Текст книги "Южно-Курильские острова"
Автор книги: Анатолий Гладилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Мне нечем было крыть. Пришлось перевести.
Или.
Мы долго говорили на сменных пятиминутках: «Девушки, мойте руки». Нас слушали внимательно, но я не замечал, чтоб у умывальника выстраивались очереди.
Однажды прихожу я в цех и вижу:
МОЛНИЯ
САНИТАРНЫЙ КОНТРОЛЬНЫЙ ПОСТ ЦЕХА
СООБЩАЕТ, ЧТО ПРИ ПРОВЕРКЕ ПОД МИКРОСКОПОМ
НА РУКАХ ОБНАРУЖЕНО:
У ГОЛОСУЕВОЙ – 19 548 МИКРОБОВ
У СОБОЛЕВОЙ – 18 250 МИКРОБОВ
У ПРИЯТКИНОЙ – 12 183 МИКРОБА
У ДЛИКМАН – 10 977 МИКРОБОВ.
ДЕВУШКИ! БОРИТЕСЬ ЗА ГИГИЕНУ ТРУДА!
МОЙТЕ РУКИ!
Я несколько обалдел. В первое мгновение подумал, что, может, действительно. Потом спросил у мастеров. Наша, говорят, идея. Кто же поверит, говорю я, с точностью до одного микроба? Мистика.
Лаврова на меня посмотрела с сожалением, как на малого ребенка. Не волнуйтесь, говорит, подействует.
И верно.
Вот некоторые подробности моей работы. Остальные в отчетах, показателях и ведомостях.
* * *
Я хотел купить туалетного мыла и зашел в магазин. Обычно здесь были только женщины, которые выбирали у прилавка кофточки, подвязки и прочие более интимные части туалета. Но сегодня здесь сомкнутыми рядами стояли мужчины. Меня еще поразило, что все они были словно на одно лицо – небритые, возбужденные. В магазине висел плотный запах одеколона, как в дешевой парикмахерской, где считается шиком опрокинуть на клиента ушат «Тройного».
Я понял, что, наверно, очередной завоз парфюмерии, – и собрание всех алкоголиков острова по этому поводу. Я вышел. Меня окликнули.
Со ступенек магазина ко мне спускалась Оля. Что-то надо было срочно говорить, и я поделился своими мечтами о куске хорошего мыла.
– У меня есть, я могу вам одолжить, – сказала она. – Проводите меня, или принести вам завтра?
Мы пошли.
Разговор вели сугубо на производственные темы.
Навстречу нам попадались девушки, и со мной часто здоровались, я не оборачивался, но казалось, что нам смотрят вслед. У меня было ощущение, что за нами следят из окон. Странно? Не очень.
На Шикотане меня не покидало чувство, что за мной все время наблюдают пятьдесят пар глаз, внимательно, отмечая каждую мелочь.
И не потому, что мужчин в поселке меньше! И не потому, что Солдатов одинокий и холостой. А потому, что Солдатов еще начальник цеха.
Я где-то быстро понял, что каждый мой незначительный разговор с девушкой имеет особый подтекст. Об этом мне еще раньше намекал Каплер.
И я составил для себя правила поведения – может, и глупые, но которым следовал неукоснительно.
Если я с кем-нибудь из девушек заведу какую-нибудь интригу, рухнет мой авторитет.
А я начальник цеха. Для меня это стало главным.
Иногда, возвращаясь рано с работы в свою комнату (а мне дали маленькую комнату в доме для ИТР), я думал, что самое забавное – это вести жизнь аскета в поселке, попасть на который мечтают все моряки, истомленные однообразием корабельного быта.
До меня доходили разговоры о разных любопытных происшествиях. Молва, естественно, все преувеличивала, и, наверно, со стороны казалось, что на Шикотане только все и делают, что… а это было не так, но тем не менее случалось.
Я не чувствовал себя героем – наоборот, мне казалось, что я в смешном положении, и если говорить откровенно, иногда, в ночь под редкие свои выходные дни, я жалел, что я дал себя уговорить Каплеру и не работаю просто механиком. Это мелочи жизни, о которых не стоит даже распространяться, но которые все же существовали.
И недавно, так, между прочим, Каплер мне сказал, что ему нравится, как я работаю, и нравится мое поведение. Последнее можно было понять по-разному, но я уловил истинный смысл.
Итак, мы дошли до девятого общежития, и я сказал, что заходить я не хочу, и мне был выдан кусок мыла, и еще на крыльце я продолжал что-то травить, в основном все про показатели.
– Александр Ильич, – вдруг прервала меня Оля, – вы думаете, что для меня это самое интересное?
Вероятно, в этот момент мне надо было взглянуть ей в глаза.
Я сказал, что для каждого из нас главное – это нужды производства, и ушел, понимая, что трудно было придумать более идиотскую фразу.
ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ ПУСКАЕТСЯ В ФИЛОСОФИЮ
Иногда мне вспоминается Бристоль.
Шесть месяцев – это не самый большой срок, который плавают траулеры, не заходя в порт.
И все-таки.
Одни и те же лица, тоска по берегу, по женщинам.
Идти в Бристоль – не самое легкое. Это я говорю серьезно, без дураков. Женщины, не изменяйте своим мужьям, пока они в море. Они этого не заслужили.
Но сейчас я припоминаю какие-то смешные подробности.
Первые два дня, пока у матросов оставались запасы спирта, мы шли несколько странным курсом.
Потом сухой закон. А на обратном пути кончился табак. Уже курили древесные опилки. Мы бы разобрали корабль по доскам, если бы не встретился буксир, с которого нам накидали пачки дешевых папирос.
А обмен кинофильмами между траулерами! Когда мы просмотрели по десять раз все ленты, что были в нашей экспедиции, ребята начали монтировать боевики собственного изготовления.
Из разных фильмов вырезались драки и потом все это склеивалось в одну ленту. По такому же принципу из заграничных комедий сцены канканов и кабаре.
Однажды, когда мы неделю не могли выйти на косяк, к нам приблизилась японская шхуна, и оттуда в рупор заорали на ломаном русском языке:
– Рыбы нет? Собирай комсомольское собрание!
Было и другое. Были штормы, авралы. Была работа. Будни. О них не вспоминают.
Просто иногда мне хочется увидеть ребят, с которыми я ходил в Бристоль. Потравить пару анекдотов, поругаться с «дедом» – стармехом, послушать музыку у «маркони» – радиста, пройтись с кем-нибудь из команды, просто так, по улицам поселка. Я всегда был с ребятами, еще начиная с техникума и армии. И ей-богу, командовать бабами – занятие не для меня.
* * *
Судьба играет человеком. Это давно доказано. Хотя бы тем, что я стал бывать в девятом общежитии.
Затащил меня туда чудный парень, инструктор обкома комсомола, который сказал мне, что я, дескать, должен интересоваться бытом работниц, и я, естественно, ответил, что должен, и повел он меня почему-то именно в девятое. Неисповедимы пути господни.
Девушки уже знали инструктора и его встретили с радостью, как старого знакомого, а меня – с ужасом: «Солдат пришел!» Да, именно так меня прозвали в цехе.
Поначалу я был уверен, что инструктор замогильным голосом будет читать что-нибудь тоскливое на тему о моральном облике простого советского. Но я убедился, что он для девушек свой парень и готов вместе с ними и спеть песню, и посмеяться (пока я сидел довольно мрачно в углу, соблюдая административную дистанцию), и выпить стакан вина (мы попали в момент, когда девушки отмечали день рожденья сразу двух Нин, и откуда у них оказались три бутылки – так и останется неразгаданной тайной острова Шикотан). И как-то так, между делом, инструктор успел с каждой побеседовать и о работе, и о планах на будущее, и о туристском походе в выходной к Малокурильску, и о прочих, на первый взгляд незначительных, вещах, из которых и складываются производственные и личные взаимоотношения.
В общем, благодаря инструктору, Толя его звали, я получил визу в девятое общежитие, и ко мне там привыкли, и я играл роль какую-то среднюю между мебелью (я вступал в разговоры крайне редко) и генералом на свадьбе (у нас бывает Солдат!).
Зачем я туда ходил? Этого не знали, или, вероятно, все знали, но не было прямых улик, и я своими правилами игры запутывал все больше Олю, и запутывался сам.
Девушки поют песни (у Лины замечательный голос, боюсь, что в ее прошлом неудавшийся дебют актрисы); «Вовка бежит за ней, – рассказывает Нина, – она от него, словом, устроили такие соревнования» (это отчет об очередном приключении); «вчера, девки, измучилась, – жалуется Валя, – рыба была мелкая, а «Обь» привезла крупную, но начальство оставило ее для другой смены» (сведение счетов с начальством, благо, оно здесь); я не смотрю на Олю, потому что хочу смотреть только на нее; Ваня Петров уединяется с Олей в другой комнате, интим, выяснение родства душ; Ваня Петров, милый парень в цехе, в девятом общежитии сух и официален со мной – мол, на работе одно, а здесь лучшие девушки наши; и Оля с большой охотой идет на интим в соседнюю комнату выяснять родство душ (дешевый спектакль для меня, а может, и вправду?). А зачем я здесь сижу, глупо, кто я? Тухачевский в двадцать два года командовал армией… «Вчера такую потрясную картину крутили в клубе, – говорит Клава, – девки, там такая любовь»; «Почему я приехала на Шикотан? (Это Зина.) Надо же поездить, мир посмотреть, потом семья, дети – не успеешь»; «Где вы живете, Александр Ильич? (Это опять Лина. И тут же, словно обидевшись.) Успокойтесь, мы к вам не придем». Я, совершенно смущенный, пытаюсь что-то возразить. Лина заводит новую песню, уже не из репертуара радиопередач и грамзаписи: «Без любви я любить не могу и душою кривить не умею, счастье только на том берегу, а доплыть туда сил не имею»; и поет она хорошо, и девушкам очень нравится, и даже мне нравится, потому что поет она хорошо, вот только мотив… я догадываюсь, что под него складывали слова еще в каменном веке о коварстве женщин племени дум-дум; «Скажите, Александр Ильич, и вам нравится кто-нибудь из наших девушек (это вторая Нина), ведь вы у нас частый гость?» – «Что вы? (Это уже я.) Я старый, больной человек, а сюда хожу только для того, чтоб не отрываться от масс, директива такая, поняли?» И где-то рядом Оля, и мы никогда не замечаем друг друга, и только однажды – это было один раз, и я не помню, по какому поводу, – я услышал ее голос: «Александр Ильич!» – и это был другой голос, чем обычно, и она смотрела мне в глаза, и я почувствовал, что надо ставить точку, хватит неопределенности, иначе… но я отвернулся и долго говорил девушкам что-то незначительное, «вот какой я герой, – думал я, – не поддаюсь на провокации, не на такого напали», – но это было один раз.
Так я проводил свои редкие свободные вечера.
А потом шел домой.
* * *
На Шикотан приехал начальник управления. Окруженный свитой, он обходил завод.
Когда он появился в цехе, я, стараясь не попадаться ему на глаза, стоял где-то в стороне.
Каплер, заметив меня, сказал что-то начальнику, и тот поздоровался со мной.
И я как-то дернулся, сделал несколько шагов. «Сволочь, – подумал я про себя, – приятно, когда с тобой первым здоровается начальство. Самолюбие».
А начальник уже стоял около меня, и вся свита за его спиной ласково мне улыбалась.
– Вот, – сказал Каплер, – это и есть Солдатов. Самый суровый человек на заводе. Он может заставить девушек остаться и на сверхурочное время и, когда мало рыбы, распределить ее так, чтоб хватило на все смены. И, заметьте, на него работницы не обидятся. Авторитет. Завидую.
– Молодежь, она опытнее нас, – сказал начальник.
И свита заулыбалась мне еще ласковее, а я стоял совершенно потерянный и мычал что-то нечленораздельное.
И потом, слава богу, все это кончилось, но и вечером я еще не мог опомниться.
В чем дело, товарищ Солдатов? Определилось и твое место в жизни? Доволен?
Наверно, этого ты больше всего и боялся.
Опять же теория собственного изготовления.
Человек создан как многогранная личность, которой все надо, все интересно. Но разумное человеческое общество придумало специализацию. Пример: родился некто Сидоров, который мог быть Эйнштейном, а стал поваром.
Метания и поиски кончились. Повар Сидоров доволен собой. Он застыл в какой-то форме. Специализировался. Лучше его никто в мире не сможет приготовить свиную отбивную. И он на все смотрит с точки зрения кулинарного искусства. Иванов хорошо жарит шашлык – это человек. У Петрова мясо получается жестким – это так себе, неудачник.
Доказательство становится более понятным, если сравнить аналогично медицину, науку, литературу, административную карьеру.
Из тысячи женщин повар Сидоров находит одну. Это та женщина, которая опять же назначена ему богом или историческим материализмом (я беру удачный вариант). С этой женщиной у повара Сидорова начинаются какие-то отношения: ребенок, устройство быта, радости любви, упреки, подозрения – словом, семейная жизнь. Ко всем остальным женщинам он почти равнодушен. Это, естественно, приветствуется принятой моралью о семье и браке. Но я видел очень много хороших девчонок, милых, умных, которые после нескольких лет семейной жизни как-то сразу старели, теряли интерес к окружающему – словом, становились типичными бабами со всеми подтекстами этого древнего русского слова.
И, наверно, поэтому меня бросало во все концы Союза. У меня много специальностей и должностей. У меня были связи с женщинами, иногда мне казалось, что это любовь.
Но как только я чувствовал, что я застываю в какой-то оболочке, что я уже доволен этой жизнью, что меня это ускучивает, срывался и мчался куда-то к черту на рога. Девиз: пока есть силы, надо многое увидеть, многое испытать. Красивая жизнь, правда? Главное, романтично. Очень я себе нравился.
Но всему приходит конец.
Вчера, когда я пришел в цех и вытащил из шкафчика свой халат, то нашел смятую записку. Без подписи.
«Солдатов, а ведь я уеду».
СВАДЬБА
(Письмо технолога Жени Приваловой своей подруге)
«…Да, так самое главное. Людка вышла замуж. Можешь ее поздравить. И знаешь за кого? За Карпеко. Ну, помнишь диспетчера из управления? О свадьбе стоит рассказать подробнее.
Собрались все наши ребята. Весь ИТР. В таком составе мы встречались или на волейбольной площадке или на производственных совещаниях. Поэтому, еще не успели рассесться, как Вася Боровик (знаешь его, известный хохмач) предложил провести общее собрание.
Повестка дня:
1) Выборы президиума.
2) Доклад.
3) Разное.
Причем, мы не договаривались заранее, но все поняли, что сейчас будет что-то новое и необычное. И каждый хохмил, как умел.
Доклад взялся делать Вася Боровик. Он искусно пародировал речь главного инженера, выкрикивал патетические фразы и все время сбивался то на итоги квартала, то на международное положение.
Каплер от приступа смеха чуть было не сполз под стол.
Потом оратора согнали, и тогда Вася предложил организовать свадьбу.
Все уже вошли во вкус игры и приступили к выборам жениха.
Было названо несколько кандидатур. Но Петровский сказал, что его впервые выдвигают на эту работу, и он боится, что не справится. Солдатов сказал, что он не может по состоянию здоровья и грозился предъявить медицинскую справку. Карпеко тоже пытался возражать, но все заорали: «Хватит самоотводов!»
Кандидатуру невесты утвердили сразу.
Я ей дала рекомендацию:
«Люда Вайнштейн еще в школе проявила себя примерной пионеркой. Активно участвовала в сборе металлолома, была заместителем председателя кружка «Красного креста» и т. д.»
Но тут уже начали раскупоривать бутылки (по специальной заявке завезли на свадьбу) и кричать «горько!».
В общем, было очень весело.
Ты была на Шикотане всего две недели. И конечно, за время командировки не смогла понять, как мы здесь живем. А знаешь, неплохо.
Мне здесь нравится, и я остаюсь. До тебя уже дошли слухи, что мы переходим с сезонной на круглогодичную работу. Все так. Сейчас часть рабочих уезжает, а потом приедут новые, и постепенно у нас будет постоянный состав. Конечно, работать будет легче. Ну ладно, это, возможно, тебя не очень интересует. Знаю, чего ты ждешь.
Итак, твой Солдатов. Не обижайся. Я это в шутку. Не знаю, что ты в нем нашла. Кстати, приезжай сюда, и ты его застанешь. Каплер клянется, что не отпустит Солдатова.
А мне Солдатов не нравится. Он действительно очень спокойный, уравновешенный, говорит всегда тихо, но так, что любой побежит выполнять его указание. Этот товарищ далеко пойдет. Говорят, что его хотят назначить… Ну ладно, не будем преждевременно распространять слухи.
У меня впечатление, что он все время изучает, анализирует поступки других людей, а сам никогда не сделает лишнего, опрометчивого шага. Когда я ловлю его холодный взгляд, мне хочется представить, о чем он думает в этот момент. Знаешь, кругом ребята такие веселые, добрые, душевные. А этот сух, насмешлив. Он хорошо знает производство, он умеет командовать. Все? А где же теплота, человечность? Вот и на свадьбе. Ребята, надо отметить, набрались основательно, пели песни, чего-то придумывали потешное, а Солдат (так его у нас прозвали) пил, но не пьянел.
Как-то мы с девчонками выясняли, есть ли у Солдата какой-нибудь роман. Ведь только в его цехе сто пятьдесят молоденьких девушек. И ты знаешь, что он нравится, сама попалась.
Мы установили, что ничего даже похожего на увлечение у Солдата нет. Так, иногда он заходил в общежитие, но это явно по обязанности.
Так что я не в восторге от твоей «пассии». И говорю прямо – не думай о нем, там, на материке, ты найдешь лучше.
Ну хватит, я уж совсем записалась (все для тебя стараюсь, милая). Передавай приветы…»
СЛУЧАЙНЫЕ НАСТРОЕНИЯ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ
В тот вечер на крыльце девятого общежития сидела кошка, похожая на пузатую бутылку. Я обошел дом, полюбовался на темные окна.
Потом я оказался в клубе, где меня окликнул человек, лицо которого было мне знакомо.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – сказал я.
– С меня пол-литра, – сказал он.
– А, – вспомнил я, – капитан Холчевский. К вашим услугам.
– Может, сыграем пока на биллиарде? – сказал он.
Обычно биллиард был занят. Но сейчас, когда разъехалось три четверти рабочих, стол пустовал.
– Пойдет, – сказал я, – только я плохо играю.
Мы начали. Стол имел общее с биллиардом лишь зеленое сукно. Шары ходили по диковинным параболам, а приближаясь к лузе, сами сваливались.
– А вы что, – сказал капитан, – бросили здесь якорь?
– Похоже, – сказал я.
– И как?
– Живем нуждами производства.
– Понятно, – сказал капитан, и дальше разговор касался только игры.
Капитан старался. Он хотел выиграть. А мне было все равно. Выиграл я.
И потом мы сидели в каюте капитана, пили и говорили про жизнь.
И я чего-то раскололся. Я долго ему объяснял, почему я здесь остался, и как меня уговаривали остаться, и что я не жалею, что остался.
– Ты сам откуда? – спросил капитан. (После третьей рюмки, мы перешли на «ты».)
– Москвич.
– И не жалеешь?
– Нет, – сказал я, – честно. Ходить по асфальту – занятие не для меня.
– Понимаю, – сказал он, – я тоже на морозе хватаю железо голыми руками. А иначе себя перестанешь уважать. Но ты, я смотрю, один.
– Была девушка.
– И?
– Уехала сегодня на «Курильске».
– Не сошлись характерами?
– Не пытались.
– Туманно.
– Ей еще рано быть со мной. Она быстро выдохнется. Посмотрим, а впрочем, человек с человеком сходится.
– Логично, – сказал капитан. – Ну, взяли на корпус.
И мы опять пили.
Я вернулся в свою комнату, лег, долго не мог заснуть. И в голову лезли глупые мысли.
Я воображал, что ночью веду машину и рядом со мной сидит Оля. И мы едем по загородному шоссе. Я выжимаю до конца газ и только переключаю свет с ближнего на дальний, потому что впереди повисли гирлянды огней – машины частников торопились в Москву.
Я когда-то был шофером и ясно представил себе, как меня ослепили, и как я уже не переключаю дальний свет и не снижаю скорости. Изредка мы обходили робкие красные огни, которые шарахались вправо при приближении озверевшего самосвала. А Оля прижалась ко мне, щека к щеке. И я шел не сбавляя скорости и обязательно бы врезался в первую же машину, первую же загородку – словом, во все, что попалось бы на моем пути. Но, к счастью, меня последний раз ослепили встречные фары, и я заснул.
Я проснулся полпятого с дикой головной болью. Ветер тряс окно, раскачивал деревья и забрасывал в комнату мокрые свернутые листья.
Иногда его порывы были очень сильны, и тогда по комнате молнией вспыхивал отблеск фонаря, который в тихую погоду прятался за деревьями.
Я зажег свет, принял таблетку.
Боль стала ослабевать, и я решился снова лечь и лежал, мечтая заснуть и чтоб перестала болеть голова, ну вдруг случится же такое счастье, а в голове отчетливо звучал разговор с Олей, слово в слово, разговор, который должен был быть и которого не было, понимаете, потому что я не пришел провожать ее, потому что у меня были дела в цехе, а может, я их просто выдумал. И когда я совсем отчаялся, я увидел себя спящим, а в комнате сидела Оля, и я сказал, что хорошо, я, кажется, заснул. И правда, я почувствовал, как куда-то проваливаюсь и что меня крутит и уносит, и мне стало страшно, и я захотел проснуться, но меня кружило все сильнее, и я стал звать громко: «Оля! Оля!» Я был твердо уверен, что сквозь сон кричу это имя, и если кто-нибудь есть на самом деле рядом, то он услышит. Но потом наступила минута просветления, и я понял, что мне это все снится, и Оли нет, и я один. И потом стало легче, и мне снились более спокойные и непонятные сны.
* * *
Утром я пошел на завод, хотя у меня был отгул, и вообще мы уже работали в одну смену, но на море был шторм, и я знал, что рыбы долго не будет, и пытался что-то придумать, чтобы у людей все-таки была работа, чтоб цех не стоял, чтоб рабочие не теряли недельный заработок, а это было так сейчас важно.
И я еще раз спросил себя: ты доволен?
И ответил: да, так надо. Кончился какой-то этап в твоей жизни, начался новый. Так надо. И если суждено, мы еще увидимся с Олей, мы еще встретимся, пускай другими людьми, и это будет к лучшему.
Все к лучшему. Дыши глубже, как говорит Холчевский. И только почему-то было тоскливо и сумрачно. И я не понимал почему, а потом понял.
Это все ерунда. Это все погода. Просто на море шторм. Просто ветер срывает последние жалкие листья с черных деревьев, и грязь на улице и лужи. И дождь, дождь, который повис над островом уже с неделю. Тучи прочно осели на вершинах сопок и ползут на поселок серым туманом. Ну откуда взяться хорошему настроению, когда над тобой грязная мокрая вата вместо неба, и льет, и льет, и ты так давно не видел солнца, что уже не знаешь, есть ли оно на самом деле.
С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ КОРРЕСПОНДЕНТА РАДИО
Самолет оторвался от бетонной дорожки, и пассажиры начали деловито сосать конфеты. Они сидели чинные и сосредоточенные, пристегнувшись ремнями, как и положено по инструкции.
Он демонстративно откинул ремни. Не первый раз летает. Ничего еще не случалось. Стюардесса прошла мимо и сделала вид, что не заметила. Но ему сейчас плевать. Через пятнадцать часов Москва. Он уже думал, что никогда не улетит из Петропавловска. Не дадут погоды, и все. Так и зазимует в аэропорту. Ну, может, не через пятнадцать часов. Он немного знал точность аэрофлота. Ну, через двадцать. Ну, в крайнем случае, просидят сутки в Новосибирске. И тем не менее. Самолет, скорость, комфорт.
Он никогда так надолго не уезжал из Москвы. Сколько прошло времени? Месяца три-четыре? Подсчитаем. А впрочем, потом. Он объездил весь Дальний Восток. Он был в шахтах и на золотых приисках. В тайге и у подножия вулкана. Он ходил к Командорским островам и ловил сайру у Южных Курил. Ну, ловил, допустим, не он, но ведь он тоже работал.
Между прочим, работа журналиста не из легких. Как сказал один русский классик «охота к перемене мест – весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест».
Приезжать в городок, в поселок, где тебя никто не знает. Гостиницы, общежития. Никогда неизвестно, где придется ночевать: в гостинице или на скамейке вокзала. Заводишь знакомство с новыми людьми. Это не всегда приятно. Неизвестно, как тебя встретит человек. Корреспондент? Очень приятно. И начнет шпарить скучно и нудно про план, про показатели. И сорвется материал, если ты не найдешь ключ к этому человеку, не расколешь его. К каждому нужен особый подход. А ведь мы должны быть всегда любезны, вежливы, настойчивы и внимательны. И пусть у тебя плохое настроение, пусть тебе все в данный момент до лампочки, но это твое личное дело. Этого никто не должен замечать. Ты всегда начеку, всегда на работе.
Доволен ли он поездкой? Да, очень. Было трудно. Тогда, на сайре, требовался срочно репортаж, а сеть намоталась на винты. Другой бы растерялся. А он сделал репортаж. А как на него в тот момент смотрели моряки? Не надо, он все и так понимает без слов. И тем не менее. Ведь в тот момент, когда передачу слушали миллионы, в тот момент команда действительно перевыполнила план. Он же все проверил. И разве не приятно было морякам услышать рассказ про себя? И рассказ получился правдивым. Неважно, как делался. Важен результат. Он помнил, что капитан заперся на мостике и отказался говорить. Все понятно. Но сейчас бы после того, как репортаж вышел в эфир, они бы встретились с капитаном как лучшие друзья. Такова жизнь. У всех свои сложности.
Он представил, как на первой же «летучке» его будет хвалить шеф. Шеф – потешный мужик, старая гвардия, когда-то работал за границей. И сейчас, когда он бывает расстроен «своими мальчиками», он запирается в кабинете и читает вслух по-французски. И вот теперь, шеф, убедишься, что молодой репортер Комаров тоже кое-что умеет. За последнее время половину передач отдела занимали материалы Комарова. Статистика. Никуда не уйдешь.
Надо ездить. Многое увидишь, многое узнаешь. Самое скверное – это пить пиво с нашими скептиками и ворчать: «Разве, мол, дадут сделать хороший репортаж?» Ну их к аллаху! Ну и пускай завидуют.
На световом табло потухли красные буквы. Молодая женщина, что сидела с ним рядом, расстегнула ремни и посмотрела на него. И он понял ее взгляд. Дорога дальняя.
– Вы знаете, – сказал он, – песню про «ТУ-104»?
– Нет, – сказала она и сделала вид, что удивилась его вопросу.
Он склонился к ней и запел:
«ТУ-104» самый лучший самолет,
«ТУ-104» самый надежный самолет…
Он пел медленно, грустно, на мотив известного похоронного марша, и молодая женщина стала смеяться так, что даже стюардесса приостановила свой размеренный бег по самолету.
«Порядок, – подумал он. – А если ей еще рассказать, что я корреспондент радио?»
– Где мы летим? – спросила молодая женщина, кончив смеяться.
– Над морем охотников.
Именно над морем охотников, а не над Охотским морем. Так говорили моряки.
– А может, над Курилами?
– Можно и над Курилами, над Северными и Южными, над Сахалином, над всем, что хотите. Отсюда все видно.
– Посмотрите, как красиво, – сказала молодая женщина.
Он придвинулся к ней и взглянул в окно иллюминатора.
Ослепительное солнце повисло на призрачном голубом небе. Далеко внизу сияли поля белоснежных облаков. Казалось, кто-то укрыл землю плотным покрывалом стерильно чистой ваты. Впрочем, сравнение с ватой, подумал он, может и не точно. Ледники? Снега? В общем, какое-то волшебное царство голубого, белого и солнечного.
– Да, – сказал он, – очень красиво.
