Текст книги "Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе"

Автор книги: Анатолий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 100 страниц) [доступный отрывок для чтения: 36 страниц]

– Да мы что, мы понимаем, – простуженно говорил Петрович. – Мы, я думаю, сделаем.

– Сделай, сделай, дорогой. Мы никак не можем не сделать. Понимаешь, не можем… А-а, Поликарп Матвеевич! – увидел он Кружилина. – Доброе утро. Спалось, не спалось? Э-э, по глазам вижу – заседали всю ночь.

У Хохлова глаза были красные, воспаленные.

– Сам-то ты спал?

– Ну, как барсук… Пойдем вон туда, за штабель кирпичей. Покурим, что ли, в затишке.

Они присели за кирпичной стенкой. Перед их глазами была почти вся стройка. Солнце уже жидковатыми, разбавленными лучами обливало груды развороченной земли, отсвечивало в стеклах крутящихся кабин экскаваторов, холодными молниями поблескивало на отполированных лопатах землекопов. Землекопы состояли в основном из женщин. Молодые, пожилые, совсем старые – все махали лопатами, расчищая площадки для будущих заводских корпусов. Некоторые корпуса уже обозначились приподнявшимися на метр-полтора от земли желто-красными коробками. Женщины возили на тачках, подтаскивали на носилках кирпич, песок, цемент, известь, женщины же разводили в деревянных ящиках раствор, накладывали тяжелую, словно свинец, вязкую массу в окорята, носили каменщикам. Всюду женщины, женщины выполняли изнуряющую работу.

«А сколько такой работы придется выполнять женщинам, если война продлится еще год? – тяжело и больно ворочались мысли в голове у Кружилина. – А если – два года? Ведь, кроме них, некому. Война идет третий месяц, а мужчин в районе убавилось на три четверти, если не больше. По брони оставлено немного специалистов сельского хозяйства, механизаторов, да и то, видимо, ненадолго. Значит, все сельское хозяйство ляжет… чего там ляжет, уже легло на женские плечи…»

– Ну как, а? – раздался голос Хохлова. – Идет ведь дело-то, скоро задымит, задышит наш заводик! А ты, Матвеич, говорил!

– Да, говорил, – невесело откликнулся Кружилин. – Если бы завод не передали Наркомату боеприпасов, не знаю, как бы мы… Вспомни: проволоки даже не было, чтобы огородить территорию. А цемент, а кирпич, а лес? Вы ничего ведь, кроме станков да пары экскаваторов, с собой не привезли…

Сбоку раздался храп, Кружилин обернулся. Хохлов, прислонившись к кирпичной стене, чуть запрокинув голову, выставив обметанный щетиной кадык, спал.

* * * *

Поликарп Матвеевич в молчании докурил папиросу, вспоминая недавние суматошные дни…

«Боюсь, что кошмар для тебя только начинается», – сказал тогда Субботин. И он начался, этот кошмар, по сравнению с которым расселение эвакуированных казалось теперь делом легким и пустяковым. Райком партии обязал все колхозы, все предприятия немедленно выявить имеющиеся стройматериалы, вплоть до последнего гвоздя, не говоря уже о кирпиче или цементе, и свезти в район для восстанавливаемого завода. Но собрали таким способом едва ли тысячную часть требуемого. А из обкома партии ежедневно звонили: как идут дела, когда представите график пуска предприятия?

– Какой график?! Не можем мы пока представить никакого графика! – прокричал однажды в трубку вконец измотанный Поликарп Матвеевич. Прокричал и потом подумал: «А, будь, что будет…» – Не можем, не пустим завод к ноябрю… Да, да, котлованы копаем, мобилизовано все трудоспособное население райцентра. А фундаменты из чего класть? Дайте нам стройматериалы, тогда требуйте… Песок, щебень?.. Да, возим с берега Громотухи. А цемент, кирпич? Они на берегу не валяются… Что? Вы не можете дать из фондов области даже килограмма цемента? Так зачем же… кто же завод к нам направил?.. Совет по эвакуации? Туда звонить? Звонили… Говорят: обращайтесь в Наркомат среднего машиностроения. Звонили и туда – говорят: в область обращайтесь. А вы снова в Совет по эвакуации отправляете…

Собственно, график восстановления и пуска завода уже был. Его составил Хохлов. Но Кружилин, взглянув на график, на объемы работ и сроки их выполнения, ужаснулся.

– Это ты, Иван Иванович, серьезно?

– Как требуется по срокам, – ответил тот.

– Все ваши инженеры, парторги цехов… принимали участие в составлении графика?

– Не все… Секретарь партбюро завода Савчук знает.

– А ну-ка, давай их всех сегодня в райком…

Вечером в кабинете Кружилина было тесно. Поликарп Матвеевич оглядел хмурых незнакомых людей. Из всех он знал только Хохлова да Савчука – крупного человека с хрящеватым носом и крутым подбородком. С ним он познакомился на станции, когда прибыл первый эшелон с рабочими и оборудованием завода.

– Вот что, товарищи… – начал Поликарп Матвеевич. – Я – Кружилин, секретарь райкома партии. Это – Петр Петрович Полипов, председатель райисполкома. Это – члены бюро райкома. В процессе работы мы друге другом перезнакомимся поближе. А сейчас давайте о главном. Нам нужно представить в область график восстановления и пуска завода. График составлен, вы с ним знакомы. Запечатать его в конверт и отправить – легче легкого. Что скажете? Отправлять? Успеем мы к первому ноября пустить завод?

Люди молчали.

Встал Савчук, заговорил тугим, с хрипотцой голосом:

– Я не понимаю, зачем вы об этом у нас спрашиваете. Срок пуска завода обсуждению не подлежит. График составлен с учетом этого срока. Теперь требуется что? В неограниченном количестве стройматериалы плюс двадцать тысяч рабочих ежедневно, в две смены. А сколько работает? По семь тысяч в смену. А стройматериалов – ноль. Вот вы, товарищ Кружилин, и объясните нам, когда будут стройматериалы, достаточное количество рабочих… Далее – с жильем как? Приближается зима. Люди в палатках мерзнут, есть больные. Обеспечение их питанием поставлено плохо. Уже проходит первая декада сентября, а дети наши еще не учатся. Пойдут ли они нынче в школы?

Что мог объяснить Кружилин? Ничего. Сроки восстановления завода срывались с самого начала. Единственная районная больница переполнена. Школы не могли принять и половины детей, оказавшихся вдруг в Шантаре… Все правильно. Но что он-то мог поделать? Он пытался что-то организовать, обеспечить, устроить. Все районные организации, все службы, которые были в Шантаре, сейчас только и занимались заводом. Одного лишь Полипова он освободил от хлопот по устройству беженцев, а потом – от заводских дел. «Твоя сейчас одна забота – уборочная, – сказал он ему. – Держи меня в курсе, потом я подключусь…» Да, все занимались заводом, но ничего не получалось. Значит, он оказался не на месте, мелькала не раз горькая мысль, оказался ни на что не способен. Другой бы что-то сделал, что-то обеспечил. Вот Савчук его отхлестал… Правильно отхлестал, не надо было собирать это глупое совещание. Не надо… А что – надо? Что?

Кружилин не помнил, как он отпустил людей, сидел, сжимая ладонями дергающиеся виски. В кабинете никого, кроме Полипова, не было. Председатель райисполкома стоял у окна и смотрел, как за стеклами качаются ветки кленов.

– Что же размышлять тут, Поликарп Матвеевич? График составлен, надо его отослать, – сказал он.

– Как? – поднял тяжелую голову Кружилин. – Он же, этот график, потолочный.

– А они что там, не знают, что он потолочный?

– А потом – как отвечать? После первого ноября?

– Ну, потом… – усмехнулся Полипов. – Мало ли что потом может случиться… Во всяком случае, позже объясниться будет легче, чем сейчас…

– Легче? – нахмурился Кружилин.

– Конечно, – пожал тот широкими плечами. – Прошедшие трудности всегда легче объяснить, обрисовать во всем объеме… с полной объективностью. Сейчас никто тебя не поймет, что завод к ноябрю нельзя пустить. Потом увидят, поймут, что нельзя было успеть. Да и…

– Что? – отрывисто бросил Поликарп Матвеевич.

– Да и особенно-то некогда будет вникать в прошлое… Новые задачи к тому времени стоять будут, еще более сложные. Тут – психология, как говорится.

– Так… – усмехнулся Кружилин. – Психология? Умен ты, вижу. – Встал, тяжко ступая, пошел из кабинета. – Только, Петр Петрович, завод-то мы к ноябрю пустить должны.

– Ты же сам сегодня утром, разговаривая с обкомом, кричал в трубку, доказывал, что не успеть к этому сроку.

– Мало ли чего я кричал и доказывал.

– Но ведь его действительно нельзя… невозможно…

– Невозможно, а обязаны.

– Да как?

– Не знаю.

Не знал этого Кружилин и еще несколько дней. Чтобы не отвечать на телефонные звонки из области, дни и ночи пропадал на стройке. Полипова за это время видел раза два или три. Тот ничего не говорил, не спрашивал, только сосредоточенно хмурился… «А ведь радуется…» – каждый раз думал Кружилин. И чувствовал, как рождается в нем неприязнь к этому человеку.

Измотанный, опустошенный, вконец обессиленный, он как-то ночью позвонил в Новосибирск, на квартиру Субботина.

– Здравствуй, Иван Михайлович, – сказал он и замолчал, не зная, что говорить. Секретарь обкома терпеливо ждал. – Ты извини, что я так поздно… Я и не по делу даже… Так вот просто.

– Ну, это ты, Поликарп, врешь.

– Вру, – покорно согласился Кружилин. – Но звоню не официально, не как секретарю обкома. Можно? Понимаешь, больше не с кем так поговорить… По-простому, по-человечески…

– Значит, выдыхаешься?

– То ли слово? Выдохнуться можно, когда что-то сделаешь, сколько-то пути одолеешь. А я… как белка в колесе – кручу изо всех сил, а оно на месте. Что делать-то, а?

– Да… – промолвил, помолчав, Субботин. – Не телефонный это разговор-то, Поликарп… Если я скажу тебе, что мы тут все тоже… как белки в колесах? Поверишь? Тоже крутим, а оно все почти ни с места. Около трех десятков в область прибыло уже различных предприятий. И такие, как ваше, и помельче, и покрупнее. На подходе еще около дюжины… А сколько будет после этой дюжины? Радио-то слушаешь?

– Так что же это получается?

Кружилин проговорил и понял, что его вопрос звучит неуместно и наивно. Что получается? Как будто сам не понимает. Немцы наступают стремительно и неудержимо. Красная Армия сдает город за городом. Все что можно правительство эвакуирует. И все на восток, на восток, на восток. Куда ж еще?!

– То есть что происходит – понятно. Но когда же это кончится?

– Кончится, Поликарп Матвеевич, – негромко сказал Субботин. – Остановим немца. Остановим – и погоним назад.

Они оба помолчали.

– Так что же мне все-таки с заводом-то делать, а?

– Если б мне кто-нибудь ответил на такой же вопрос, – устало проговорил Субботин.

– Понятно… Значит, Полипов правильно мне советует?

– А что он тебе советует?

– Выслать в обком наш липовый график восстановления и пуска завода.

– Что ж… – чуть помедлил Субботин. – Он не так глуп, этот Полипов.

– Да, видимо… поумнее меня.

– Ты себе цену не набавляй, – донесся рассерженный голос. – Я не сказал «поумнее». Я сказал «не так глуп».

– Значит, высылать?

– А что тебе остается делать? – И опять, чуть-чуть помедлив, прибавил, как бы объясняя, почему Кружилин должен представить хотя бы липовый график: – А то у нас тут и так уже… ходят разговорчики, что ты там растерялся, ничего не можешь обеспечить.

– Что ж, так оно и есть. – Трубка давно нагрелась, жгла ему ухо. – Не могу.

– А кто сейчас, в такой обстановке, может? – Вопрос прозвучал так резко, что Кружилин вздрогнул.

– Ты что говоришь-то?! Ты подумай, что ты мне говоришь!

– Да, я говорю не то, может быть… – смягчился Субботин. – Завтра я тебе этого не скажу. Но сегодня ты же хотел по-человечески… Так вот, по-человечески я тебе скажу: трудности на нас свалились небывалые. Перед тобой, передомной, перед всеми каждый день встают задачи, многие из которых, если смотреть правде в глаза, почти или вовсе невыполнимы в данных условиях и в данные сроки. – И вдруг заговорил еще мягче, с какой-то до предела обнаженной простотой и сердечностью: – Но, дорогой мой Поликарп Матвеевич! Если мы сами себя убедим в своей беспомощности, в растерянности, в неспособности взять верх, что же тогда-то получится? Ты подумай.

– Да… Да, да, – трижды вымолвил Кружилин.

– Держись, Поликарп Матвеевич, – все тем же тоном сказал Субботин. – Остановим фашистские банды – всем нам будет полегче… А с твоим заводом, я думаю, скоро все прояснится…

– Что прояснится? Как прояснится? – Кружилин поплотнее припал к трубке.

– Звонил из Москвы Савельев, директор вашего завода… Кажется, завод передают какому-то военному ведомству. Тогда и стройматериалы и люди – все в первую очередь для вас…

– Погоди, погоди… Ведь завод сельхозмашины делал.

– Все, Поликарп, – сухо прервал Субботин. – Об этом – не по телефону. И так говорим о чем не положено… Кстати, а ты знаешь, что директор завода Савельев – ваш, шантарский?

– Как наш? – не понял Кружилин.

– Ну, так. Где-то там, в ваших краях, родился.

– Постой, постой… Это какой же Савельев? У нас тут один Савельев проживает – Федор, комбайнером работает. У него есть два брата. Младший – Иван… он тоже сейчас здесь. А старший из братьев… как же его звать? Не то Андрей, не то… Слушай, не Антоном его звать? Не Антон Силантьевич?

– Да, Антон Силантьевич. Очень хороший человек, мы с ним в новониколаевском подполье еще работали.

– Вот так та-ак… – И вдруг неожиданно для себя Кружилин сказал: – С Полиповым ты, кажется, тоже в подполье работал…

– Да, и с ним. Много всем нам пришлось тогда выхлебать… А что у тебя с ним?

– Не он, случайно, информирует обком, что я тут растерялся… ничего не могу? – прямо спросил Кружилин.

– Это… – Субботин кашлянул, – это на каком же основании такие выводы… или предположения делаешь?

– Обижен он, что с секретарства его сняли.

– Ну, ты, брат… слишком поспешные, может быть… и несерьезные умозаключения строишь, – проговорил Субботин и тут же начал прощаться, заканчивая разговор. Однако некоторые паузы в голосе секретаря обкома, поспешный вопрос: «А что у тебя с ним?», эти слова в конце – «может быть» – позволили Кружилину понять, что Субботин, кажется, не опровергает его умозаключений.

В ту ночь Кружилин почти не спал, все ворочался, думая о заводе, о Полипове, до мельчайших подробностей припоминая, анализируя весь разговор с Субботиным. А перед утром раздался вдруг резкий телефонный звонок.

– Говорит Савельев… Алло, вы слышите меня? Вы секретарь райкома?

– Наконец-то! Да, я секретарь… Где же вы там запропастились? Я тут ума не приложу, что делать с вашим заводом. Вы откуда звоните?

– Из Москвы.

– Из Москвы… – повторил Кружилин, прислушиваясь, как звучит это слово. – Из Москвы… Как она там, Москва?

– Нормально. Темновато только. Вся Москва затемнена, нигде ни огонька.

– Бомбят?

– Читаете, конечно, в газетах, как жарко в небе над Москвой? Но бывает, что и прорываются фашистские самолеты. Извините, Поликарп Матвеевич, что поднял вас… Мы-то еще не спим, в Москве всего полночь. Сейчас только состоялось правительственное решение по нашему заводу.

– Да, я знаю, что должно было состояться… Я говорил сегодня ночью с обкомом.

– Ну тем более. Как все-таки там завод?

– Плохо… Оборудование вывезли со станции, отвели площадку, чистим ее, роем котлованы под здания. Мобилизовали все трудоспособное население, женщин в основном, подростков даже. Из всех предприятий и организаций, кого можно было, перекинули на стройку. Но людей не хватает. У нас была, как и везде, мобилизация.

– Да, это понятно.

– А строить цехи не из чего. Люди живут в палатках еще, селить некуда.

– Понятно, – опять сказал Савельев. – Люди еще будут прибывать.

– Да вы что? Вы что?!

Савельев, будто не расслышал этого возгласа, продолжал:

– Нам передали часть оборудования и рабочих еще с одного завода. Оборонного. Все это где-то в пути. Начальникам эшелонов даны телеграммы, куда следовать. Одновременно решился вопрос со стройматериалами. Через три-четыре дня к вам начнут поступать кирпич, цемент и прочее. Задача главная в том, чтобы не задерживать вагоны, немедленно разгружать. Хохлов там где?.. Савчук?.. Передайте им – пусть часть людей снимают со стройплощадки, снимают сколько надо и разгружают. И конечно, все вывозить. Несколько десятков автомашин тоже прибудут. Но вы там мобилизуйте весь свой транспорт, какой можно. До последней подводы.

– Понятно, – невесело сказал Кружилин.

– А я еще задержусь несколько дней здесь, потом в Новосибирске буду пробивать эти стройматериалы.

– А людей… сколько еще людей прибудет?

– Тысячи полторы еще… Поживут пока в палатках, до ноября. Там придумаем что-нибудь… – И почти без перехода продолжал: – Ну а как там мой брат Федор поживает? Я ведь, знаете, из Шантары родом.

– Знаю. Федор что же… Живет. Сейчас в михайловском колхозе хлеб убирает.

– Да, он комбайнер, кажется… А про другого моего брата что слышно? Про Ивана. Не знаете его?

– Почему же… И Иван здесь, в Михайловке.

– Там?! – быстро переспросил Антон. – Он… он вернулся, значит?

– Да. Как раз двадцать второго июня, в день начала войны.

– Так, так… – протяжно сказал Савельев. – Ну что ж, встретимся, значит. Давненько я их не видел, три десятка лет. Интересно поглядеть, какие у меня братья… Ну, все, Поликарп Матвеевич. До встречи.

Кружилин поглядел на часы – маленькая стрелка только-только переползала цифру «четыре». За окнами стояла темень, небо черное, лишь в одном месте, за селом, где при свете прожекторов всю ночь работали люди, небо было серо-белесым, там стояло жиденькое зарево. Оно стояло там каждую ночь, с вечера до утра, и гасло на рассвете. Скорее не гасло, а, наоборот, разгоралось каждое утро все сильнее и сильнее, разгоняло ночную темноту, все ярче и ярче расцвечивая все небо. Потом вставало солнце.

В ту ночь Кружилин больше не ложился. Транспорт? Что ж, транспорт будет, думал он, расхаживая по комнате. Временно придется снять с уборки какое-то количество автомашин, даже тракторов. А все, что можно, вывозить на лошадях. Лошадей в районе много. Телеги, повозки… Прямо с утра надо собрать всех руководителей районных организаций, всех председателей колхозов, всем вместе, сообща с работниками завода, представить себе во всех деталях задачу и подумать, как ее выполнить.

Цель была далека и по-прежнему труднодостижима. Но теперь появились какие-то возможности для ее достижения. Все остальное будет зависеть от людей, от того, как их организовать. А это уж другое дело, за это могут и должны спрашивать с районного комитета партии, с него лично.

Кружилин прошел на кухню, поплескал в лицо холодной водой, вернулся в кабинет, подвинул лист чистой бумаги и стал составлять телефонограмму всем председателям колхозов, руководителям всех районных организаций…

* * * *

Припомнив все это, Кружилин вздохнул.

Солнце грело не жарко, но еще грело, под кирпичной стенкой было тепло, даже чуть припекало, и у спящего Хохлова на лбу выступили, как роса, капельки пота.

Кругом гремело, урчало, раздавались крики и ругань. Проходившие и пробегавшие мимо люди бросали на Кружилина и Хохлова сердитые взгляды: чего, дескать, два таких лба блаженствуют тут, в затишке?

Голова Хохлова чуть свалилась набок, обнажив похудевшую, заросшую грязной щетиной шею. Эта шея вызывала у Поликарпа Матвеевича жалость и сострадание.

Кружилину давно надо было ехать, но он не решался будить Хохлова, достал новую папиросу, чиркнул спичкой. Хохлова не могли пробудить рев тракторов и экскаваторов, крики людей – ко всему он давно привык, – но от шипения загорающейся спички вздрогнул, открыл испуганные глаза, протянул облегченно:

– А-а…

– Поспал маленько?

– Да вот… – виновато улыбнулся Хохлов. – Мне все чудится – бомбы-зажигалки шипят. Они так же шипят, как спички, только громче. – Он дрожащей рукой вытер пот со лба. – И еще – детский крик.

– Крик?

– Ага. У меня ведь… еще там, дома, дочь сгорела, погибла. Семь лет ей было. Я не рассказывал…

Хохлов действительно не рассказывал, есть ли у него семья, где она, что с ней. Кружилин почему-то думал, что он одинок.

– Нынче в школу бы пошла, – продолжал Хохлов, глядя на носки грязных своих сапог. – А погибла – страшно вспомнить… Воздушный налет был, ночью… Мы выбежали из дома во двор. Девочка споткнулась и упала. И тут посыпались эти зажигалки. Одна из них прямо возле нее закрутилась на асфальте… платьишко сразу вспыхнуло. Она еще вскочила, закричала… И тут же рухнула, покатилась… И прямо к той же бомбе, в расплавленный асфальт… Все это – в одну секунду, на глазах жены. Жена тоже чуть не бросилась на эту зажигалку, еле сумел оттащить.

Хохлов проговорил это и замолчал, по-прежнему разглядывая носки сапог. Но он ничего не видел, вероятно. Глаза его были тусклые, холодные, застывшие, в них ничего не отражалось.

– Да, я понимаю, – негромко сказал Кружилин.

– Не-ет, – мотнул головой Хохлов, – этого, не пережив, понять нельзя. Невозможно.

– А жена твоя… семья здесь сейчас?

– Где же еще… Там, – кивнул он в сторону палаток. – Жена и дочь. Старшая. Последняя. Жена, думал, не выживет. Ничего, отходит. Молчалива только стала. Как немая. Но, я думаю, разговорится. Горе горем, а жить ведь надо. На работу стала выходить, это хорошо. Она плановик-экономист, а сейчас раствор делает для подстанции.

Кружилин вспомнил, как впервые увидел этого человека. В кабинет он вошел бодро, бесцеремонно кинул на стол портфель, заговорил о делах каким-то легким, неунывающим тоном. А в это время где-то в эшелоне, под присмотром, видимо, дочери, ехала обезумевшая от горя жена. Каким же запасом жизнелюбия и душевной стойкости обладает этот человек?

Они еще посидели минуты две-три в молчании.

– Так вот, Иван Иванович, я, собственно, насчет палаток этих… В ноябре начнутся холода. Сегодня ночью мы на бюро решили…

– Да, да, я знаю – землянки… Савчук мне говорил. Чего ж вы меня на бюро не пригласили?

– Мы-то приглашали…

– Да, верно, кажется, приглашали, – потер Хохлов заросший подбородок. – Черт, все крутится, мешается в голове. С вечера я даже помнил. А ночью трансформаторы устанавливали, я должен был сам проследить… Землянки, землянки…

– Иного выхода у нас нет. И Савельев тоже так считает. Зимой жилье будем помаленьку строить.

– Он в Новосибирске все еще? Мне бы тоже с ним обговорить кой-чего надо. Я все-таки инженер по сельхозмашинам. А теперь даже и неизвестно, что мы выпускать будем.

– Артиллерийские снаряды. Чего тут неизвестного?

– Снаряды! Но я не знаю, как снаряды делать! Я этого не умею. Сейчас надо уже думать над монтажом цехов, над установкой оборудования. А я не знаю, что, куда, как! И никто не знает. Никаких специалистов с оборонного завода не прибыло.

– Кажется, сегодня приезжают вместе с Савельевым.

– Да? Наконец-то! А землянки… – Хохлов вытащил истрепанную тетрадку. – Вы на бюро вон об этой огромной котловине, кажется, говорили. Я ее обследовал утром. И кое-что набросал тут. А что это за котловина?

– Не знаю. Когда я был маленький, старики говорили, что здесь был огромный пруд, который по деревянным трубам наполнялся из Громотушки – из ручья, что по деревне бежит. Потом трубы сгнили, пруд высох.

– Ну и отлично, что высох. Края котловины довольно круты, но это и хорошо. Экскаватором мы выберем по краям котловины грунт… Вот, смотрите…

В тетради Хохлова была нарисована эта продолговатая котловина с квадратными ячейками по краям. Рисунок походил на ожерелье и был по-своему красив.

– Дюжина ковшей – и землянка, собственно, готова. Остается накрыть ее сверху чем-то. Лесу для этого, я думаю, найдем. Входы в землянки отсюда, снизу. Неудобно, но что поделаешь. А талые воды не затопляют котловину?

– Нет. На дне чуть водичка держится, пока почва не оттает.

– Отлично. Даже красиво будет: вокруг озера – роскошные особняки… – Хохлов перевернул страничку. – А вот подсчеты кое-какие. За полмесяца пятью экскаваторами землянок нароем достаточно. Ну а людей, конечно, на устройство этих землянок понадобится… Ну, тут проще – человек по пятьсот будем каждый день сюда направлять. Главное – накрыть их и входные двери теплые сделать. Внутренность каждый уж по своему вкусу оборудует. Но общий принцип их устройства, мне кажется, должен быть такой…

Хохлов снова перевернул страницу, и Кружилин увидел нарисованный карандашом план землянки.

– Вход, как видите, снизу, со дна котловины, – пояснял Хохлов. – Дверь, по бокам – небольшие окна. Здесь сразу кухня, столовая – все. А дальше – перегородка, за ней – спальня. Спальня темная, освещается только электричеством. Но зато теплая, в тепле люди спать будут. Печь вот здесь, на обе половины. А?

«Кухня, столовая, спальня» – все это в устах Хохлова звучало убедительно и серьезно, будто он показывал планировку не примитивной землянки, а настоящего жилого дома.

– А может, на две, на три семьи одну землянку делать, а? – продолжал меж тем Хохлов. – Тут надо подумать, что скорее, что в данной обстановке экономнее даже не в смысле материала, а времени. Вот я планы и таких землянок набросал…

– Когда ты это успел все, Иван Иванович? – с тихой грустью спросил Кружилин.

– Ну, это не сложно, это между делом. – Хохлов захлопнул тетрадь. – Сложнее другое. Автолавку вот ночью украли.

– Да, мне звонил начальник милиции. Ищут.

С автолавок в палаточном городке рабочим завода продавали продукты, одежду, обувь. Вообще, все товары, какие оказывались в Шантаре, в первую очередь направлялись сюда. На днях в райпотребсоюз поступила большая партия ситца, шерстяных тканей и рабочих сапог. Председатель райпотребсоюза распорядился нагрузить две автолавки и отправить в городок.

Машины с товарами и прибыли под вечер, часа полтора торговали. С наступлением темноты лавки опломбировали и, как всегда, сдали сторожу. В городке была с самого начала учреждена своя охрана, за небольшую дополнительную плату сторож согласился присматривать и за автолавками: чтобы не делать частых бесполезных перегонов, их на ночь оставляли в городке.

Сегодня утром и сторож, и одна из автолавок с тканями и сапогами исчезли. Это обнаружил милиционер Елизаров, который на рассвете решил проверить, все ли спокойно в палаточном городке.

Сторожа, едва живого, оглушенного чем-то по голове, нашли за одной из палаток. Когда старика растолкали, он пощупал разбитую в кровь голову и заголосил:

– Провались она, эта охрана, и ваши деньги! Освобождайте немедля с должности… Ох, головушка расколотая!

– Кто автолавку угнал, какие люди? Не заметил? – допытывался Елизаров.

– Ничего не знаю. Мальчонку ищите лет десяти-двенадцати…

– Какой мальчишка? Какой он из себя?

– Откудова я знаю какой?! – закричал старик. – Темно было, откудова разглядеть? Шебаршит, говорит, чтой-то в машине. Я и приладился ухом к ейной… к машинной стене. Меня сзаду и дербалызнули…

– …Найдут, я думаю, эту автолавку. Куда они ее денут, не иголка, – помолчав, сказал Кружилин, достал часы на ремешке. – Значит, насчет землянок решено… Ого! Ну, я на станцию. Ты не поедешь встречать Савельева?

– Надо бы, да вот трансформаторы меня волнуют… Там, на станции, Савчук, он встретит…

* * * *

Станция была расположена от Шантары километрах в трех. Железнодорожная линия прошла в таком отдалении потому, что возле Шантары каждую весну широко разливалась Громотуха, затопляя левобережье в иные весны километра на полтора, на два. Строители побоялись, видимо, что, если проложить дорогу ближе к селу, полыми водами может размыть железнодорожную насыпь.

Кружилин придерживал рвавшегося жеребца. Шоссе было за эти два-три месяца разбито, раздавлено грузовиками, разворочено колесами и гусеницами тракторов. Колдобины и рытвины Полипов приказал Малыгину засыпать гравием и дресвой, и расторопный Малыгин со своими «жохами» держал шоссе в порядке. Недавно Малыгин был мобилизован на фронт. Кружилину и Полипову было не до дороги, и она снова оказалась в плачевном состоянии. «Надо, крайне надо до дождей ее как-то подремонтировать. Иначе в слякоть раскиснет вовсе… Ну, да теперь и у Савельева тоже об этом пусть голова поболит…»

Навстречу беспрерывно шли грузовики, ползли тракторы, волоча за собой тяжелые прицепы с заводским имуществом.

Один из тракторов, поравнявшись, вдруг остановился, из кабины выпрыгнул молодой парень и замахал руками, подбегая. Поликарп Матвеевич натянул вожжи.

– Что тебе?

– Познакомиться хотел, – сказал парень. – Вы ведь секретарь райкома Кружилин…

Серые глаза парня глядели спокойно, только холодно и недоверчиво, из-под кепки свисали перепутанные космы волос.

– Кружилин, верно. А ты-то кто?

– Я Савельев Семен.

– А-а, сын Федора Савельева, значит? Вон ты какой вырос, Семен. – Кружилин снова оглядел парня с любопытством.

– Вырос. Жениться даже хочу.

– На свадьбу, значит, приглашаешь?

– Нет, я насчет брони, которую мне выдали.

Под бровями у Кружилина шевельнулись темные зрачки.

– Понятно. А ты на фронт хочешь?

– А что я, хуже других? У меня была отсрочка от призыва и на действительную, поскольку в МТС трактористов не хватало. Ну, я даже рад был. А сейчас…

Семен сдернул кепку, ладонью сгреб назад волосы, снова притиснул их кепкой.

– Я, Семен, тоже на фронт хотел бы. Да вот тоже не берут.

– Вы – другое дело. Вам и тут дел хватит.

– Тебе, что ли, не хватает?

– Да какое это дело? – Семен кивнул на свой трактор. – Ну конечно, я понимаю… И хлеб надо убирать, и завод строить. Я уже третью неделю заводские грузы вожу. Но ведь девчонку любую поучить два месяца – и она так же рычагами будет двигать.

– Так ведь учить еще надо. А завод ждать будет?

– Ясно… – мрачно уронил Семен. – Значит, не поможете?

– Будет нужда – и без моей помощи призовут.

– Значит, сейчас – нету нужды?

– Пока, выходит, здесь ты нужнее.

Семен постоял молча, глядя куда-то мимо Кружилина, в пустую, еще не тоскливую, но уже начинающую грустнеть степь, сплюнул под колеса и пошел к трактору. Запрыгнув в кабину, дал такой газ, что машина, взревев, затряслась, И Кружилин, ощутив, как задрожала земля, улыбнулся чему-то.

Станционные пути были плотно забиты пыльными железнодорожными составами. Возле путей в беспорядке грудились тракторы, грузовики, пароконные брички, бычьи упряжки. Груженные заводским имуществом машины и подводы тяжело выползали на шоссе, навстречу им почти вереницей шли порожние. Грохот тракторных и автомобильных моторов, рев паровозных гудков, лязг железа, ржанье лошадей, людская ругань и крики – все смешалось в один надсадный, нескончаемый гул.

Но как ни плотно стояли составы, сквозь них протиснулся еще один. Закопченный паровоз подтащил к самому перрону десятка три платформ, груженных станками, тесом, кирпичом, какими-то ящиками. Из единственного в этом составе крытого товарного вагона соскочил мужчина в дождевике, с кожаной фуражкой в руке.

Кружилин сразу узнал его: такой же, как у Федора Савельева, открытый большой лоб и такие же сросшиеся брови. Только усов не было да волосы не черные, а пепельно-серые.

– Здравствуй, Антон Силантьевич.

– Поликарп Матвеевич Кружилин?

– Я.

Антон Савельев не сразу протянул ему руку, секунду-другую помедлил, в упор разглядывая. А потом не сразу отпустил его ладонь.

– Вот мы и прибыли, значит. Это – инженеры нашего завода. Знакомьтесь, товарищи…