Текст книги "Большой беговой день"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

глава третья

– Суки французы! – повторял Женя. – Сволочи! Паразиты! Ты посмотри, какие у них бифштексы, какие отбивные! Ты видел что-нибудь подобное в наших магазинах?!

– Точно, – вторил я ему. – Гады ползучие! Я не знал, что такая колбаса существует в природе.

– Гляди, джинсы "Левис", "Вранглер", "Жан" – лежат навалом, и никто не берет! Ой какие юбки, какие кофточки! Охуеть можно! Да наши девочки в Москве отстрочили бы любому черножопому в подъезде за одну такую тряпку! Колготки два франка штука! А у нас они – по семь пятьдесят, и то не всегда достанешь!

– Восемь сортов ветчины на одном прилавке! Да как же они жрут все это и не давятся, бляди!

– Приемники – "Сони", "Филипс", "Грюндиг", кассетные магнитофоны, цветные телевизоры, стерео– и квадросистемы! Покупай без всякого блата! Ну, не хамство ли это? Форменное блядство!

– Виноград, клубника, апельсины, бананы, груши, сливы – базар в Ташкенте бледнеет! У них что, в Париже, – среднеазиатский климат?

– Ананасы, Учитель, горы ананасов!!

– Помню, в прошлом году, когда я с десятым "А" проходил Маяковского: "Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!" – один ученик меня спросил: "А что такое "ананасы" – я их никогда не видел".

– А рябчиков ты видел? Вот, подойди к витрине, полюбуйся!

– Виски "Белая лошадь", "Джон Уокер", джин, коньяк "Камю", "Наполеон", да и наша родная "Московская особая" с медалями! Такой в Союзе днем с огнем не сыщешь!

– Скажи, Учитель, только честно: если бы у меня были деньги, мне бы это голубое "Пежо" без всякой очереди завернули?

– Смотри, написано же: "Ключ в руки"! То есть – заплатил и садись за руль. Но ты можешь попросить, чтобы машину тебе завернули в голубой пакет с розовым в горошек бантом. Тогда тебе кое-что припишут в счет за упаковку.

– Ну, не суки ли?

– Форменные бляди! Однако, Женя, француза машиной не удивишь. Любой месье, смотри, едет на своей лакированной таратайке. Город переполнен машинами. Видишь, опять пробка!

– Говори, говори. Это все равно что голодному объяснять, якобы от недоедания человек теряет в весе, а поэтому для соблюдения формы рекомендуется диета...

Этого мне еще не хватало! – Профессионал читает мне нотации! В конце концов, мы в Париже находимся, а не на Московском ипподроме. Я же культурный человек, педагог...

– Женя, мы ведем себя как дикари. Как будто из голодной деревни приехали!

– А то?

– Я хочу сказать, что для всего мира Париж – культурный центр. И в первый день обычно идут в Лувр, в музей импрессионистов...

– Кто идет? Ну, может, и приезжают какие-нибудь мудаки или пидеры гнойные – так пусть идут, в семье не без урода. Ты тоже можешь прямиком отправляться в Лувр, но передай своим импрессионистам, что я их в гробу видел да в белых тапочках. Иди, чего же ты?..

– Смотри, какая красивая улица! И дома опоясаны решетчатыми балконами. Словно палуба на корабле!..

– Улица, балконы... Нет, Учитель, тебе в твоем десятом "А" сидеть и не вылезать. И на хера тебе Париж, когда ты во всем мораль ищешь, темы для сочинения?

– Но ты тоже хорош! Молодой парень, а прилип к витринам, даже на баб не смотришь. А кругом такие девки!

– Плевал я на них! Зачем мне девки, когда в Париже все есть! Понимаешь, все! И почему, почему французам такое счастье?! Почему у них все, а у нас фига с маслом! Нет, мне бы автомат в руки, мой, какой мне давали на военных сборах, я бы их научил свободу любить!

* * *

– Ну, как вам, товарищи, понравился Париж? – спросил нас Эдуард Иванович, когда мы вернулись в Посольство. – Повидали французов?

Эдуард Иванович встречал нас утром на аэродроме. Привез в Посольство, проинструктировал. Накормил в буфете. Потом отпустил на несколько часов погулять по городу. Теперь его явно интересовала наша реакция на первую встречу с капиталистической действительностью. На губах Эдуарда Ивановича блуждала приветливая улыбка, но в глазах светился настороженный огонек. Наверное, он ожидал услышать от нас притворные вздохи, дескать, Париж – город ничего, но в Москве все же лучше...

– Давить их надо, гадов! – заявил Женя с такой мрачной решимостью, что Эдуард Иванович от души расхохотался.

РАССКАЗ ЭДУАРДА ИВАНОВИЧА О ПАРИЖСКОЙ АРХИТЕКТУРЕ

(который я привожу полностью)

– Ну, ребята, если говорить честно, откровенно, то Париж, конечно, красивый городишко. И куда ни плюнь – обязательно попадешь в какой-нибудь памятник архитектуры, не промахнешься! Одних этих памятников перечислять – язык устанет. Первым делом – это Эйфелева башня, ее сразу видно. Ну, дальше там Лувр, Дворец Шайо, Тур Монпарнас – это новый небоскреб, его тоже отовсюду видно. Ну и там – разные соборы Парижской Богоматери, отель Инвалидов, Пантеон... Между прочим, в соборе Парижской Богоматери очень рекомендую обратить внимание на химер – это такие хреновины, что с крыши свисают, а рожи у них – как бы это точнее обрисовать, – ну вот, если вы двенадцать дней подряд с утра до вечера будете глушить водяру, а потом на себя в зеркало посмотрите, вот, точная химера! А отель Инвалидов – это вроде нашего Мавзолея, но малость повыше и получше, там они своего товарища Наполеона держат, не живого, конечно, и не мумию, а прах, даже часть праха, какую именно часть – не помню. Но вообще в отеле Инвалидов – военный музей, а в боковых пристройках – общежитие самих инвалидов, по-нашему это – "отставных военнослужащих". Нет, ребята, я в архитектуре не спец, но кое в чем разбираюсь. Например, когда я впервые попал в Сан-Шапель – это церковь такая на территории Дворца Правосудия, и туда, заметьте, без пропусков пропускают, – так вот, в этой самой Сан-Шапели такие витражи цветные, что меня даже слеза прошибла! Однако с этими памятниками архитектуры надо держать ухо востро. Решил я как-то пойти в Оперу. Здание нарядное, ничего не скажешь, – крыша зеленая, скульптуры, балюстрады... Но билет там стоит – ахнете! Да за эту цену можно фирменные "Левис" купить, и их около любой московской комиссионки за двести рэ у тебя с руками оторвут. Нет, подумал я, пускай лучше французы повесятся на своей опере. Я лучше в Москве в Большой театр пойду, все равно наш балет – лучший в мире...

И все-таки Париж хорош. Будь я вольным туристом да имей в кармане пачку валюты – гулял бы да гулял по Елисейским полям и по Большим бульварам. Да ведь, ребята, мы тут на службе находимся, особо не погуляешь. И потом, не положено нам поодиночке шляться. Официально такого запрета нет, но уйдешь раз, уйдешь два, а на третий тебя к парторгу вызовут и вежливо скажут: "Что же это вы, Эдуард Иванович, от коллектива отрываетесь?" Гулять с коллективом, оно, конечно, сподручнее, да как собьешь этот коллектив? Кто у телевизора сидит, кто в зале Посольства кино смотрит, а если соберется тройка мужиков, то, ей-богу, глупо тащиться куда-то, поллитра сама в руки просится, и как приятно раздавить ее в теплой компании... В воскресенье и в субботу – гуляй где хочешь, но ведь потащат тебя на организованную экскурсию или в культпоход – в большой универмаг "Галери Лафайетт", "Самаритен" или "Тати". В "Тати", кстати, самые низкие цены, там за десять франков пять пар женских колготок можно купить. Но народу – как в нашем родном ГУМе, не протолкнешься! Негры, арабы, азиаты – бегут они из всех развивающихся стран, из своего "третьего мира", – и прямиком в "Тати"! Однако после "Тати" можно как бы ненароком, вроде бы случайно прошвырнуться на Пигаль. А там – на каждом углу, у каждого подъезда, в каждой подворотне – словом, на каждом шагу такие архитектурные сооружения стоят! Закачаешься! Юбка выше пупа, ноги загорелые, подмигивают, зазывают, глазки строят... И еще там секс-шопов видимо-невидимо! – и все это в огне реклам, а аппетитные бабы на фотографиях в таких позах!.. И зазывалы буквально силой внутрь тащат. Но мы народ ученый, знаем, как отбиваться. Скажешь ему – "я совьетик", и он от тебя отпрыгивает, как ошпаренный... В общем, ребята, как сказал Владимир Маяковский: "Я хотел бы жить и умереть в Париже...", если бы Москва нам побольше валюты давала.

– Эдуард Иванович, – не выдержал я, – простите, вы, кажется, отвлеклись от темы. Ведь разговор шел о парижской архитектуре.

– Да что архитектура! Вот, например, витрины магазинов – они тоже, можно сказать, к архитектуре относятся. Витрины! – слов нет, завлекательные, но посмотришь на цены – жить не хочется!.. Ну да ладно, вернемся к архитектуре. Вы знаете, чем меня Париж разочаровал? Копают его, гады, как в Москве, – то одна улица перекрыта, то на другой строительный забор. Нет, это великая иллюзия, будто только Москву перекапывают. И Париж тоже! Правда, канавы быстро зарывают – это уже не в пример нам. И потом – опять же прав Владимир Маяковский, который писал: "Архитектура – она разная, какая пролетарская, какая – буржуазная". В рабочих кварталах – улицы узкие, белье с окон свисает. Правда, настоящие рабочие в "ашелемах" живут, это такие специальные дома-новостройки. А в бедных кварталах – опять же Азия, негры, арабы. Нам туда ходить не рекомендуется. Подальше, говорят, от этих французских коммунистов – все они чистые евреи... пардон, оговорился, не евреи, а еврокоммунисты, да еще с каким-то там непроверенным лицом.

– Эдуард Иванович, снова вы от темы отвлеклись...

– Нет, ребята, я все время об архитектуре талдычу. Архитектура в Париже первое дело. Без понимания архитектуры в Париже пропадешь. Допустим, занесет вас в квартал – солидные, респектабельные дома, с гарсоньерками и узорными решетками, лепные украшения, круглые балкончики... – мой вам совет, ребята: ноги в руки и бегом! Не дай Бог вам в лавку или продмаг заглянуть – там не цены, а грабиловка. А вот там, где дома попроще, без всякого выпендрежа, – там все: яблоки, помидоры, масло, – все значительно дешевле. Да если повезет – и дубленку почти задарма достанешь.

Но если уж говорить совсем начистоту, то больше всего мне нравится новое здание нашего советского Посольства. Хороша архитектура – строгая, выдержанная, прямо как в Кремлевском Дворце съездов. А главное – наше Посольство занимает важное стратегическое место. Ведь с одной стороны – бульвар Переферик, ихняя окружная автомобильная дорога, а с другой стороны Маршальские бульвары, тоже основная транспортная артерия Парижа. Ежели заварушка какая случится и начнем поливать из окон, то весь город вмиг закупорим!..

* * *

Нас поселили в доме, который я назвал "общежитие советского торгпредства". В нем жили только сотрудники советских торговых фирм и представительств, и хотя у каждой семьи была своя отдельная однокомнатная или двухкомнатная квартира, порядок сохранялся, как в обыкновенном советском общежитии студентов или строителей. На ночь входная дверь запиралась, внизу круглосуточно сидела дежурная, которая отвечала на телефонные звонки, соединяла по коммутатору с городом, а также фиксировала в журнале время прихода и ухода всех жильцов. Посторонних, то есть французов, я ни разу в общежитии не видел.

Мы с Женей как будто снова оказались в привычной уже для нас комнате подмосковного "спортлагеря" – те же две кровати, две тумбочки, шкаф, небольшой письменный стол, но плюс к этому мы имели душ, туалет и кухню с электрической плитой, достоинства которой мы оценили впоследствии, когда стало плохо с деньгами. В этой плите, в духовке, мы зажаривали курицу (самую доступную по нашим средствам еду), вернее, курица жарилась сама, надо было лишь нажать соответствующие кнопки, а получалось весьма вкусно.

Однако на ипподром мы попали не скоро. Эдуард Иванович объяснил, что нам надо иметь "крышу", то есть какое-то приличное занятие. Мы числились как консультанты от Министерства сельского хозяйства, и нас возили на какие-то выставки тракторов, комбайнов, крупного рогатого скота, приглашали на вечерние коктейли, где мы вели глупые разговоры о погоде с представителями французских фирм.

Рабочий день начинался с того, что мы приходили в Посольство или торгпредство и направлялись прямехонько в буфет пить пиво. Потом туда заглядывал Эдуард Иванович и сопровождал нас в очередной кабинет, хозяин которого задавал нам дурацкие вопросы о чем угодно, только не о деле! У меня создалось впечатление, что к нам продолжают присматриваться или еще не прибыли окончательные инструкции. Во всяком случае, никто (кроме, естественно, Эдуарда Ивановича) решительно не хотел знать, зачем мы сюда приехали.

Однажды в кабинете Первого секретаря Посольства Женя не выдержал и перевел разговор на ипподромную тему. Лицо Первого скривилось, как от зубной боли, а Эдуард Иванович сделал страшные глаза. Женя заткнулся.

Вечерами, как и большинство советских товарищей, мы смотрели французские и американские фильмы в кинозале Посольства, бесплатно. И все меньше гуляли по парижским улицам. Витрины лавок, огни ресторанов и кафе светились заманчиво, однако мы очень быстро поняли, что товары нам не по карману, а от кафе мы держались подальше. В один из первых дней мы имели несчастье там поужинать, и счет, который нам дали, протрезвил нас надолго.

Конечно, мы пили, но поздно вечером, закрывая на ключ дверь нашей комнаты.

– Как же можно жить в Париже при таких ценах? – спросил я Эдуарда Ивановича.

– А кто вам сказал, что в Париже легко жить? – ответил он.

Я не мог определить – прикидывается ли Эдуард Иванович дурачком специально, или таким является в действительности.

* * *

Но вот кто явно не был дураком – так это Борис Борисович. Даже внешне полная противоположность Эдуарду Ивановичу. Эдуард Иванович – круглая добродушная русская рожа, колобок, облаченный во французский костюм. Борис Борисович – западный деловой человек с властными манерами директора банка. Он словно сразу и родился в рубашке от Пьера Кардена. Подтянутый, элегантный, чем-то напоминающий инструкторов из "спортивного лагеря".

– Ну что, – спросил Борис Борисович, как только мы появились на пороге его кабинета, – давите втихаря водяру?

– А что нам еще остается? – ответил я. – Как же можно жить в Париже при таких ценах?

– В Париже жить можно, – усмехнулся Борис Борисович, – и весьма припеваючи. Французы-гады, вы их так называете? – (мы с Женей переглянулись) так вот, французы получают ежегодно "поправку на вшивость", то бишь прибавку в зарплате, равную проценту инфляции. А мы не получаем этой прибавки вот уже много лет. Ни в Посольстве, ни в торгпредстве. В нашей стране плохо с валютой. Попробуй французам не плати – они сразу объявят забастовку. У них профсоюзы очень свирепые. А наш профсоюз ни мычит ни телится. Так, Эдуард Иванович?

– Зато у нас полная свобода, – ответил Эдуард Иванович. – Недоволен можешь возвращаться в Москву и подыскивать работу получше.

Я покосился на Эдуарда Ивановича. За добродушной маской колобка угадывалось сейчас нечто другое. Пожалуй, он дурак-дурак, а совсем не дурак.

– Но я еще не слыхал, – продолжал Борис Борисович, – чтоб кто-либо из посольских по собственной инициативе торопился из Парижа к родным березкам.

По тону беседы чувствовалось, что между ними продолжается какая-то игра, в которую я предпочел не втягиваться. И Женя (надо отдать ему справедливость) тоже уловил некий подвох или напряженку. Он помалкивал.

Наше молчание было оценено. Не знаю, по какой шкале, но какую-то оценку нам выставили.

– Эдик, – сменив тон, сказал Борис Борисович, – пускай ребята отоварятся в палатке. Отведи их в наш распределитель. А то у ребят финансы поют романсы.

– На кого ссылаться? – бесстрастно спросил Эдуард Иванович. – Ведь они не штатные. Им не положено.

– А сошлись на меня, – сказал Борис Борисович. – Чай, не обеднеем, если ребята приобретут виски и сигареты со скидкой. А потом возвращайтесь, я вас жду.

– Что это за "палатка"? – спросил Женя у Эдуарда Ивановича, когда мы оказались в коридоре.

– Палатка? – Эдуард Иванович многозначительно хмыкнул. – Палаткой Боря называет наше Посольство. А чтобы попасть в распределитель, надо подняться на второй этаж.

* * *

Однако вернулись мы к Борису Борисовичу только через два с половиной часа. Дело в том, что в этом закрытом распределителе толпилась уйма народу, в основном бабы – как мы поняли по разговорам, – сотрудницы Посольства и жены посольских работников. Впустить-то нас впустили – Эдуард Иванович долго шептал что-то на ухо суровому товарищу, караулившему двери, пока тот наконец не смилостивился. Но выходить обратно мы боялись. Эдуард Иванович смылся, а кто нас без него снова впустит? На полках за прилавком сверкали бутылки виски, водки, коньяка, блоки американского "Мальборо", "Уинстона", французские духи, но бабы покупали трусики, бюстгальтеры, ночные рубашки – покупали пачками. Мы пытались протыриться без очереди, объясняя – благо кругом были свои, русские, что нам этого добра не надо, нам лишь виски и сигареты, но бабы подняли такой крик! – прямо как в Москве, в каком-нибудь овощном отделе, – что мы подумали: сейчас нас вытолкают в шею. Пришлось честно выстоять. И дали всего по блоку сигарет и по бутылке виски на рыло. Но скидка была в два раза.

– Где вы так застряли? – раздраженно спросил нас Борис Борисович и, присмотревшись, добавил: – Случайно, не из бани?

Мы устало плюхнулись на стулья.

– Из бани, женской.

Борис Борисович все схватывал на лету:

– Что же там сегодня выбросили?

– Женское нижнее белье, – ответил Женя.

– Видимо, в Париже дефицит трусиков и бюстгальтеров, – добавил я.

Борис Борисович развеселился:

– Да, опозорились наши бабоньки перед московскими гостями. – (В другом, резком тоне.) – Мешочницы вонючие! Тишинский рынок по ним плачет. – (Прежним, веселым тоном.) – Это, ребятки, поступили сольдированные шмотки из фирменных магазинов. Кстати, французские дамы тоже выстраиваются в очередь, когда объявляют дешевую распродажу. – (В другом, резком тоне.) – Но те хоть сотни выгадывают, а наши – копейки. За франк удавятся. – (Прежним, веселым тоном.) С таким народом мы коммунизма не построим!

Мы с удивлением внимали этому театру одного актера. После заключительной глубокой паузы Борис Борисыч перешел на спокойный, деловой тон:

– Ладно, товарищи, как говорится, – ближе к телу. Вам ваше пребывание в Париже пока что кажется идиотизмом. Но и настоящие (слово было подчеркнуто) командировочные проводят время не лучшим образом. Пользы от их поездок – кот наплакал. Кроме, конечно, подарков родным и близким. Командировочная загранка в капстрану в большинстве случаев является наградой за примерное поведение. Мы это знаем, и французы это знают. Поэтому вы должны быть похожи на всех. Ваша деловая активность кой-кого бы насторожила. А я не хотел, чтобы на вас обратили внимание.

– Борис Борисович, – прервал его Женя, – я хорошо усвоил уроки спортивного лагеря. Может, я ошибаюсь, но клянусь, слежки за нами я ни разу не обнаружил.

...Гляди-ка! Женька отличился! А я, признаться, и позабыл про такие тонкости!

Борис Борисович выслушал, подумал и продолжил, не меняя голоса:

– Если верить продажной французской прессе (разумеется, я ей не верю), то, по подсчетам специалистов, в Париже на сегодняшний день находятся четыре с половиной тысячи разведчиков из СССР и стран социалистического лагеря. У них всех различное официальное прикрытие, но для французского ДСТ* род их деятельности загадки не представляет. Таким образом, число людей, которых французская разведка подозревает, превышает личный состав французской службы безопасности. Кроме того, в Париже резвится огромное количество ливийских, палестинских, израильских, латиноамериканских и прочих агентов. Прибавим к ним еще корсиканских и баскских террористов. Все они причиняют французскому ДСТ больше головной боли, чем так называемые шпионы из восточноевропейских стран. Я не завидую французским "товарищам", при такой нехватке кадров им главное успевать следить друг за другом, чтобы кого-нибудь из их коллег не завербовали. Для вас удостоиться персональной слежки – великая честь. Для этого надо, по крайней мере, громко по-французски объявить в кафе, что вы готовите покушение на жизнь президента республики. И то могут не поверить. Позвонят мне и спросят, не сумасшедшие ли господа и не лучше ли вас по-тихому вернуть в столицу нашей родины. Короче говоря, гуляйте, ребята, привольно по Парижу и не поправляйте шнурки у зеркальных витрин. Но... (пауза на полминуты!) каким-то чудом они многое узнают. Вроде бы разведка ни при чем, но желтенькая газетенка типа "Франс суар" или "Либерасьон" вдруг напишет о ваших подвигах, с фотографиями крупным планом. Страшного ничего не произойдет, но мне будет как-то неуютно. В воскресенье ваш первый рабочий день на Венсеннском ипподроме. Штудируйте прессу. Я вам выдам по тысяче франков для пробы. Вопрос чисто личный – вы можете не отвечать, – сами-то верите в ваши грядущие подвиги?

– А иначе зачем мы приехали? – пробурчал Женя.

Борис Борисович посмотрел на Женю, потом на меня. Никаких эмоций на его лице не читалось.

– Лично я вам не верю. То есть я абсолютно не верю в успех вашего абсолютно безнадежного дела. Французы не дураки, чтобы не поднять деньги, если они валяются. Однако я высказал только свое персональное мнение. Кашу с вами заварил другой отдел. Им и расхлебывать. Мое дело – обеспечить вам прикрытие. Всегда к вашим услугам.