Текст книги "В чужих не стрелять"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

8

Утром, проводив с напутствиями Хржановича, Пластов, прежде чем выйти из дому, позвонил в контору Глебова. Трубку снял секретарь; адвокат попросил передать главе фирмы, что пока помощь ему не нужна, все идет так, как и должно идти. Перед тем как повесить трубку, поинтересовался, будет ли сегодня инженер Вологдин, ему нужно с ним встретиться? Услышал, что его просьбу обязательно передадут Вологдину. Условившись с секретарем, что они свяжутся днем, Пластов уже без десяти одиннадцать был в «Коломбине».

Войдя в кафе, Лиза сразу же увидела его, улыбнулась, стала пробираться между столиками. Одета она была по современней моде – идти мешала узкая, не доходящая до щиколоток юбка-троттер. Пластов помог сесть; присев, девушка нахмурилась. Кажется, еще не решила, как себя с ним вести. Он посмотрел ей в глаза, подумал: знает ли он сам, как вести себя?

Лиза по-детски покачала головой:

– Вы не сердитесь?

– Почему я должен сердиться?

– Вытащила вас утром, наверняка у вас много дел. А вчера – разбудила ночью?

– И правильно сделали. Я адвокат, взявшись за какое-то дело, я уже не принадлежу себе.

– Но… Может быть, то, из-за чего я вам позвонила, и не относится к делу?

– Сейчас увидим. Прежде всего – вы узнали фамилию журналиста?

Покраснела, открыла сумочку, достала визитку.

– Представляете, эту визитную карточку отец выкинул утром в мусорную корзину. Я его караулила, ну и… потом пришлось копаться в мусоре. Вы не волнуйтесь, она чистая, там была только бумага.

Взял из рук Лизы визитную карточку. «Петр Константинович Коршакеев. Журналист». Домашний адрес и телефон, без указания места работы. В какой-то определенной редакции не служит, свободное перо. Попытался вспомнить, слышал ли раньше эту фамилию. Кажется, в газетах ему встречалось что-то похожее, но не так часто. Наконец вспомнил: это фельетонист. Точно, он читал один или два фельетона Коршакеева. Плохо. Если этот фельетонист попытается узнать что-то о Глебове, хуже нельзя и придумать. Значит, все неспроста, и появление журналиста в том числе. Мало того, что кто-то твердо решил отнять у Глебова страховку, на владельца завода организуется наступление. Планомерное и продуманное, с подключением прессы.

– Лиза, буду говорить, предполагая самое худшее, так что сделайте на это скидку. Видите ли, моя задача – убедить суд, что ваш отец к постигшему завод несчастью не имеет никакого отношения. Для успеха здесь очень важно отношение к событиям общественного мнения, говоря общими словами, незапятнанная репутация вашего отца, его чистое имя. Пока в деловых кругах дело так и обстояло, ваш отец пользовался полный доверием. Это было моим козырем.

– Почему «пока»?

– Потому что до сегодняшнего дня в газетах появлялись только сообщения о пожаре, без всяких комментариев. Появление же этого Коршакеева наводит на очень плохие мысли. Даже бесстрастные сообщения вызвали вокруг фамилии Глебова шум, теперь же представьте: завтра или послезавтра в одной из газет появится статья, всего лишь с намеком на то, что ваш отец поджег завод с целью получить страховку? Представляете?

– Но… Папу ведь все знают?

– Знают десятки людей, очень ограниченный круг. Деловой мир, родственники, знакомые. После же фельетона уже не десятки, а тысячи людей будут повторять одну фразу: а, это тот Глебов, который поджег завод? – Увидев, как Лиза побледнела, поднял руку: – Уверен, ваш отец ни в чем не виноват. Но вы не знаете, какая это страшная вещь – пресса.

Лиза вдруг сморщилась, стукнула кулаком по столу:

– И что?.. Всего этого хотел он? Этот мерзавец?

– Лиза, успокойтесь. Я же сказал, все это случится лишь в одном случае, если мы будем предполагать самое худшее. Главное сейчас – узнать, что хотел от отца этот Коршакеев.

Расставшись с Лизой, он позвонил в контору Глебова и услышал, что Валентин Петрович Вологдин будет весь день у себя. Если господину Пластову удобно, он просил бы навестить его по адресу: Съезженская, дом девятнадцать, квартира двадцать восемь.

9

Квартира, в которую Вологдин впустил Пластова, явно была снята с учетом экономии средств. Прихожая была небольшой, кухня крохотной; в одной из двух комнат, судя по видневшемуся застеленному дивану, Вологдин спал, в другой, куда вместе с хозяином вошел Пластов, работал.

Стол был завален книгами, журналами, чертежами, в небольшой закуток между столом и стеной втиснута развернутая к свету чертежная доска. На стене в этой комнате висел круглый медный барометр. Пропустив адвоката, Вологдин, как показалось Пластову, не очень любезно кивнул на один из двух свободных стульев. Подождал, пока гость сядет, занял второй стул, тряхнул головой. Кажется, подумал Пластов, разговора сегодня может не получиться, по крайней мере откровенного разговора, ради которого он пришел. К тому же неясно, с чего лучше начать, может быть, лучше сразу взять быка за рога?

– Валентин Петрович, я хотел бы поговорить начистоту.

Вологдин удивленно огляделся, помедлив, кивнул, будто не понимая:

– Слушаю? Вы все о том же? О пожаре?

– Нет, не о пожаре.

– Простите, о чем же? По-моему, вряд ли у нас могут быть другие темы. Или я ошибаюсь?

– Валентин Петрович, если вам не трудно, расскажите о вашем высокочастотном генераторе.

– О чем?

– О высокочастотном генераторе. Ради бога, простите, но вынужден добавить: том самом, который сгорел. И существование которого вы пытались скрыть от меня – вместе с Василием Васильевичем Субботиным.

Некоторое время Вологдин смотрел на Пластова, будто не понимая, о чем тот говорит. Неожиданно лицо инженера потемнело, он сказал тихо и как-то по-особому убежденно:

– Милостивый государь, какое вам дело до моего высокочастотного генератора? Не трогайте этого. Не нужно.

В тишине маятник отсчитывал время; казалось, оба они сейчас заняты только тем, что внимательно слушают тиканье часов. Наконец Вологдин сказал устало:

– Ради бога, простите. Я просто не выдержал. Я не могу больше, понимаете, – не могу.

В полной тишине встал, подошел к окну. Тронул один из чертежей, спросил глухо:

– Знаете, сколько вариантов проекта я сделал?

– Сколько?

Вологдин долго стоял молча, будто пытаясь вспомнить.

– Свыше ста. Я чертил ночами, переделывал, откладывал – и чертил снова. Засыпал – и опять вскакивал, если что-то приходило в голову. Ведь все приходило не сразу… Совмещенный корпус… Гибкий вал… Шелковая изоляция… Поймите, – Вологдин повернулся, его глубоко запавшие глаза мучительно сощурились. – Поймите, последние месяцы, когда я наконец приблизился к окончательному решению, во мне вдруг все перевернулось. Все, вы понимаете? Вы должны это понять, я вижу, должны понять… Наконец-то я поверил в себя. Я стал другим человеком, совсем другим. Все вокруг ожило. Я создал этот генератор. Не знаю, что это было, наитие, озарение, что-то другое, но я его создал! Создал. Он стоял на испытательном стенде. Стоял – живой, теплый, без единого изъяна, понимаете? Несколько дней я вообще не подпускал к нему никого. И сам его не трогал – только смотрел! Вы понимаете это?

– Понимаю, – сказал Пластов. Инженер выпрямился, вздохнул:

– Ну вот. А потом я уехал – ненадолго, всего на четыре дня… Я хотел остыть, так бывает. Чтобы потом вернуться к тому, что я создал. Но когда вернулся, ничего уже не было. Ничего. Все сгорело. Генератор, которому было столько отдано, превратился в груду железа.

Рассеянно потрогал бумаги, улыбнулся через силу:

– Впрочем, простите. Может быть, вы чего-то хотите? Чаю? У меня есть чай. Правда, я заварю?

– Нет, нет, Валентин Петрович. Спасибо.

– Н-ну… Пожалуйста. – Инженер пожал плечами, подошел к барометру. – Как хотите. А то… – Задумался. – Пустота. Понимаете, теперь внутри, во мне, осталась только пустота. Я пустой, совсем пустой, понимаете? Если бы еще был завод… Я постарался бы пересилить себя… Попробовал бы что-то сделать… И… Не знаю, загадывать трудно, но если бы повезло, может быть, я бы его восстановил…

– Генератор?

– Да, генератор, хотя… Все уже не то. Нет уже того порыва. Но, повторяю, я постарался бы себя пересилить. Но теперь ведь нет и завода, так что – бессмысленно. Все. – Повернулся. – Собственно, Арсений Дмитриевич, наверное, бессмысленно и то, что я вам это говорю?

Пластов вдруг поймал себя на мысли, что нарочно медлит, подбирая точные слова.

– Все это далеко не бессмысленно. Пропажа вашего генератора и стоящая передо мной цель… Передо мной, как адвокатом, эти два предмета могут быть связаны.

– Не понимаю.

– Простите, ведь вы заинтересованы, чтобы Глебов получил страховку?

– Н-ну… В общем, конечно. Если Глебов ее получит… Я с ним не говорил на эту тему… Но не исключено, что он купит новый завод.

– Ну да. И вы сможете снова заняться… своим генератором?

– Не знаю. Что об этом говорить. Во-первых, глупо только говорить. Во-вторых, признаюсь, сейчас просто не хочется. Я всегда сторонился нечистоплотности в делах. А это, по-моему, как раз весьма сомнительная история.

– Подождите, Валентин Петрович. Может быть, вы и правы. Но… Вы сказали, что когда-то не верили, сможете ли что-то сделать в науке. Но ведь я тоже, когда взялся защищать интересы Глебова, не верил, что смогу чего-то добиться. Я и сейчас в это не верю. Но ваш генератор… Понимаете, когда к плохо налаженной противопожарной охране добавляются улики вроде сторожа и нефти, о чем мы уже говорили… то надежды, что страховка будет выплачена, почти нет. Но генератор… Простите, генератор меняет дело. Существенно меняет.

– Не понимаю, при чем тут мой генератор?

– При том, что он… вернее, его пропажа, может стать очень веским доводом. Веским – в нашу пользу. На суде… Кстати, хоть что-то от этого генератора сохранилось? Он ведь сгорел не до конца?

– Практически сохранились лишь останки и обгоревший кожух.

– Говорю это к тому, что очень неплохо было бы представить эти самые останки в суд как вещественные улики. Понимаете, одно дело – объяснять судьям что-то на словах и совсем другое – показать. Он большой?

– Около метра в длину. В высоту – сантиметров семьдесят.

– Отлично… Простите, может быть, это звучит бестактно, но наверняка вид обгоревшего прибора будет эффектен. Все-таки – где они, эти останки?

– Честное слово, мне неприятно обо всем этом говорить.

– Понимаю, Валентин Петрович, очень хорошо понимаю. Еще раз простите, но так уж получается, что сейчас наши интересы противоположны. Они что, эти останки, на заводе? На этом… стенде?

– Видите ли, я приехал в Петербург во вторник, когда все было кончено. Но… Субботин, успевший к месту пожара одним из первых, как только все потушили, сразу кинулся к испытательному стенду. И… несмотря на то, что от генератора остались обломки, тут же перевез все, что осталось, к себе.

– Куда именно «к себе»? Домой?

– Он поместил станину и кожух во дворе, в сарае. Объяснил, что не мог мириться с пропажей. Я его отлично понимаю – Василий Васильевич хотел сохранить хоть что-то. Хотя… Ясно, что обгоревший кожух не представляет никакой ценности.

– Это очень хорошо. Извините еще раз, Валентин Петрович, но других слов у меня пока просто нет. Экспонат для суда прекрасный. А… Что, собственно, представлял из себя этот генератор? Откуда возникла сама его идея?

– Изготовить генератор попросило Морское ведомство.

– Он что, был им нужен?

– Был, и очень, но… это долгий, трудный, а главное – очень специальный разговор. Может быть, ограничимся моим первым ответом?

– Можем ограничиться, и все-таки – вкратце?

– Хорошо, попробую вкратце. Об изобретении радио Александром Степановичем Поповым вы, конечно, знаете?

– Безусловно.

– Поясню: открытый Поповым принцип радиосвязи прежде всего был использован для нужд военно-морского флота… Так вот, одно время радио выполняло нужную для флота функцию, но потом… При всех достоинствах оно обладало серьезным недостатком: связь могла действовать лишь на небольших расстояниях. Ее даже называли «рейдовой радиосвязью». – Забывшись, спросил сам себя: – В чем же была причина недостатка…

– Да – в чем? – повторил Пластов.

– Причина… Причина была в том, что Александр Степанович предложил возбуждать высокочастотные колебания искрой. Но при излучении радиосигнала искра не могла дать антенне достаточной мощности. Поэтому все радиосигналы принимались, да и сейчас принимаются лишь на коротких расстояниях. Флоту же, настоящему боевому флоту, как воздух нужна связь типа радио, но действующая на больших расстояниях. Практически – на безграничных.

– Так уж на безграничных?

– Представьте себе, именно на безграничных. Расчет простой: если импульс, выходящий из антенны, будет достаточно мощным, его сможет принять приемник, находящийся практически в любой точке земного шара.

– Вы говорите какие-то невероятные вещи.

– Тем не менее это факт. Научный, обоснованный расчетами.

– И что… этот ваш генератор мог все это делать?

– Мог.

– Как я понял, он мог возбуждать импульсы любой мощности?

– При дальнейшей разработке – и любой мощности. Но что в этом? Теперь его просто нет.

– Подождите. Но ведь это же… Это же что-то сверхъестественное? Валентин Пет…

– Хватит, я не могу больше об этом говорить! Хватит, ради бога, умоляю, перестаньте! Вкратце я объяснил – и достаточно! Ну? Давайте о чем-то другом.

Вдруг подумалось: Глебов. Еще не понимая, в чем дело, Пластов почувствовал подвох. Ну да, по всем признакам Глебов не был заинтересован, чтобы изобретение Вологдина сохранилось. Не был точно. Вспомнились слова владельца завода: «До таких громких слов, как „изобретение“, еще далеко». Раньше он не придал этим словам особого значения, теперь же… Наверняка об отношении Глебова к генератору знает не только он. Значит, всегда найдется свидетель, который подтвердит этот факт в суде. Получается – Глебов просто-напросто подставил его под удар? Вологдин повернулся:

– Простите ради бога, давайте о другом. Слушаю вас?

– Давайте о другом. Вопрос важный: какие у вас отношения с Глебовым?

– С Глебовым? Самые нормальные, а что бы вы хотели? Безусловно, я очень благодарен Николаю Николаевичу. Он взял меня на завод, дал хорошую должность, позволил заниматься любимой работой. Собственно, почему вы об этом спрашиваете?

– Видите ли… В разговоре со мной Глебов крайне низко оценил вашу работу. В частности, он сказал: «это еще нельзя назвать изобретением». В чем дело?

– Нельзя назвать изобретением? Ну, ну. Думаю, если Николай Николаевич хотят-с – оне-с вправе называть мой генератор как угодно. Болванкой, поделкой, машинкой для точки карандашей… И все-таки – охулки на руку не положу, лично для меня Глебов сделал много. Как говорится, пригрел и выпестовал. – Приложил обе руки к груди, закачал головой: – Арсений Дмитриевич, рад принять в любой другой раз, но сейчас – увольте, а? Отпустите душу на покаяние? Плох я сейчас для расспросов, вы же видите? Пожалуйста?..

10

Выйдя из квартиры Вологдина на лестничную площадку, Пластов остановился. Показалось: кто-то побежал наверх. Прислушался – как будто тихо. Постоял. Все-таки он отчетливо помнит: как только вышел из квартиры на лестницу, раздались быстрые шаги. Слежка? Нет, вряд ли кто-то следит за ним, скорее играют мальчишки. Подождал, спустился вниз, пошел по Съезженской к трамваю. Стал переходить улицу, мельком повернул голову – и снова показалось: кто-то идет следом. Теперь уже он был настороже; делая вид, что сворачивает к трамвайной остановке, чуть изменил наклон головы, боковым зрением заметил: какой-то человек, шедший метрах в тридцати сзади, скрылся в подъезде. Сама Съезженская пуста, прохожих почти нет, только впереди, на остановке, – оживление. Человек, шедший за ним, спрятался, и нет никакого сомнения: он за ним следит. Причем – с момента, когда он вошел в квартиру Вологдина, может быть, и раньше, но с этого момента – точно. Вспомнился пустырь, двое с ножами – они? Не исключено. И все-таки вряд ли, там была глухая пустошь, напали эти двое на него не наверху, а в яме, когда он был надежно скрыт от посторонних глаз. Здесь же – открытая улица, впереди люди, можно позвать на помощь. Пока ничего сзади нет, но главное он установил: кто-то за ним следит. Так как сейчас он собирается подъехать к Московской заставе, в полицейскую часть, лучше случая не придумаешь: во-первых, можно проверить, насколько важно для наблюдающего не потерять его из виду, во-вторых – попытаться увидеть, кто же именно этот наблюдающий. Продолжая двигаться к трамвайной остановке, он еще издали заметил трамвай и чуть сбавил шаг. Х: в:о: с:т: у: сейчас должно казаться – он не собирается сесть. Вот два по-летнему открытых, погромыхивающих на стыках вагона остановились, люди стали выходить – и тут же Пластов побежал. Как будто он рассчитал точно, даже если наблюдающий выбежит, вскочить на подножку трамвая он не успеет. На бегу Пластов услышал звонок кондуктора, толчок буферов, ускорил бег, незаметно нагнул голову и увидел, как сзади, надвинув на глаза шляпу и прикрываясь газетой, из подъезда выскочил человек. Еще прибавил, оглянулся – уйти не удается, человек уже метрах в пятнадцати и продолжает быстро сокращать расстояние. Вскочив в полупустой вагон, Пластов прошел в середину, сел и увидел, как человек в надвинутой на глаза шляпе догоняет трамвай. Вот бежит рядом, держась за поручни. Лица не разглядеть, ничего общего с теми двумя, единственное – апашеский налет придает сдвинутая на нос шляпа. Одет, как обычно одеваются петербуржцы этого возраста из о б щ е с т в а белые брюки, белый жилет, полосатый английский пиджак. Вот пружинно всхочил на подножку, не посмотрев в его сторону, поднялся на заднюю площадку. Отвернулся. Стоит, покачиваясь в такт движению. Пластов сделал вид, что не смотрит туда; конечно, хотелось бы разглядеть лицо, но ничего – посмотрим, как поведет себя этот апаш у Московских ворот. На полицейского филера не похож, тогда – кто это? Кажется, взявшись за защиту интересов Глебова, он кому-то очень мешает, но ведь в конце концов он только адвокат, что надо от него всем этим людям? Любопытно: человек, стоящий на задней площадке, все рассчитал, его лица Пластов в любом случае не увидит. Единственное, можно выйти на площадку и спросить напрямик: почему человек за ним следит? Нет, конечно, глупо, в лучшем случае тот ответит, что никому не возбраняется прыгать в отходящий трамвай, но ведь может быть что-то и хуже…

Сойдя у Московских ворот, Пластов замешкался. Повернуть для проверки направо, к сгоревшему заводу? Сейчас день, там идут какие-то работы, издали видны люди?.. Или сразу пойти налево, к полицейскому участку? Решив не мудрствовать, он пошел налево; двинувшись по тротуару, оглянулся – кажется, хвоста нет. Да, точно, трамвай ушел, и человека в сдвинутой на лоб шляпе поблизости не видно. Вгляделся в отошедший довольно далеко вагон: кажется, на задней площадке кто-то стоит, но понять кто, невозможно.

11

Пластов, конечно, знал, что адвокаты имеют право обращаться к полицейским только официально. Сейчас же он как раз хотел воспользоваться неофициальными связями, чтобы узнать, какой характер носит ведущееся по пожару следствие. Поэтому в двери четвертого участка Нарвской полицейской части он вошел, улучив момент, когда там никого не было. Пошел по коридору, стараясь не привлекать внимания, стоящему у входа в официальную часть городовому начальственно кивнул. Тот осторожно козырнул, спросил тихо:

– Простите, к кому-с?

Выдержал внимательный взгляд полицейского, доверительно улыбнулся:

– Иван Альбертович у себя?

Полковник Иван Альбертович Лернер был приставом участка, Пластов шел не к нему, просто он знал это имя, как и имя любого из петербургских приставов. Городовой вытянулся.

– Так точно-с.

Пластов двинул бровями: мол, все ясно – и, чувствуя взгляд городового и показывая, что идет в приемную, на самом деле, скрывшись за углом, свернул в сыскное отделение. Когда-то здесь работал его старый знакомый, заведующий уголовным столом Денисов; в свое время Пластов оказал ему услугу – и теперь рассчитывал на взаимность.

Денисов, обрюзгший кругленький человек со вспушенными вокруг лысины поседевшими волосами, с постоянно виноватым взглядом, выслушав просьбу, растерянно моргнул:

– Арсений Дмитриевич, простите, я всегда готов помочь, но… Дело на особом контроле. Да и вообще… – Чиновник прислушался. – Вы его ведете? В пользу?

– Алексей Фомич, я веду это дело в пользу Глебова, но почему же оно на особом? Вы ведь знаете, я – могила? Кто ведет дело?

– Вел следователь Бромберг, сегодня же… – Услышав шаги по коридору, Денисов застыл. Прошли мимо. – Сегодня передали следователю по особо важным делам Кухмистрову.

– Хорошо, теперь у меня к тебе будет совсем другая просьба, совсем другая. Ты ведь уголовников своих хорошо знаешь? Подведомственных, то бишь Нарвской части?

– Обижаете, Арсений Дмитриевич. Я не только своих, я всех петербургских отлично знаю. У меня, смею думать, лучшая картотека. Да-с.

– Что ж, это прекрасно, если лучшая картотека. Попробуй вспомнить, не водится ли у тебя таких: один рябой, с оспинами, глаза светлые, нос маленький, губы узкие, из растительности – усы, как у китайца, редкие, только светлый колер. Второй коренаст, похож на малоросса, нос перебит, волосы темные, глаза тоже темные, на подбородке ямочка. Не знаешь таких?

Некоторое время Денисов сидел, будто бы бессмысленно глядя в стол. Наконец встал, подошел к картотеке, выдвинул ящик, начал, шевеля губами, перебирать досье. Застыл.

– Один рябой, говорите, другой с перебитым носом… Кто же… Кто же… – Денисов начал рыться в картотеке, изредка показывая карточки Пластову. Нет – пока на фотографиях, приклеенных в уголках досье, ничего похожего не возникало. Вдруг Денисов сокрушенно вздохнул: – Подождите-ка… Как же я сразу не сообразил. Судя по описанию, один из них – Филимон Ганибалов, он же Гунька Хлюст… Гроза местных бандитов… Только эти люди у меня в отдельном ящике, особо… – Чиновник открыл нижний ящик, протянул лист уголовного досье. – Посмотрите, не он?

Пластов взял карточку, вгляделся. Блеклые глаза, усы, темные пятна на щеках. Отпечаток был некачественным, подслеповатым, но адвокат узнал одного из нападавших.

– Кажется, он.

– Тогда вторым должен быть Иван Донцов, он же Ванька Донец. Вот этот? – Делопроизводитель протянул второе досье – и Пластов узнал чубатого.

– Точно, этот. Надеюсь, Алексей Фомич, у тебя есть на них материал?

– Материала сколько угодно, по этим двум тюрьма плачет. Что надо-то?

– Надо вот что: задержать их, а задержав, узнать, что они делали на пустыре у завода Глебова. А начнешь допрашивать, выясни ненароком, почему они напали на человека, то есть на меня… Фамилию, сам понимаешь, называть не нужно. И вот что, Алексей Фомич… Попробую объяснить, почему они меня интересуют… Мне кажется, их кто-то подкупил. Если выведаешь хоть что-нибудь, окажешь мне бесценную услугу. Ты меня знаешь, я в долгу не останусь.