Текст книги "Студенты. Книга 1"

Автор книги: Анатолий Аргунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Валентина училась в фармацевтическом институте и в Смольном числилась внештатным инструктором, так сказать, на общественных началах. Ей поручили курировать медицинские училища и институты. Собственно, именно это и привело её на разбор дела комсомольца Мартынова. И Валентина не хотела ударить лицом в грязь, делала всё, чтобы окружающие почувствовали человека из Смольного.

Комсорг Устименко что-то говорил о патриотизме, о воспитательной роли комсомола, о людях, подрывающих своим творчеством устои общества, и ещё что-то в этом же духе. К этим лицам он отнёс и Высоцкого. Кто исповедует его идеи, преклоняется перед его творчеством, тот не комсомолец. Так должен стоять вопрос и не иначе. Он закончил своё многотрудное выступление:

– Какие будут предложения о наказании студента Мартынова?

– Поставить на вид да и отпустить с миром. Паренёк ещё не созрел, поддался общему настроению, но теперь осознал. Думаю, что это будет ему серьёзным уроком, – решил взять инициативу на себя староста цикла.

– А мне кажется, что-то легко вы хотите комсомольца наказать. «Поддался влиянию, не созрел…» Он – комсомолец! И должен нос держать по ветру, а не поддаваться настроениям, влиянию наших идейных врагов, – решительно возразила Валентина. – Мне кажется, дело серьёзнее, чем предполагает товарищ староста цикла. Вас, кажется, Валерием зовут?

– Да, Валерий Федорченко.

– Так вот, товарищ Федорченко. Нет оправдания поступку Мартынова и наказать его следует строже.

Но тут произошла совсем удивительная сцена. Миловидная девушка в очках и красивом вязаном свитере, сидевшая тихо и мирно всё это время, встала и, выказывая всем своим видом полную противоположность крашеной девице из Смольного, спокойно возразила:

– А на каком основании вы вмешиваетесь в деятельность нашей комсомольской организации и давите на членов бюро комсомола?

И не дожидаясь ответа, предложила согласиться с мнением старосты цикла: устно предупредить комсомольца Мартынова.

– И хватит раздувать политические дела из заурядной истории. Кто за моё предложение – прошу голосовать.

Из восьми сидящих шесть подняли руки в знак согласия с предложением.

– Кто против?

Руку подняла рыжая инструктор из Смольного.

– Вы не член нашего комитета и голосовать не можете, – ехидно ответила заступница Саввы.

– Кто воздержался?

Поднял руку комсорг.

– Ну вот и всё, пора расходиться, – сказала девушка и села на своё место.

Все облегчённо вздохнули. В комнате сразу же стало спокойнее.

– Вы свободны, товарищ Мартынов, – только и сказал усталый главный комсорг. – Впредь думайте, когда и с кем дружить, какие песни слушать, – напутствовал он выходящего Савву.

Савва вышёл в коридор. К нему тут же подлетел староста цикла.

– Слушай, тебе повезло. Ты знаешь, кто за тебя заступился?

– Нет, – ответил Савва.

– То-то и оно, что нет. Теперь знай. Это внучка знаменитого адмирала Чугунова, Героя Советского Союза. Её мать – профессор на одной из кафедр Первого медицинского, а дочка решила проявить самостоятельность и поступила в наш институт. Учится на вашем курсе. Фамилия её Семёнова, а зовут Светлана. Вот кто твой спаситель, – улыбнулся Федорченко, – девчонка она стоящая. На конференции её единогласно выбрали в комитет комсомола института, и представь, она ходит на все заседания и молчит. А тут – как прорвало. Видимо, эта крашеная достала её.

– Понял, – ответил Савва. – И тебе, Валера, спасибо. Не знаю… Если бы не ты, чем дело кончилось бы.

– Слушай, Савва, ты меня извини, странный ты какой-то, но парень неплохой. А своих мы не сдаём, запомни это. Но будь осторожен. Ведь кто-то донёс на тебя.

– Да я знаю кто, – уверенно ответил Савва. – Поговорю с ним отдельно.

– Только не делай глупостей. Вылетишь из института как пробка. В общем, ты не дурак, делай выводы сам, – и он хлопнул Савву по плечу. – Ну пока.

– Пока, Валера!

Расставшись, Савва первым делом решил поговорить с человеком, который мог его выдать. Не затем, чтобы отомстить, а чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Интересно знать, как устроена психология предателей. Зачем они это делают? Ради чего? Савва молча шагал по быстро темнеющим аллеям старого парка вдоль павильонов института и всё перебирал в памяти содержание разговора в комитете комсомола. Так, в диалоге с самим собой, Савва дошагал до общежития.

В коридоре было пусто. Савва интуитивно посмотрел в сторону зеркала – сегодня была пятница. Оно висело! «Вот что значит „пропесочить“ чужого, чтобы сам боялся», – грустно улыбнувшись, подумал Савва. Последней по правую сторону коридора была их знаменитая десятая комната. Угловая, с четырьмя окнами, два из которых выходили строго на юг, а два на запад, на ректорское здание. Комната большая, аж на тринадцать человек, и больше напоминала солдатское жилище. Койки стояли строго в ряд по обе стороны центрального прохода. Прихожую отделял огромный дубовый шкаф для верхней одежды. Савва дернул за ручку, и дверь отворилась. Значит, кто-то из ребят есть. Савва вошёл в комнату и застал доносчика на месте. В углу, у своей койки, копошился «кронштадтский мальчик» – тихий очкастый парень с большими оттопыренными губами и брезгливой миной на лице. Был он крупного телосложения, носил всегда аккуратную тройку их хорошего материала, редкую в то время одежду для молодёжи. Их глаза встретились, и тот всё понял. Савва, не отрывая взгляда от засуетившегося кронштадтца, подошёл вплотную и спросил:

– Ты?

– Что я?..

– Ты меня заложил? – и, не дожидаясь ответа, ударил кулаком по физиономии предателя.

Кронштадтский мальчик как подкошенный рухнул на кровать. Кровь струей ударила из носа.

– Ну и сволочь же ты, – потирая разбитую руку, проговорил Савва.

Парень молча вытирал кровь платком.

– Вякнешь кому – убью! Понял?

Тот закивал головой.

– Ну вот и квиты, – удовлетворённо выговорил Савва.

Он развернулся, кинул на свою кровать анатомический атлас Тонкова и вышёл из комнаты…

Глава 8. Нечаянные радости

Неожиданно Савве Николаевичу вспомнился другой эпизод из юности, когда он в первый раз попал на студенческую вечеринку. В институтском клубе был объявлен осенний бал-маскарад. Каждый студент должен был прийти в карнавальном костюме или маске. Без этого на бал не пропускали.

Савва нового придумывать не стал. Он надел чёрную с погонами рубашку, доставшуюся в наследство от брата Лёхи, повязал на шею косынку, а на голову натянул соломенную шляпу, которую выпросил у коменданта, и благополучно прошёл на бал.

В клубе оказалось достаточно просторно. Там было несколько больших холлов, много комнат и большой танцевальный зал. В одном из холлов Савва увидел своих однокурсников и подошёл к ним.

Колька Николаев, парень из его группы, был в маске летучей мыши. Здесь же были брат и сестра из Грузии. С ними Савва познакомился ещё на вступительных экзаменах, а потом оказалось, что они тоже поступили в институт и даже сошлись в одной группе. Брат и сестра были одеты в национальную грузинскую одежду: чёрные халаты до пят, расшитые серебром и золотом, широкие обшлага с галунами и, конечно, в известные всему миру грузинские головные уборы – у брата чёрная папаха из овечьей шерсти, а у сестры ажурный, расшитый золотыми нитками платок.

– Вах! Смотри какой кубинец! – вскричал большой и толстый брат, показывая на Савву.

– Ва! Ты посмотри, какой джигит! – ударив по плечу грузина, сымпровизировал Савва.

Все дружно рассмеялись.

Сестра опустила глаза и не вмешивалась в разговор мужчин, всем своим видом давая понять, что она горянка и чтит традиции своего народа.

– Гиви, – обратился Савва к грузину, – зачем ты одел этот костюм? Это всё равно что я пришёл бы в лаптях и косоворотке.

– А другого нэчего нэт, – рассмеялся Гиви. – Пропустили и ладно, а сейчас сниму и буду как всэ. А бэз кинжала это нэ наш костюм.

И он стал торопливо сдёргивать с плеч свой халат. Но сестра упорно делала вид, что не замечает этого. Гиви что-то отрывисто сказал ей по-грузински, она вспыхнула и тоже коротко ответила по-грузински.

– Нэ хочет. Хочэт быт настоящэй грузынской красавицэй. Тебэ нравится моя сестра? – вдруг безо всякого перехода спросил Гиви у Саввы.

– Отвэчай. – Он положил руку Савве на плечо. – Вижу и так, что нравится. Но жениться ты на нэй нэ сможэшь. Она помолвлена с дэсяти лет с одним знатным грузином, которому тогда было сэмнадцат лэт. Как окончит институт, они пожэнятся. Таков закон гор. Кто его нарушит – ждёт кара.

– Какая?

– Убьют. Если ты будэшь виноват – я убью тэбя. Нэпрэмэнно кинжалом. Таков закон гор.

– А смотреть на твою сестру можно? – пошутил Савва.

– Нэт, если она не захочэт.

– А как узнать, хочет она или нет? – снова попытался сострить Савва.

– Ты должэн сам почувствовать это, – глубокомысленно ответил Гиви.

– Слушай, Гиви, не вешай лапшу на уши, – встрял в разговор Колька Николаев и предложил. – Давайте пройдем по залам, поищем наших.

– И то верно, – согласился Савва.

– Нэт, мы здэсь постоим. Пусть к нам сами подходят, – возразил Гиви.

– Ну и стойте как истуканы на острове Пасхи, – сострил Колька, беря Савву под руку. – Ну их, пошли.

– Пошли, – согласился Савва, и они бодро зашагали по залам.

Народу было много. В основном старшекурсники. С их первого курса были представлены лишь мелкие, хотя и достаточно яркие вкрапления, вроде Гиви с сестрой, а также одевшегося в национальную одежду латыша Эдика Гамулиса. В одном из залов за роялем они узнали своего однокурсника Юлиана Урманского, импровизирующего на темы из последних хитов Муслима Магомаева и Эдиты Пьехи. Веселье и непринуждённое поведение окружающих как-то сами собой захватывали всё существо Саввы. Он стал забывать пережитые неприятности с разбором его личного дела, потихоньку затихала и тоска по дому, по Нике, которая почему-то не писала. Всё куда-то отдалилось и осталось позади.

Сначала Савва завороженно смотрел вокруг, а потом с головой окунулся в шум и суету студенческого веселья. Хорошая всё же пришла кому-то мысль организовать бал-маскарад. Иногда при всём желании трудно было узнать даже хорошо знакомых людей. А тех, кого видишь не так часто, и вообще признать трудно. Это придавало дополнительную интригу веселью.

Начались танцы. Савва несколько раз станцевал медленное и любимое им танго, приглашая первых встретившихся девушек. Но тут появился некий молодой длинноногий парень и, взяв микрофон, сообщил:

– Объявляется конкурс на лучшее исполнение рок-н-ролла. Желающие принять участие подходят ко мне, получают номера, и через несколько минут начнется конкурс.

Савва решил принять участие. В школе он неплохо танцевал, и хотя рок-н-ролл официально не был разрешён, всё же ребята умудрялись на вечеринках танцевать этот ритмичный и очень динамичный танец. Савва стал искать глазами, кого бы выбрать себе в пару. Взгляд его упал на спортивного телосложения девушку в чёрной, как у него, блузке и таких же чёрных, обтягивающих стройную фигуру брюках. Видимо, девушка пыталась изобразить своей одеждой какую-то амазонку, тем более что и внешность ей подыгрывала. Продолговатое узкое лицо с яркими губами и огромными чёрными глазами; такие же чёрные, как цвет воронова крыла, длинные волосы. Он подошёл к ней и без предисловия спросил:

– Может, потанцуем?

Девушка обвела быстрым взглядом фигуру Саввы и так же непринуждённо ответила:

– Давай попробуем!

Они получили номер, и вскоре начались конкурсные танцы. Всего набралось пятнадцать пар желающих. Разведя всех по разным углам, устроитель объявил:

– Танцуем три тура. В каждом участвуют по пять пар. Зрители выбирают из каждого тура одну наиболее понравившуюся пару. Среди трёх оставшихся пар разыгрывается первое место и определяются остальные победители – второе и третье места. Выбор лучшего в туре определяю по силе ваших аплодисментов! Всем всё понятно?

И под возгласы «Понятно!» началось это представление.

Савве с незнакомкой достался второй тур. Они посмотрели, как танцуют первые пять пар, и каждый сделал для себя выводы, как нужно танцевать, чтобы понравиться. Наконец очередь дошла до них. Савва вместе со своей спутницей встал в центре зала. Они не сговариваясь, поклонились публике и при первых же звуках рок-н-ролла обрушили на неё каскад головокружительных па. Напарница Савве досталась не только спортивная, но и очень пластичная и чрезвычайно музыкальная. И если Савва в танце брал своей резвостью и напором, то его партнерша – точностью и чёткими движениями тела в такт музыке. Под дикие овации они вышли в призёры по итогам своего тура. Немного отдышавшись, Савва и его девушка почти не обращали внимания на подготовку к заключительному этапу. И вот финал. Как они танцевали! Самозабвенно и раскрепощенно. Ноги летали то вверх, то вниз. После окончания танца они чуть не упали от усталости. Когда организатор и судья конкурса объявил их победителями, зал ещё раз взорвался аплодисментами, криками и одобрительным свистом.

Отойдя в уголок и сев на диванчик, чтобы передохнуть и привести себя в порядок, Савва и девушка наконец-то решили познакомиться.

– Как тебя зовут? – немного успокоившись, спросил Савва свою партнершу.

– Ирина. А тебя?

– Савва.

– Как? – видимо, не поняла девушка.

– Савва, – повторил он.

– Какое необычное имя!

– Да нет, у нас это имя передаётся из рода в род.

– Всё равно, – тряхнув волосами, не согласилась Ирина. – Имя это не славянское. Что-то древнеиудейское или раннее христианское. Возможно, от Савра. Кажется, он был учеником и последователем Христа, а потом принял христианское имя Павел. Есть такое изречение в религиозной литературе – от Савра к Павлу. Обозначает как бы смену не только имени, но и веры.

– Откуда ты всё это знаешь? – искренне удивился Савва.

Он, собственно, никогда не задумывался над происхождением своего имени. Но туманно помнил из своего очень раннего детства молитвы бабушки по линии отца, Домны Макарьевны. Ему было где-то около трёх лет, когда её не стало. Но что-то запомнилось, отразилось в его детской душе из тех ранних лет. Говорили, что Домна Макарьевна очень любила младшего внука и, несмотря на тяжёлую болезнь, нянчилась с ним, не спуская с рук, что-то постоянно ему шептала на ушко и рассказывала, рассказывала обо всём, что видел малыш. О собачке, о петушке, о курочке, о пролетавших птичках, о цветочках на деревьях, о траве, о тумане и даже о падающих дождинках. Малыш рос любознательный и очень трогательно относился ко всему, что происходило вокруг. Говорили ещё, что бабушка читала ему перед сном молитвы на древнеславянском и греческом языках, которые прекрасно знала. Откуда в такой глуши N-ской области появились люди вроде Домны Макарьевны, знающие постулаты религии и умеющие читать древние книги, оставалось большой тайной. Савва сначала неоднократно пытался выяснить это у родственников, но те лишь отнекивались: «не знаем» или «кто его знает». На этом попытки Саввы узнать свое прошлое закончились.

– А я книги по истории люблю читать, – уклончиво ответила Ирина и перехватила инициативу в разговоре. – А ты что, первокурсник?

– Ну да!

– То-то я смотрю – лицо новое.

– А ты на каком курсе?

– На третьем.

– Неужели? – разочарованно произнёс Савва.

– Да, Савва. Я уже старушка для тебя.

– Не говори так. Я бы даже никогда не подумал, что ты третьекурсница.

– Тем не менее это факт. Давай прощаться.

Она подала руку, улыбнулась и грустно сказала:

– Спасибо тебе, Савва, за этот вечер и особенно за танец.

– Не за что. А ты что, уходишь?

– Мне пора.

Она грустно опустила глаза:

– У каждого поколения свои герои…

– Погоди, не уходи… Давай потанцуем ещё немного, – стал убеждать Ирину Савва. – Не уходи! Мне без тебя будет одиноко.

– Нет, Саввушка. Ты мне тоже нравишься, но ты герой не из моего поколения. А потому – прощай и не ищи встреч со мной. Так будет лучше для нас.

Она встала и, не оглядываясь пошла через толпу танцующих к выходу.

– Ну что? От ворот поворот? – вдруг откуда ни возьмись появился однокурсник Колька Николаев и кивнул головой. – Выход там. Ну что ты хочешь. Дочка нашего декана, Ирина Муравьёва-Апостол.

– Постой. У декана, кажется, другая фамилия?

– Правильно. Но Ирина взяла фамилию своей матери, которая косвенно относится к знаменитой в России династии Муравьёвых-Апостолов. Кстати, в вашей области у них было крупное имение «Терри-бони». Мы ездили с классом на экскурсию в ваш город и гид рассказывала, что когда Муравьёв-Апостол, ещё до восстания декабристов, женился на прекрасной молодой француженке, то привёз её в своё имение в N-скую область. Дело было весной, разлив реки, изумрудная трава, а вокруг буйно цвела сирень, розовая и белая. Целое море переливающейся сирени. От восторга француженка выкрикнула: «Терри бони!», что значит «Прекрасная земля!». Так и родилось новое название имения. Мы проезжали это место. Действительно, там висит табличка с таким непонятным названием. Ну вот, и чтобы не терять память о своём древнем роде, когда у ректора родилась дочка, родители решили оставить ей фамилию матери.

– Да… Вот не думал, не гадал познакомиться с дочкой декана, – проговорил Савва расстроенно.

– Да ты не бери в голову. Говорят, она уже не одному парню голову вскружила. Французская кровь, сам понимаешь, требует выхода энергии. Злые языки, – тихо зашептал Колька на ухо Савве, – утверждают, что она ходит в секцию авиаспорта, прыгает с парашютом. И всё это, чтобы доказать, что она не такая, как все.

Но тут внимание шепчущего Кольки привлекла необычайно тучная фигура ещё одного грузина, Джонни Консадзе, спортсмена, метателя молота, старшекурсника.

– Ты посмотри, Савва. Человек-гора! Сто сорок шесть килограммов живого веса! Представляешь? Откуда такие берутся?

– Да всё оттуда же, – съязвил Савва. – Ты лучше скажи, куда подевались наши кавказцы. Что-то их не вижу.

Савва обвёл глазами помещение.

– Гиви на спор пошёл с кем-то бороться в спортзал, а Нино с подругой Цицо охмуряют парней. Две красавицы-горянки в своих национальных костюмах. Представляешь, какой фурор они вызвали среди парней? Хочешь, пойдем посмотрим. Они в соседнем холле.

– Нет, не пойду. Сегодня вечер не мой. Сам видел, не везет. Одна бросила. Теперь хочешь, чтобы ещё две грузинки надо мной поиздевались?

Колька захохотал.

– Брось прибедняться! К тебе девчонки так и льнут. И Нино, видать, на тебя глаз положила. Ты пока с Гиви разговаривал, она с тебя глаз не сводила.

– Да откуда ты знаешь?

– А я что, слепой? – Колька опять засмеялся. – Идём к горянкам! Или ломаться будешь, цену себе набивать?

– Нет, Колян, сказано – сделано. Спасибо за приглашение, но я иду в общагу. Устал что-то за сегодняшний вечер.

– Ну, дело твоё.

Колька махнул рукой и, таинственно улыбаясь, пошёл искать горянок.

Савва незаметно вышёл из клуба. Свежий осенний ветер поднял скукоженную листву с земли и, покрутив над головой, бросил в лицо Савве вместе с ледяными крупинками снежинок. Закружившись в вальсе в ночном небе, первые в этом году снежинки не только охладили разгорячённое лицо Саввы, но и, как бальзам, пролились на его душу. Он стоял, подставив руки невидимым снежинкам, и пытался их поймать. Но снежинки легко и бесшумно кружились вместе с листвой в бесконечном танце и, попав на руки, тут же таяли.

«Вот чего мне не хватало», – вдруг подумал Савва. И он перестал чувствовать себя таким одиноким и чужим в этом огромном городе, среди скопища людей и развлечений. Обнявшись со снежным вихрем, Савва зашагал с ним, как со своей подружкой, поближе к новому дому.

Глава 9. Первый блин

* * *

Учиться в институте оказалось куда трудней, чем в школе. Нагрузка была такая, что после лекций, практики и семинаров Савва выходил словно выжатый лимон. Такое с ним случалось раньше лишь во время спортивных соревнований. А тут каждый день работа на износ. Не всякий выдержит этот дикий темп.

Савва сначала запечалился, чувствуя, что он ничего не успевает. Придёт в общежитие, ляжет на койку и молча лежит. Даже есть ему не хотелось. А потом отлежится и только возьмётся за книгу – вроде бы и поспать хочется. Пока готовит или ходит в столовую, набирается целая комната ребят. Тут уж не до учёбы. Галдят все, рассказывают друг другу, что за день приключилось. В общем, шум и суета. Волей-неволей Савва втягивался в этот процесс всеобщего хаоса и говорильни. И только друг Женька Вельяминов молча лежал на койке, о чём-то мечтая, улыбаясь себе и своим мыслям, или спал, закрывшись книгой.

В комнате подобрался разный народ. Молодые ребята вроде Саввы, только-только окончившие школу, парни после армии, поступившие в институт по льготному набору, и просто взрослые мужики под тридцать лет, отработавшие на производстве и решившие, что пора учиться. И не просто где-нибудь и чему-нибудь, а медицине; таких брали по направлениям почти без экзаменов.

Савва ни с кем кроме Женьки Вельяминова особенно в разговоры не вступал, держался особняком и на всё имел свое мнение. Видимо, ребятам эта его черта – рассудительность и неспешность в поступках и выводах – нравилась. За глаза он получил кличку «Старик». Сначала Савва сердился, когда его так называли. А потом привык и перестал обращать внимание. Странное дело, как только собирается коллектив хотя бы из трёх человек, сразу же начинает выстраиваться иерархия: кто главнее. И ничего с природой, видно, не поделаешь. Хоть какой век будет на дворе, но эта особенность людей, видимо, никогда не исчезнет. Сильный духом всегда будет первым. И, не замечая того, Савва стал неформальным лидером в комнате, где жили ещё двенадцать парней, многие из которых были старше и опытнее, чем Савва. Но что-то заставляло их видеть в нём лидера.

Среди этих молодых людей, разных и по уму, и по опыту жизни, а главное, по умению находить с товарищами общий язык, часто возникали стычки. Ребята притирались друг к другу и пробовали себя на прочность. Первым, кто захотел стать авторитетом для всех без исключения, был Пашка Закаминский. Огромный, двухметрового роста детина с широкими плечами, бульдожьим лицом и узким лбом. Носил Пашка тогда ещё редкую одежду: чёрную кожаную куртку, которая сидела как влитая на его огромных плечах, и такие же чёрные холщёвые брюки, зауженные книзу. В целом человек он был неплохой. Приехал из небольшого городка, что на Верхней Волге, где, видно, считался первым парнем. Нахватавшись от блатных различных повадок, Пашка и здесь считал себя первым. Но он не прошёл тест на смелость. Случилось так, что в их комнате в один из субботних вечеров осталось несколько человек. Савва, который не поехал к тётке, его приятель Женька, которому ехать было некуда, латыш Гамулис и Пашка Закаминский. Все остальные разъехались кто куда. Кто в театр, кто в кино, кто просто побродить по Невскому.

Савва специально остался, чтобы подготовиться к зачёту по анатомии в понедельник. Решил ни на что не отвлекаться, а как следует позубрить. Без зубрёжки анатомию не осилить. Никакой логики в этом предмете не было: названия костей, мышц, фасций и суставов нужно просто запомнить. А в человеческом организме их оказалось тысячи, и все нужно знать, да ещё и на латыни, знать их функциональное назначение, место расположения… В общем, как говорил заведующий кафедрой анатомии профессор Найдёнов Борис Иванович, сухонький и серьёзный старичок, кто сдаст анатомию – становится настоящим студентом.

Друг Женька, как всегда, лежал рядом и тихо сопел, заснув вместе с конспектом. У него была страсть спать при любых обстоятельствах. И это спасало его от многих неприятностей. Женька немного заикался, совсем незаметно, но когда особенно волновался, то говорить нормально совсем не мог. Сон его успокаивал, и он после сна мог говорить обо всём. Преподаватели считали, что он начинает сильно заикаться от волнения, и часто ставили ему тройки из-за сочувствия, на что Женька сильно обижался. Один раз он чуть не подрался из-за этого со старостой группы, когда тот сделал ему замечание: «Чего нас за дураков держишь? Когда не надо отвечать, ты ни разу не заикнешься, как отвечать – так сразу. А преподаватели потом на нас зло срывают».

Тем субботним вечером латыш что-то писал, склонившись над столом около окна. То ли конспект переписывал, то ли письмо домой строчил. Но видно было, что делал он это с удовольствием, так что кончик языка был высунут, а по лицу блуждала загадочная улыбка.

«Не иначе девчонке своей пишет», – подумал Савва, оторвав взгляд от книги и наблюдая, как Эдик старательно выводит что-то ручкой в толстой тетради.

Поскольку Савва лежал на койке за шкафом, он не видел, кто вошёл в комнату. Он услышал лишь чьи-то неуверенные шаги, топтание на месте и какое-то невнятное бормотание. «Наверное, Толик Корабел поддатый пришёл», – решил Савва и снова уткнулся в книгу. Но через пару минут громовой голос Пашки Закаминского поднял Савву с постели.

– Что же ты, с…а, делаешь? – орал Пашка.

Савва с Женькой выглянули из-за шкафа и обомлели. Какой-то хорошо одетый мужик лет тридцати пяти мочился прямо на кровать Пашки. Тот оторопело стоял рядом, не зная что делать, и лишь ругался матом. Латыш Эдик от удивления привстал из-за стола, тоже не зная что сказать, и шептал по-своему, качая головой: «Ай-яй-яй».

Савва недолго думая подскочил к мужику, схватил его за шиворот и подтолкнул к двери пинком, пытаясь выкинуть вон. Но не тут-то было. Мужик оказался крепким и жилистым. Развернувшись, он обхватил руками шею Саввы и как клещами стал сдавливать его горло. Савва захрипел, попытался поднять мужика над собой, но оторвать от себя не смог. Выручил Женька. Не раздумывая он так хватил мужика по уху, что тот словно в нокауте рухнул на пол около ног Саввы.

– Вот это хук! Молодец, Женька! – залопотал рядом Эдик, хваля Женьку, молчаливо стоящего над распластавшимся телом.

– Ты его часом не насмерть грохнул? – забеспокоился подошедший к ним сзади Пашка. – Вот гнида! Я задремал после ужина. Чувствую, что-то журчит, и мокро стало на груди. Смотрю – а он, поганец, на меня ссыт…

Пашка попытался даже долбануть лежащего на полу мужика. Но Савва не дал.

– Да ты сам-то со страху случайно не обделался?

И все трое громыхнули раскатистым смехом. Пашка обиженно отошёл.

– Я со сна не разобрал, а то бы убил гада!..

– Ладно, ладно, Паша. После драки кулаками не машут. Что с ним делать будем? – спросил, слегка заикаясь, Женька.

– А ты его водой из графина полей, может очухается?

И Эдик подал трёхлитровый графин с кипяченой водой. Савва со знанием дела вылил полграфина на голову лежащего. Тот заморгал, открыл глаза и спросил:

– Где я?

– В раю, – ответил Савва.

– Что-то рожа у тебя не ангельская, – проговорил мужик и, охая, попытался встать.

– Ты чего это здесь вздумал мочиться? Не в сортире же находишься!

– Мужики, извините… перепутал, – пробормотал тот и, придерживая раскрасневшееся от удара ухо, вышёл из комнаты.

– Кто такой? – спросил Савва. – На друзей коменданта не похож, вроде как и не студент…

– А это, наверное, аспирант из пятнадцатой комнаты. Их тут недавно троих человек поселили, – высказал предположение Эдик.

– Но не может же научный работник так пить и мочиться где придется, – высказал сомнение Савва.

– Может! Да ещё как может! – философски заметил Женька. – Я на них насмотрелся, когда готовился к экзамену на Каменном. Там у них общага для аспирантов и ординаторов. Бухали каждый день. А вечером чуть что – драка.

– Ладно, не будем судить строго. С кем не бывает, – заметил Савва. – А ты, Паша, когда спишь, рот широко не раскрывай, а то опять кто-нибудь перепутает с унитазом, – под общий хохот закончил Савва.

На этом инцидент был исчерпан, но его последствия не преминули тут же сказаться. Старостой комнаты единогласно был выбран Женька Вельяминов, освободив от этих обязанностей Пашу, самовольно назначившего себя на этот пост с первых дней вселения в общагу. Ну, а Савва укрепил свой авторитет лидера. Разные люди и по характеру, и по желанию учиться, и по пониманию смысла жизни собрались в десятой комнате, но силу и порядочность уважали.

* * *

Ещё одной яркой личностью в их комнате, да, пожалуй, и во всей общаге, стал Толик Корабел, прозванный так за свою привычку в поддатом виде убеждать собеседника, что без его участия ни «одна корабель» на Балтике не сходит «со стуапелей». Работал Толик до поступления в институт маляром на Выборгском судостроительном заводе, выпускающем маломерные корабли и катера. Сам Толик считал свою профессию главной в кораблестроении и доказывал, что если бы не он, все суда давно бы сгнили и пошли ко дну. Краски, мол, здесь нужны особые, свинцовые, и накладывать их нужно тончайшим слоем, один на один, на абсолютно очищенную и обезжиренную поверхность. Только тогда краска годами будет держаться, не поддаваясь коррозии даже от морской воды. И он, Толик, умеет это классно делать. На вопрос, зачем же он тогда пошёл в институт, Толик незамедлительно отвечал – отдохнуть. И пояснял: всю жизнь, мол, вкалывает – сначала в школе, потом в армии, затем три года после армии на судоверфи и так до тридцати лет. Устал. А тут ещё дело к женитьбе стало клониться. Вот он и надумал пойти в институт, чтобы отдохнуть, прежде чем рабочее ярмо снова на шею надевать и опять пахать и пахать, уже не за себя, а за жену и «короедов», как он ласково называл своих будущих детей. Вот и решил взять тайм-аут на несколько месяцев.

Видно, Толик совсем не шутил. На занятия он почти не ходил. С утра оставался лежать на койке, тогда как все торопливо отправлялись на занятия. На чей-нибудь вопрос: «Чего, Толян, опять не идёшь?», он степенно отвечал, поправляя чёрные густые усы:

– Почему же? Пойду. Только позже. Нельзя же всем в одно время толкаться по комнате.

И умиротворенно следил, как суетились его товарищи. И удивительное дело, при всех своих опозданиях и почти полном пренебрежении к подготовке домашних заданий Толик успевал практически по всем предметам. Помогала ему феноменальная память. Услышав что-либо на лекции или на практических занятиях, он мог с лёгкостью воспроизвести всё при зачете. Особенно Толику нравилось, когда кто-то из ребят учил задания вслух. Тут Толик, лежа поверх одеяла на кровати, просил:

– Читай погромче, а то я плохо слышу!

Иногда он задавал какой-нибудь вопрос, и если получал на него ответ, радовался как ребенок. Случалось, что Толик пропадал на несколько дней кряду. Видно, запивал, но, не желая показываться в таком неприличном виде, ночевал у дальних родственников или знакомых. После таких срывов Толик долго отлёживался, но водку не пил, выхаживаясь пивом или лимонадом. Толик любил «Крем-соду», брал по целой коробке и потом блаженно потягивал лимонад из горлышка.

Толик почти всегда был при деньгах и одалживал нуждающимся до стипендии, а если было трудно, то мог ждать и больше. Но всегда напоминал при случае: