Текст книги "Максимилиан Робеспьер"

Автор книги: Анатолий Левандовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Максимилиан жадно читает.

«…Первый, кто, оградив клочок земли, осмелился сказать: «Эта земля принадлежит мне», – и нашел людей, которые были настолько простодушными, чтобы поверить этому, был истинным основателем гражданского общества. Сколько преступлений, сколько войн, сколько бедствий и ужасов отвратил бы от человеческого рода тот, кто, вырвав столбы или засыпав рвы, служившие границами, воскликнул бы, обращаясь к людям: «Берегитесь слушать этого обманщика! Вы погибли, если забудете, что плоды принадлежат всем, а земля никому!»

Эти проникновенные слова открывали юноше новый мир, заставляли иными глазами смотреть на все окружающее.

Бедный стипендиат коллежа, самолюбивый и скрытный, издавна привык молчаливо наблюдать. Много горя и несправедливостей он видел в Аррасе, еще больше познал их теперь. Прогуливаясь по берегам Скарпа в далекие дни детства, Максимилиан невольно сталкивался с беспросветной нуждой и отчаянием землепашцев – грязных, оборванных, потерявших человеческий облик. Разве можно забыть их жалкие лачуги, их голодные, изможденные лица? Робеспьер знал, что пищей им служат грубый хлеб и коренья, что большую часть своего скудного урожая они отдают другим. Но он помнил также и дворец господина Конзье, аррасского епископа, которого вместе с дедом ходил благодарить за устройство в коллеж. Помнил роскошь его гостиной, изысканность облачения и ту узкую, холеную, белую руку, целуя которую он ощущал приятный, едва уловимый аромат.

А здесь, в Париже? Какой потрясающий контраст между чистыми, нарядными кварталами центра и окраинами, рабочими предместьями! Кажется, что это два различных мира! Гуляя со своим другом, Максимилиан не раз встречал группы худых почерневших людей в лохмотьях; они напоминали ему крестьян, виденных в детстве; он знал, что это рабочие мануфактур, несчастные, которые трудятся почти круглые сутки, чтобы заработать скудное пропитание. Он невольно сопоставлял этих оборванцев с раззолоченными дамами и господами из королевского поезда.

Почему, почему все это так?.. Бывало, Максимилиан подолгу ломал голову над вопросом, казавшимся неразрешимым. Теперь в сочинениях Жан Жака он находил разгадку. Нарушено естественное право, объяснял учитель. Сильные и жестокие захватили то, что должно принадлежать всем. Общество ушло так далеко вперед, несправедливость настолько его пронизала, что возврат к золотому веку невозможен. Но если нельзя уничтожить частную собственность, если нельзя вернуть людей к полному равенству, то можно и должно устранить существующее крайнее неравенство или, во всяком случае, значительно уменьшить его. Разумный общественный договор с монархом – выразителем интересов подданных – вот путь к разрешению этой задачи.

Как все ясно, логично! И главное, вполне осуществимо! Даже пропадала горечь при воспоминании о встрече с Людовиком XVI: ведь от нового короля ожидали реформ, на него возлагали большие надежды. И кто знает, быть может, личное впечатление Максимилиана не отвечало действительности, быть может, этот толстяк с тусклым взглядом окажется способным понять и воплотить программу учителя.

Толстяк явно не хотел оправдывать надежд юного Робеспьера. В мае 1776 года страна была взбудоражена известием об отставке министра-реформатора Тюрго. Эта новость обсуждалась всюду, в том числе и в Луи-ле-Гран. Говорили, что виной всему придворная интрига, в которую замешана королева. В действительности дело обстояло серьезнее и основа его была несравненно глубже.

Опальный министр был человеком незаурядным. Последователь физиократов, проникнутый идеями Просвещения, он лучше многих видел и понимал существо происходивших во Франции процессов.

Он видел, что страна вступила в острый конфликт с феодальной системой регламентов и ограничений.

Он понимал, что ослабить социальные противоречия, таившие страшную угрозу для абсолютной монархии, можно лишь уменьшив неравенство сословий и установив более равномерное распределение налогового бремени. Став генеральным контролером финансов, Тюрго провел ряд важных реформ, которые, останься они в силе, могли бы способствовать развитию капитализма и сгладить на первое время многие острые углы. Тюрго отменил стеснения хлебной торговли, ликвидировал барщины, уничтожил цеховые корпорации. Многие виды торгово-промышленной деятельности освобождались от феодальной опеки. Но при этом, желая найти выход из тяжелого финансового положения, министр-реформатор посягнул на святая святых и запроектировал обложить постоянным налогом привилегированные сословия. Это его и погубило.

Придворные негодовали и требовали крутой расправы с министром. В Бастилию его! На цепь! Ишь, что задумал! Рупором настроений придворной камарильи стала королева. Слабый и нерешительный Людовик тотчас же спасовал. На цепь генерального контролера не посадили, но отставку ему вручили немедленно. Все реформы были отменены.

Самые противоречивые мысли волновали Римлянина. Почему так не совпадают теория и действительность? Почему убирают тех, кто полезен обществу, и оставляют тех, кто ему вредит? Почему по всей стране происходят волнения крестьян? После знакомства с трудами Руссо многое казалось понятным. И все же… Жизнь шла совсем не тем идеальным путем, как предрекал «Общественный договор». Трактаты Руссо не давали ответов на все вопросы. Едкая мысль Жан Жака дразнила воображение, но раскрыть ее полностью Максимилиан не мог. Кто объяснит ему все до конца? Уж конечно, не его наставники! И опять ночами напролет он погружается в книги учителя, опять перечитывает то, что уже так много раз читал.

И вдруг удар грома поражает его. Яркая вспышка молнии ослепляет мозг… Страница дрожит в руке… Вот оно, то, чего он искал и не мог найти! Вот слова, которые облекают в плоть все недосказанное и недопонятое:

«Мы приближаемся к кризису и к эпохе революции…»

…Максимилиан сидит на кровати, застывший как изваяние. Он не видит, что свеча догорела и погасла. Он ничего больше не видит и не чувствует. Он теперь знает только одно: ему необходимо, совершенно необходимо встретиться с учителем и говорить с ним. Он добьется этого во что бы то ни стало.

Он становится все более рассеянным и нелюдимым. Товарищи не узнают его. Камилл долго и тщетно пытается выведать причину непонятной перемены. Но Максимилиан отвечает односложно. Нет, даже Камиллу он не может доверить самого сокровенного, того, о чем следует говорить только с учителем. Демулен раздраженно пожимает плечами. Подумаешь! Земля не сошлась клином! Тоже нашелся гордец! Первый ученик!.. Есть люди и поинтереснее его. Вот, например, Фрерон: он веселый, беззаботный, у него водятся деньги. С ним можно неплохо провести время.

И длинноволосый Камилл теперь все чаще уединяется с Фрероном. Искоса он поглядывает еще иногда на своего недавнего друга. Что он? Ревнует? Мучается угрызениями совести? Нет, ничего похожего! Кажется, он не считает себя ни в чем виноватым! Ну и бог с ним!..

Коллеж остался позади. Он окончен с наградой и похвальной грамотой. Там теперь учится младший брат Максимилиана, Огюстен, которого удалось устроить на место, ставшее вакантным.

Римлянину двадцать лет. Подросток превратился в юношу, гимназист – в студента. Он слушает лекции на юридическом факультете Сорбонны. Как и прежде, Максимилиан всецело занят учебой. У него нет друзей. С Камиллом он не встречается. На своих собратьев по учебе смотрит свысока.

Глупцы! Чем заняты они? Они пропускают лекции и ведут безалаберную жизнь. Чередуя попойки с любовными приключениями, они сидят по нескольку лет на одном курсе и смотрят на занятия, как на тяжкое бремя. Но тогда к чему же учиться? Максимилиан не может этого понять.

Нет, он не таков. Он всегда строг к себе. Он очень экономен; впрочем, его средства настолько ничтожны, что без крайней бережливости бедному стипендиату не протянуть. У него, так заботливо следящего за своей одеждой, нет даже порядочного костюма.

Ну и что ж! Быть может, это к лучшему: он всегда имеет благовидный предлог для отказа от нежелаемой встречи. А для той встречи, о которой он так мечтает, ему не нужен выходной костюм!

Максимилиан узнал, где квартирует Руссо. Теперь он часто ходил на улицу Платриер и следил за темным подъездом. Там, на пятом этаже, на чердаке живет учитель… Сколько людей ежедневно проходило через этот подъезд! Но его Максимилиан так и не дождался. Юноша не знал, что Жан Жак был тяжело болен.

Максимилиан горячо верил в свою будущую профессию – профессию адвоката, защитника всех обездоленных и угнетенных. Без сомнения, учитель одобрил бы его выбор. Юный студент с головой погрузился в изучение сложной и тонкой юридической науки. Как и в коллеже, он чувствовал, что одних лекций ему недостаточно. Но интересной литературы оказалось мало. Тем с большей радостью обнаружил он в одном многотомном сборнике небольшую работу под заглавием «План уголовного законодательства». Читая ее, Робеспьер быстро установил, что она написана под влиянием хорошо известного ему «Трактата о преступлениях и наказаниях» Беккариа. Но каков язык! Какие формулировки! И главное, какие выводы! Автор утверждал, что законы созданы богачами в целях угнетения бедняков. Он объявлял, что бедняки не должны подчиняться этим законам, что они имеют полное право на восстание против своих угнетателей. Максимилиан был поражен. Это, конечно, в духе Руссо, но как резко и смело сказано! Он посмотрел на титульный лист: имени автора проставлено не было. С трудом удалось выяснить, что книга написана неким доктором Маратом. Робеспьер заинтересовался Маратом и вскоре сумел о нем кое-что разузнать. Оказалось, Жан Поль Марат человек уже зрелый, с вполне сложившимися взглядами. Года три назад, находясь в Англии, он выпустил другую книгу, «Цепи рабства», – яркий памфлет против абсолютизма. Он был врачом и физиком, имел звание доктора медицины и совершил ряд выдающихся научных открытий. Но королевская Академия наук отнеслась враждебно к исследованиям Марата, а печать замалчивала его труды. В то время Максимилиан, удивлявшийся Марату, и не подозревал, насколько будущее свяжет его с этим замечательным человеком.

Великий мыслитель Жан Жак Руссо всегда оставался бедняком. Он прожил жизнь бездомного скитальца, полную тяжелого труда, горечи, обид и разочарований. Старость подкралась незаметно. И когда она вдруг нанесла удар, дряхлеющий философ, гению которого поклонялись Франция и Европа, немощный и больной, ясно понял: ему грозит голодная смерть, ибо он не в состоянии прокормить себя и жену. Над ним тяготел указ об изгнании, он ждал со дня на день репрессий и не имел сил ничего предпринять. Отчаяние овладело им. И гордая рука, никогда не принимавшая благодеяний, начертала строки, потрясшие тех, кому удалось их прочитать.

Руссо просил о приюте, где бы он смог провести дни своей старости. Он соглашался на любые условия: пусть его держат в заключении, поместят в госпиталь или отправят в пустыню; пусть окружающие будут бездушны и фальшивы – на чистосердечие он не рассчитывает; пусть его одежда будет самой дешевой, а пища – самой простой; все он приемлет с радостью и смирением.

Этот вопль души он отправил ряду лиц, на содействие которых рассчитывал. На призыв философа быстро откликнулся один из его именитых почитателей – маркиз Рене де Жирарден.

Среди владений Жирардена имелось поместье Эрменонвиль, расположенное неподалеку от Парижа, на лоне живописных лесов и лугов. Сюда-то и приглашал маркиз бедного философа. В его распоряжение предоставлялся небольшой павильон близ замка, спрятавшийся в тени заросшего парка, природа которого должна была напомнить Жан Жаку пейзажи и образы из его произведений.

Мог ли устоять боготворивший природу Руссо против столь заманчивого предложения? Он согласился воспользоваться гостеприимством маркиза. Эрменонвиль, на который сменял он теперь свой чердак на улице Платриер, стал его последним прибежищем.

Воззвание Руссо не сохранилось в тайне. Оно распространялось по рукам и стало известно многим. Весной 1778 года прочитал его и Максимилиан Робеспьер. Нервы юноши не выдержали. Рыдания сдавили его грудь. Целый день провел он в страшной тоске, среди горьких размышлений.

Так вот что! Оказывается, учитель страдал, страдал тяжко, нуждался в помощи, быть может, находился на краю гибели. А он?.. Он, которому учитель дороже всех на свете, торчал перед подъездом его жилища и трусливо ожидал, не решаясь войти. О, если бы он знал, если бы он только мог догадаться! Но что говорить о прошлом? Надо действовать. Встреча с Руссо для него необходима, иначе он все равно не найдет себе места, не узнает покоя. Надо разыскать учителя. Надо лететь к нему, не останавливаясь ни перед какими препятствиями. Завтра? Нет, до завтра ждать он не может. И Максимилиан, узнав о новом местопребывании Руссо, без промедления отправился в путь.

Вдоль тенистой аллеи эрменонвильского парка медленно шли двое. Высокий худой старик опирался на плечо хрупкого юноши с бледным лицом и внимательными светлыми глазами. Долго длилась их тихая беседа. Они несколько раз успели обойти парк, сидели на траве у острова Тополей, опять гуляли. Взгляд Руссо просветлел, морщины на его челе разгладились. Последние годы он был замкнут и необщителен, с новыми людьми сходился плохо и здесь, в Эрменонвиле, тщательно избегал докучливых собеседников. Но этот юноша, внешне такой холодный и подтянутый, чем-то взял его. Чем? Быть может, искренностью, которая светилась в его глазах? Невидимая волна взаимного доверия постепенно окутала их. Жан Жак, очень сдержанный в начале беседы, незаметно преобразился. Он чувствовал себя так легко и свободно в обществе юного студента. Студент ищет правду жизни? Ему нужны ответы на все недомолвки в произведениях Жан Жака? Хорошо. Он сообщит ему много такого, о чем не говорил ни с кем. Чутье подсказало философу, что он передает свои идеи в верные руки. Он верил в молодежь. Будущее за ней. Пусть же этот молодой человек примет его завещание…

Только к вечеру, когда прохлада спустилась в аллеи и роса стала появляться на траве, утомленный учитель закончил свои излияния перед неизвестным учеником. Он обнял его на прощание, пожелал успеха в работе и сам закрыл за ним калитку парка.

Что же касается содержания беседы, то оно осталось вечной тайной. О нем знали лишь двое. Один из них – Жан Жак Руссо – умер всего месяц спустя после этой встречи, другой – Максимилиан Робеспьер – навсегда сохранил в своем сердце сказанные ему слова и никому о них не поведал.

Он совершенно изменил свои планы на будущее. Когда-то, полный честолюбия, он стремился стать первым учеником, с тем чтобы обеспечить себе карьеру в Париже. Работа в столице с большими возможностями служебного продвижения казалась ему пределом мечтаний.

Теперь ученик Руссо смотрел на жизнь совсем иначе. Нет! Не привлекают его более ни Париж, ни карьера. Он вернется в родной Аррас, в провинцию, к простым людям. Там в повседневных трудах он лучше познает жизнь и принесет несравненно больше пользы. Там, вдали от столичной суеты, он лучше осмыслит все, что узнал здесь. Он не знает, что будет дальше, но пока необходимо сделать именно так. Решение созрело.

И Робеспьер нетерпеливо ждет дня отъезда. Он считает дни и часы. Париж, замкнувшийся в тесноте нескольких улиц, кажется ему все более чужим: душою и мыслями он в Аррасе.

Глава 2

Аррас

Солнечный луч, пробиваясь через щель в ставне, скользнул по подушке и заиграл на лице спящего. Максимилиан сильно зажмурил глаза, потом открыл их и быстро вскочил с постели.

Проспал! Уже девять часов! В Париже с ним этого никогда не бывало. Здесь, среди бесконечных попечений со стороны близких, можно совсем разлениться. Максимилиан быстро распахнул окно и снова зажмурился от яркого света. Спокойная радость наполнила его душу. Как хорошо, как упоительно хорошо!.. Вот он, его родной Аррас, тихий и лучезарный. Прищурив слабые глаза, Максимилиан глядит в окно.

Тишина. Тишина удивительная, непривычная после долгих лет, проведенных в столице. И на улице почти нет прохожих. Лишь молочница нагружает свою тележку да седоусый сержант плетется во Дворец правосудия.

Максимилиан смотрит вслед старому служаке. Скоро и ему предстоит направить свои стопы туда же. Во дворце разместился Совет Артуа – высшая судебная палата провинции.

…Чуть слышно скрипят ступени. Дверь приотворяется чуть-чуть, потом распахивается, и стройная девушка в черном бросается ему на шею. Это сестра Шарлотта, фактический хозяин семьи. Хозяин несколько деспотичный: слишком уж любит она братьев и смотрит на них как на свою безусловную собственность.

Много печального рассказала Максимилиану сестра. Жизнь в Аррасе была нелегкой: скудных средств, которыми помогали родственники – сами люди небогатые, – едва хватало. Бедствия не покидали осиротевшую семью, смерть не хотела с ней расставаться. Нет больше старика Карро, вложившего столько души в заботу о внуках: нет младшей сестры, хохотушки Генриэтты, с которой когда-то Максимилиан бегал по парку, которой показывал с детской гордостью своих голубей и воробьев, свои драгоценные, заботливо собираемые гравюры.

Да, смерть не дает пощады ни старым, ни молодым, а на долю живых печали и слез выпадает гораздо больше, чем радости и веселья. Максимилиан хорошо знал это.

Можно до бесконечности говорить, вспоминать, плакать и смеяться. Первые дни проходят незаметно. Однако не довольно ли? Не в его обычае предаваться сладостной лени. Едва отдохнув после приезда, Максимилиан спешит приступить к долгожданной практике. 8 ноября 1781 года его принимают в коллегию адвокатов при Совете Артуа.

Коллегия состояла из нескольких десятков официальных защитников. Однако наиболее важные и интересные дела разбирались небольшим количеством старых, искушенных юристов, оставлявших прочим членам коллегии повседневную мелочь. Вследствие этого новичку, если он не был безразличен к своим успехам, приходилось постоянно бороться с интригами собратьев, добиваясь для себя тех дел, которые отвечали его наклонностям и интересам. Все эти затруднения пришлось преодолеть и молодому Робеспьеру. Положение его осложнялось еще и тем, что столичное образование и долгое отсутствие в родном городе, равно как и замкнутый, скрытный характер, ставили его особняком среди коллег, злобно высмеивавших его первые неизбежные промахи.

16 января 1782 года должно было состояться первое выступление Максимилиана в суде. Он ждал этого дня, ждал с нетерпением, но теперь, когда день пришел, не испытывал особенного подъема.

Не то чтобы он боялся. Нет, бояться ему было нечего. Блестяще окончивший Сорбонну, Максимилиан хорошо усвоил юридические науки. Кроме того, он прошел неплохую стажировку у прокурора парижского парламента. И тем не менее он испытывал неприятную скованность.

Дело было незначительное и не очень верное. Как отнесется суд к его аргументам? А главное, как примет его аудитория? Говорят, что первый успех или неуспех предрекает будущее. Готовясь отправиться во Дворец правосудия, Максимилиан с особенным вниманием отнесся к своей внешности: отутюжил старый камзол, выровнял батистовое жабо, отшлифовал серебряные пряжки на туфлях. Посмотрел в зеркало и остался доволен. Ну, с богом!..

Свое первое дело Робеспьер проиграл, да и выиграть его было трудно. Его противник – старая судейская крыса – изощрялся в крючкотворстве, сам казус был также весьма сомнителен. Не это обеспокоило начинающего адвоката. Ему показалось, что он не нашел контакта с публикой.

Действительно, обыватели, жадные до театральных эффектов, были разочарованы его несколько холодной, поучающей речью, изобиловавшей отвлеченными понятиями и к тому же не очень внятно произнесенной. Эта речь показала некоторые из качеств, характерных для ораторской манеры Робеспьера. Остро, хотя и затаенно, переживая свои неудачи, много работая над текстами речей и над своей дикцией, будущий депутат Конвента постепенно избавится от ряда недостатков, вызывавших смех не только в аррасском суде, но и потом, в зале Учредительного собрания. Однако он никогда не откажется от спокойного, лишенного блеска, но убеждающего весомостью своих доводов основного тона речи, который станет неотделимым от Робеспьера-оратора и который народ будет принимать охотнее, нежели пылкую импровизацию самых прославленных говорунов.

Первая неудача огорчила, но не обескуражила. Терпение, труд, упорство – этому учил великий Руссо. Отступать нельзя. Надо бороться и победить.

Он продолжает выступать и постепенно добивается перелома. И если злоба его старших коллег неуклонно растет, то только лишь потому, что Максимилиан становится все более популярным адвокатом и находится все больше желающих передать свою тяжбу в его руки.

Помимо убедительности его защиты и успешного завершения опекаемых им дел, здесь немаловажную роль сыграло и то, что Робеспьер очень осторожно выбирал дела и брался только за те, которые представлялись ему безусловно справедливыми; в противном случае он твердо отказывал своему клиенту.

И вдруг о нем заговорила вся провинция.

Некий гражданин города Сент-Омера, по имени Вис-сери, следивший за учеными новинками, вычитал где-то о громоотводе – изобретении великого американца Бенджамина Франклина. Восхищенный Виссери стал пропагандировать громоотвод среди соседей и сам первым водрузил его на крыше своего дома. Однако этот акт возымел последствия противоположные тем, на какие рассчитывал Виссери. «Благодарные» соседи подали жалобу, в которой заявляли, что хитроумное сооружение сделано с целью вызвать пожары в соседних домах. Местные власти, не слишком разбираясь в столь мудреных делах, охотно вняли доводам жалобщиков и предписали немедленно убрать громоотвод. Виссери решил не сдаваться. Он подал апелляцию в аррасскую судебную палату. Максимилиан охотно взялся за дело Виссери, видя в нем весьма удобный повод для публичного выступления против мракобесия и косности, царивших в провинции. В защиту Виссери аррасский адвокат вложил всю свою энергию. Его тщательно продуманная речь вызвала аплодисменты, и дело было выиграно. Позднее Робеспьер написал самому изобретателю громоотвода, находившемуся на территории Франции. К письму, прославлявшему Франклина и его открытие, был приложен экземпляр речи по делу Виссери.

Дело Виссери было первой серьезной победой Максимилиана. Известность, о которой он некогда так мечтал, переступила порог его жилища.

Вслед за признанием мог бы прийти и материальный успех. Большинство коллег Максимилиана стремились прославиться прежде всего потому, что слава давала деньги. Еще бы! Адвокату, замеченному обществом, выгодные дела плыли в руки. Он спокойно мог выбирать те, что давали наибольшие барыши.

Не таков был юный Робеспьер. Тот, кого впоследствии справедливый глас народа окрестил Неподкупным, был бескорыстен с самого начала своей деятельности и зачастую, берясь за защиту бедняка, не только отказывался от гонорара, но и сам помогал своему клиенту.

Для него принципы были дороже всего на свете. Самыми же главными из них он считал свободу и право на жизнь.

Аррасский епископ, давно благоволивший к Робеспьеру, предложил ему завидное место члена гражданского и уголовного трибунала.

Максимилиан согласился и образцово выполнял свои обязанности. Но однажды ему пришлось подписать смертный приговор убийце. Улики были неопровержимы, и не оказалось ни малейшей возможности смягчить наказание.

Вернувшись домой, подавленный и разбитый, Максимилиан два дня не прикасался к пище. Он не желал слушать утешений.

Я хорошо знаю, – говорил он, – что преступник виновен, но осудить на смерть человека… Что может быть более священного и неприкосновенного, чем человеческая жизнь! Защищать угнетенных против угнетателей, отстаивать интересы слабых против сильных, которые эксплуатируют и утесняют их, – вот долг каждого, чье сердце не заражено эгоизмом и корыстолюбием. Мое призвание – охранять жизнь человека, а не посягать на нее.

И он без колебаний отказался от выгодной должности.

По ходу своих занятий молодой адвокат все чаще сталкивался с бытом простого народа. Ему неоднократно приходилось вести тяжбы крестьян. Теперь он гораздо лучше понимал многое, что раньше как-то ускользало из поля зрения. По мере того как Максимилиан знакомился с феодальным правом, ему становились ясны причины нищеты, царившей в деревнях, окружавших Аррас.

Французский крестьянин, в ходе столетий добившийся освобождения от личных повинностей, остался, однако, полностью зависимым от помещика по земле. Феодалы считались собственниками всей обрабатываемой земли, а крестьяне лишь ее держателями. За пользование наделом крестьянин должен был платить помещику чинш – регулярный денежный взнос – и сверх того давать оброки натурой, доходившие до четверти, а то и до половины снятого урожая. Страшным бичом было сеньориальное право охоты. Крестьянин не только не смел под страхом смерти истреблять зайцев, кроликов, куропаток, разгуливающих по засеянным участкам, но должен был содержать их, предоставляя им опустошать свои поля и огороды, и даже во время жатвы обязывался оставлять на полях убежища для дичи. Обременительное баналитетное право заставляло крестьянина молоть зерно на господской мельнице и печь хлеб в господской печи, уплачивая за это, разумеется, изрядную мзду. Буквально в каждой мелочи повседневного обихода крестьянин чувствовал тяжелую господскую руку. Переход реки по мосту, переправа на пароме, рытье колодца, перегон стада – все оплачивалось особыми налогами, идущими в пользу землевладельца.

Рядом с помещиком дежурили церковь и государство. Епископу шла десятина, а интенданту – талья, забиравшая около трети дохода с двора. Королевской администрации «помогала» крупная буржуазия: генеральные откупщики, стремясь нажить барыш, буквально обдирали крестьянина.

Не удивительно, что в неурожайные годы крестьяне разорялись целыми деревнями, превращаясь в бродяг и нищих.

Крестьянство было главной силой, расшатывавшей и ослаблявшей феодальный строй. По примеру своих предков, доблестных «жаков», крестьяне XVII–XVIII чеков не раз поднимали мощные восстания. Они вспыхивали то там, то тут и зачастую охватывали целые провинции королевства.

Максимилиан читал о крестьянских восстаниях и слышал пересуды, которые велись в провинции о «бунтах черни». Теперь, зная достаточно глубоко положение крестьян, он все более сомневался в бессмысленности и беспричинности этих бунтов. Не были ли восстания справедливой борьбой против жестоких угнетателей? Не находились ли они в соответствии с теорией естественного права Руссо? Эти вопросы все чаще и настойчивей приходили в голову.

Жизнь Робеспьера в Аррасе протекала однообразно. Все определилось, все стало на свои места. Можно было сменить квартиру, переехать в новый дом, но распорядок дня, четко выработанный учеником Руссо, не подлежал никакому нарушению.

Вставал он рано, не позднее шести-семи часов, и сразу садился к письменному столу. В восемь приходил парикмахер, чтобы причесать его (в отношении своей внешности Максимилиан оставался неизменен). После скромного завтрака, поработав в тиши кабинета до десяти, он одевался и уходил в суд. Обедал Робеспьер дома, был очень неприхотлив в выборе блюд и почти не употреблял вина. Выпив послеобеденную чашку кофе и уделив час-другой прогулке, он вновь запирался в кабинете до семи или восьми часов, а затем остаток вечера проводил среди близких.

Максимилиан не любил суетных развлечений салонов, был равнодушен к картам и светской болтовне. Вместо того чтобы участвовать в банальном разговоре, он предпочитал забиться куда-нибудь в угол комнаты и углубиться в свои мысли. Погруженный в себя, он бывал рассеян и часто не замечал поклонов и приветствий, чем нажил себе немало врагов.

Но в кругу друзей, среди людей близких и интересных, он совершенно преображался. Этот, по мнению многих плохо знавших его, мрачный педант и резонер превращался в веселого и остроумного собеседника, а смех его был так искренен и заразителен, что, казалось, мог бы развеселить самого угрюмого меланхолика.

Они собрались на зеленой поляне, под сенью развесистых вязов. Каждый имел в петлице алую или чайную розу. Ужин соорудили тут же, прямо на траве. Две бутылки бургундского сулили приятное завершение вечера.

Максимилиан, улыбаясь, оглядывал соседей. Рядом с ним честный Бюиссар, старый друг его семьи, адвокат и ученый. Дюбуа де Фоссе о чем-то спорит с бледным монастырским учителем Фуше. Стройный Лазар Карно, офицер инженерных войск, обращается к Робеспьеру:

– Максимилиан, ваша очередь! Вы не забыли, что тост принадлежит вам, как вновь принятому?

Раздались поощрительные возгласы. Максимилиан поднял бокал и, щуря близорукие глаза, произнес голосом, немного дрожавшим от волнения:

Мои друзья,

Как счастлив я

Приветствовать ваш круг!

Пусть этот тост,

Хоть он и прост,

Покажет, кто вам друг.

Пьем за Карно,

И пьем за Ко,

И за Рюзе как раз;

За всех же вместе нас, друзья,

Еще нальем сейчас!

Смех и аплодисменты перешли в звон хрусталя.

– Мой друг, – шептал Максимилиан, наклонясь к уху Бюиссара, – я лучше остальных понимаю, сколь убоги эти стихи, неудачный плод нескольких часов, оторванных от работы… Но что же делать, если на большее я не способен?..

– У меня выходит хуже, – шепотом успокаивал его старший коллега, – не смущайтесь, здесь все доморощенные поэты…

Литературное общество «Розати» получило столь необычное имя в честь своей патронессы, королевы роз. Членов его называли «розовыми». Оно объединяло, как указывалось в его уставе, «молодых людей, связанных любовью к стихам, цветам и вину». Собрания, на которых читались и обсуждались прозаические и стихотворные опусы «розовых», происходили в заранее намеченные дни. Литературное чтение заканчивалось веселым товарищеским ужином.

Общество «Розати» стало для Робеспьера преддверием в аррасскую академию, о которой честолюбивый юноша не мог не мечтать.

В состав местной Академии литературы, наук и искусств входили наиболее видные лица провинции – литераторы, художники, философы. Здесь молодой юрист мог рассуждать о естественном праве и морали в духе Руссо с расчетом на то, что будет услышан сведущими людьми. Поэтому прием в члены академии в 1783 году был для него настоящим праздником. Академическая трибуна сделалась для Робеспьера важным дополнением к его адвокатской трибуне. Вскоре он стал постоянным и любимым оратором академии, а в 1786 году был избран ее президентом.

Вступление в академию дало Максимилиану повод произнести речь о несправедливости наказаний, падавших на членов семьи виновного. Он разработал эту тему и послал сочинение на конкурс в Королевское общество наук и искусств в город Мец. Сочинение было опубликовано и премировано.