Текст книги "Студенты. Книга 1"

Автор книги: Анатолий Аргунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ты это… Не забыл, что должен?

И убедившись, что должник всё помнит и скоро отдаст, успокаивался, шёл к кровати и с блаженством на лице растягивался во всю её длину.

С Саввой Толик дружил и уважал его за твердость убеждений, за несуетливую манеру поведения, так не свойственную молодёжи.

– Старик! Садись рядом. Хочешь пивка? А может, лимонаду? – предлагал Корабел. – Давай поговорим за жизнь, как говорят в Одессе.

Савва садился, с удовольствием рассматривая этого большого и сильного человека с вечно растрёпанной кудрявой головой и трёхдневной щетиной на лице. Ему импонировала неспешная манера Толика разговаривать и вежливое обращение со всеми. Толик никогда не ругался матом, даже в сильном подпитии. Он только и мог сказать из ругательного: «Маткин берег!»

– Вот ты не бегаешь, Савва, как все и везде успеваешь? Мы с тобой родственные души. Только в отличие от тебя я врачом не хочу стать. Вот отдохну от жизни и снова к кораблям. Может, ко мне махнем, в Выборг? Работу тебе помогу найти какую захочешь! Меня на верфи уважают, к совету прислушиваются. А то ко мне в бригаду, будем вместе корабли обновлять? Хорошо у нас, особенно весной. Ты стоишь на борту катера, чайки кричат, синее небо и запах краски, и цветущая сирень на берегу! Нет, Старик, не променяю эту работу ни на какую другую.

– Толян, а зачем же ты тогда чужое место в институте занял? Всё равно учиться не будешь, уйдёшь, – искренне удивлялся Савва. – Может, кто другой хорошим врачом бы стал, а ты не дал.

– И правильно сделал. Если бы хотел, то поступил бы так же, как я. Я как волки в лесу, слабых убираю. Плохого маляра ещё можно себе представить, а плохого врача не должно быть. Учти, Старик, учти, – напутствовал Толик Савву и постепенно засыпал, блаженно улыбаясь во сне.

* * *

Совершенно другим был Петька Шпаченко, хлопец с Украины. Попав в большой и шумный город, он никак не мог найти своего островка в море соблазнов и развлечений. Петька пустился во все тяжкие. Нет, он не пил, не хулиганил. Он просто уходил на целый вечер в город, возвращался поздно, когда вся комната уже спала. Утром, как и все, Петька вскакивал и шёл на занятия. Но занятия и всё, что было связано с учёбой, его не особенно волновало. Он вяло участвовал в практических занятиях, а на лекциях и вовсе откровенно спал. Но как только наступал вечер, Петька преображался. Одевал свой лучший костюм, чистил до блеска ботинки, приглаживал стоящие ёжиком русые волосы и уходил.

Где он бывал никто не знал, могли только догадываться по его отрывочным фразам типа:

– Я никогда не думал, что японки такие красивые.

– Это почему? – спрашивал кто-то ради смеха.

– Сегодня на Невском около Гостиного их целая группа вышла из автобуса: юбочки коротенькие, ножки точёные, а личико как у куколок…

И сразу же замолчал, увидев сальную улыбку на лице Толика Корабела. Или вот ещё:

– Был вчера в «Метрополе». Представляете, салфетки на столах крахмальные и в меню настоящий украинский борщ…

– А у них там и щи русские суточные есть, – встрял, как всегда, в разговор Толик. – Я там не раз обедал. После получки с ребятами завалимся, бывало, на весь вечер. Кухня там отменная, с царских времён повара работают. Одна беда – без галстука и рубашки не пускают. Так мы прежде чем зайти в ресторан, шли в Гостиный Двор и галстуки покупали, а кто и рубашку. Переодевались в туалете – и вперёд…

Толик расправлял усы и блаженно улыбался. Петька же замыкался и больше ни о чём не говорил. Существовал он замкнуто и ни с кем не общался.

Как-то в один из дней у Саввы отменили лекцию из-за болезни профессора, и Савва, поскольку он жил на территории института, решил полтора часа побыть в общаге. Каково же было его удивление, когда он там застал невинно лежащим на койке не Толика Корабела, а Петьку Шпаченко. Петька лежал на кровати поверх серого шерстяного одеяла и глядел в потолок. Он даже не отреагировал на входящего Савву. Посмотрев на лицо Петьки, Савва всё понял – у парня серьёзные переживания. Но, как было принято у них в комнате, никто не лез в душу друг друга. Если кто-то хотел что-то сказать, говорил сам. Савва прошёл к себе за шкаф, достал учебник анатомии и хотел было начать читать, как послышался голос Петьки.

– Старик, это ты?

– Я…

– Можно я поговорю с тобой?

– Говори. У меня отменили лекцию, вот пришёл отдохнуть.

– Хорошо. Ты только слушай и не перебивай меня, – попросил Петька, всё так же лёжа на своей кровати и глядя в потолок.

– Без проблем, – ответил Савва.

– Понимаешь, я родился в маленьком городке Винницкой области, там же окончил школу с золотой медалью. Летом помогал родителю в колхозе, зимой работал на своём подворье. У нас три коровы, четыре порося, с десяток-полтора молодняка. Куры, гуси, даже индеек одно время держали. Работы много. Я помогал как мог батьке с мамкой. Я у них один, больше некому. Мать в школе училкой работает в начальных классах, а батя тракторист на «кировце», пашет и сейчас. Достаток в доме полный: галушки, борщ, мясо любое круглый год. А я есть не хочу. Понимаешь?

Савва промолчал. После паузы Петька продолжил:

– В девятом классе я твёрдо решил уехать от всего. Стал думать куда. И решил, поеду в Ленинград – город европейский, бывшая столица царской России и, наверное, там всё не так, а совсем иначе, чем в других городах. В десятом классе у нас была специализация по медсестринскому делу, я туда и записался. Заинтересовался медициной, стал книги читать, родители выписывали журнал «Здоровье». Там и попалось мне объявление о наборе в этот институт. После окончания школы подал заявление, сдал один экзамен – физику, и меня зачислили. Вот я и в Ленинграде. Мне и нравится, и не нравится в этом городе. Богатый и ухоженный Невский и трущобы в ста метрах от него, как во времена Достоевского. У меня было такое впечатление, когда я первый раз туда попал, что сейчас из подворотни выбежит Раскольников с топором в руках. Жутко мне стало. Рядом красные флаги, годовщина Октябрьской революции, жизнь кипит, машины снуют туда-сюда. А тут время словно остановилось. Часы уже давно везде пробили полдень, а на тех часах ещё глубокая ночь… Или вот ещё картинка. Ресторан «Метрополь», где все сияет чистотой и порядком, и тут же на Садовой – рабочая столовая: грязно, еду есть невозможно, стакан с компотом взял, а там муха плавает, представляешь? Я его в руках не смог держать, выбросил. А потом целую неделю у меня тошнота подступала, как только я видел стакан с компотом в студенческой столовой. В общем, в книгах, газетах, кино – одно, а в реальной жизни – другое. Понимаешь, Савва, не могу я так больше! Учиться одному, а делать другое. Решил бросить учёбу. Жизнь хочу посмотреть. Пойду в армию для начала, а потом видно будет. Может, в медицине я лишний…

– Ты это серьёзно? – спросил Савва.

– Куда серьёзнее. Отцу уже написал письмо, жду ответа.

– Ну ты даешь! С таким трудом поступить и отказаться от учёбы ради неясного принципа – не знаю жизни, мол, хочу посмотреть. Как-то не очень даже смешно!

– Поэтому никому, кроме тебя, и не рассказываю, – ответил Петька и после недолгого молчания задал вопрос: – Значит, и ты против?

– Да нет, если ты для себя всё решил и всё просчитал и другого выхода не видишь, то поступай, как решил. Что мне быть против? Дело хозяйское.

На этом их разговор прервался так же внезапно, как и начался. Петька снова лёг на кровать и уставился невидящим взглядом в потолок, словно там было написано нечто такое, от чего зависела его судьба.

* * *

Савва сел на кровать, достал учебник и задумался: а он сам на своём ли месте? Учёба давалась ему нелегко, не то что в школе. Объём был больше, но самое главное, что он не был готов к такой разнообразной информации морально. Столько специфических предметов, даже иностранных языков и то два: английский и латынь, не говоря уже о таких дисциплинах, о которых он даже не слышал: биоорганическая химия, анатомия человека, философия, психоанализ. И везде всё новое, необычное для восприятия. Он даже иногда думал о том, что все эти дисциплины лишние, не нужные, может, кроме анатомии да латыни, без которых медицина никак не обойдется. А вот зачем столько часов отводится философии, этике, эстетике, он не понимал. Ему казалось, что это искусственные дисциплины в медицине.

Ну зачем ему знать так много про марксизм и ленинизм, работы Канта и Гегеля, сравнивать их друг с другом. Чертовщина какая-то. А сколько времени отнимает. Правда психоанализ, который сперва ему очень не понравился, стал понятней, когда лекции начал читать очень старый, можно сказать вынутый из нафталина, профессор Чистович. Этот рафинированный интеллигент старой петербургской закалки читал лекции очень интересно. Он даже их не читал, а скорее рассказывал историю психоанализа. О том, как родилась идея психоанализа в молодых умах студентов Венского университета в конце прошлого века, среди которых были он и его друг Зигмунд Фрейд. О том, как они длинными вечерами, сидя в кафе или пивной Вены, обсуждали эту теорию и пришли к выводу, что все в мире поступки человека имеют мотивацию.

Чаще всего она возникает в детском возрасте, а потом преследует человека всю жизнь. Тогда Савва толком не понимал слово «мотивация», он его связывал со смыслом слова «мотив», но что оно значит, точно и не знал. Много чего не знал тогда Савва Николаевич. И его учёба, трудности учёбы в институте были той основой, которая в конечном итоге выплавила из грязной руды житейских пристрастий и привычек золото образованности и интеллигентности.

Но образование далеко не синоним интеллигентности, а тем более – интеллекта. Это понимание пришло к Савве значительно позже. А пока он осиливал труднейший период из всего его жизненного пути: уроки, которые преподносила сама жизнь и которые нужно было вколачивать в голову палками. Упорство – вот что нужно любому студенту, чтобы учиться. Без него нечего и думать, принимая решение поступать в институт.

Лекция по психоанализу началась ровно в четырнадцать часов в большой аудитории, рассчитанной на несколько сотен человек. Набралось около тысячи. Зал был переполнен. Приходили студенты старших курсов, преподаватели не только из своего, но даже из других вузов. Шутка ли – лекцию читает один из друзей Фрейда, профессор Чистович.

– Друзья! – начал свою лекцию учёный. – Мы сегодня много говорим о роли сознательного, коры головного мозга, и бессознательного, его подкорки. Кто-то предпочтение отдаёт инстинктам, ссылаясь на учение Фрейда, кто – разуму человека, оперируя трудами академика Павлова. Но вот вам в качестве примера сегодняшний случай. Смотрите, а выводы сделаете каждый сам, без подсказки. Прошу…

С этими словами мэтр пригласил на сцену аудитории доктора, сотрудницу кафедры. Та рассказала о пациентке, которая страдает расстройством психики. У неё во время сеанса гипноза на команду «поднять руки над головой и задержать» руки действительно задержались. И вот уже месяц пациентка не может их опустить. И никто из врачей не может ничего сделать. Пациентка, молодая женщина, страдающая неврозом, от которого, собственно, и лечилась гипнозом, никак не может опустить руки. Сегодня мы продемонстрируем её вам. Вы сможете задать ей вопросы, но просьба делать это тактично, чтобы не нанести дополнительного вреда. Женщину зовут Виолетта Эдуардовна. Она согласилась на данный показ медицинской аудитории исключительно из-за желания помочь науке.

Зал притих. Такое зрелище для советских студентов было необычным и по форме, и по содержанию. На сцену ввели симпатичную женщину в красивом розовом халате из атласного шёлка. Она была хороша собой даже без макияжа и косметики. Поднятые вверх руки как-то не очень взывали к жалости. Напротив, выглядела женщина весьма импозантно, и если бы не «руки вверх», то ничего особенного в её появлении на сцене не было бы. Студенты начали задавать вопросы. В основном они были такие: правда ли, что вы не можете опустить руки?

Тогда Чистович, переговорив с пациенткой, пригласил на сцену двух впереди сидящих молодых людей, парня и девушку. Они вышли на сцену и по просьбе профессора попытались опустить женщине руки. Однако напряжение мышц конечностей у больной было настолько сильным, что молодой человек почти повис на руке, но так и не опустил её.

– Ну вот, видите! Житейски редкий, но не единичный случай каталепсии мышц верхних конечностей, – констатировал ситуацию профессор Чистович.

После того как утих шум и гомон, профессор поднял руку.

– Господа студенты!

По залу пробежал шепоток, и профессор поправился:

– Извините. Товарищи студенты! Сейчас я попытаюсь с согласия пациентки провести эксперимент по освобождению её от этого ужасного состояния за счет более сильного психоэмоционального воздействия.

Они опять о чём-то стали разговаривать между собой: старый мудрый профессор и молодая красивая женщина. Видимо, консенсус был найден. Женщина согласилась на эксперимент.

– Прошу идеальной тишины и никому не вмешиваться в эксперимент, – предупредил профессор.

Он подошёл к своему молодому ассистенту и что-то прошептал ему на ухо. Тот удивлённо поднял брови, но, ничего не сказав, кивнул головой, мол, задание понял.

– Начинаем эксперимент, – провозгласил профессор Чистович.

Ассистент подошёл к молодой женщине и начал медленно поднимать, взявшись за ткань, полы её халата. Обнажилась сначала одна, потом другая миниатюрная ножка в красивых туфельках и прозрачных телесного цвета капроновых чулках. Лицо пациентки стало напряжённым, на щеках появился яркий румянец. Чистович удовлетворенно кивал головой, и ассистент поднимал халат всё выше и выше. Вот уже показались коленки, халат поднялся выше колен и затем появился предел, за которым заканчивались чулки и начинались собственно бёдра с трусиками. Профессор вдруг сосредоточился на лице пациентки и громко скомандовал:

– Поднимите халат ещё выше!

Голос старого профессора прозвучал достаточно резко и сухо. Ассистент, выполняя указание, стал поднимать халат выше, но тут случилось чудо – женщина, охнув, опустила руки, прикрывая ими срамные места, как это делали все женщины мира при внезапном оголении. Зал замер и какое-то время изумлённо молчал, не веря своим глазам. Через минуту раздался шквал аплодисментов. Женщина, наконец придя в себя, схватила полы халата в освободившиеся руки и убежала со сцены. Зал неистовствовал.

После бури эмоций профессор Чистович опять поднял руку и пояснил:

– Я очень рисковал, проводя этот эксперимент. Но, слава богу, всё прошло по задуманному мной плану. Собственно говоря, ничего в этом сверхъестественного нет. Просто сигнал одного центра в головном мозге был подавлен и перекрыт более сильным сигналом из другого центра мозга. И это наглядное подтверждение теории психоанализа.

* * *

После таких уроков Савве хотелось учиться медицине. Но всё равно учёба давалась с большим трудом. Савва перестал ходить в кино, забыл про тётку, всё свободное время он посвящал зубрёжке латыни, анатомии, каких-то невозможных названий из органической химии. Даже безымянного кота в общежитии кто-то предложил назвать «Фенилпергидрофеналтреном». Кличка прижилась, и каково же было удивление преподавателя биохимии, когда кто-нибудь из общежитской братии безошибочно выговаривал это немыслимое для простого смертного слово.

А ещё Савва приспособился учить домашнее задание в библиотеке. Институтская библиотека работала до девяти вечера, и Савва после занятий бежал в студенческую столовку, а затем без отдыха шёл в библиотеку. В тишине читального зала, обложившись книгами, он тихо кимарил после прочтения первых же страниц. Его мозг автоматически отключался, и Савва, сидя за столом, отдыхал. Так проходило минут тридцать, а может, чуть больше. Потом Савва очухивался и начинал по-серьёзному штудировать заданную тему.

Трудные места Савва оставлял на потом. Он изобрёл свой способ, как с ними справиться. Для этого Савва выходил в коридор и обращался к знакомым, а иногда и не очень знакомым студентам. Мол, вот прочитал про функцию мышцы latissimus dorsi, а не пойму всё же, как эта мышца функционирует. И начинал говорить о ней первое, что придёт в голову. Как правило, у его собеседника была другая трудная проблема, а с этой сложностей и неясностей не было, и тот охотно делился своими знаниями. Так с миру по нитке Савва собирал нужный ему материал.

Эта тактика и потом много раз его выручала. Психология человека общеизвестна – никто не хочет выглядеть дураком. Прикидываться дураками могут себе позволить лишь избранные. Они-то знают, кто они на самом деле, но проще и, главное, полезнее для себя иногда косить под дурилку. Какой спрос с блаженного и что он понимает? Примерно так рассуждает большинство считающих себя умными.

Понять эту простую истину доводится не сразу. Никто осознанно в молодые годы не признáет себя недоумком. Наоборот, каждый пытается доказать, что он исключительный человек, не такой, как другие. Это правильно. Было бы совсем плохо, если бы молодёжь, не успев побурлить, побуянить, превращалась в зрелых стариков. Но были исключения. Не зря, видно, Савва получил своё легендарное прозвище «Старик».

* * *

Так или иначе, Савва успешно прошёл все подводные течения первого семестра, самого трудного для всех начинающих студентов, неожиданно для многих первым получил зачёты и досрочно вышёл на первую в жизни сессию.

В их комнате из тринадцати человек только трое имели шанс вовремя пойти на сессию; среди них был и вечно спящий в обнимку с книгой староста Женька. Сохранились шансы получить зачёты по всем предметам и у Петьки Шпаченко, но тот почти перестал посещать занятия, уходил по вечерам, а днём всё чего-то ждал, лёжа на койке и глядя в потолок. Последним декабрьским днем, когда Петька, как всегда, вечером ушёл, в комнату кто-то постучал.

Вошёл крепкий мужчина с красным от мороза лицом. Он поставил на пол огромный чемодан, перевязанный бельевой веревкой, и скинул со спины вещевой солдатский мешок.

Поздоровался.

– Здорово, хлопцы. Я к Петру Шпаченко в гости. Батька я его. Здесь он живет?

– Здесь, здесь, проходите.

Кто-то из ребят схватил чемодан и едва смог оторвать его от пола.

– Он у вас, что, камнями набит?

– Ни, хлопцы, не камнями – салом.

Ребята подумали, что мужик шутит, пригласили и предложили раздеться.

– Нэ бачу, а иде же Петро? – снимая свое короткое драповое пальто и такую же кепку, поинтересовался Шпаченко-старший.

Ответил Валерка, вертлявый и вечно угодничавший всем парень из Ярославля, единственный сын интеллигентных родителей. Его отец занимал какой-то большой пост в горисполкоме, а мать работала преподавателем в институте сельского хозяйства. Именно он первым ринулся спасать имидж Петьки:

– Вы знаете, Петька сейчас, наверное, в библиотеке, – и он для верности посмотрел на часы. – Ну да, время ещё детское, будет сидеть допоздна, пока не выгонят, – без тени смущения врал Валерка.

– Это хорошо, пусть учит, – сказал отец, не зная куда идти.

– Вот его койка, располагайтесь, – Валерка указал на кровать Петьки.

Пока отец Петьки обвыкал в новом месте, ребята собрались за шкафом у Саввы и шёпотом решали, что делать.

Мужчина спросил у ребят, где туалет, и вышел. Ребята заспорили, что говорить отцу.

– М… м… может, не стоит врать? Сказать как есть? – предложил Женька.

– Да ты что, он же убьёт Петьку, ты посмотри, у него кулак с мою голову, – возбужденно запричитал Валерка. – Ни в коем случае. Будем держаться моей легенды – Петька в библиотеке, а там пусть сами между собой разбираются, когда придёт.

В комнату вернулся отец Петьки, посмотрел на стол, где стояли закоптелый одинокий чайник и графин с водой. Минуту подумал, а потом скомандовал.

– А ну, хлопцы, давай к столу. Тут у меня кой-какие харчи с собой взяты, вместе и поужинаем. Не возражаете?

– Сейчас мигом чайник согреем, – бросился было к столу Валерка.

– Ни хлопчик, не торопись с чаем. Мы чего-нибудь другого покушаем и попьём.

И Шпаченко-старший стал выгружать из чемодана всякую вкуснятину, расставляя её на столе. Чего только тут не было: белоснежное и мягкое, как масло, украинское сало, целая громада тушеного гуся, вяленая рыба, самодельная колбаса. От запахов у ребят потекли слюнки. Самодельные консервы с курицей, вареники, трёхлитровая банка со сметаной, в которой ложка стояла, и ещё бог знает какие печенья и варенья украинской кухни. Подлинным украшением стола стала литровая бутылка знаменитой горилки, чистой и прозрачной, как слеза ребёнка. Но особенно удивило Савву появление на столе двух небольших полосатых арбузов. Отец Петьки порезал их ножом на небольшие ломтики и сложил на тарелку.

– Это на закуску, – добавил он.

Арбузы как арбузы, только на разрезе они оказались не красными, а зеленоватыми с небольшими семечками. «Странные какие-то», – подумал Савва, не подозревая, что это солёные арбузы, идущие только на закуску, как на Руси испокон веков использовали солёные огурцы.

– Ну что же, семеро одного не ждут, – посмотрев на часы, сказал отец Петьки. – Давайте, налетайте, – и он показал на стол.

Студент есть студент, он всегда голодный, даже если у него в карманах водятся деньжата. Недосуг бывает не только что-то купить, но и есть купленное. Но если денег и вовсе нет, то голод становится для студента вечным спутником.

Двенадцать молодых и здоровых парней ринулись к столу и через десять минут от съестного почти ничего не осталось. Мужчина почесал затылок и снова стал выгружать из чемодана всё, что было отложено про запас. Снова появилось сало, какие-то лепёшки, банки с вареньем, несколько кругов копчёной колбасы и даже пучки зелёного лука. Петькин отец разложил еду по столу и решил инициативу застолья взять в свои руки.

– Хлопцы, заморили червяка и будэ! Сейчас переходим к еде. Первым делом нужно попробовать вот это, – он показал на бутылку с горилкой.

Толик Корабел тут же подхватил предложение:

– Правильно, батько, дозвольте мне разливать, а то тут есть ещё молодые, которым пить мама не разрешала.

Толик стал разливать горилку в стаканы и чашки. Наполнив всю поставленную на стол посуду, он внимательно пересчитал – тринадцать бокалов. Затем поднялся и сказал:

– Теперь разрешите мне, так сказать от общественности, произнести тост.

Все дружно поддержали. Он поднял стакан с горилкой и попросил тишины, постучав ножом по краю тарелки.

– Друзья, я хочу от всех нас поблагодарить Шпаченко-старшего за такой шикарный стол и праздник, который он создал для нас сегодня. Хочу пожелать от всех здоровья вам и поблагодарить вашу жинку.

И под громкие возгласы «Спасибо, спасибо!» опрокинул стакан в себя. Ребята последовали его примеру.

Савва, почти не пивший спиртного, поддавшись общей эйфории праздника, тоже выплеснул внутрь себя полстакана самогона. На удивление, огненная вода лишь слегка обожгла слизистую рта и пищевода и плавно влилась в сытый желудок.

Взяв со стола кусок зелёного арбуза, Савва надкусил и тут же положил обратно. Но другие с большим удовольствием хрумкали кусочки арбуза, похваливая засолку и хозяйку.

– Ни, хлопцы, ни, – запротестовал Шпаченко-старший. – Засолка и горилка моих рук. Жинок к этому делу ни в коем разе нельзя допускать, дело тонкое. Вот пампушки или варенье – их дело, если и пересластит, хуже не будет, – под хохот ребят закончил он и скомандовал, – Ну, хлопцы, ещё по одной.

Толик тут же разлил по посуде. После второго тоста последовал третий и четвёртый, пока не показалось пустое дно бутылки.

– Хорошие вы, хлопцы, дружные, смотрю. Если и Петька мой такой же стал, любо мне, браты, любо. Ну что его всё нет и нет?

Он снова посмотрел на часы:

– Почти двенадцать. А что, у вас библиотеки до полуночи работают?

– Да, вы, папаша, не беспокойтесь, – попытался успокоить отца Валерка, – он же в центральной библиотеке, оттуда больше часа добираться. Мне не верите, вот спросите его. Правда, Старик? – и он обратился к Савве.

Савва кивнул головой, но ничего не ответил. Врать ему было стыдно. Тем более что он догадывался, где сейчас Петька. В это время дверь в комнату отворилась и показался сам Петька. От увиденной картины у него округлились глаза – удивление, радость и волнение одновременно блуждали по его лицу.

– Здравствуй, батько! – выдавил наконец он из себя. – Как добрались?

– Здравствуй, сынок! Как видишь, хорошо. И хлопцы у тебя хорошие. Встретили, угостили. Ждали тебя, а тебя всё нет. Где гуляешь, сынко?

– Я тебе всё объясню, батько… Сейчас разденусь и всё объясню…

– Раздевайся, раздевайся. Есть о чём поговорить…

Тут он повернулся к ребятам:

– Хлопцы, у меня к вам просьба. Оставьте нас одних на полчасика. Мы поговорим по душам, а потом подходите.

– Нет вопросов, – ответил за всех опьяневший Валерка. – Это мы сейчас мигом организуем.

И он стал всех выгонять из комнаты. Ребята, оценив ситуацию, молча вышли в коридор и разбрелись кто куда. Савва, накинув куртку, вместе с Женькой вышёл на свежий воздух. Они прошлись по аллее, согретые алкоголем и хорошим ужином. Им казалось, что дыхание Балтики и кружившиеся в воздухе снежинки тихонько охлаждали их разгорячённые лица. Ребята долго ходили то по одной, то по другой аллее пустого парка, горячо споря о Петькиной судьбе. Женька упорно считал его дураком.

– Ты подумай, Старик! Учиться на отлично – и бросить институт! Ради чего?

– Жизнь посмотреть!

– А это разве не жизнь, что мы живем? Это что, кино?

– Но ему хочется другую жизнь познать, чтобы потом не жалеть о зря прожитых годах, неправильно выбранной профессии, – возразил Женьке Савва.

– О выборе профессии мы все, может, когда-нибудь пожалеем, – не согласился Женька, слегка заикаясь от волнения. – Ты думаешь, я правильно выбрал профессию или ты?

– Нет, не думаю, – ответил Савва.

– То-то и оно, что никто не знает. Мы так решили потому, что кто-то нас этому надоумил. Что, не так?

– Да так, Жека, так! Только у Петьки другое. Он вообще хочет жизнь посмотреть, в широком смысле.

– «В широком смысле», – передразнил Женька. – Да ни в каком смысле он ничего не хочет. Вбил себе в голову, что жизнь прекрасна и удивительна где-то там, – Женька показал рукой в сторону шумного города. – Сельский мальчик, начитался книжек, насмотрелся кино. «Иван Бровкин в армии», «Иван Бровкин на целине»… Вот тебе и пожалуйста. «Хочу другой жизни!» А другой жизни нет, она у всех разная, но в целом одно и то же.

Савва слушал и не узнавал своего друга. Этот тихий молчаливый парень, оказывается, настоящий философ. И Савва тогда, кажется впервые в жизни, дал себе слово никогда не судить о человеке по внешнему виду, а только по поступкам. А помогли ему в этом, как ни странно, Женька и Петька Шпаченко.

Сколько они гуляли и спорили – неизвестно. Вернулись в комнату, когда все уже спали. Тихо раздевшись, они тут же уснули мёртвым сном.

Утром все разбежались по своим студенческим делам, оставив в комнате спящих валетом в одной койке батьку с сыном. Больше они никогда уж не встретятся все вместе. Только Савва ещё раз случайно встретит Петьку у деканата через пять лет, когда перейдет на шестой курс. Он даже сначала и не узнает его. Крепко сбитый парень с небольшим шрамом на хорошо выбритом волевом лице. Тот первый узнал его.

– Старик, что не здороваешься? Зазнался?

– Привет! – оторопело отозвался Савва, и лишь потом они обнялись как старые приятели. – Извини, не признал. Настоящий мужчина! Даже шрам… Откуда?

– Долгая история. Да и ты не отстал. Смотри, живот так и прёт!

– Это не живот, а комок нервов, – отшутился Савва. – Что ты делаешь в деканате, Петро?

– Да я решил восстановиться. Дурак дураком был, когда уходил. А теперь вот бегаю со справками.

Петька потряс какими-то бумажками, зажатыми в кулаке.

– Ты извини, Старик, у меня времени сейчас в обрез. Давай встретимся вечерком. Ты где живешь?

– На Кирилловке, комната 267.

– Там рядом есть какая-нибудь приличная кафешка или ресторанчик? Неудобно старым друзьям в общаге встречаться, – как бы прокомментировал Петька своё желание встретиться на нейтральной полосе.

– Рядом точно ничего нет.

– А давай в кафе «Экспресс», напротив Московского вокзала. Знаешь это место?

– Знаю. Не раз там бывал.

– Тогда договорились. Ровно в семь. Идёт?

– Идёт.

Они хлопнули друг друга по рукам и разошлись, как оказалось, навсегда. Савва пришёл в назначенное время и примерно с полчаса бродил по залу в поисках друга. Но тот так и не появился. Что было тому причиной, так и осталось тайной. Но, видно, что-то очень серьёзное и непреодолимое встало на пути упрямо идущего по жизни хохла Петьки Шпаченко, если он не выполнил своего обещания. Савва не встречал более упрямой нации, чем украинцы. Может благодаря этому они и остались украинцами – южными славянами со своим певучим языком, своими обычаями и своей неповторимой культурой. Кто только ни пытался завладеть Малороссией: польские ляхи, литовские рыцари, шведы, немцы, всех и не упомнишь. Даже старший брат – Большая Северная Россия – и та считала нужным взять непокорных украинцев под свою высокую руку. Тем пришлось согласиться, выбирая из двух зол меньшее, но всё равно они продолжали упрямо добиваться независимости.

И все же Савве Николаевичу удалось ещё раз если не встретить, то увидеть Петьку на экране телевизора. Это было совсем недавно. На Украине разразился очередной политический скандал. На майдане собрались противники и сторонники президента Кучмы. И среди митингующих крупным планом показали лицо одного из ораторов. Это был не кто иной, как Петька Шпаченко. Диктор подтвердила, что от южных областей Украины за отставку президента будет выступать один из лидеров националистов Петро Шпаченко…

Но это было потом, через много-много десятков лет. А тогда, в день их последнего общения в комнате на Куракиной даче, они были молодыми, едва оперившимися студентами-медиками, ищущими себя, свое место под небом, ничем не разделённые, кроме личных устремлений. Тогда Петька Шпаченко показал всем им, что он имеет право на свой выбор, как ему шагать по этой Богом отмеренной жизни.

Валерка потом рассказал, что когда все вышли из комнаты, он подслушивал, что там происходило. Петька остался с отцом, и они долго о чём-то спорили, но не на русском, а на украинском. А потом батька, видимо, не сумев переубедить упрямого сына не бросать институт, перешёл к последнему аргументу – стал бить Петьку. Бил долго, выдернутым из штанов огромным ремнём, повторяя с каждым ударом:

– Будишь вучиться? Будишь вучиться?

Петька тихо стонал от боли, но молчал. Устав бить, отец сказал:

– Будь по-твоему. Забирай завтра документы и айда в армию. Пусть они тебя, дурака, теперь вучат…