Текст книги "Речитатив"

Автор книги: Анатолий Постолов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Сон

Он закрыл глаза, и на его веки тяжелыми горячими складками легли солнечные лучи. Небольшое чернильное пятно с желтыми разводами выплыло из глубинного закоулка мозга и улеглось на колючем островке сетчатки, слегка пошевеливая своими бесформенными крыльями. Форма пятна загадочно менялась, и внезапно оно обратилось в траурницу, которая быстро стала вырастать в размере, заполняя пространство вокруг, и он подумал, что сейчас поймает момент погружения в сон; сблизив ладони, он попытался накрыть ими бабочку тьмы, но тьма накрыла его быстрей, и он погрузился в сон, в котором тут же проснулся и начал осторожно осматриваться.

В его глазах медленно фокусировались контуры и силуэты богато убранной театральной ложи. Матовые бра на стенах струили вокруг тусклый холодный свет. Спинки обитых бархатом стульев, казалось, были покрыты инеем. Внезапно он узнал себя в этой ложе. Он был крохотной молью, затаившейся в складках бархата на изгибе бордюра, и из своего уютного укрытия с жадным интересом изучал толпу в партере – нарядных женщин в черных платьях и мужчин в смокингах. Они рассеянно крутили головами, то и дело посматривая в сторону ложи и переговариваясь почти шепотом, и лишь изредка из этого осторожного жужжания вырывался чей-то вежливый смешок или сухой кашель. Постепенно он стал распознавать отдельные звуки, потом слова и затем целые фразы, которые выплывали из людской массы, как на поверхность бокала, наполненного шампанским, выплывают пузырьки воздуха.

– …фюрер должен появиться с минуты на минуту…

– …именно в Парсифале он окончательно…

– …да-да, именно так – окончательное решение…

– …что мне до еврейского бога…

– …гений Вагнера и сегодняшняя Германия как никогда…

–  …а кто дирижирует?..

– …где же Фюрер?..

– …имя дирижера не помню, но, надеюсь, не Клемперер…

– …ха-ха-ха… с жидовским засильем в музыке покончено…

Люди, произносящие эти слова, каждые полминуты бросали томительные взгляды в центральную ложу, украшенную по бокам двумя длинными красными полотнищами с черной свастикой на фоне белого круга. В какой-то момент толпа напряженно притихла, когда в ложе бенуара появился обрюзгший генеральский чин.

– Это кажется Геринг… Нет, что вы, Геринг будет с фюрером… Но где же он?

И они опять приподнимались со своих мест и смотрели в затемненное убранство ложи, их речи и жесты становились все громче и резче. Какая-то женщина в длинном крепдешиновом платье с тюрбаном на голове вдруг резко поднялась с места, взвизгнула и буквально выскочив из своего ряда, бросилась к выходу. Мужчина с моноклем, сидевший рядом с ней, пытался схватить ее за руку, она его оттолкнула. Ей преградил дорогу лейтенант внутренней охраны.

– Мне надо в туалет, – сказала женщина.

– Запрещено, – тихо, но твердо произнес лейтенант. – Фюрер должен появиться с минуты на минуту.

– Но мне очень надо, – она сделала резкое движение к выходу.

Офицер, не говоря ни слова, взял ее под локоть и с чуть напряженной улыбкой подвел к мужчине с моноклем.

– Ваша дама… – сказал лейтенант.

– У меня крутит живот, – пробормотал низкорослый толстяк с мучнистым лицом. – Мне надо срочно… позвольте…

– Оставайтесь на месте, – брезгливо бросил охранник. – Всем оставаться на местах до появления фюрера! – крикнул он.

Ропот в зале все нарастал. Стало нестерпимо душно. Женщины с нервно трепещущими веерами и мужчины с мятыми программками напоминали какое-то безысходное, бессмысленное метание птичьей стаи над городом, лишенным деревьев.

– …фюрер… Где он?…

– …Ганс, я сейчас обоссусь…

– …потерпи…Они должны снять блокаду…

– …моей жене надо по нужде…

– …мы уже ждем третий час, черт их возьми…

– …хотелось бы знать, по чьему адресу вы посылаете черта?..

– …это недоразумение…

– …мы будто в душегубке…

– …молчать!..

– …мне нечем дышать…

– …я не могу больше… не могу…

Моль, похожая на остро заточенный карандашный грифель, выбралась из бархатной лощины и бесшумно заметалась в глубине ложи. Внезапно по бордюру быстро пробежала мышка и замерла у самого края красного полотнища. Кончик ее носа повлажнел. Нарастающий запах пота дразнил ее непередаваемо.

– Крыса! – завизжал высокий женский голос.

И еще несколько голосов подхватили:

– Где? где?…

– Там, в ложе фюрера!

В наступившей тишине кто-то процедил:

– Визгливые куклы, им бы домашние водевильчики разыгрывать.

– Ганс, я описалась, я больше не могла… – всхлипнула женщина.

И тут же несколько человек зарыдали, а толстый мужчина, пробормотав «какой ужас», стал нелепо оседать в своем кресле, будто опара сползающая по краю кастрюли. Его соседи, зажимая носы, вскочили со своих мест.

– Всем сидеть! – заорал охранник, передернув затвор карабина.

В этот момент в центральной ложе ярко вспыхнул внутренний свет, и невысокий человек с аккуратно подстриженными усиками подошел к барьеру. На нем была новая, с иголочки темно-серая униформа. Весь партер и бельэтаж как по команде развернулись и замерли. В руке фюрера шевелился живой комок – маленькая пугливая мышка. Поражало ее сходство с вождем. Он, поглаживая мышь, медленно оглядел притихший зал, поморщился и поднял согнутую в локте левую руку. «Зиг хайль!» – как по команде, гаркнул партер. Женщины в вечерних платьях, с потеками краски под глазами, всклокоченные мужчины в смокингах и даже дирижер, который по роду службы должен был повернуться спиной к человеку в центральной ложе, – все они с невыразимым обожанием смотрели на Гитлера. Дирижер первым очнулся от этой эйфории и резко взмахнул рукой, приглашая музыкантов к исполнению гимна. Но почему-то вместо музыки слышался только шелест вееров и программок, хотя оркестр напрягался вовсю, а губы дирижера, высчитывая такты, нашептывали: «Дойчланд, Дойчланд юбер аллее…» Этот шелест накатывал, как прибой, то затихая, то вырастая до какого-то истеричного птичьего клекота, безжалостно бьющего по перепонкам…

Юлиан открыл глаза. Резкий порыв ветра мощным арпеджио промчался по листьям магнолии, раскинувшей тяжелые ветки прямо за окном его офиса. Он посмотрел на часы, было около пяти. Его правая щека, открытая солнцу, сильно нагрелась, а на левой осталась полосатая вмятина от жесткого рубчика диванного валика. Зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал он с хрипотцой в голосе.

– Что с тобой, ты не простудился? – спросила Виола.

– Я спал. Захотелось вздремнуть, и я прилег на диван, куда обычно сажаю пациентов.

– Ты не забыл, что мы сегодня идем в гости? Подарок я уже купила.

– Умница.

Юлиан зевнул, подошел к своему столу, достал из диспенсера влажную салфетку, развернул ее и приложил к лицу.

– Сон… – сказал он, потирая щеки, – сон…

Пятно

– Сколько Волику исполняется лет?

– Кажется сорок восемь. Ты идешь без галстука?

– Галстук ни к чему. Он гостей любит встречать в джинсах и сандалиях на босу ногу. Я не хочу выглядеть белой вороной.

– Между прочим, Ирена мне сказала, что у него будет этот целитель, о котором все говорят…

– Целитель?

– Помнишь, я тебе показывала его рекламное объявление на полстраницы в «Вестнике эмигранта»?

– Ах, этот… с польской фамилией.

– Его фамилия Варшавский. Думаю, он еврей, а не поляк.

– Он, кажется, родственник Волика?

– Дядя.

– Мой дядя самых честных… Слушай, Ключик. Я хочу тебе рассказать что-то очень интересное. Мне снился странный сон.

– У тебя пятно от вина на рубашке.

– Это не простое пятно, а даже очень драгоценное – Шато Латур 1982 года. Две тысячи за бутылку.

– Нет, милый, боюсь, что это дешевое каберне. Пять долларов за бутылку.

– Тогда я выброшу рубашку в мусор.

– Не спеши. Рубашка стоит намного дороже вина. Я ее попробую отмыть. Или отскоблить. Снимай. И надень другую. Так о чем ты только что хотел рассказать?

– Я уже не помню…

– Какой-то сон…

– Ах да… сон. Очень странный сон. Из времен Третьего рейха. Немецкий бомонд в старинном театре. Премьера какой-то оперы Вагнера. Появляется Гитлер с Евой Браун. Дамы визжат, потому что из ложи Гитлера прямо в партер прыгает крыса. Что было дальше – не помню.

– Действительно, странный сон. Ты это все не выдумал только что?

– Нет. Я просто кое-что вспомнил, когда ты сказала, что целитель этот – дядя Волика. У меня неделю назад был клиент. Старик лет под восемьдесят, немецкий еврей. Почти вся его семья сумела выбраться из Германии до того, как нацисты начали решать еврейский вопрос. И только дядя, всеобщий любимец, отказался уезжать. Ко времени прихода Гитлера к власти дядя был дирижером в опере – очень лояльным, полностью ассимилированным и, как ему казалось, всеми уважаемым, но немцы все равно отправили его в Дахау. Старик, видимо, разволновался, когда рассказывал свою историю… Так и вижу перед глазами его руку на диванном ролике. Она выбивала какой-то странный ритм, эта скрюченная рука, будто старик передавал в свое прошлое сигналы азбукой Морзе… Представляешь? Где моя расческа?

– Ну вот же, у тебя перед глазами…

– А сегодня мне в последнюю минуту позвонил клиент и отменил визит. Я решил воспользоваться моментом и почитать кое-какие материалы из последних журналов, но минут через пятнадцать страшно захотел спать, лег на диван и почти сразу уснул. Сон был удивительно отчетливым, но постепенно все детали улетучились. Загадочный старик…

– Жюль, ты попал в сеть его воспоминаний, ты это понимаешь?

– Я из одних сетей попадаю в другие, я весь опутан сетями, как старый сом, который из чистого любопытства вылез из своего укрытия, а его заарканили вместе с мелкой рыбешкой… и теперь – прощай, свобода…

– Бедный ты мой…

Целитель

– Покурим? – предложил Волик, довольно тучный розовощекий мужчина в жилетке цвета хаки с «газырями» и многочисленными накладными карманами. Он протянул Юлиану сигару.

– Монте-Кристо! – аппетитно произнес Юлиан, по-собачьи обнюхивая сигару со всех сторон. – Куба?

– Доминиканская республика. Но очень удачная партия, – сказал Волик, орудуя гильотинкой. Они стояли на площадке просторного патио, с которого открывался вид на глубокий каньон, и вдали, на его крутом склоне, словно светляки, вздрагивали и перемигивались своими окнами многочисленные домики.

– Пока дядя Сэм не помирится с отбившимся от стада Фиделем, придется курить подделки, – вздохнул Юлиан.

– Ваш дядя Сэм, как свирепый алабай, хочет один удержать большую отару овец. Но одному с таким хозяйством никак не справиться – обязательно какая-нибудь овца выбьется из стада…

Слова эти произнес средних лет мужчина, который секунду назад появился на патио. Высокий, подтянутый, он был гладко выбрит, его тщательно зачесанные назад волосы слегка курчавились на затылке, а удлиненные косые виски, резко заостренные книзу, придавали облику немного мефистофелевский вид.

– Одна овца погоды не делает, – усмехнулся Юлиан. – А не будь дяди Сэма в роли сторожевого пса, вся отара разбрелась бы куда глаза глядят…

– Потому что на большую отару нужна сила. Не один, а три сторожевых пса. Вот вам рецепт: Россия, Америка, Китай – тогда, возможно, и наступит мир во всем мире.

– Триумвираты – самая неустойчивая политическая организация. Власть, в отличие от водки, на троих не делится, – возразил Юлиан, выпуская в воздух облачко ароматного дыма.

Мужчина приготовился произнести очередную тираду, но тут вмешался Волик:

– Дядя Лева, я собирался вас познакомить. Это мой хороший товарищ Юлик Давиденко – психотерапевт, большой дока в своем деле. Я вам о нем рассказывал. Они со своей девушкой немного опоздали, и я не успел…

– Варшавский… – отрывисто произнес мужчина, протягивая руку, и тут же переспросил: – С девушкой? Мне показалось, что это ваша жена. Впрочем, я забыл… в Америке очень модно заводить гелфрендов, так кажется?

– Это не вопрос моды. Женитьба, как и научный труд, требует серьезного подхода. Я уже однажды обжегся и теперь предпочитаю не связывать себя узами. Отношения на уровне любовников, поверьте, часто бывают намного устойчивее…

– Да, так, конечно, легче, – согласился Варшавский.

– Дядя Лева, как насчет сигары? – спросил розовощекий племянник, добывая из газыря очередную торпеду.

– Никогда в жизни не выкурил ни одной сигареты, а тем более сигары, – резко бросил Варшавский. – Мои легкие можно выставить в музее Министерства здравоохранения как образцовые… Что касается ваших… не буду вам их подробно описывать, а то еще закашляетесь.

– Мы с Юликом вообще-то не курим, иногда сигарами балуемся – и то редко, на посошок, вместо последней, – оправдываясь, промямлил Волик.

Варшавский только рукой махнул.

На патио появилась Виола со своей подружкой Иреной. Ирена, стриженная под мальчика, полноватая, но выглядевшая весьма сексуально в своих белых легинсах, подпрыгивающей походкой устремилась к мужскому обществу. В левой руке, франтовато оттопырив пухлый мизинчик, она несла перламутрово-серебристый мундштук с сигаретой.

– Мальчики, дайте огонька…

– Еще одна курилка, – поморщился Варшавский.

– Ленард, – кокетливо замурлыкала Ирена, – не будьте столь строги. Я слабая женщина. У меня есть недостатки. Это один из них.

– Один из многих, – поправил Варшавский.

– Правда?.. – Ирена чуть растерялась и пожала плечами. – Может быть, вы откроете мне секрет. Я…

– Это тема особого разговора, – перебил ее Варшавский, – но просто для примера могу вам сказать вот что… – Он замолчал и долгим гипнотическим взглядом уставился на Ирену. – Вы волосы под мышками бреете? – неожиданно спросил он.

Ирена густо покраснела.

– Ну конечно, – ответила она, робко поднимая руку и показывая нежную, как «птичье молоко», кожу.

Виолетта, стоявшая рядом, прыснула в ладошку.

– Вам… – сказал Варшавский и опять сделал долгую паузу, – вам в особенности, брить волосы нельзя ни в коем случае.

– Почему? – тихо спросила Ирена.

– Как вы думаете, для чего Бог сделал физические тела людей именно такими – с густым волосяным покровом подмышками и на лобке? Отвечаю: потому что рядом расположены органы внутренней секреции и проходят жизненно важные лимфатические узлы. Сбривая здесь волосы, вы оголяете защиту молочной железы. А это – рак!

Последние слова он произнес на повышенных тонах, словно выговаривал нерадивой ученице.

– Я думаю, вы ошибаетесь, – вступилась за подругу Виола. – Я кое-что об этом читала. Женщины во всем мире выбривают волосы, делают эпиляцию, и я не слышала, чтобы медики предупреждали об опасности.

– Милая моя, – снисходительно сказал Варшавский, – вы еще молоды и легко попадаете под влияние варваров-врачей, многие из которых – не все, конечно, связаны одним мафиозным узлом. Если бы вы знали, скольких безнадежно больных людей я лечил и успешно вылечил! Сотни и сотни… возможно, тысячи. Ко мне обращались шишки из правительства, жены министров. Я обладаю такой энергетикой, что могу творить чудеса, но если человек игнорирует, запускает… Как вас зовут?

– Виолетта, – она смотрела на него с вызовом и даже чуть враждебно.

– Ваше имя… – он замолчал, пристально ее рассматривая. – Цвет вашего имени почти полностью совпадает с доминирующим цветом вашей ауры. Вам нравится ваше имя?

– Нет. Я предпочитаю, чтобы близкие люди называли меня Виолой.

– Ясно, – отрывисто сказал Варшавский. – Так вот, Виолетта, ваша приятельница… – он сделал паузу, потом перевел взгляд на Ирену и добавил чуть мягче, обращаясь уже непосредственно к ней: – Вы не расстраивайтесь, я был резок, но я хочу вам помочь. Приходите ко мне на консультацию.

И он, величественно развернувшись, вошел в дом.

– Ну что, фиолетовая ты моя, минут через пятнадцать поедем? – спросил Юлиан, подсаживаясь на диван, где Виола вполголоса разговаривала с подругой.

– Поведешь машину? – с робкой надеждой спросила она.

– Поведу. В отличие от тебя, я выпил полторы стопки бурбона и вовремя остановился, так как увидел, что твои щечки подозрительно порозовели.

– Детки мои… – осоловевший Волик плюхнулся на диван рядом с ними. – Сделайте милость, подбросьте дядю. Он ведь где-то рядом с вами живет. Я его привез, но назад везти не могу. И потом, я его боюсь. Ясновидец!

– Неужели больше некому его отвезти? – спросила Виола шепотом, хотя грозного гостя поблизости не было.

– Некому. Вы у нас одни из киношного царства.

– Мы его можем отвезти прямо на Юниверсал студию, пусть покажет им свои шаманские кунштюки! – громко произнес Юлиан.

В эту минуту в комнату вошел Варшавский. Он вытирал руки бумажным полотенцем и направлялся к дивану, где сидела притихшая компания.

– Поедем, Волик, – решительно сказал он. – Я не люблю поздно ложиться.

– Дядя Лева, вас ребята отвезут. Я перебрал немного. Варшавский перевел взгляд на Юлиана с Виолой. Юлиан

сидел, как кролик.

– Конечно мы вас прихватим, – очаровательно улыбнувшись Варшавскому, сказала Виола и, повернув голову к Юлиану, добавила: – Правда, милый?

Эволюция

– Что это за машина? – спросил Варшавский. Он устроился на переднем сиденье рядом с Юлианом, рассматривая освещение на приборной доске с таким видом, как будто перед ним играла своими бликами аура живого существа.

– Это BMW, пятисотая модель.

– Давно она у вас?

– Шестой год. Это машина Виолетты. Я обычно езжу на другой…

– Когда включаете кондиционер, появляется странный свистящий звук. Верно?

– Да, а как вы…

– И аккумулятор у вас вот-вот умрет. Хотя внешне вроде никаких признаков нет, но машина заводится с некоторым усилием. Правильно?

– Как заводится, вы, конечно, слышали, когда садились в машину, тут секретов нет. А вот про свист как догадались?

– Я не догадался. Я знаю наверняка. Проверьте регулировку приводного ремня и поменяйте аккумулятор. Поймите, ваша машина – это не груда железа, пластмассы и проводов. Она тоже прошла эволюцию, как и вы. Первые

фордовские модели были в своем роде неандертальцами. А чем отличались от нас первобытные люди? Неуклюжестью походки, плохим знанием окружающего мира, примитивизмом и так далее. Зато современные автомобили так напичканы электроникой и новейшими технологиями, что они по своим функциям приближаются к управляемым роботам. К счастью, машины еще не научились мыслить, но какая-то примитивная индивидуальность на уровне осязательном у машин существует. Понимаете, что я хочу сказать? Если вы садитесь в машину в гневе на своего начальника или поссорившись с женой – эта негативная энергия не варится внутри вас, как бульон на медленном огне. Она липнет ко всему, что нас окружает. К людям – в первую очередь, но и бездушные предметы впитывают ее тоже. У меня дома хранятся кое-какие вещи, принадлежавшие моим покойным родителям. Среди них есть помазок, которым брился мой отец. Каждое утро в течение многих лет он намыливался этим помазком. Был он раздражен или спокоен, температурил или ощущал бодрость и радовался жизни – помазок клонировал, выражаясь модным сегодня термином, энергетические импульсы той или иной окраски и сохранял их в своих молекулярных порах. Каждый раз, когда я беру его в руки, он рассказывает мне об отце больше иного летописца и, поверьте, ярче. Многие ошибаются, полагая, что неорганические объекты мертвы. Мертвых предметов нет! Понимаете? Вещи, в определенном смысле, потакают нашим привычкам. Особенно вещи, связанные с людьми, вещи, которые служат людям. Ну, это особая статья, не хочу вас сильно отвлекать своими разговорами, вы за рулем.

– А я не за рулем, – сказала Виола.

Варшавский рассмеялся.

– Ладно, задавайте мне вопросы. Только учтите, кое о чем я принципиально не говорю. Есть табу, я не могу их преступать…

Виола немного подалась вперед со своего заднего сиденья, поднимая ладошку, как примерная ученица:

– У меня, может быть, несколько личного характера вопрос: фиолетовый цвет моей ауры – это хорошо или плохо?

– Нормально. Ваш фиолетовый частично переходил в красноватый оттенок, потому что цвет вашей ауры был осложнен несколькими факторами. Для вашего внутреннего состояния в тот момент это было нормально. Небольшой сумбур в мыслях… легкий адреналиновый толчок, связанный с попыткой защитить подругу от агрессора. Вообще фиолетовый оттенок в ауре говорит о сложности духовного мира, об исканиях, которые могут привести человека либо к духовному балансу, либо – наоборот – оставить его в состоянии внутреннего разлада. На самом деле, видеть ауру человека может научиться каждый второй. А вот прочитать ее, понять, как аура отражает наши судьбы – это дано далеко не всем.

– Вы один из этих «не всех»? – спросил Юлиан.

– Да. Я обладаю даром ясновидения и при случае смогу вам продемонстрировать свое мастерство.

– А знаете, к нам пару лет назад одна гадалка приезжала. И она тоже меня разглядывала, но увидела мою ауру совсем в другом цвете.

– Ну, я вам так скажу: от дефицита гадалок мир никогда не страдал. У меня на этот счет есть своя присказка: на десять шаманов – девять шарлатанов. Ауру можно чувствовать, а можно видеть, но и этого мало. Надо понимать, почему комок энергии может неожиданно поменять свою цветовую окраску или напротив – сохранять ее очень долгое время. Аура человека одухотворенного, получающего радость, оттого что он отдает людям часть своего богатства, а не берет у них положительную энергию, пополняя запасы своего нарциссизма, – больше тяготеет к белому цвету. Понимаете? Матерь Божья была вся окружена этим солнечным, не разделенным на составляющие светом. Но подобное дано очень немногим. Аура неординарного человека – это как страница черновика, на которой продвинутый экстрасенс может прочитать Божий замысел, еще нераскрытый, еще созревающий в недрах души…

– А почему в газетном объявлении вы называетесь Леонардом, хотя племянник зовет вас дядей Левой. Кто вы на самом деле? – спросила Виола.

– На самом деле я Лев Варшавский, но когда мне принесли верстку объявления на утверждение, я прочитал и понял, что читатель может подумать, будто в Америку привезли льва из варшавского зоопарка. Собственно, на этот факт мне указали газетчики, поэтому я поменял Льва на Леонарда. Но оказалось, в вашей Америке это имя часто произносят пропуская букву «о». Американцы любят упрощать…

– Не расстраивайтесь, – подал голос Юлиан, – мое благородное имя тоже претерпело странные изменения. По-английски я Джулиан, но моя заботливая подруга меня офранцузила. Я стал Жюльеном, а в редкие интимные минуты мое имя приобретает собачий оттенок: Жюлька или Жюленок.

– Что ты болтаешь, Юлиан? Не слушайте его, Ленард. Он эгоист и жуткий циник. А можно я буду вас называть Леоном?

– Она и ваше имя офранцузила, берегитесь, господин Варшавский.

– А почему появился этот французский вариант? – спросил Варшавский и в первый раз повернул голову назад, с любопытством рассматривая сидящую в полумраке Виолу.

– Не знаю… Я люблю французские фильмы, литературу, и вообще, хотела бы жить в Париже. Может быть, я в прошлой жизни была француженкой…

– Parlez-vous francais?» [1]

– «Parlez» – слишком громко сказано…

– Она болтает почти без акцента, – скороговоркой произнес Юлиан. – Так меня уверял один наш знакомый – портной из Бердичева. Сам-то он по-французски ни бум-бум, но его прабабушкой была Эвелина Ганская.

– Юлиан! Ну что ты несешь? – с деланной досадой сказала Виолетта, пряча улыбку.

– Comment allez-vous, madame? [2] – неожиданно спросил Варшавский.

– Мадемуазель. Так правильнее. А вы, оказывается, говорите по-французски?

– Это просто школьные воспоминания, – усмехнулся Варшавский. – А будете вы называть меня Леон, Леонард или Лев – мне все равно. Эти слова по сути синонимы одного имени.

Юлиан включил поворот и начал менять ряд, чтобы уйти с фривея. Неожиданно справа, чуть ли не впритирку к нему, промчалась на большой скорости машина. Юлиан невольно сделал резкий флип-флап рулем и тут же весь покрылся потом.

Варшавский заметил его состояние.

– Не волнуйтесь, – сказал он, – пока я нахожусь в этой машине, никакой аварии не случится, даже если машину развернет против движения.

– Вы заколдованы? – спросил Юлиан.

– Нет, я просто не выполнил до конца свою задачу здесь, на земле. Поэтому я как бы застрахован… – он многозначительно поднял вверх указательный палец и добавил: – там…

– Надежная страховка?

– Вполне. Главное, не нарушать условия страхового полиса…