Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Анатолий Штейгер

Анатолий Штейгер (1907-1944)
Стихотворения
Из книги «Эта жизнь»
Из книги «Неблагодарность»
Из книги «Дважды два четыре»
Стихи разных лет

Из книги «Эта жизнь» (1932)

* * *

 
В сущности так немного
Мы просим себе у Бога:
 
 
Любовь и заброшенный дом,
Луну над старым прудом
И розовый куст у порога.
 
 
Чтоб розы цвели, цвели,
Чтоб пели в ночи соловьи
Чтоб темные очи твои
Не подымались с земли…
 
 
Немного? Но просишь года,
А в Сене бежит вода
Зеленая, как и всегда.
 
 
И слышится с неба ответ
Не ясный. Ни да, ни нет.
 

Mährisch Trübau 1930

* * *

 
Мы знаем – любовь бывает,
Мы знаем – счастье есть,
Но только сердце не знает,
Как сердцу подать весть.
 
 
В какой-то стране далекой,
Иль рядом с нами тут,
Знаменья, голоса, срока
Также люди ждут…
 
 
Но только годами мимо
Идем, не видя их.
И сыпятся сроки незримо
Песком из рук Твоих.
 

Встреча

 
Только раз дается в жизни счастье,
Только раз и только на мгновенье,
И не в нашей слишком слабой власти
Удержать его прикосновенье.
 
 
Только память с нами остается,
Точно крест на брошенной могиле,
И тоска о том, что не вернется,
Что из рук мы сами упустили…
 

***

 
Отчего, как стихает речь
И на улице, и в дому,
Стоит только скорее лечь
Помолясь, обо всех – Ему,
 
 
Стоит только, глаза закрыв,
Позабыть, что с утра вело, –
Чтобы в черный дневной прорыв
Голубое влилось тепло.
 
 
И настал тот блаженный час
В позабытом уже краю,
Словно в небе опять нашлась
Та звезда, что вела в раю.
 
 
Не бывало еще отца,
У которого гнев – навек…
От шипов Твоего венца
Отдыхает во сне человек.
 

* * *

 
Уходила земля, голубела вода,
Розоватая пена вздымалась…
Вместо сердца – кусочек холодного льда,
Сердце дома, наверно, осталось.
 
 
Время шло, но последний томительный год
Был особенно скучен и долог.
Горечь все наплывала, копилась, и вот
Оживать стал прозрачный осколок.
 
 
И забился, как сердце, но только больней,
Угловатые стенки кололи.
Так прибавились к боли привычной моей
Капли новой томительной боли.
 

* * *

 
Об этом мире слишком много лгут,
Об этой жизни ходит много басен,
Но все же этот мир – прекрасен,
И этой жизнью все-таки живут…
 
 
Пройдут года и, заглушая вздох,
Раздастся вдруг невольное признанье: –
О, этот бедный мир совсем не плох!
О, эта жизнь – совсем не наказанье!
 

* * *

 
Мы ничего не знаем,
Мы ничего не слышим,
Грезят о чуждом рае
Святые по темным нишам.
 
 
Пыль на июльской дороге
Нежит ленивые ноги.
Низкое солнце брезжит
На монастырском пороге.
 
 
Пахнет горошком, левкоем,
Долгою сухостью лета.
Мы же воздушные замки
Строим – и платим за это.
 

Mährisch Trübau 1930

Предвесеннее

1

 
Сильнее ломается лед,
И солнце весеннее греет,
Но сердце который уж год
Ему доверяться не смеет.
 
 
И биться не хочет вольней,
Но властны весенние чары,
И с каждым ударом сильней
Становятся боль – и удары.
 

2

 
От этой прогулки осталась
Весенняя тяжесть в крови
И нежность – она показалась
Предчувствием новой любви.
 
 
Но сердце послушно приказу,
Оно покорилось, и вновь
Из уст не слетало ни paзу
Заветное слово – любовь.
 

* * *

 
Мы говорим о розах и стихах,
Мы о любви и доблести хлопочем,
Но мы спешим, мы вечно впопыхах, –
Все на бегу, в дороге, между прочим.
 
 
Мы целый день проводим на виду.
Вся наша жизнь на холостом ходу,
На вернисаже, бале и за чаем.
 
 
И жизнь идет. И мы не замечаем.
 

1928

* * *

 
Крылья? Обломаны крылья.
Боги? Они далеки.
На прошлое – полный бессилья
И нежности взмах руки.
 
 
Заклятье: живи, кто может,
Но знай, что никто не поможет,
Никто не сумеет помочь.
 
 
А если уж правда невмочь –
Есть мутная Сена и ночь.
 

* * *

 
Мне сегодня не надо чудес,
Все равно я навек обездолен.
На парчу розоватых небес
Опустились кресты колоколен.
 
 
Если долог осенний закат,
Если небо над ратушей ало,
Будет ветер на завтра трепать
Уцелевшей листвы покрывало.
 
 
Там у замка под старой стеной,
Где подъем извивается круче,
Он сметает огромной метлой
Золотых полумертвые кучи.
 
 
Только стало все сразу бедней,
Город сдал, как старик, за недели…
С каждым часом морщины видней
И лохмотья на каменном теле.
 
 
И одно остается – молчать.
Здесь словами уже не поможешь.
Наше летнее счастье начать
Все равно ведь сначала не можешь.
 
 
Завтра утром – на зиму? навек? –
Начинается наша разлука.
Должен все отдавать человек, –
Даже это, без лишнего звука.
 

Простой пейзаж

 
Слова печальны и просты,
Не хочет сердце слов заумных.
Да и к чему? – поля, кусты,
Полоска облаков чугунных…
 
 
Унылый снег опять идет,
Привычной болью сердце вяжет.
Не каждый этот край поймет,
Не каждый путь в него укажет.
 

Mährisch Trübau 1929

* * *

 
Были очень детские мечты,
Были нежность, дерзость и тревога,
Было счастье. И со мною – ты:
Было все, и даже слишком много.
 
 
Было нам по восемнадцать лет.
Нам казалось, это будет вечно.
Но растаял даже легкий след,
Точно утром Путь растаял Млечный.
 
 
Я уже не плачу о былом,
Видно, так угодно было Богу,
Чтобы с каждым часом, каждым днем
Мы себя теряли понемногу.
 

***

 
Я стал теперь взрослее и скромней,
Но в сердце те же розовые бредни.
Воздушный замок грудою камней
Лежит в пыли, не первый, не последний…
 
 
И так идут короткие года,
Года, что в жизни лучшими зовутся…
И счастье в двери стукнет лишь тогда,
Когда «войди» – уста не отзовутся.
 

***

Только утро любви не забудь.

Анненский

 
Только утро любви не забудь,
Только утро – как нищая в храме,
Мы, внезапно схватившись за грудь,
Ничего не увидим за нами.
 
 
Будет серая тьма жестока,
И никто нам уже не поможет,
Лишь прохожий, что два медяка
На глаза, а не в чашку положит.
 

* * *

 
Сколько лет безжалостно убито,
Но о прошлом больше не жалей.
Голубое небо приоткрыто
Изумрудной россыпи полей.
 
 
Стану снова радостным и новым,
Перейду зеленую межу.
Никого на свете честным словом
Я теперь напрасно не свяжу.
 
 
Каждый нынче весел и свободен,
Каждый в теплом ветре обновлен.
В эту землю, в этот Дом Господень.
Я опять без памяти влюблен.
 

* * *

 
Все в этом мире случается,
Все непонятно для нас.
Пышною свадьбой кончается
Каждый хороший рассказ.
 
 
Вот понесли за невестою
Шлейф, и вуаль, и цветы.
Перед дорогою крестною
Стала прекраснее ты.
 
 
Узкие кольца меняются,
Сказано мертвое «да».
Повесть на этом кончается.
Падает с неба звезда
И на куски разбивается.
 

***

 
Священник ведет новобрачных.
Растерянный взгляда жениха.
Как облаком, тканью прозрачной
Невеста одета, тиха.
 
 
Все тленно. Конечно, изменит
Она ему через год.
Но чем этот мальчик заменит
Все то, что он нынче не ценит.
Все то, что он ей отдает?
 

* * *

 
Только след утихающей боли…
С каждым валом – слабей валы.
Легкий сумрак. В осеннем ноле
Тянут медленный плуг волы.
 
 
Между небом и между нами
Заполняется мглой провал.
Мы во всем виноваты сами,
Ты у нас ничего не брал.
 
 
Тишина… Тишина такая,
Тишина на земле и в нас,
Словно в мире совсем иная
И хорошая жизнь велась.
 
 
Словно осенью мы не те же,
А серьезнее и грустней, –
О себе вспоминаем реже,
Вспоминаем Тебя ясней…
 

Книга жизни

1

 
Не нами писанные главы,
Но нам по этой книге жить,
Терять надежду и тужить,
Искать и подвига, и славы,
И вдруг понять, что не дано
Нам изменить хотя бы строчки,
Что в Книге Жизни ставит точки
Лишь Провидение одно…
 

2

 
Каждый ждет долгожданного чуда,
Каждый верит – настанет черед!
Безразлично, когда и откуда
Наше бедное счастье придет.
Только сердце устанет. А миги
Не летят, а ползут, как века.
Перелистывать скучные книги
Не торопится Божья рука.
 

Из книги «Неблагодарность» (1936)

* * *

 
Мы верим книгам, музыке, стихам,
Мы верим снам, которые нам снятся,
Мы верим слову… (Даже тем словам,
Что говорятся в утешенье нам,
Что из окна вагона говорятся…)
 

* * *

Подумай, на руках у матерей

Все это были розовые дети.

И.Анненский

 
Никто, как в детстве, нас не ждет внизу.
Не переводит нас через дорогу.
Про злого муравья и стрекозу
Не говорит. Не учит верить Богу.
 
 
До нас теперь нет дела никому –
У всех довольно собственного дела.
И надо жить, как все, но самому…
(Беспомощно, нечестно, неумело).
 

* * *

Е.Н.Демидовой

 
…Наутро сад уже тонул в снегу.
Откроем окна – надо выйти дыму.
Зима, зима. Без грусти не могу
Я видеть снег, сугробы, галок, зиму.
 
 
Какая власть, чудовищная власть
Дана над нами каждому предмету –
Термометру лишь стоит в ночь упасть,
Улечься ветру, позже встать рассвету…
 
 
Как беззащитен, в общем, человек,
И как себя он, не считая, тратит…
– На мой не хватит, или хватит век, –
Гадает он. Хоть знает, что не хватит.
 

Сентябрь

Ты знаешь, у меня чахотка,

И я давно ее лечу

Рюрик Ивнев

 
Первый чуть пожелтевший лист
(Еле желтый – не позолота),
Равнодушен и неречист
Тихо входит Сентябрь в ворота
 
 
И к далекой идет скамье…
Нежен шелест его походки.
Самый грустный во всей семье
В безнадежности и в чахотке.
 
 
Этот к вечеру легкий жар,
Кашель ровный и суховатый…
Зажигаются, как пожар,
И сгорают вдали закаты.
 
 
Сырость. Сумрак. Последний тлен
И последняя в сердце жалость…
– Трудно книгу поднять с колен,
Чтобы уйти, такова усталость…
 
 
Перемена людей и мест
Не поможет. Напрасно вьешься.
Память – самый тяжелый крест…
Под кладбищенским – разогнешься.
 

* * *

 
Ты осудишь. Мы не виноваты.
Мы боролись и не шли к греху.
Запах поля, запах дикой мяты
У Тебя не слышен наверху.
 
 
Все у нас печально и убого:
В переулке низкие дома,
Меж полей размытая дорога,
За плечами нищая сума.
 
 
Так стоишь часами за деревней,
День прошел – как не бывало дня…
Этот мир, заброшенный и древний,
Веселее не был до меня.
 
 
Да и завтра веселее тоже
Он стоять не будет у дверей.
Мы несчастны. Очень. Боже, Боже,
Отчего Ты с нами не добрей…
 

* * *

 
«Попрыгунья стрекоза
Лето красное все пела».
…Опускаются глаза.
Тихо катится слеза
По щеке, по загорелой.
 
 
Сердце попусту боролось –
Наступил последний срок.
Ждать, чтоб все перемололось,
Не по силам. Сорван голос,
Ты забывчив и далек.
 
 
Осень стала у ворот,
Листья мертвые в подоле.
Кое-кто ей подает…
(Никогда он не поймет
Этой нежности и боли).
 
 
Видно песенка допета
Вся до самого конца.
Не вернется больше лето…
Неумыта-неодета
Осень стала у крыльца.
 

Весна

1

 
Снова в Париже весна начинается
Очень застенчива, очень слаба.
Что-то как будто бы даже меняется…
Уж не судьба ли? едва ли судьба…
 

2

 
Все-таки нас это тоже касается:
Ландыши, что продают на мосту;
Лица прохожих (их взгляд, что встречается);
Облако, день, что за днем удлиняется;
Русская служба (вечерня в Посту)…
 

3

 
Жизнь, – в этой жизни всегда невесело,
Мир оказался серьезней, умней…
Сердце давно все измерило, взвесило,
Даже весну – и тоску, что в ней…
 

* * *

 
Не получая писем, сколько раз
Мы сочиняли (в самоутешенье?..)
Наивно-драматический рассказ
Про револьвер, болезнь или крушенье…
 
 
Отлично зная – просто не до нас
(Но уж не в силах обойтись без фальши,
Поверить правде до конца страшась,
Не смея думать, что же будет дальше)…
 

* * *

 
Так от века уже повелось,
Чтоб одни притворялись и лгали,
А другие им лгать помогали,
(Беспощадно все видя насквозь) –
И все вместе любовью звалось…
 

* * *

 
Нам в этом мире все давно чужи.
Мы чьи-то жмем бессмысленные руки,
Мы говорим, смеемся. Сколько лжи
И сколько в этом настоящей муки.
 
 
Но если раз, единый только раз
Мы наяву Тебя случайно встретим –
Толпа сомкнется и разделит нас…
Давно пора бы примириться с этим.
 

* * *

 
Уже не страх, скорее безразличье –
Что им до нас, спокойных и серьезных?
Есть что-то очень детское и птичье
В словах, делах и снах туберкулезных.
 
 
Особый мир беспомощных фантазий
И глазомера, ясного до жути,
Всей этой грусти, нежности и грязи,
Что отмечает в трубке столбик ртути.
 

* * *

 
Настанет срок (не сразу, не сейчас,
Не завтра, не на будущей неделе),
Но он, увы, настанет этот час, –
И ты вдруг сядешь ночью на постели
И правду всю увидишь без прикрас
И жизнь – какой она на самом деле…
 

* * *

 
Неужели ты снова здесь?
Те же волосы, рост, улыбка…
Неужели…
И снова смесь
Пустоты и тоски – ошибка.
Как-то сразу согнёшься весь.
 

* * *

 
У нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы?
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: – Да, увы,
Любили… как ещё любили!..
 

<1936 >

* * *

 
Мы отучились даже ревновать –
От ревности любовь не возвратится…
Все отдано, что можно отдавать,
«Но никогда не надо унывать».
 
 
(Придя домой, скорей ничком в кровать,
И пусть уж только ничего не снится.)
 

* * *

 
Не обычная наша лень –
Это хуже привычной скуки.
Ни к чему уж который день
Не пригодными стали руки.
 
 
Равнодушье («ведь не вернёшь»),
Безучастие, безнадежность…
Нежность, нежность! но ты живёшь,
Ты жива ещё в сердце, нежность?
 

<1936 >

* * *

кн. Н.П. Волконской

 
До того как в зелёный дым
Солнце канет, и сумрак ляжет,
Мы о лете ещё твердим.
 
 
Только скоро нам правду скажет
Осень голосом ледяным…
 

Из книги «Дважды два четыре» (1950)

* * *

 
Может быть, это лишь заколдованный круг
И он будет когда-нибудь вновь расколдован.
Ты проснешься… Как все изменилось вокруг!
Не больница, а свежий, некошеный луг,
Не эфир – а зефир… И не врач, а твой друг
Наклонился к тебе, почему-то взволнован.
 

Берлин 1936

* * *

 
Слабый треск опускаемых штор,
Чтобы дача казалась незрячей,
И потом, точно выстрел в упор,–
Рев мотора в саду перед дачей.
 
 
…И еще провожающих взор,
Безнадежный, тоскливый, собачий.
 

* * *

 
Неужели сентябрь?
Неужели начнется опять
Эта острая грусть, и дожди,
и на улице слякоть…
Вечера без огня…
Ведь нельзя постоянно читать.
Неужели опять, чуть стемнело,
ничком на кровать –
Чтобы больше не думать, не слышать
и вдруг не заплакать.
 

* * *

 
У нас теперь особый календарь
И тайное свое летосчисленье:
В тот день совсем не 1-й был Январь,
Не Рождество, не Пасха, не Крещенье.
 
 
Не видно было праздничных одежд,
Ни суеты на улице воскресной.
И не было особенных надежд…
Был день как день.
Был будний день безвестный.
 
 
И он совсем уж подходил к концу,
Как вдруг случилось то, что вдруг
случилось…
О чем года и день и ночь Творцу
Молилось сердце. Как оно молилось…
 

Ницца 2-IX 1932

* * *

 
Время искусный врач,
Лечит от всех неудач,
Лечит от всех забот.
 
 
Скоро и глупый плач
Ночью (во сне) пройдёт.
 

* * *

 
Снова осень и сердце щемит –
Здесь сильнее дыхание грусти.
Эти дни хорошо проводить
Где-нибудь в захолустье.
 
 
Очертания острые крыш…
В небе ратуши темные башни.
Легкий сумрак… Стоишь и стоишь,
Заглядевшись на камни и пашни.
 
 
Вдаль уходят пустые поля,
Темнота опускается ниже…
Как ни странно, но все же земля
С каждым годом нам будто все ближе.
 

* * *

 
Нет в этой жизни тягостней минут,
Чем эта грань – не сон и не сознанье.
Ты уж не там, но ты еще не тут,
Еще не жизнь, уже существованье.
 
 
Но вот последний наступает миг,
Еще страшнее этих – пробужденье.
Лишь силой воли подавляешь крик,
Который раз дозволен: при рожденьи.
 
 
Пора вставать и позабыть о снах,
Пора понять, что это будет вечно.
Но детский страх и наши боль и страх
Одно и то же, в сущности, конечно.
 

* * *

 
Это всем известно при прощаньи:
Длинное тяжелое молчанье,
Хоть чего-то все ж недосказал…
Обещанья? Сколько обещаний
Мне давалось… Сколько я давал.
 
 
О, недаром сердце тайно копит
И от всех ревниво бережет
Самое мучительное – опыт…
Он один нам все-таки не лжет.
 
 
Главное: совсем не обольщаться.
Верить только в этот день и час.
Каждый раз как бы навек прощаться,
Как навек, прощаться каждый раз…
 

Париж, 1936

Расписание

 
Надо составить опять расписание –
В восемь вставание, в девять гуляние.
После прогулки – работа. Обед.
 
 
Надо отметить графу для прихода,
Надо оставить графу для расхода
И для погоды – какая погода.
 
 
За неименьем занятия лучшего,
Можно составить на двадцать лет.
Вечером чтенье вечерних газет.
 
 
И не читать, разумеется, Тютчева.
Только газеты… И плакать – запрет.
 

Париж, 1937

* * *

 
Как нам от громких отучиться слов:
Что значит «самолюбье», «униженье»
(Когда прекрасно знаешь, что готов
На первый знак ответить, первый зов,
На первое малейшее движенье)…
 

* * *

 
Бедность легко узнают по заплатке.
Годы – по губ опустившейся складке.
Горе ?
Но здесь начинаются прятки –
Эта любимая взрослых игра.
 
 
– «Все, разумеется, в полном порядке».
У собеседника – с плеч гора.
 

Кладбище

(Из agenda)

1

 
Жизнь груба. Чудовищно груба.
Выживает только толстокожий.
Он не выжил. Значит – не судьба.
Проходи, чего стоять, прохожий.
 

2

 
Как он, прощаясь, не сошел с ума.
Как он рыдал перед могилой свежей.
Но время шло. Он ходит много реже.
– Забудь, живи, – молила ты сама.
 

3

 
Возле могил для влюбленных скамейки,
Бегают дети и носят песок,
Воздух сегодня весенний, клейкий,
Купол небес, как в апреле, высок.
 

4

 
Склеп возвели для бедняжки княгини,
Белые розы в овальном щите.
Золотом вывели ей по-латыни
Текст о печали, любви и тщете.
 

5

 
В самом конце бесконечной аллеи,
Там, где сторожка, а дальше обрыв,
Черные долго толпятся евреи…
Плачут. Особый горчайший надрыв.
 

6

 
Долго подняться она не могла.
Долго крестила могилу, шатаясь.
Быстро спускалась осенняя мгла,
Издали сторож звонил, надрываясь.
 

7

 
Речи. Надгробные страшные речи.
Третий болтун потрясает сердца.
Сжальтесь! Ведь этот худой, узкоплечий
Мальчик сегодня хоронит отца.
 

8

 
Преступленья, суета, болезни,
Здесь же мир, забвение и тишь.
Ветер шепчет: – Не живи, исчезни,
Отдохни, ведь ты едва стоишь.
 

Афины, 1939

* * *

 
Четыре часа утра.
На небе бледнеет звезда.
Упрямая линия рта,
Пробора прямая черта.
 
 
– А всё же любовь одна,
Я верю любви до конца.
Шампанское. «Пей до дна».
На нём уже нет лица.
 
 
Любовь, опустись, припади,
Крылом своим лёгким задень…
…Но пятна на белой груди,
Но чёрный цилиндр набекрень.
 
 
Зови не зови – не придёт.
Упрямее линия рта.
Так каждую ночь напролёт,
Так каждую ночь – до утра.
 

* * *

 
Стало сердце осторожным,
Утомилось, глуше бьется,
Счастья нет. Ну, что ж…
С подложным,
Очевидно, жить придется.
 
 
В мире злобном и печальном
Трудно только музыкальным,
Часто очень трудно детям,
Где-то плачет вот ребенок.
 
 
Остальные терпят. Стерпим.
Слух у нас не так уж тонок.
 

* * *

 
Но порою слышит спящий
Будто пенье… Эти звуки
Мир не наш. Не настоящий.
Что тянуть к ним праздно руки?
 
 
Завтра в них никто не верит,
Ничего не слышат уши.
Ведь не музыкою мерит
Жизнь глухие наши души…
 

Белград, 1939

* * *

 
Если правда, что Там есть весы,
То положат бессонницу нашу,
Эти горькие очень часы
В оправдание наше на чашу.
 
 
Стоит днем оторваться от книг
И опять (надо быть сумасшедшим)
Призадуматься – даже на миг,
Над – нелегкое слово – прошедшим,
 
 
Чтоб потом не уснуть до зари,
Сплошь да рядом уже с вероналом…
 
 
Гаснут в сером дыму фонари.
Подбодрись! Не борись. И гори
Под тяжелым своим одеялом.
 

Сараево, 1937

* * *

 
Неужели навеки врозь?
Сердце знает, что да, навеки.
Видит все. До конца. Насквозь…
Но не каждый ведь скажет – «Брось,
Не надейся» – слепцу, калеке…
 

Париж, 1936

* * *

 
Как закричать, чтоб донеслось в тюрьму
За этот вал и через стены эти,
Что изменили здесь не все ему,
Что не совсем покинут он на свете?
 
 
Я видел сон, что я к тебе проник,
Сел на постель и охватил за плечи.
(Ведь он давно, наверное, отвык
От нежности и тихой братской речи.)
 
 
Но дружба есть, на самом деле есть,
И нежность есть, стыдливая, мужская…
Не долг, а честь, особенная честь,
Сказать об этом, глаз не опуская.
 

Брюссель, 1935

* * *

К.Елита-Вильчковскому

 
Я выхожу из дома не спеша.
Мне некуда и не с чем торопиться.
Когда-то у меня была душа,
Но мы успели с ней наговориться.
 
 
Так, возвратясь с работы, старый муж
Сидит в углу над коркою ржаною,
Давно небрит, измучен, неуклюж,
И никогда не говорит с женою.
Да и она: измучена, стара…
 
 
А ведь была как будто бы пора…
 
 
Теперь совсем иная наступила.
И ни к чему была здесь игра…
И чтоб игра, нужна к тому же сила.
 
 
…Бродить в полях, но только одному.
Не знать часов. Без цели, без дороги.
Пока в сентябрьском палевом дыму
Не сгинет лес. Покамест носят ноги
Пока внизу не заблестят огни,
 
 
Не запоет сирена на заводе…
 
 
Но разве в этом мире мы одни,
За городом в такие точно дни,
Искали что-то, только что? в природе.
 

Загреб, 1938

* * *

 
Всегда платить за всё. За всё платить сполна.
И в этот раз я заплачу, конечно,
За то, что шелестит для нас сейчас волна,
И берег далёко, и Путь сияет Млечный.
 
 
Душа в который раз как будто на весах:
Удастся или нет сравнять ей чашу с чашей?
Опомнись и пойми! Ведь о таких часах
Мечтали в детстве мы и в молодости нашей.
 
 
Чтоб так плечом к плечу, о борт облокотясь,
Неведомо зачем плыть в море ночью южной,
И чтоб на корабле все спали, кроме нас,
И мы могли молчать, и было лгать не нужно…
 
 
Облокотясь о борт, всю ночь, плечом к плечу,
Под блеск огромных звёзд и слабый шелест моря…
А долг я заплачу.. Я ведь всегда плачу.
Не споря ни о чём… Любой ценой… Не споря.
 

Рагуза, 1938

* * *

 
Дошел и до него уже, увы, черед…
Совсем не тот задор, не очень крепко спится.
Он больше не дитя. Ему тридцатый год.
Давно уже пора настала протрезвиться.
 
 
Из-за него лилось уже немало слез.
На памяти о них не зажили ожоги.
В процессии ему не раз уж довелось
Понуро провожать кладбищенские дроги.
 
 
Он часто видит сны и, замирая весь,
В передрассветном сне, в особенности тонком,
Встречает снова тех, кто был когда-то здесь,
Тех, кто его любил, когда он был ребенком.
 
 
Во сне и наяву, с собой наедине,
Он долгий счет ведет ошибкам и потерям.
Да, я был виноват… Да, по моей вине…
Как мало любим мы! Как скупо нежность мерим.
 

БЕССАРАБИЯ

1.

 
Две барышни в высоком шарабане,
Верхом за ними двое панычей.
Всё как в наивно-бытовом романе,
Минувший век до самых мелочей.
 
 
И не найти удачней декораций:
Дворянский дом на склоне у реки,
Студент с начала самого «вакаций»,
Фруктовый сад, покосы, мужики.
 
 
Но в чём-то всё же скрытая подделка
И вечный страх, что двинется сейчас
По циферблату роковая стрелка…
Уж двадцать лет она щадила нас.
 

2

 
Вечером выйдем гулять по меже.
Сторож внезапно возникнет из мрака.
Спросит огня. Мы закурим. Уже
Осень вблизи дожидается знака.
 
 
Ночью иначе звучат голоса,
Глухо и даже немного тревожно.
Каждая пауза четверть часа…
Можно о многом сказать односложно.
 
 
Речь про дожди, урожай, молотьбу
(Сдержанно, чинно, ответы-вопросы),
Речь про крестьянскую боль и судьбу…
Лиц не видать. Огонёк папиросы.
 
 
Красный, тревожный, ночной огонёк.
Запах полыни и мокрой овчины.
Терпкая грусть – очень русский порок.
Грусть без какой-либо ясной причины.
 

3

 
Лес вдали стоит уже немой.
Легкий сумрак. Очень низко тучи.
Я не знаю, что опять со мной.
Быть беде… И скоро. Неминучей.
 
 
От костра идет широкий дым.
Пастушонок охватил колени.
Он молчит. Мы часто с ним сидим.
Тихий вечер в поле предосенний.
 
 
Мягкий профиль русского лица.
Пастушка зовут, как в сказке, – Ваней,
Так сидеть бы с Ваней без конца.
Не забыть мне наших с ним молчаний.
 
 
Дома будут речи про войну,
Уберечь уже не может чудо…
На рассвете все же я засну.
Буду спать тревожно, чутко, худо.
 

4

 
Не откроют на окнах ставней,
Печи жарко не будут топиться.
И мечте нашей, очень давней,
Не судьба уж теперь воплотиться.
 
 
Первый раз Рождество в усадьбе…
Пантелей, наряжённый медведем.
И гаданья (о нашей свадьбе?
На которую мы, вот, не едем)…
 
 
И трещали б морозы грозно,
И метель завывала бы жутко…
Я об этом мечтал серьёзно…
Жизнь решила – нелепая шутка.
 

август 1939, Непоротово

* * *

 
Слезы… Но едкие взрослые слезы.
Розы… Но, в общем, бывают ведь розы –
В Ницце и всюду есть множество роз.
 
 
Слезы и розы… Но только без позы,
Трезво, бесцельно и очень всерьез.