохлада!

– Давайте его сюда, Силыч, – прошелся платком по лицу артельщик. – Прохлада всегда приятна, но я боюсь, что из него в такую жару выйдет не особенно горячий работник.

– Где Прохлада? – повторил Щусь.

– Здесь я, – выступил из группы нанимаемых парень.

– Ну, Прохлада, какая у тебя специальность?

– Грабарь я, по земле мы в основном, товарищ артельщик.

– Старший артельщик, Прохлада, – поправил его наниматель. – Землекоп? Требуется. Если старательный землекоп. Запиши его, Василина. Вот твой огород, Прохлада, – показал он парню на плане.

Землекоп посмотрел и согласно кивнул головой, отходя в сторону.

– Как он вам нравится, Савва Фадеевич? – заглянул в лицо артельщика Щусь.

– Прохлада годится на летнее время. Таких у меня много, которые только до огороднего урожая и проработают.

– Мария Коенко! – визгливо прокричал старик.

– Где она? – взглянул на людей Морев.

– А вот я, гражданин хороший, – выступила молодая женщина в цветастом сарафане и желтой косыночке.

– Твоя специальность, женщина? – рассматривал ее Морев.

– А я без специальности, гражданин хороший, – хохотнула Коенко.

Морев покачал головой и произнес:

– Не уверен, что ты нужна стройке.

– Но ей отведем огород? – забеспокоился Щусь.

– Совершенно лишнее. Специалистов требуется много, а земли под огороды мало. Да и вид у нее… Пригласи к столу, закажи ей песни, совсем фисгармония будет.

Щусь зашелся своим визгливым смешком.

– Это можно сделать, даже очень можно, Савва Фадеевич. Федосья Иваненко! – выкрикнул он.

– Тут будто я, граждане, – выступила вперед женщина.

– Кто ты по специальности? – разглядывал ее привычно Морев.

– Маляр и штукатур я, товарищ начальник.

– Выделим ей участок? – нагнулся к Мореву Щусь.

– Выделим. На то она и маляр, и штукатур. Участок хороший ей. Будешь перевыполнять норму, Федосья?

– Сколько могу, Савва Фадеевич, столько и постараюсь. Но требовать еще большего от человека вы не можете.

– Молодец, маляр-штукатур! Хорошо сказано, славная Федосья, Видно, что доблестной ударницей станешь. Вот тебе ровный участок и к воде поближе, – показал старший артельщик женщине на плане пятно.

– А Коенку возьмете? – нагнулась к Мореву его табельщица Василина. – Мне бы очень хотелось, Савва Фадеевич, чтобы вы взяли мою землячку.

– А мне бы хотелось, Василина, чтобы ты стала на время банщицей. Ты бы смыла всю парфюмерию с Коенки-землячки и сделала ее пригодной для работы. Я не могу сделать огородным пайщиком человека, которая кроме гитары и парфюмерии ничего больше в руках не держала. Вот тебе и сказ весь, милая Василина. Кто следующий?

– Ну, Григорий Твердослив? – позвал Щусь.

– Я на лицо, Родион Силыч, – подошел к столу парень лет под тридцать.

– А, парень видный. Но не стоит ему возиться с огородом, ведь так? Холостой, наверное? – спросил Морев.

– Ну, нет, товарищ старший артельщик. Я человек женатый и огород мне… – заговорил убедительно Твердослив.

– И дети есть? – с недоверием смотрел на него Савва.

– Неугомонная компания! – закашлялся нанимаемый, – Такой кашель привязался, что просто беда. Кровелыцик я, на верхотуре простудился…

– Кровельщик мне нужен, Григорий. На крышу будем тебя отправлять в теплом халате тогда, раз такое дело. Запиши его, Василина. Огородом не обидим кровельщика Твердослива…

– Премного благодарен, хозяин, – отступил тот после записи.

Щусь нагнулся к Мореву и пояснил извиняюще:

– Есть еще два человека, они на подходе, наверное… Ну, а мне, Савва Фадеевич, какой мне участок определили?

– Выбирайте, какой хотите, Родион, – встал Морев, ожидая пока старик сделает свой выбор, водя пальцем по плану.

– Хорошо, я выбираю седьмой и третий, – ткнул пальцем в план Щусь.

Морев посмотрел на план и переспросил:

– Седьмой и третий? – и подошедшим к столу нанятым рабочим сказал: – Ты, Чубова, бери седьмой участок и выращивай такую капусту и лук, всем на удивление. А ты, Твердослив, бери третий и расти там огурцы и помидоры. Вы и нас обеспечите, а?

– Ой, ой, Савва Фадеевич! – заволновался Щусь. – Вы поступаете во вред моему делу. Эти участки – самые хорошие, и мне бы хотелось, чтобы они служили только самому лучшему…

– Уж не хотите ли вы, Родион Силыч, учить меня, как заинтересовывать специалистов? Какое мне дело до вашей затеи? Мне нужны хорошие рабочие, а не такие как Коенко…

– И все-таки я вам скажу, что я в этом деле имею заслуги, – суетился у стола Щусь.

– Эти специалисты стоят того… С вами же, друзья-товарищи, много слов тратить не буду, а просто пожелаю вам всякого благополучия. За работу, уважаемые огородники…

Так прошел очередной наем Моревым в свою артель рабочих с приманкой их огородами и, конечно, не без пользы для самого главного артельщика Саввы Фадеевича. А через некоторое время полная его фигура спустилась по ступенькам в учреждение Остапа Бендера.

Артельщик представился и сказал:

– Из газеты узнал, что вы покупаете старинное. Вот и принес, – открыл он германский ранец из телячьей шкуры и вывалил на стол перед председателем позеленевшие предметы давнишних лет.

– Очень приятно, уважаемый товарищ Морев, очень приятно; что вы делаете свой вклад в науку, – поприветствовал его великий комбинатор.

– А как же, как же. Мои рабочие в лице славного кровельщика Твердослива вскапывали огород и нашли. Может быть, они и утаили бы этот клад, но я как раз оказался в это время рядом и находка не ушла из поля моего хозяйского глаза, товарищи. Вот и принес все это…

Остап, Балаганов и даже присутствующий в это время Адам Казимирович, с интересом рассматривали предметы клада. Здесь были две кадильницы, четыре витых подсвечника, куча позеленевших монет неизвестного им государства, два эмалированных образка, иконка, писанная потускневшими красками на потрескавшейся доске, две чаши, поднос, вычеканенный замысловатыми узорами и длинная цепь для ношения креста.

Рассмотрев все это, Остап любезно спросил:

– И сколько вам выписать рубликов за все это, уважаемый?

– Да рубликов сто, не меньше, товарищ председатель, – колыхнул своим животом глава артели строите лей-огородников.

– Ну, что же, торговаться не будем, сто так сто уважаемый. Товарищ эксперт, оплатите за все это для нашего музея, – взглянул великий комбинатор на Балаганова.

Старший научный сотрудник-эксперт тут же безропотно отсчитал сто рублей Мореву, но не преминул спросить:

– Остап Ибрагимович, а вычесть вступительные взносы, как по инструкции?

– Никаких взносов, товарищ эксперт, – твердо заявил Остап. – Это разовое приобретение. Вы же не думаете вступать в наше общество любителей археологии? – спросил он толстяка.

– Да нет, зачем мне общество. Если что найдем еще, принесу и так, – ответил Морев, пересчитывая деньги и направляясь к выходу. – Бывайте, рад был заиметь с вами дело.

– Всегда милости просим, товарищ, приходите, – сделал два провожающих шага за посетителем Остап.

Так произошло знакомство с организатором артели строителей-огородников Саввой Фадеевичем Моревым.

Но именно оно и оказалось впоследствии чреватым опасностью для Остапа и его друзей.

Табельщица Морева Василина Усина поведала своей дочке энкавэдистке Кларе о находке. Расписала с таким преувеличением, что глаза у девушки расширились. Сказала, что найденный клад был сплошь из золотых вещей, И Твердоспив не иначе как утаил его от властей и не иначе как продал его за большие деньги кому-то.

Узнав это, Клара доложила своему начальству, что рабочий артельщика Морева, у которого работает ее мать, нашел и утаил золотой клад, который продал за большие деньги. И что она, как понимает, этот клад представляет не иначе, как большую государственную ценность.

Недремлющее око НКВД усмотрело во всем этом уголовщину и тут же повесткой вызвало к себе кровельщика Твердослива для допроса.

Следователь порылся в бумагах и крикнул за дверь:

– Дежурный! Кто там по повестке?

Когда вошел кровельщик Твердослив, следователь переложил бумаги с одного места на другое, затем молча уставился на вошедшего. Минута напряженного молчания показалась кровельщику вечностью. Вдруг энкавэдист вскочил, со всей силы обрушил кулак на стол и раздирающим голосом закричал:

– Где клад?!

^–Не могу знать… артельщик…

– Где клад, я спрашиваю?!

– Та я же нашел, а тут артельщик, говорю…

– Где то, что нашел? Смотри мне в глаза. Я все знаю. Куда ты его спрятал?

– Ей-богу, не знаю. Товарищ начальник, вы Савву Фадеевича Морева допросите. Он вам все и скажет, как я нашел, а он тут как тут радом.

– Где клад?!

Допрашиваемый молитвенно сложил руки. Следователь с невнятными ругательствами бегал вокруг него и тыкал кулаками в его лицо. Затем прокашлялся и хрипло заорал снова:

– Где клад? Говори? Где клад? Говори! Против Советской власти пошел?!

Твердослив, держа молитвенно руки отступал то в сторону, то к столу, то к следователю, мечущемуся вокруг него и глаза его были уже в слезах.

– У меня дети, я же не то, а чтобы хозяину угодить за это и отдал, значит, товарищ хороший!

Следователь сел на свое место и стал перелистывать дело. Он несомненно обдумывал, как ему вести себя дальше. И он начал страдальческим голосом: